Текст книги "Судьбы моей калейдоскоп"

Сашка

Каждый раз, когда вспоминаю этого доброго и хорошего парня, удивляюсь странной судьбе его. При всех положительных качествах, заложенных в нем, его жизнь сложилась нелепо, и также нелепо закончилась.

Он был старшим сыном в семье наших ближайших соседей, с которыми мы познакомились еще в 1965 году, в том году, когда мы переехали на новую квартиру. Наш кооперативный дом был заложен в первых числах ноября 1964 года, а в июне следующего года мы уже праздновали новоселье. Родители Сашки – мама, Валентина Григорьевна, была преподавательницей музыки, а папа, Виталий Андреевич, морским офицером, капитаном второго ранга.

Они поселились этажом ниже. Это была среднестатистическая ленинградская хорошая и хлебосольная семья. Мне в то время было двадцать восемь лет, и я ничего толком не умела делать, ни готовить, ни заниматься хозяйством. Случалось, что, поставив в духовку пирог или, скажем, жаркое из мяса, я призывала «спасать» мое неудачное кулинарное начинание наших соседей. И, хотя Валентина Григорьевна была старше меня только на одиннадцать лет, она терпеливо учила меня и никогда не отказывала в помощи. Поразительно, но моя нескладность и беспомощность в хозяйственных делах никогда не раздражали моих соседей. Я вполне допускаю, что наедине они подтрунивали надо мною, но наших отношений это нисколько не портило.

Когда мы познакомились, Сашка был школьником. Как большинство мальчишек, он был драчлив и непослушен, учился неважно. На его беду в школе нашелся преподаватель, который всегда видел в нем только плохое. Если что-то случалось, то преподаватель знал заранее, что виноват только Сашка, и никто другой. Сашка же был добр и несчастен. Если Валя приходила с работы домой и видела, что все белье постирано и развешано на веревках в прихожей, это означало – Сашка получил очередную двойку или заработал замечание в дневнике. В этом случае Валя не знала, что делать, ругать его или благодарить.

Однако школу Сашке все-таки пришлось оставить. Он поступил в производственно-техническое училище, потом – на работу. При этом он оставался таким же добродушным и сговорчивым парнем. Я долго чувствовала себя девочкой; иногда воображала себя пантерой и любила с разбега прыгать на него. В ответ он, легонько стряхивая меня, укоризненным баском говорил: «Ну, тетя Мила!» Думаю, что со стороны это было очень смешно – я тоже не маленького роста. Еще во время обучения его в училище ему попался очень «добрый» наставник, который хорошо понимал психологию своих учеников, помогал им в трудные минуты, а в день получки собирал с них деньги и добросовестно всё с ними пропивал. Вот тут-то у Вали и началась бурная жизнь. Она все собиралась пойти в дирекцию училища и пожаловаться на «добряка-преподавателя», но и Сашка, и другие ученики так его обожали, что об этом и речи не могло быть. Сашка буквально в ногах у Вали валялся, обещал больше не пить, только не надо «вредить» их обожаемому наставнику.

Так все и продолжалось. А Сашка все больше пристрастился к спиртному. Тут у него открылось новое качество: всегда тихий и покладистый, в подпитии он становился злобным и неуступчивым, чего-то требовал, а если получал требуемое, начинал просить что-то другое. Однажды я сама видела, как он нудно и бесконечно, как это умеют только пьяные, требовал от матери семьдесят пять рублей – эти деньги она ему была за что-то должна. Валя очень долго сопротивлялась, наконец не выдержала и отдала ему долг. Получив требуемое, Сашка сразу ушел, а три купюры по двадцать пять рублей остались лежать на полу разорванными, на две части каждая.

До получения отдельной квартиры семья моих соседей жила в небольшой комнате в коммунальной квартире. Эту комнату, с обстановкой, посудой, холодильником и всем необходимым, отдали Сашке, когда ему исполнилось восемнадцать лет. Скоро он женился. Я удивилась, как такая милая и симпатичная девушка пошла за него. Правда, Сашка был совсем не уродом, но пьянство уже начинало накладывать на него свой отпечаток. А девушка была на редкость хорошенькая – блондинка, с лицом и фигурой куклы Барби, тихая и безответная. Как-то она сказала мне, что любит животных, и попросила принести ей белую крыску. При очередном поступлении в наш животник новой партии крыс я принесла ей молоденькую, чистенькую крыску-самочку. Крыска освоилась с новыми хозяевами, была умна и понятлива. Девушка сажала ее себе на плечо и так ходила с ней повсюду!

Сашка же постепенно вернулся к прежнему своему занятию и стилю поведения. Но теперь в его власти оказалось милое беззащитное существо, и тут уж он развернулся. В конце концов, дело дошло до побоев. Валя, при всем старании, в этой ситуации ничего не могла сделать. Как это обычно и бывает, молодая жена скоро забеременела. Сашка же продолжал пить, в пьяном виде буянил и избивал жену. Дело кончилось тем, что у нее после очередного скандала с побоями случился выкидыш, она ушла от Сашки и стала жить у родителей. Скоро они развелись.

Как-то у себя дома я спокойно принимала ванну. Вдруг – настойчивые звонки в дверь. Вылезаю из ванной, смотрю в дверное окошечко. На лестнице перед дверью стоит Лена, младшая дочь наших соседей. Впускаю ее в квартиру. Размазывая по лицу слезы и сопли, она рассказала мне, что прежняя жена Сашки решила начать новую жизнь, и у нее появился молодой человек. Жила она у своих родителей, дом которых стоит где-то рядом, и в настоящее время новый друг пришел к ней в гости. Сашка же, узнав об этом, в порыве запоздалой ревности схватил отцовский морской кортик и собирается устроить разборку со своим «соперником».

– Тетя Мила, помогите, дома никого больше нет!

Прямо на голое, розовое от жара тело я надела халат и пошла вниз. Действительно, Сашка, пьяный и злой, стоит в прихожей, зажав уже обнаженный кортик в руке, в позе, готовой для совершения колющих движений. Внутри я пришла в ужас – что будет его отцу, офицеру, за Сашкины «художества». Внешне же ничего не показала. Я только протянула в сторону Сашки руку и сказала: «Давай сюда кортик!» Пожалуйста, не думайте, что я какая-нибудь героиня или обладаю необыкновенной смелостью. Ничего подобного. Но в данной ситуации я совершенно ничем не рисковала! Я знала, что уж мне-то Сашка ничего плохого не сделает. Ко мне Сашка относился очень хорошо и уважал меня, несмотря на то, что я прыгала на него, как дикая кошка. Как я и ожидала, он покорно отдал мне кортик. Я прижала холодный металл к голому телу под халатом и ушла в свою квартиру. Дальше меня Сашка уже не интересовал. Кулаками он много не навоюет, да и драчун-то он не очень ловкий. Кортик же я хорошо спрятала. Он потом лежал в моем тайнике еще долгое время.

Однако Сашка и далее продолжал пить и буянить. Все чаще он приходил на квартиру к родителям, скандалил, кричал, чего-то требовал. Жизнь его родителей стала сплошным кошмаром. Однажды Виталий Андреевич сказал мне, что Сашка арестован. Он убил человека… Я своим ушам не поверила. Ну, буян, ну, хулиган, но не убийца ведь. Потом выяснилось, что Сашка напился, в пьяном тумане отправился бродить, зашел в какой-то совершенно незнакомый дом, позвонил в какую-то чужую квартиру. Хозяева квартиры, весьма пожилые и больные люди, окрыли ему дверь. Он пытался войти к ним, его не пускали. В процессе этой борьбы и Сашка, и хозяин квартиры, обнявшись, упали на пороге, а потом оказалось, что старик уже мертв. Сашку арестовали. Тут Валя сломалась. Я не знаю, смогу ли правильно объяснить, что произошло, однако попытаюсь.

Маленькие детки – маленькие бедки, большие детки – большие бедки. Когда я была молодой и неопытной, то никак не могла постигнуть смысл этой поговорки. Мне казалось, что нет ничего неприятнее «троек», записей классного руководителя в дневнике и порванных штанишек. Вот теперь-то я поняла, что такое настоящая беда. Когда Сашка сел в тюрьму, Валя впала в истерику, начала кричать, что ненавидит его, что не хочет знаться с ним и видеть его не желает. И, действительно, с тех пор она с ним больше не встречалась. Многие осуждали ее и говорили, что мать не может отказываться от сына. Но я этого и слышать не хотела. Уже тогда внутренне я почувствовала, что говорила в ней не ненависть к сыну, а огромная любовь и бесконечное страдание матери. Вот и теперь, когда мой сын «взрослеет» и «отрывается» от меня, делая это неумело и грубо, я также испытываю несказанную боль и полностью понимаю Валю, больше того, я даже могу сформулировать ее чувства. Ее сын Сашка и все, что с ним произошло, причинили Вале такие неисчислимые муки, такие нечеловеческие страдания, что нестерпимая боль за несчастья сына «зашкалила». В своей беде она дошла до самого апогея, когда дальше терпеть уже нет сил, и, чтобы хоть немного облегчить страдания, Валя отказалась от встреч с сыном. Она превратилась в сосуд, переполненный болью, и любое колебание этой боли было бы для нее невыносимым. Поэтому она как бы замерла в своих переживаниях. Встреча с сыном всколыхнула бы этот сосуд страданий, боль ужесточилась снова и захлестнула бы ее целиком. Она с первых слов прерывала все разговоры о Сашке. Валя так и не смогла пересилить свою муку и встретиться с ним до самой его смерти.

Виталий же Андреевич навещал заключенного, был и на суде, а также проводил его в отсидку. Позднее Сашка рассказал отцу, что во время совершения своего «преступления» был пьян и ничего не помнит. Как и зачем попал в этот дом, по планировке ничем не напоминавший дом родителей, зачем ворвался в чужую квартиру? Помнит только – был настолько пьян, что и стоять-то на ногах не мог, а потому и не мог никого убить. Следствие установило, что старик умер своей смертью в тот момент, когда на пороге его квартиры появился Сашка; так они вместе и повалились. Суд Сашкины действия расценил как хулиганство. Однако то, что он был в состоянии алкогольного опьянения, явилось отягчающим обстоятельством, и ему дали наибольший по данной статье срок – пять лет. Это решение судьи удивило даже государственного обвинителя, он не просил так много. Последнее слово заключенного состояло в том, что он попросил прощения у всех, и у своих родных, и у родных покойного.

Сашка отсидел все пять лет, от звонка до звонка. В тюрьме встретил каких-то знакомых «воров в законе», которые помогали и опекали его, и над ним тюремная братия не издевалась. Так что тюрьма, несмотря на все страшные ее обстоятельства, не сломила его. Однако пятилетнее отсутствие привело к тому, что соседи коммунальной квартиры, где ранее жил Сашка, разграбили и захватили его комнату. В те времена действовал закон о том, что человек, если он не живет постоянно в месте прописки, должен появляться там каждые полгода, иначе он теряет право на жилье. Совершенно очевидно, что, сидя в тюрьме, это условие выполнять невозможно. По этой причине после возвращения из тюрьмы жить ему стало негде. Семья собрала деньжат, продуктов и одежды. Виталий Андреевич неоднократно встречался с Сашкой, но говорить на эту тему в их доме было трудно: Валя сразу начинала плакать и кричать, а потому я не лезла в их дела.

Скоро я узнала, что Сашка оказался на работе где-то в Красноярске. И опять не удалось ни о чем поговорить и ни о чем расспросить. А через некоторое время мне сказали, что Сашка погиб, родные собрали и отправили деньги на его похороны… Началась перестройка, цены взлетели на недосягаемую высоту, а пенсии упали вниз. Билеты на самолет стоили очень дорого, и подобные путешествия пенсионерам были не по карману. Так трагически закончилась история Сашки, симпатичного парня, слабого, доброго и покладистого.

Лет через пятнадцать, когда уже не было в живых Вали – она скончалась скоропостижно от инсульта – Лена рассказала мне, что, находясь в заключении, Сашка работал на «химии». Прораб предложил ему свободное поселение, но за это ему пришлось бы отдавать «добряку» почти всю свою зарплату. Сашка отказался по двум причинам. С одной стороны, его задела наглая форма шантажа. Вторая причина была весьма обыкновенной, экономической: если всю свою зарплату он станет отдавать прорабу, на что же будет жить? Как все-таки ему везло на «добряков»!

21 июня 2002 г.

«…»

 
Несовместима с жизнью тяжесть снов,
И жалкий смысл дневных ее комедий,
Ненужность взятых на себя оков,
И ночи тьма, и боль ночных трагедий.
 

6 марта 2006 г.

Шерочка и Машерочка

Трамвай громыхал и подпрыгивал, как консервная банка, привязанная к автомобилю только что поженившихся молодых. На улице мороз за двадцать, и замерзшие окна изнутри покрыты ворсистым налетом льда. Час пик, трамвай забит до отказа, но Марина Петровна успела занять место у окна. На ней каракулевая шуба – униформа советских доцентов и профессоров, а также их жен. От окна веет ледяным холодом, но под сиденьем печка, и ногам тепло.

Убаюканная монотонным шумом множества голосов, она то ли подремывала, то ли мечтала. Ей уже за шестьдесят, но как быстро пролетела жизнь. Все, помнится, как будто было вчера, и вот уже все прошло. Прошли полные надежд шестидесятые, сонной улиткой проползли семидесятые, и уже отгремела несбывшимися надеждами перестройка. Сергей Юрский в своей книге «Четвертое измерение» на обложке написал: «Человек делает свою жизнь, готовит ее для себя, а она, жизнь, все никак не начинается. Прелюдия. Предисловие до самой смерти. Содержания нет. И даже при обилии наслаждений и побед голова человека опускается, и он видит только черную дыру Аида, куда безрезультатно стекается его пот и энергия…»

С точки зрения Марины Петровны это заявление все-таки чересчур пессимистическое. Нет, она не чувствует себя существом, сконцентрировавшим всю свою жизненную силу на рассматривании дыры Аида. Она идет по своей жизни с высоко поднятой головой. Однако иногда в голову приходят весьма неутешительные мысли. И память, память с удивительной точностью, с мельчайшими подробностями сохранила все эпизоды прошедшей жизни. Сейчас в тихом гуле голосов она вспоминает прошлое.

Несколько лет назад исчезла из ее жизни лаборантка и подруга Ольга, с которой Марина Петровна около пятнадцати лет проводила не только рабочее время, но и часы досуга. Прошли годы, но каждый раз, когда Марина Петровна вспоминает об Ольге, ее не покидает чувство вины. Она чувствует себя виноватой и перед своей лаборанткой, и перед ее детьми – что-то не сделала, что-то не договорила. А что, не знает, не помнит.

Ольга была несколько моложе. И хотя судьба свела их несколько необычным образом, союз их оказался долгим. В те дни Марина Петровна работала в отделе лучевой патологии, изучала влияние радиации на организм. Разумеется, исследователей интересовал вопрос о том, как влияет облучение на человека – ведь во многих медицинских учреждениях больным раком проводят лучевую терапию. Но, как известно, на людях эксперименты не ставят. А потому их проводили на животных.

Группа, в которой работала Марина Петровна, в основном состояла из женщин. Для присмотра за ними был поставлен единственный мужчина – Николай Николаевич, милейший человек, дружеские отношения с которым она поддерживала до самой его кончины. Все настолько привыкли к нему, что подчас забывали о том, что он мужчина, и делали при нем все, что следует и не следует – переодевались, примеряли купленные вещи, делились своими женскими тайнами и так далее. Все были очень дружны, и в праздники, и в будни много времени проводили вместе, ездили за город, устраивали вечеринки, знали всех членов семей и все семейные обстоятельства друг друга. Со многими бывшими коллегами Марина Петровна поддерживает дружеские отношения и сейчас.

Исследования свои она проводила на кроликах. Лаборантки у нее не было, и поэтому она испытывала большие затруднения – одной и кролика к станку не привязать. Дело в том, что у этого, казалось бы, безобидного животного длинные и очень сильные задние лапы, снабженные острыми когтями. Если обращаться с ним без достаточной осторожности, можно получить довольно значительные неприятности, так как, испугавшись, кролик способен сильно поцарапать вас своими когтями, а под ними всегда много грязи. Поэтому Марина Петровна постоянно просила себе помощницу. Но во всей группе в то время лаборантка была только у одной научной сотрудницы, которую все звали Маргошей. Она была биохимиком, производила какие-то сложные исследования на крысах, с которыми ей одной уж никак не справиться. Вот поэтому ей и дали лаборантку – Ольгу.

Маргоша была непростым человеком. Она очень гордилась тем, что получила высшее образование. Еще больше она гордилась званием младшего научного сотрудника, а всех прочих людей считала существами второго сорта. Сотрудникам группы было все равно – все они также были младшими научными сотрудниками. А вот лаборантке ее приходилось туго. Маргоша постоянно покрикивала на нее. При этом вела она себя крайне нетактично. Ольга часто плакала, и все ее жалели.

Однажды вся группа все-таки решила заступиться за лаборантку, все собрались и пожаловались шефу на грубость Маргоши. Как-то получилось, что вся тяжесть разговора легла на Марину Петровну. При этом Маргоша говорила, что Ольга неумелая и неуклюжая, а все остальные утверждали, что это Маргоша грубая и нетактичная. Шефу было некогда разбираться в этом деле, да он и не хотел вникать в бабьи склоки. Так как вела в этом деле Марина Петровна, он повернулся к ней и отрезал: «Вы ее защищаете, вот и берите себе в лаборантки!» И ушел. Так Марину Петровну «женили» на Ольге. В тот момент в глубине души она даже немного пожалела о том, что так получилось, она подумала: «А если Ольга действительно плохой и неуживчивый человек, что я с ней стану делать?»

Но случилось так, что новая лаборантка оказалась хорошим человеком, активным и инициативным помощником, и за все двенадцать лет совместной работы Марина Петровна ни разу не пожалела о том дне, когда взяла ее себе в лаборантки. Больше того, она многому у Ольги научилась. Экспериментальная работа имеет те особенности, что при ее проведении зачастую нет разделения на младшего и старшего. В данный момент надо делать то, что требуется, не замечая, грязная это работа или чистая. Лаборант – это еще две дополнительные руки, а иногда и голова. Поэтому не только Марину Петровну, но всех других исследователей в институте всегда видели только с лаборантом. Вместе работали, вместе пили кофе, вместе отдыхали и вместе проводили свободное время, вместе бегали по магазинам. Марину Петровну и Ольгу называли «Шерочка с Машерочкой». Получать животных, метить, рассаживать по клеткам, следить за их здоровьем. Как тут можно разделить обязанности и сказать, что делать лаборанту, а что научному сотруднику? Надо также и доверять друг другу.

Скажем, Марина Петровна случайно узнала, что в других исследованиях изучали динамику веса животных. Лаборантка, которой это поручили, брала кролика за холку, встряхивала его, примеряла на глаз вес и тут же записывала его в толстенную тетрадь. Потом другой лаборант обработал эти, с позволения сказать, «результаты» на компьютере. Все тихонько посмеивались, когда шеф докладывал эти данные на Ученом совете.

Для иллюстрации же отношений Марины Петровны с лаборанткой можно привести такой пример из обычных «будней» экспериментатора. На лето кроликов перевели из вивария в летний сарай. Служительница вивария, увидев, что Марина Петровна собралась за кроликами для исследования, предупредила: «В этом же сарае живет петух, который ненавидит людей в белых халатах. Биохимики регулярно берут у него кровь из гребешка, так он теперь на всех кидается». Марина Петровна легкомысленно ответила, что она в высоких сапогах, и ей бояться петуха нечего. Как же она ошибалась! Как только дверь сарая открылась, ей на голову, откуда ни возьмись, кинулся огромный, разъяренный комок рыжих перьев. Она пулей выскочила наружу. С тех пор она ходила в сарай только вместе с Ольгой. Одна из них – с коробкой для кроликов, другая – с большой палкой, которой немилосердно лупили петуха. Тем только и спасались.

Как-то, во время исследования, когда кролик был привязан к станку животом кверху, Ольга взяла карандаш и стала засовывать его в рот кролика. Тот быстро заработал своими острейшими резцами и быстро превратил карандаш в щепки. Ольга не успела вовремя отдернуть пальцы, которые оказались как бы продолжением карандаша, и также очутились между резцами. Вытащила она палец изо рта кролика уже окровавленным. Ей оказали соответствующую помощь и забинтовали руку. В заключение этого эпизода Марина Петровна сказала, что Ольга получила по заслугам – нечего зря мучить бедное животное.

Зато теперь все стали спрашивать, что у нее с пальцем. Ольга беззаботным тоном отвечала: «А! Ничего! Кролик укусил!» В ответ следовало молчаливое удивление, смешанное с ужасом. А один из сочувствующих все-таки выразил свое мнение и сказал: «Не понимаю, как это могло случиться. Ну, если бы вы работали с тиграми, тогда понятно. Но кролик…». О подробностях они старались не распространяться.

Ольга любила, чтобы все было красиво и аккуратно. К примеру, материалы исследования. Нельзя сказать, что они у Марины Петровны валялись кое-как, но Ольга сказала: «Посмотрите, как я все сделаю. Если вам понравится, так и оставим. А если нет – верну все в прежнее состояние». Она взяла на складе папки-скоросшиватели, обрезала их и аккуратно, в хронологическом порядке, подшила в каждую все данные одного кролика. Папки пронумеровала и сложила в отдельную, ею же приготовленную коробку. Получилась своеобразная картотека. Материалы исследования стали смотреться впечатляюще, и работать было удобно – все под рукой, и шефу показать не стыдно. Подобные демонстрации его впечатляли. Он сразу же зауважал их работу.

Случалось, что Марина Петровна говорила, вот надо сделать то-то и то-то. Ольга тотчас отвечала, что она все поняла, у нее появилась идея, и она сейчас ее осуществит. И, действительно, идея ее всегда была плодотворной. Они понимали друг друга с полуслова. Как-то им прислали реактивы в плетеной корзине, закрытой такой же плетеной крышкой. У Марины Петровны сразу возникла мысль сделать из этой плетеной крышки абажур на голую лампочку в их комнате. Она даже не заметила, как Ольга осуществила это намерение. Жаль только, что на другой день этот абажур в стиле «модерн» Николай Николаевич срезал с помощью больших кусанчиков. Разрушая такой продуманный дизайн, он исходил из противопожарных соображений.

Ольга курила, а Марина Петровна не переносила запаха дыма. Но ей было неудобно ограничивать привычки своей лаборантки. Как только во время перерыва на чай та закуривала, Марина Петровна начинала икать

– молча подпрыгивала, сидя на своем высоком табурете. Ольга раздраженно говорила: «Ну вот, начали подпрыгивать!» И выбегала из комнаты.

Лаборантка была невысокая, белокожая, светловолосая, с огромными голубыми глазами. И вся она была светлая, сияющая. Когда они познакомились, Ольга ходила в очаровательной темно-серой шубке, которую носила с розовой шапочкой и розовыми же длинными перчатками

– по тем временам, когда в магазинах ничего стоящего купить было невозможно, впечатление было ошеломляющее. От нее шло сияние чистоты и красоты. В ее внешности был один недостаток – очень выпуклая родинка почти на самом кончике носа.

Мама Ольги была полной ей противоположностью. Родом она из Севастополя, и была настоящей южанкой – высокая, худощавая, с очень темной кожей, блестящими черными глазами и круто вьющимися темными волосами. Марина Петровна не могла понять, как они, такие непохожие, могли быть матерью и дочерью.

Жили они вдвоем в небольшой, но очень уютной, красиво обустроенной квартирке на Гражданском проспекте. Ольга и тут проявила свой вкус и любовь ко всему красивому. Мама Ольги вырастила и воспитала ее одна, без чьей-либо помощи. И как всегда бывает в подобных случаях, возможно даже совершенно бессознательно препятствовала всем попыткам Ольги обзавестись семьей. Она отваживала всех Ольгиных кавалеров. Поговаривали, что у Ольги был роман с хирургом-онкологом, который впоследствии стал профессором и знаменитостью в медицинском мире. И тут мама приложила руку к тому, чтобы они разошлись.

Ольгина мама прекрасно готовила, у нее переписывали рецепты южной кухни. Особенно замечательно у нее получались соленые баклажаны. Невозможно забыть, как это было вкусно. У нее Марина Петровна научилась закатывать вишню в своем соку в трехлитровые банки. А в канун Нового Года готовить из нее вареники – они так замечательно пахли свежей вишней, летом, теплом, солнцем! Незабываемо!..

В быту матери и дочери было много необычного. В этой семье Марина Петровна впервые увидела сиамскую кошку. Тогда это была большая редкость. В моду они вошли гораздо позднее. Необычный вид этого животного заставлял некоторых людей спрашивать: «Это кошка или собака?» Их сиамская кошка была необычным существом. Ночью она спала у Ольги на груди. Если Ольга во время сна поворачивалась на другой бок, кошка начинала злиться. Поэтому хозяйка часто появлялась на работе с оцарапанным лицом. Ее нельзя было, как других мягких, ласковых и податливых друзей дома, взять на руки, приласкать, почесать за ухом. Она была очень гордой и независимой. Эта кошка, к примеру, невзлюбила одну их знакомую, и, как бы та ни прятала свою сумку, кошка всегда находила возможность справить в эту сумку малую нужду. К счастью, к Марине Петровне эта кошка была совершенно равнодушна. Ее она просто не замечала.

Ольга училась на заочном отделении Ленинградского педагогического института и периодически выполняла курсовые работы. Как-то она попросила институтских химиков – сотрудников фармацевтической лаборатории, докторов и кандидатов химических наук, выполнить ее курсовую по химии. Преподаватель, проверявший впоследствии это задание, написал, что все сделано неправильно, и работу следует переделать. Потом все долго над этим смеялись.

Когда сын Марины Петровны пошел в школу, мальчишки их класса почему-то постоянно дрались. Как-то Ольга увидела его – глаза дико блестят, волосы взъерошены, половина пуговиц оторвана, остальные застегнуты косо, октябрятская звездочка вырвана «с мясом» – она воскликнула: «Ну и охламон!» Вообще-то, как и у всех людей, долго общающихся вместе, у них выработался свой особый язык. Некоторые слова просто нельзя здесь привести, но слова «охламонистый» и «наперекосяк» наиболее часто встречались в их лексиконе. Мандарин, скажем, они называли «мордарином» и так далее. Наиболее распространенным выражением было «зиг-зуг». Его употребляли и когда хотели сказать, что по дороге на работу забегут в магазин – сделаем зиг-зуг, и, если мужчина изменял жене, – то он также сделал зиг-зуг. Ну, и во многих других значениях.

Однажды Марине Петровне не с кем было оставить сына, и Ольга взяла его к себе домой. Ребенок сразу озадачил обеих женщин. Когда Ольга с мамой начали жарить картофель, он заявил, что ест только жареный на растительном масле картофель. Они начали звонить и спрашивать, что же им теперь делать? Марина Петровна ответила: «Жарьте на чем хотите, но скажите, что вы жарили на растительном масле». Вообще-то Ольга всегда возилась с чужими детьми. У них, к примеру, дневала и ночевала дочка их прежней соседки по коммунальной квартире Машка. Как-то Ольга привела Машку на работу. Весь день девочка выписывала лекарства для кроликов. Причем, все прописи начинались со слова «Репцепт».

В те времена все жили от получки до получки. В 1961 году зарплата врача была 72 рубля 50 копеек. Потом, правда, немного прибавили. Ставка медсестры была еще меньше. Всем до получки всегда не хватало «пятерки». Как-то накануне получки у Ольги с мамой остался всего один рубль. Они пошли в магазин и купили картофеля, который тогда стоил 10 копеек килограмм и трески, стоившей 37 копеек. У них еще остались деньги на буханку черного хлеба. Они поставили тяжелую сумку с картошкой в магазине на столик и отправились в хлебный отдел. Когда вернулись, на столике уже ничего не стояло. Так они остались без ужина. Но утром Ольга все это рассказывала со смехом. Все-таки они не голодали и как-то вышли из положения.

Для работы Марине Петровне в то время выдавали на месяц пять литров спирта. Они с Ольгой никогда его не пили, они сливали все в огромную бутыль. На праздники же приносили бутылочку сухого вина и выпивали ее с друзьями из соседних отделов. Вообще, тогда их все любили. Дело в том, что они ходили по институту с карманами, полными бутылочек со спиртом. Если они просили кого-то об услуге, то тотчас же расплачивались бутылочкой. На складе им откладывали все, что требуется, до того времени, пока они не оформят нужные документы. Столяры и водопроводчики только и ждали, когда появится для них работа. Даже начальник первого отдела любил «проверять», правильно ли они убрали на праздники печатную машинку – печатные машинки тогда считались средством массового распространения информации, и все были на особом учете. Начальник удовлетворенно хрюкал, когда ему показывали, как спрятали машинку, брал очередную бутылочку со спиртом и уходил.

В это время одна из незамужних сотрудниц их отдела, Ирина, ждала ребенка. Как-то, уже во время декретного отпуска, она пришла навестить друзей. Но про Ирину – это совсем особая история. Дело в том, что и тут Марина Петровна проявила свою неуемную активность. Когда Ирина узнала, что беременна, то собралась делать аборт. И шеф, как это и полагалось шефу, был против материнства своих сотрудниц. Он считал, что его сотрудницами надо не детей рожать, а диссертации писать. У Ирины уже было на руках направление в соответствующее учреждение. Но Марина Петровна уговорила ее оставить ребенка и родить. Последний раз они виделись в начале 2007 года. Ирина нисколько не жалела, что родила сына. Сыну ее тогда, при их последней встрече, было более тридцати лет, по всем статьям он оправдал ожидания своей мамы, и был ей и опорой, и поддержкой. А направление на аборт она все еще хранила в качестве сувенира. Так вот, Ольга, посмотрев на огромный живот Ирины, затянула на талии рукава толстого свитера, который она обернула вокруг, и решительно отрезала: «Мы пойдем другим путем!» Увы, для всех женщин мира в этом деле существует только один путь, путь, предопределенный Матушкой Природой еще много тысячелетий назад. И даже такому креативному человеку, каким была Ольга, не удалось придумать ничего нового.

К этому времени умерла ее мама. Последние годы жизни у нее появились какие-то жалобы. Ее положили на обследование в клинику Первого медицинского института, где она скоро и при крайне непонятных обстоятельствах скончалась. Ольге даже не дали ознакомиться с результатами вскрытия. Но самое удивительное, так это то, что в это же самое время, в тот же день, в далеком Севастополе сестру матери Ольги разбил паралич, и та, не приходя в сознание, скончалась. Так Ольга одновременно, в один день, потеряла самых близких ей людей.