Автор книги: Людвиг Стомма
Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
«Запомните хорошенько имя Верцингеторига, который сражался, защищая свою родину, страдал ради нее и умер в страшном застенке» (Э. Лавис, «История Франции», начальный курс, 1931).
«… Вот так и пал Верцингеториг, защищая родину от врагов. Он сложил оружие, но бился, пока хватало сил. На войне никто и никогда не может быть до конца уверен в победе, но всегда остается возможность сохранить свою честь, исполнив до конца воинский долг. Все дети Франции должны помнить Верцингеторига и любить его» (Курс средней школы, 1924).
«Помните о Верцингеториге, который без колебания отдал жизнь за родину» (Давид, Ферре, Пуатевен, «История», курс средней школы, 1955).
«Запомните имя этого галла, столь мужественно сражавшегося за свою отчизну» (Персонн, Бальо, Марк, «История Франции», курс средней школы, 1962).
И так далее, и так далее. Две тысячи лет спустя восстал из гроба позабытый галл, чтобы сделаться французом и символом французского патриотизма. Помните о нем, детишки.
Арминий
Родился Арминий в 16 г. до н. э. и был, предположительно, старшим сыном Сегимера, правителя германского племени херусков, а следовательно, наследником престола. Из римских источников наверняка известно, что, будучи еще совсем юным, Арминий заседал в совете и нашел там поддержку многих членов совета, противостоящих растущему влиянию другого претендента на трон – Сегеста. Оба, и Арминий, и Сегест, видели будущее херусков, а также родственных и союзных племен – бруктеров, хауков и прочих – в союзе с римлянами, а потому всячески старались снискать их благосклонность. Они командовали поддерживающими легионы конными подразделениями, согласовывали с римскими полководцами свои политические шаги, во внешности и манерах старались подражать римлянам. Однако со временем стало ясно, что в этом своеобразном соревновании побеждает Сегест. Тацит в «Анналах» явно предвосхищает
события, констатируя, что уже 5–6 гг. херуски были разделены «на сторонников Арминия и Сегеста, одни были предателями по отношению к нам, другие отличались верностью. Арминий сеял смуту среди германских племен…». В действительности же раскол наступил только тогда, когда лояльный прежде Арминий понял, что римляне однозначно делают ставку на Сегеста. Антиримское выступление давало Арминию, как организатору и вдохновителю, возможность стать главой херусков, а в случае победы позволяло овеянному славой предводителю распространить свою власть и на другие германские племена, пока подчиняющиеся королю маркоманов Марбоду.
План Арминия был прост до наглости. Следовало выманить римлян из укрепленных, готовых к длительной обороне лагерей и склонить к движению по такой местности, где они могли пройти только узкими колоннами, не более 2–3 воинов в ряд. В такой ситуации армия Вара, насчитывающая 20 тысяч человек плюс обозы, растянулась бы километров на пять, а значит, в случае координированного нападения в нескольких местах одновременно отдельные когорты не смогли бы построиться в боевой порядок и помочь друг другу. Подтолкнуть к выступлению болезненно амбициозного и мечтающего о блестящих победах Публия Квинтилия Вара оказалось гораздо легче, чем Арминий предполагал. Хватило парочки донесений о бунте живущих на севере хауков и подозрительных передвижениях бруктеров, чтобы римский наместник воспылал желанием сделаться арбитром и усмирителем варваров. Обе стороны – римляне открыто, объявляя об этом во всеуслышание, а херуски и союзники Арминия в глубочайшей тайне – занялись лихорадочными приготовлениями.
Перед началом похода по старому легионерскому обычаю устроили пир горой. Тацит сообщает, что во время застолья Сегест «предупредил нас о готовящемся мятеже и советовал Вару заключить его самого, Арминия и остальных военачальников под стражу». Почему же Вар его не послушался? Объяснение этому столь банальное, что в него просто невозможно не поверить, дает Гай Веллей Патеркул в своей «Римской истории». По его словам, на пиру вино лилось рекой, подвыпившие германцы то и дело ссорились, устраивали потасовки и невразумительно обвиняли друг друга почем зря. Откровения Сегеста, на которые заговорщики реагировали дружным хохотом, римский наместник счел очередным пьяным бредом. Затем все заснули мертвым сном. А когда херуски проснулись и протрезвели, сумели убедить Сегеста отказаться от разоблачений. Впрочем, и время уже было упущено. Заревели трубы, и войско двинулось в поход. В передовом отряде двигалась кавалерия херусков, чтобы через несколько дней в решающий момент раствориться в тумане.
Холмистые тевтобургские леса тянутся километров на сто в направлении северо-запада от гор Эгге и нынешнего княжества Липпе со столицей в Детмольде вплоть до Оснабрюка и Иббенбюрена. Любой, кто бы ни посещал их самую высокую часть с пиком Вельмерстот (468 м над уровнем моря), обязательно делал крюк, чтобы увидеть знаменитые Экстернштайне – возвышающиеся посреди леса причудливые вертикальные скалы, высотой до нескольких десятков метров, похожие на палицу или на фрагмент замковой стены. Рядом заболоченное озерцо, питаемое почти полностью скрытыми в зарослях папоротника ручейками, и темный по большей части лиственный лес с преобладанием буков и густым подлеском. Вскарабкаться на холмы мешают поваленные трухлявые деревья и многолетняя подстилка из опавших листьев, на которой ноги скользят и проваливаются. Вот по такому лесу, легкомысленно следуя советам германских «союзников» якобы для того, чтобы сократить путь, и повел Вар свое войско. «Как в мирное время, – пишет Кассий Дион («Римская история»), – его сопровождало множество повозок и вьючных животных. За воинами следовало много детей и женщин, а также значительное количество рабов. Все это замедляло скорость движения». По предположениям Павла Рохали («Тевтобургский лес, 9 год н. э.», Варшава, 2005) в день преодолевалось приблизительно пятнадцать километров. Возможно, так было в начале пути, но скоро погода начала портиться. Даже небольшие дожди приводили к тому, что ложбины между холмами тонули в липкой грязи. Потом, процитируем еще раз Кассия Диона, «разразилась гроза с сильным ливнем, что разделило походные колонны. Земля, корни и стволы деревьев стали скользкими.
Каждый очередной шаг таил опасность. Грязь и валяющиеся повсюду сломанные сучья усугубляли хаос в рядах идущих». Как мы помним, римские части растянулись на несколько километров. Те, что двигались сзади, могли предполагать, что передние уже разбивают лагерь, где удастся укрыться от дождя. Стараясь идти быстрее, они напирали на шагавших впереди. Другие же, наоборот, останавливались, пытаясь вытянуть увязшие в грязи повозки. Порядок движения был окончательно нарушен. Вот тогда с окрестных холмов на них ринулись германцы. Атака была тщательно продумана. Сначала со склонов несколькими волнами скатились воины, вооруженные копьями. Им даже не приходилось целиться, копья без промаха разили столпившихся внизу людей, мулов и лошадей. Не дав римлянам опомниться, копейщики резко повернули назад и скрылись за вершинами холмов, где уже показалась идущая врукопашную пехота. Такое происходило одновременно на нескольких участках растянувшейся маршевой колонны римлян. Шедший в арьергарде V легион был практически отрезан. В обозах началась резня. Тем не менее железные центурии панике не поддались. Бросив поклажу, они стали выстраиваться вдоль дороги в прикрытые щитами двойные и тройные линии, о которые начали разбиваться волны германских воинов, а когда сила атак стала ослабевать, римляне начали медленно двигаться вперед. Из-за быстро сгустившихся в лесу сумерек, в конце концов, сражающиеся разделились. Большинство римлян сосредоточились в наскоро сооруженном лагере. О V легионе и других арьергардных частях не было никаких известий. Начался подсчет потерь. Они оказались существенными – до четверти первоначального состава, но не катастрофическими, что позволяло римлянам надеяться на лучшее. Германцы тоже поняли, что им не удалось разгромить врага, и начали спешную перегруппировку сил. Предусмотрительный Арминий сумел отлично подготовиться к любому развитию событий. Римляне, понимая, что рассчитывать на какую-либо помощь не приходится – ближайшая к их расположению и абсолютно не ориентирующаяся в ситуации группировка Луция Нония Аспрены в составе двух легионов находилась в 150 километрах, – не могли принимать бой в окружении. Поскольку большая часть обозов оказалась потеряна, сидеть в осаде представлялось бессмысленным. Оставалось только скорее выбраться из лесов на открытое пространство, где можно было построиться в знаменитый боевой порядок непобедимых легионов и обеспечить себе свободу маневра. Ближайшие безлесные равнины лежали к северу, то есть в направлении, отдалявшем римлян от их войск и городов. Однако насущная необходимость взяла верх. Остатки обозов сожгли, оставив только оружие и минимальный запас продовольствия. Делалось это с двойной целью. Во-первых, облегчало войско, что позволяло двигаться ускоренным маршем, а во-вторых, давало понять солдатам – либо пан, либо пропал, и нечего надеяться построить укрепления и отсидеться, даже на сколько-нибудь длительный отдых не приходилось рассчитывать, только марш-бросок вперед и бой не на жизнь, а на смерть. Тем временем германцы словно испарились: они не пытались напасть на лагерь и позволили римлянам спокойно двинуться в путь. Только пару часов спустя там, где Арминий велел завалить деревьями проходы между холмами, начались первые столкновения. Пехота терзала продиравшиеся через завалы передовые римские отряды, а с окрестных холмов на них сыпались дротики и копья. В этот тяжкий момент перед римлянами сверкнул луч надежды. Впереди появилась широкая поляна, за которой лес явно редел. Оставалось последним усилием преодолеть холм, который теперь называется Калькризерберг, и спасение было близко. Легко себе представить, с каким энтузиазмом выбегали из зловещих лесов остатки римской армии и как энергично строились в привычный боевой порядок. Однако радостные возгласы быстро смолкли: поляну перегораживал вал с частоколом. Невиданное дело. Дикие германцы никогда ранее не возводили полевых фортификаций. Это делали только римляне. Мало того, вал был сооружен по всем правилам. Его изгибы создавали естественные редуты. Римляне, побросавшие в лесах тяжелые катапульты и прочую технику, сразу поняли, что этого препятствия им не преодолеть. Спасительная поляна оказалась ловушкой. Приходилось давать бой напиравшим из леса варварам. Легионеры сражались с отчаянием обреченных. Что стало потом, описал Тацит: «Посреди поляны белели кости, как убегали, как защищались, то разбросанные, то лежавшие кучей. Рядом валялись обломки оружия и конские скелеты, а еще виднелись человеческие черепа, прибитые спереди к стволам деревьев. В ближайших рощах стояли алтари варваров, на которых резали трибунов и первых сотников. А те, кто пережил этот разгром, кому удалось ускользнуть с поля боя или из плена, рассказывали, что вот здесь пали легаты, а там захватили эмблемы легионов – орлов; здесь получил первую рану Вар, а тут он принял смерть от своей несчастной десницы, сам нанеся себе удар; с этой возвышенности обратился Арминий с речью к собравшимся, сколько виселиц и какие ямы он приготовил для пленных и как глумился над штандартами и орлами в своей надменности.
Так на шестом году после поражения римская армия предавала земле кости трех легионов, причем никто не разбирал, своих или чужих хоронят – всех погребали как своих близких, как родственников, с нарастающей ненавистью к врагу и в то же время с печалью и горечью в сердцах. Первым возведенную могилу прикрыл травой Цезарь [речь идет о Германике Юлии Цезаре, приемном сыне Тиберия. – Л. С.], отдавая последнюю дань погибшим и сочувствуя горю присутствующих».
Арминий не много получил от столь выдающейся победы. Мечта об объединении германцев или хотя бы о создании сколько-нибудь крупного союза племен, так мечтой и осталась. Ему, правда, удалось одолеть союзного римлянам влиятельного короля маркоманов Марбода, но вскоре Арминий сам был убит, что только усилило разногласия германских племен и взаимную ненависть. По сообщениям Тацита, уже шесть лет спустя после битвы на пресловутой поляне снова появились римские легионы под командованием Германика, а следовательно, все вернулось на круги своя. Настоящей победы над Римом германцам пришлось ждать еще четыре с лишним столетия. Кстати, среди них уже не было херусков, которые к 100 г. сошли с исторической арены, распавшись на несколько отчаянно конкурирующих между собой групп, со временем поглощенных соседними саксонскими племенами. Таким образом, кровавую битву в Тевтобургском лесу смело можно причислить к громким событиям, последствия которых были мизерными, если не нулевыми.
Иное дело – легенда. Тут посмертная история Арминия (переименованного в Германа) очень напоминает судьбу Верцингеторига. Первым, по всей видимости, вспомнил эту фигуру лютеранский полемист Ульрих фон Хуттен («Арминий», 1523). Автор прибег к очень простой аналогии: хороший германец борется с плохим императорским Римом, продолжением которого является сердце католицизма – папский Рим, столь же выродившийся, но все еще узурпирующий право учить других. Гораздо сложнее идея эпопеи (3076 страниц, да так и не завершенной) Даниэля Каспера фон Лоэнштайна (1635–1683), озаглавленной: «Арминий и Туснельда – история доблестного рыцаря Арминия, или Германа, защитника свободы Германии, а вместе с ним и благороднейшей Туснельды, или История любви и геройства, представленная в двух частях во славу отчизны, к пользе преславного немецкого дворянства и его потомства». В этом произведении Арминий не только побеждает всевозможных недругов, влюбляется в Туснельду, которую спасает от ужасных опасностей, но еще и весьма четко ассоциируется с императором Леопольдом I (1640–1705), обосновывая политические шаги Австрийских Габсбургов. Фон Лоэнштайн умер еще до битвы под Веной, поэтому его Арминий не обзавелся другом из страны скифов по имени Йохунальд Собескин. А жаль! В убогой арминологической литературе XVIII в. особое место принадлежит трилогии Фридриха Готтлиба Клопштока («Битва Арминия», 1769; «Арминий и князья», 1784; «Смерть Арминия», 1787), которая является попыткой воссоздать германскую прапеснь и вернуться к пангерманским корням. В XIX в. Арминий (Герман) все более вульгарно и беззастенчиво используется для достижения сиюминутных политических целей. И если еще Дитрих Граббе («Битва Арминия», 1836) старается погрузить своего героя в вихрь философских споров его эпохи – как-никак он был современником Христа, то Ф.Э. Рамбах («Арминий», 1813), г. Браун («Арминий и Туснельда», 1822), А. Ломниц («Арминий – первый освободитель Германии», 1863) и Л. Тебесиус («Арминий», 1861) придают рассказам об Арминии выраженное политическое звучание, со временем становящееся все более антифранцузским. Это выглядит весьма забавно. Французы прославляют Верцингеторига, объявляя его защитником всего французского от зловещего Рима, немцы же видят в качестве противников Арминия романский народ, то есть в первую очередь французов. Вот таким манером Верцингеториг с Арминием, по сути дела сражавшиеся за одно и то же, в исторических мифах противостоят друг другу как враги. В 1836 г. неподалеку от Детмольда (столицы княжества Липпе), а еще точнее около деревушки Шлинг, началось возведение монументального памятника Герману (Арминию). Строительство шла довольно долго, вплоть до самой победы Германии над французами во Франко-прусской войне 1870–1871 гг. С этого момента все препятствия были устранены, а героическая символика пришлась как нельзя более кстати. На холме в 386 м над уровнем моря, при относительной высоте 60 м, возносится монумент общей высотой 53,46 м, состоящий из цоколя высотой 26,89 м и фигуры воина высотой от ступней до кончика поднятого вверх меча 26,57 м. При таких параметрах французский Верцингеториг в Алезии – просто жалкий карлик. В церемонии открытия памятника 16 августа 1875 г. принимал участие император, весь цвет аристократии и представители всех родов войск. Делегация немецких эмигрантов из США торжественно поклялась, что копия статуи Германа из-под Детмольда будет воздвигнута и за океаном. Действительно, 25 сентября 1897 г. под аплодисменты 50 000 собравшихся был открыт американский памятник Арминию в городе Нью-Ульм, штат Миннесота. Сама фигура, правда, меньше оригинала, зато цоколь выше.
Не добившимся в реальной жизни ничего особенного и уж во всяком случае не создавшим ничего прочного Верцингеторигу с Арминием довелось пережить дни прямо-таки истерической славы во второй половине XIX и в начале XX вв. А если учесть, что некий Карл Вайстор (на самом деле Карл Мария Вилигут) снискал в 1937 г. доверие Генриха Гиммлера, «ведя свой род от Арминия» (Питер Пэдфильд. «Гиммлер – рейхсфюрер СС», Варшава, 2002), то – вплоть до 1930-х гг. Сегодня в объединяющейся Европе их, как бы сейчас сказали «навороченные», патетические монументы вызывают если не стыд, то как минимум чувство неловкости. Ибо что общего может иметь современный француз с овернским галлом Верцингеторигом, а немец с херуском Арминием? Но сколько же всего умудрился внушить нам миф! В очередной раз мы убеждаемся, что история из учебников не имеет ничего общего с описанием прошлого, а прямо наоборот занимается обоснованием современности, навязывая нам поступки, смысл которых через короткое время теряется. Нынешняя улица Верцингеторига расположена в XIV округе Парижа и замечательна только тем, что в доме № 6 находилась мастерская Поля Гогена. Улица Германа (Арминия) в Берлине тоже отнюдь не из главных. Конъюнктура сейчас не та. Перед памятником Арминию под Детмольдом ностальгирующие старички замирают в фашистском приветствии. Несчастный херуск взирает на это безобразие с высоты своего постамента и даже не может пожать стальными плечами. Да и что бы это дало? История все равно превратит его в продукт, который можно с выгодой продать. В порядке утешения замечу, что это касается и нас с вами. Наша ложь значительнее ровно настолько, насколько выше наш цоколь.
Аттила
Захватывали ли гунны территорию нынешней Польши? Кшиштоф Домбровский (Кшиштоф Домбровский, Тереса Найгродска-Майхшик, Эдвард Трыярский. «Европейские гунны, протоболгары, хазары, печенеги», Вроцлав, 1975) отвечает на этот вопрос крайне сдержанно: «Суммируя рассуждения на тему экспансии гуннов в польские земли, следует констатировать, что археологические источники, которыми мы располагаем, не дают ни малейшего основания полагать, что занятые ими области простирались севернее Карпат. Зато, вне всякого сомнения, надлежит признать, что южные области польских земель непродолжительное время находились в зависимости от гуннов в правление Аттилы. Известные археологические находки в этих регионах прямо свидетельствуют от этом. В то же время к концепции о распространении власти гуннов до Балтийского побережья, пусть даже при наличии письменных свидетельств, надлежит подходить крайне осторожно, поскольку убедительных подтверждений этого в археологических материалах не обнаружено». Археологические памятники, о которых сказано выше и которые доказывают, что гунны были на наших землях, найдены на раскопках в Якушовицах (Малопольска) и в Ендрыховицах (Силезия). К сожалению, оказались уничтоженными предположительно гуннские памятники из Пшеменчан в Меховском повяте. Особенно богатым оказалось скелетное захоронение в Якушовицах, в котором обнаружена целая коллекция украшений, пряжек и оковок, железный меч, серебряные украшения конской сбруи и золотые пластины, которыми был окован так называемый композитный лук. Украшенные таким образом луки не являлись оружием, а служили символом власти, что дало основание полагать, что обнаружено не рядовое место стоянки гуннов, а возможно, даже поселение уровня наместничества.
* * *
Приблизительно в 370 г., скорее всего, в результате охватившей закаспийские степи засухи монголо-тюркский народ гуннов, говорящий на языке, принадлежащим к алтайской семье языков, двинулся в направлении нетронутых бедствием степей Южной Европы. По пути в результате сложного сочетания военных столкновений, союзов и взаимной ассимиляции гуннским объединением местных племен к переселенцам примкнули иранские аланы и, частично, вестготы. Зимой 395 г., перейдя по льду Дунай, кочевники вторглись на территорию Римской империи. Начался период набегов, прерываемых, однако, годами мира и даже сотрудничества с римлянами. В 433 г. под предводительством Руа гунны овладели провинциями Валерия и Паннония Прима, что примерно соответствует Венгерской низменности и северу от нынешней Сербии. После смерти Руа вождями гуннов стали братья Аттила и Бледа (434). Уже во время первой кампании римляне с ужасом убедились, что армия гуннов располагает силами, умением и средствами, позволяющими штурмовать и захватывать даже хорошо укрепленные крепости. Это стало для империи настоящим шоком, поскольку до этого времени вся римская концепция обороны от варваров строилась на системе возведения городов-крепостей, неприступных по определению для войск, не обладающих необходимыми техническими средствами, а уж тем более кочевников. Падение Виминация и Несса в 441 г. привело не только к панике, но и к дезорганизации римской обороны. В биографии святого Гипария из Эфеса содержатся полные ужаса строки: «Варварское племя гуннов достигло такого могущества, что заняло свыше ста городов и чуть ли не угрожало Константинополю, так что большинство его жителей бежало. Даже монахи хотели бежать в Иерусалим. […] Они так опустошили Фракию, что той уже никогда не подняться и не стать прежней». У сильных мира сего этот мир вызывает множество искушений и честолюбивых стремлений. И нет ничего удивительного, что в 444 или 445 г. (скорее в 444) Аттила убил Бледу и сам стал единоличным и полновластным предводителем гуннов, а в известной степени властителем своей эпохи.
Вслед за Йорданом все историки приводили одно и то же описание внешности Аттилы: «Невысокий, широкий в груди, с большой головой и маленькими глазками, редкой бородкой и волосами с проседью. Смуглая кожа выдавала его происхождение». Прямо скажем – немного. Гораздо больше можно почерпнуть из сообщения Приска, присутствовавшего на пиру у предводителя гуннов: «В то время как для иных варваров и для нас приготовили обильную пищу и подавали ее на серебряных блюдах, для Аттилы было одно мясо на деревянной тарелке. […] Пил он также из деревянной чары, хотя пирующим наливали в золотые и серебряные кубки. Одежда его была проста и не отличалась от остальных, разве что была чистой. Ни меч, что висел у него на боку, ни пряжки его варварской обуви, ни конская упряжь не имели украшений, как у других скифов, из золота или драгоценных камней». Приск пишет «как у других скифов», но легко догадаться, что дело тут в противопоставлении Аттилы изнеженным римским императорам и патрициям. С такой точки зрения его наблюдения становятся предостережением и пророчеством. И он не одинок. Практически с самого начала Аттила вызывает панический ужас. Прозвище Бич Божий придумано позже. А вот поговорка «Где пройдет Аттила, там трава не растет» появилась раньше, чем тот нанес свой сокрушительный удар. Этот всеобщий страх не раз будет облегчать ему задачу.
В 445–450 гг. Аттила распространяет свое влияние далеко на север (даже за Карпаты) и на юг. Он подчинил земли Восточной Римской империи, вынудив римлян пойти на заключение мирного договора. Подписавшие его посланцы Марциана не догадывались, что, гарантируя варварам мир на востоке, они тем самым открывают им дорогу на запад. После заключения мирного договора в 451 г. Аттила отправился вдоль Дуная. Германские племена, которые оказали ему военное сопротивление, были уничтожены. Другие присоединились к грозному завоевателю. Около современного Штутгарта армия гуннов повернула на север и около Кобленца форсировала Рейн. Вскоре пал Мец, затем Тревир, в июне гунны приблизились к Орлеану. В этот момент, после покорения Северной Галлии, государство гуннов достигло колоссальных размеров. Кроме Галлии и германских земель вся Центральная и Восточная Европа (за исключением урезанных территорий Римской империи) находилась в безраздельной власти варваров. Когда Аттила оказался на вершине могущества, начали приходить тревожные известия. Рим, конечно, был слаб, внутренне нестабилен и разобщен, но все-таки сохранил остатки былой гордости и воли к сопротивлению. Олицетворением ее стал Флавий Аэций, полководец Западной Римской империи, который в молодости был заложником при дворе правителя гуннов Руа и знал гуннов, их методы ведения боя. Теодор Парницкий посвятил ему два романа, первый (1937) имеет характерное название «Аэций, последний римлянин», последний в смысле значимости личности и веры в величие и миссию императорского Рима. Именно этот Аэций спешно собрал войска в Шампани. Аттила повернул и направился ускоренным маршем навстречу противнику. Обе армии представляли собой разноплеменную «сборную солянку». Аттилу поддерживали более десятка германских племен во главе с гепидами, скирами, тюрингами и ругиями во главе. На стороне римлян выступают свебы, саксы, литики, багауды из Бретани, а прежде всего аквитанские вестготы под предводительством короля Теодориха… Франки и бургунды оказались поделенными поровну. Сражение, вошедшие в историю под названием битвы на Каталаунских полях, произошла поблизости от современного Шалон-сюр-Марн, где точно, историки так и не установили. Оно было ожесточенным и долгим. Очень ярко описал это сражение Джон Ман («Аттила», Варшава, 2005), который на поле кровавой битвы привлек даже комету Галлея, а также Мишель Пуше («Аттила», Париж, 2009). Но оба пользовались более поздними источниками. Йордан же изобразил картину настолько патетическую, насколько и неконкретную: «Бушует бой во всевозможных видах, дикий, жестокий, кошмарный. Сцен таких не знала древность. […] Ручей, текущий по скромному руслу через упомянутое поле, стал бурным, но не по причине дождей, как обычно, а от крови погибших. Течение его превратилось в ревущий поток. Раненые теснились по его берегам, дабы утолить мучительную жажду, и черпали воду, смешанную с кровью». Сражение длилось два дня. Первый ничего не решил, хотя обе стороны понесли огромные потери. Гунны рассчитывали, что после смерти Теодориха вестготы откажутся от борьбы. А когда этого не случилось, начали отступление, больше напоминавшее бегство. Как образно заметил Питер Хезер («Падение Римской империи», Познань, 2006): «Гунны вернулись в Венгрию, поджав хвосты». Здесь в знаменитом «Лагере Аттилы» приступили к реорганизации и перевооружению побежденной армии.
Этот «Лагерь Аттилы» занял почетное место в европейской мифологии, уже хотя бы благодаря «Песне о нибелунгах», в которой как раз при дворе Аттилы (в песне – Этцель) разыгрывается финал мести за смерть Зигфрида из рода Вольсунгов, добывшего сокровища нибелунгов. Рихард Вагнер посвятил этим легендарным событиям монументальную драматическую тетралогию «Кольцо Нибелунга», состоящую из четырех частей: «Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид» и «Гибель богов» (1853–1874). В «Песне о нибелунгах» говорится об огромном дворце Аттилы, крепостных стенах, церкви… Археологические данные никак не подтверждают существования всех этих построек. В письменных источниках обнаруживаются описания, противоречащие мифу. Йордан рассказывает: «Это была, я бы сказал, деревня, только обширностью своей сравнимая с городами, огороженная забором из струганых досок, так тесно пригнанных одна к другой, что они казались единым целым. Внутри располагались просторные деревянные строения, служащие столовыми и спальнями, все очень вместительные…» Венгерские историки, когда венгры некоторым образом присвоили себе память об Аттиле, Каралин Эшер и Ярослав Лебедински («Дело Аттилы», Арль, 2007) дали этому месту турецкое название «орду», чтобы повысить его ранг и отличать от обычного военного лагеря, которым оно, скорее всего, и было. Так или иначе, но тут размещались мастерские резчиков и оружейников, кузнецы… словом, все, что в ту эпоху было необходимо для создания боевого снаряжения и оружия. Таким образом, за пару месяцев Аттила мог восстановить ударную мощь своих войск. На этот раз он нацеливался уже не на отдаленные провинции, а на великий город на семи холмах и его тылы. И разве думал Аттила, отправляясь в поход, что тот превратится в очередную легенду?
Первым серьезным препятствием на пути гуннов стала хорошо укрепленная Аквилея. Раз за разом атаки гуннов разбивались о ее каменные стены. Бессмысленно было надеяться взять город измором. Аттила отлично подготовился к осаде, сделав необходимые запасы. Он даже начал подумывать об отступлении. Отказаться от подобных мыслей его заставило явление необыкновенное – здесь мы вступаем в область легенд. Осадившие Аквилею кочевники видели издалека на одной из городских башен аистиное гнездо. В тот самый прекрасный день, когда их предводителя одолели сомнения, люди заметили, что аист по очереди достает из гнезда птенцов и переносит их в клюве куда-то далеко за город. Такое поведение птицы было единодушно сочтено знамением, ибо она никогда не покинет гнезда, если бы не опасность, грозящая городу, в котором ее гнездо свито. Это убедило Аттилу, и он бросил войска на очередной штурм. В польской литературе подобный мотив использовал, несколько его переиначив, при описании обороны Ченстохова Генрик Сенкевич: «И свершилось чудное знамение. Зашумели вдруг со всех сторон крылья, и целые стаи зимних птиц опустились на крепостной двор […]
– Старики сказывают, – промолвил солдат, – что, ежели какому дому суждено рухнуть, вмиг ласточки и воробушки, что по весне вьют гнезда под его крышей, за два-три дня до того прочь летят; такое у каждой животины чутье, что заранее беду разумеет. А посему, будь под монастырем порох, птахи сюды бы не прилетели.
– Неужто правда?
– Как Бог свят!
– Хвала Пресвятой Богородице! Горе тогда шведам!».
Раз шведам было горе, то по принципу подобия защитникам Аквилеи надеяться на лучшее не приходилось. Птахи, видать, правы. Ченстохов устоял. Аквилея пала. Раздраженный потерей времени Аттила горожан не пощадил, а сам город практически сравнял с землей, да так, что, по словам Эдварда Гиббона («Падение Римской империи на Западе», Варшава, 2000), «следующие поколения с трудом находили следы руин». Затем настал черед Альтинума и Падуи, а вслед за ними Виченцы, Вероны и Бергамо. Падуя и Милан сдались без боя, благодаря чему гунны пощадили здания и самих горожан, довольствуясь их богатствами. По легенде, в одном из миланских дворцов обнаружилась фреска с изображением сидящего на троне римского императора, которому оказывали почести и приносили дары скифские правители. Аттила велел немедленно призвать художника и поменять местами лица на картине. Теперь на троне восседал надменный скиф, а перед ним стояли униженно на коленях, признавая его власть, римские императоры. Далее, как об этом свидетельствуют народные сказания, гунны направлялись к Комо, Модене и Турину, то к плодородным долинам Ломбардии. Захватчики разоряли все на своем пути, практически не встречая сопротивления. Защищаться решались лишь отдельные города, а дать бой в чистом поле не отважился никто. При таком положении вещей, когда Аттила повернул свои войска на юг, в Риме началась вполне объяснимая паника. К находившемуся тогда в Равенне вождю с просьбой о мире отправилась делегация самого высокого уровня, какой только возможен, во главе с римским папой Львом I, консулом Геннадием Авиеном и префектом Меммием Эмилием Тригетием. Встреча произошла в полевом лагере венетов «у брода на реке Минций». В этот момент варварская легенда слилась с христианской.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
