Автор книги: Людвиг Стомма
Жанр: Зарубежная образовательная литература, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
В те времена от Марафона до Афин можно было добраться в обход обрывистых гор Агрилики и Скарпа высотой около 550 м над уровнем моря по берегу моря, повернув на запад там, где сейчас расположен порт Рафина, или обогнув Скарпу с севера и затем направившись на юг. Мы не знаем, какой путь выбрал вестник победы. Но зато точно известно, что длина ни одной из этих дорог не составляет сорок два километра.
Спиридон Луис бежал по трассе, которую сочли исторической – вдоль моря – и которую никто не измерял, что, впрочем, правильно. Ведь важна была легенда, а не метры. Точно так же и в Сент-Луисе, и в Париже расстояниями не озабочивались, больше беспокоясь о внешнем виде трассы и ее удобстве для спортсменов. Только пунктуальные англичане измерили все, как полагается. Марафонская дистанция на Лондонских Олимпийских играх в 1908 г. тянулась от королевского замка в Виндзоре, помнящего еще Вильгельма Завоевателя, до стадиона Уайт-Сити в Лондоне и насчитывала 42 км 195 м. Таковым с тех пор это расстояние и остается, оно записано во всех регламентах и обязательно для любого желающего последовать примеру анонимного гонца, известившего афинян о позорном поражении персидских варваров.
Легенда олимпийских марафонов на Лондоне не закончилась. На Олимпийских играх в Стокгольме в 1912 г. прямо на дистанции скончался от переутомления португалец Франциско Лазаро. Победителем был признан бур из Южной Африки Кеннеди Кейн Макартур по прозвищу Кеннет, обманувший своего соратника по команде, Кристиана Гитсхама, обещав, что будет ждать его на пункте приема пищи. В Антверпене в 1920 г. под дождем, в жуткую холодину первым пересек финишную черту сорокалетний финн Ханнес Колемайнен, считавшийся фаворитом соревнований 1916 г., которые не состоялись из-за Первой мировой войны. В Париже в 1924 г. победитель, финн Альбин Стенрус, по профессии продавец швейных машинок, «пробежав круг почета по стадиону и исполнив вместе с финскими спортсменами и болельщиками национальный гимн, принял душ, переоделся, после чего… – как пишет Минкевич, – успел еще поаплодировать заканчивающим соревнование соперникам». В Амстердаме в 1928 г. пять первых мест заняли представители пяти разных континентов, символами которых являются разноцветные кольца на олимпийском флаге. Так сообщила пресса, хотя в число континентов не вошла Австралия, а обе Америки были сочтены отдельными континентами – так и вписано теперь в историю спорта. Победителями в этих соревнованиях стали: алжирец, представлявший Францию, Бугера Эль Уафи; чилиец Мигель Плаза – Южной Америки; финн Марти Мартеллин – представитель Европы; японец Канемацу Ямада – Азии и Юри Рей из США – Северной Америки. Лос-Анджелес в 1932 г. видел триумф величайшего хвастуна в истории марафонских забегов аргентинца Хуана Карлоса Сабалы. Тот еще за три года до соревнований заключал пари, что выиграет, нахально заявляя об этом в многочисленных интервью. Он приехал на Олимпиаду и… действительно, выиграл. Однако, вопреки очередным обещаниям, повторить успех через четыре года в Берлине ему не удалось. У зазнайки сдали нервы, и ему пришлось сойти с дистанции после того, как его на двадцать восьмом километре обогнали англичанин Эрнст Харпер и выступавший за Японию кореец Китей Сон – это имя ему велели взять оккупировавшие Корею японские власти, на самом же деле его звали Сон Гиджон. Сон выиграл и был наверняка несчастнейшим триумфатором в истории Олимпиад. «Он знал, – отмечает Гай Уолтерс, – что одержал большую победу, но вот-вот должен наступить самый болезненный момент – вручение золотой медали. “Для меня было невыносимым оскорблением, стоя на пьедестале почета, слушать Кими га е (государственный гимн Японии)и видеть, как на флагштоке развивался флаг Страны восходящего солнца, – вспоминал Сон пятьдесят лет спустя. – Я непроизвольно поник головой и размышлял, может, я и в самом деле японец. Но если так, почему же тогда японцы издевались над моими соплеменниками? А кроме того, что, черт возьми, означал флаг с солнцем и Кими га е, что же они символизировали?” Венок почти полностью закрывал его глаза, мокрые от слез. И на этом несчастья Сона не кончились. Поскольку переводчиком у него был японец, интервью победителя, раздаваемые позднее мировой прессе, в которых тот пытался рассказать, что является корейцем, никогда полностью не переводились». В 1948 г. в Лондоне повторилось происшествие 1904 г. На этот раз перед самым финишем рухнул от переутомления бельгиец Этьенн Гайи. Потом он рассказывал, цитирую по Минкевичу: «Когда на подходе к стадиону надо было преодолеть довольно значительный подъем, меня охватила невероятная усталость. Сил практически не осталось. Перенапряжение и спазм желудка сделали свое. Что со мной потом творилось – не знаю. Словно сквозь густой туман я слишком поздно заметил обгонявших меня противников. Я был не в состоянии даже их узнать, не говоря уж о том, чтобы бороться дальше. Понятия не имею, как я добрел до финиша. Как-то я до него добрался, но как, ума не приложу…». Однако у истории Гайи конец куда более счастливый, нежели у его предшественника, итальянца Дорандо Пьетри. Шатаясь, бельгиец доковылял до финиша без посторонней помощи, а когда пришел в себя, узнал, что вопреки тому, что ему почудилось, обогнали его только двое. Следовательно, он получил бронзовую медаль. Дни Олимпиады в Хельсинки в 1952 г. стали днями громкой славы Эмиля Затопека, «чешского локомотива», как его называли, и победителя забегов на 5 и 10 километров, а также марафонской дистанции, которую он бежал впервые в жизни (sic!). «Это ужасно скучный забег», – прокомментировал он, придя к финишу. Кадровый офицер чешской армии Затопек оказался героем не только спорта. В 1968 г. он использовал свою популярность, чтобы поддержать «Пражскую весну», в 1977 г. он подписал «Хартию 77», за что был понижен в звании. Вышел Затопек из забвения только в 1989 г., что стало не меньшей его победой, чем победа в Хельсинки. В Мельбурне 1956 г. снова повеяло историей. Марафон выиграл французский герой так близкой сердцу каждого поляка битвы под Монте-Кассино тридцатишестилетний Ален Мимун. Он был алжирцем, и его победа неожиданно напомнила о вкладе граждан колоний в военные и культурные достижения Франции. Это вовсе не было таким уж очевидным, если вспомнить, что его предшественник алжирец Бугера Эль Уафи, победитель 1928 г., всего лишь через 3 года после Олимпиады в Мельбурне, в 1959 г., был убит во время анти-алжирских выступлений в Париже.
В 1960 г. в Риме был потрясающий забег! Никому до сей поры неизвестный и даже в сборную своей родной страны Эфиопии включенный в последний момент, Бикила Абебе бежал босиком среди кипарисов Аппиевой дороги, казалось, без малейших усилий, посылая улыбки столпившимся зрителям. На последнем километре, хотя конкурентов у него не имелось, он показал воистину спринтерский финиш. «Улыбка на финише и танец победителя, – написал Богдан Томашевский («Давайте переживем это еще раз», Варшава, 1992), – создали неповторимую атмосферу. Это был первый радостный марафон».
Великий Бикила Абебе, победивший еще раз на Олимпиаде 1964 г. в Токио, оказался, как выяснилось, первым победителем бега на 42 километра 195 метров, который и слыхом не слыхивал ни о какой Марафонской битве. Он был свято уверен, что название взялось от имени правителя страны, в которой некогда состоялись Олимпийские игры. И ей-богу, ему никак нельзя ставить это в вину. И политически, и исторически Марафонская битва не имела ни малейшего значения. Никакого потрясения Бикила Абебе не вызвал. Разве вот только:
… гонец, что лавра ветвь принес…
Верцингеториг и Арминий
Верцингеториг
В преддверие нашей эры Галлия была настоящей мозаикой народов и их более или менее эфемерных крохотных государств. В окрестностях нынешнего Парижа, к примеру, проживали паризии, вокруг Аварика (Бурж) – битуриги, около Тулузы – лактораты, элусаты и ауски, под Кориалеумом (Шербур) – унеллы, к северу от Лугдунума (Лион) – амбарры, к востоку – аллоброги, к западу – сегусиавы, в Бретани – венеты, осисмии и куриозолиты, в Нормандии – видукассы, лексовии, авлерки, калеты, в Бургундии – эдуи и т. д. Путаются в них не только современные историки. Самим галлам тоже приходилось нелегко, тем более что союзы между племенами менялись от года к году и от правителя к правителю. То одни племена набирали силу и подчиняли себе соседей, то другие. Похоже, что к 70 г. до н. э. особым влиянием стал пользоваться кельтский народ арвернов, чье имя теперь носит современная Овернь. Об этом свидетельствовали амбициозные планы его вождя Кельтилла, который даже решил, по свидетельствам Плутарха и Цезаря, объявить себя королем всей Галлии – principatus totius Galliae. До коронации дело, однако, не дошло, поскольку Кельтилл был убит в ходе дворцового переворота. Но в живых остался его сын Верцингеториг.
Юлий Цезарь писал в VII книге «Записки о Галльской войне», а значит, в 52 г.: «Simil ratione ibi Vercingetorix, Celtilli filius, Avernus, summae potentiae adulescens». Верцингеториг им назван «adulescens», то есть «юноша», «молодой человек», а не «vir» – «взрослый мужчина». Значит, ему точно не было тридцати. Известно, что являлся он сыном славного вождя, и сам Цезарь признавал его ораторские способности, бешеную энергию и железную волю. Но не стоит забывать, что Цезарь был, прежде всего, мемуаристом и автором собственной биографии, а отнюдь не объективным историком. И чем больше он превозносит Верцингеторига, тем весомее его собственные заслуги. Следовательно, трудно конкретизировать, почему именно Верцингеториг возглавил галльское восстание против Рима, несмотря на то что до тех пор не мог похвастаться сколько-нибудь значительными военными успехами. Немаловажную роль сыграло тут и то, что как минимум на протяжении двух лет – предположительно 58–57 или 57–56 гг. – он служил в римской армии и в придачу в частях, находившихся под командованием самого Цезаря. Поэтому он знал противника лучше, чем многие другие, и мог избирать тактику, учитывающую его слабые места. Именно на это он поначалу и сделал ставку. У Верцингеторига были два основных правила, которые он пытался претворить в жизнь с начала боевых действий в 52 г. до н. э. Прежде всего, избегать прямого боя с римлянами, где их организация и боевая выучка обязательно будут иметь преимущество над пусть и отважными, но вследствие отсутствия дисциплины хаотичными ударами галлов. Вместо этого следовало заходить в тыл римским легионам и рвать их коммуникации, постоянно беспокоя неожиданными нападениями. Так до него уже действовал Амбиорикс из бельгийского племени эбуронов, единственный из галльских предводителей, который серьезно беспокоил римлян. Однако верные идеи не так легко осуществить. Замахиваясь на римское могущество, Верцингеторигу пришлось собрать вокруг себя как можно больше галльских племен, в которых процветали борьба за власть и отстаивание самых разных частных интересов. Укрепить лидерство Верцингеторига и гарантировать ему подчинение соратников даже в случае принятия непопулярных решений мог только эффектный и яркий успех, которого трудно было добиться в ходе партизанских действий. Эта проблема возникла практически сразу, когда легионы Цезаря форсированным маршем направились к столице битуригов, богатому Аварику, считавшемуся самым красивым городом Галлии. Будучи человеком последовательным, Верцингеториг решил, что город следует сдать, забрав или уничтожив все, что мало-мальски могло пригодиться римлянам. Битуриги и слышать об этом не желали и уверяли, что город расположен идеально с точки зрения обороны. С трех сторон его омывают реки Йевр и Орона, а с юго-востока прикрывают обширные болота. Аргументы Верцингеторига не нашли понимания. Напрасно он убеждал, что за зиму, – а близился конец февраля 52 г. – войска Цезаря использовали все запасы, оголодали и утомились. Если они еще чуть-чуть потерпят нужду, их сила и боевой дух покинут их. А вот если им удастся зазимовать в покоренном городе и подкрепиться его запасами, то они наберутся новых сил, и все предыдущие усилия восставших окажутся потраченными впустую. Битуриги стояли на своем – Aвaрикум не сдастся. Наоборот, легионы будут обескровлены длительными и бесполезными штурмами. А впрочем, поджечь город и уничтожить запасы никогда не поздно… И Верцингеториг, вопреки твердому убеждению в своей правоте, уступил.
Цезарь подошел к стенам Аварикума приблизительно 22–27 февраля и быстро убедился, что немедленный лобовой штурм может ему обойтись дорого. Городские укрепления сооружены из бревен, скрепленных глиной и засыпанных утрамбованной землей, так что ни поджечь, ни разбить таранами их невозможно. Поэтому римляне приступили к классической осаде. На подступах к городу были построены так называемые аггеры. Они состоят из длинных крытых деревянных галерей, защищенных от стрел противника, заканчивающихся возвышающимися над городскими стенами башнями с помостами для катапульт и лучников. Невзирая на устроенные защитниками умелые подкопы и отчаянные вылазки, уже спустя неделю римляне начинают забрасывать город каменными ядрами и зажигательными снарядами, уничтожающими плотную городскую застройку. Тем не менее получивший в последний момент подкрепление в десять тысяч отборных воинов гарнизон осажденного города не проявил никаких признаков слабости. Прямо напротив римских осадных башен были возведены собственные, ограничивая тем самым противнику поле обстрела, а галльские воины через болотистые туннели подбирались к подведенным под стены галереям и пару раз их подожгли. Морозные ночи и ледяные дожди, изводящие римских воинов, стали союзниками обороняющихся. Осада затянулась. Но однажды случается удивительная и необъяснимая вещь. Цезарь пишет (VII, XXVII, 7), как он вдруг заметил, что посты на стенах «custodias in muros dispositas», малочисленны и «incautus» – невнимательны или небрежны, и тут же дал приказ о штурме. Натренированная римская пехота ринулась вперед, не теряя ни минуты, под холодным проливным дождем, который возможно и стал причиной галльской неосторожности, и в нескольких местах прорвалась на укрепления. Звуки сражения подняли на ноги находившихся в городе галлов, но те не попытались сбросить римлян со стен, а только лихорадочно предпринимали попытки организовать оборону на городских улицах. Здесь у них не было ни малейших шансов. Римские когорты прокладывали себе дорогу через толпу, сея смерть и разрушения. Солдаты настолько озверели в бою, что даже не думали о трофеях. Мечи разили всех без разбора. В итоге из сорока тысяч защитников Аварикума в живых осталось только восемьсот воинов, сумевших отступить через болота. Наконец легионеры начали прочесывать залитые кровью дома, которые теперь дадут им столь долгожданную возможность отдохнуть и восстановить силы. Что же, собственно говоря, в тот день произошло? Что могло стать причиной галльской «небрежности», имевшей столь далеко идущие последствия? Поль М. Мартин («Vercingétorix», Париж, 2000) намекает на заговор друидов; Жак Арман («Vercingétorix», Париж, 1984) винит во всем, – впрочем, не слишком убедительно, – усталость битуригов после продолжавшейся более четырех недель ожесточенной осады… В действительности этого не знает никто.
Не знал и Верцингеториг. Отныне бесполезно было давить на жалость и взывать к его милосердию. Тактика выжженной земли по отношению к римлянам применялась им впредь решительно и беспощадно. В то же время он не упустил из виду, что Аварикум, которому не помогли естественные преграды в виде двух рек и заболоченных земель, оказавшиеся вполне проходимыми, тем не менее выдержал почти месячную осаду, что существенно умерило вражеский задор. Вот если бы удалось заманить Цезаря к действительно неприступной крепости, которую ему пришлось бы осаждать среди пустынных земель, без снабжения и при условии беспрестанных нападений оставшихся снаружи повстанцев… Тем более что Цезарь словно сам лез в ловушку. Видимо, считая, что после резни в Аварикуме галлы охвачены ужасом, он весьма легкомысленно разделил свои силы, направив четыре легиона под командованием Лабиена на север для усмирения сенонов и паризиев, а сам во главе шести легионов двинулся в арвернские земли. Захват родных мест Верцингеторига должен был, по идее, ослабить авторитет вождя мятежников и вызвать среди галлов разногласия и распри, что позволило бы вернуться к проверенной римской политике – divide et impera – разделяй и властвуй. Если Цезарь так думал, а поясняет он это в «Записках о Галльской войне» весьма уклончиво, то очень скоро ему станет ясно, что он совершил ошибку. Выяснилось, что распоряжения Верцингеторига строжайшим образом исполняются без малейшего намека на какие бы то ни было конфликты среди галлов. Римляне шли по начисто опустошенным землям. Казалось, весна вовсе не заглядывала в эти места. Систематическое поджигание лесов распугало даже диких животных, пастушьи хижины превратились в головешки, и вскоре, невзирая на прекрасную погоду, захватчики снова стали нуждаться буквально во всем. А при виде Герговии, до которой наконец-то добрались легионеры, последние надежды обратились в прах. Город не шел ни в какое сравнение с покоренным Аварикумом. Перед римлянами предстал oppidum (город-крепость, окруженный рвом и земляным валом), расположенный на вершине неприступной крутой горы, словно орлиное гнездо. Тут не было никакого проку от зловещих аггеров, осадных машин и прочих изобретений инженерной мысли. Сто двадцать лет спустя у подножия еврейской Масады римляне столкнутся с подобной же проблемой, и им понадобятся многие месяцы, чтобы сокрушить стены крепости, хотя к тому времени военная наука шагнет далеко вперед. Теперь же Цезарь столкнулся с непосильной задачей. Герговия располагалась приблизительно в семи километрах от современного Клермон-Феррана на скальной платформе длиной 1400 и шириной 500 метров, с крутыми, а местами просто-напросто отвесными склонами с севера, юга и востока высотой 304–377 метров. Только с западной стороны, где проходит горная гряда, обрыв снижался примерно до 50 метров. В придачу крепость была обнесена каменными стенами, особенно высокими и хорошо укрепленными с запада. Огромные каменные цистерны, даже в случае отсутствия дождей, могли обеспечить горожан водой на несколько месяцев. В пещерах хранились солидные запасы продовольствия. Штурмовать Герговию было бессмысленно, но и надежд взять измором такую крепость было не много. Что тут прикажете делать? Цезарь отступил назад и построил укрепленный лагерь в двух с половиной километрах к юго-востоку от города на вершине поросшего лесом холма Сер-д’Орсе. Он даже не попытался блокировать перевал, по которому галлы держали связь с Герговией, рассчитывая, что ему удастся застать врасплох Верцингеторига, подтянувшего войска к крепости и расположившегося с запада от нее, и навязать ему открытый бой.
Но тот и не думал ввязываться в драку. Он отлично понимал, что римляне голодные и ослабленные, а партизанские отряды галлов контролируют коммуникации, поэтому положение противника осложняется день ото дня. Отчаявшиеся римляне пошли на штурм, но защитники крепости его легко отразили. Ситуация зашла в тупик. Еще хуже для Цезаря было то, что нейтральные до сей поры галльские племена, которые внимательно следили за развитием событий и видели его бессилие, приняли сторону Верцингеторига. Восстание охватило всю Галлию. Последним тревожным знаком стало предательство верного ранее Риму могущественного племени эдуев. Застрявший под Герговией Цезарь мог неожиданно лишиться целой провинции. Скрепя сердце, он решил отступить, свернул лагерь и направился на восток с целью, которая в сложившейся ситуации могла показаться самой амбициозной из решаемых задач, примерно наказать эдуев, а значит, остановить новых потенциальных сторонников мятежа. Отступление противника вызвало у галлов, находящихся в лагере Верцингеторига, настоящий взрыв восторга. Охваченные энтузиазмом, они не слушали приказов вождя, который, видя эффективность своей тактики, намерен был ее продолжать, вплоть до окончательного самоуничтожения римских легионов. Галльская кавалерия бросилась в погоню, чтобы добить римлян. «Добить» – вот самое популярное слово! Их целью было нагнать отступающих, перебить всех до одного, ободрать, как липку, а голову Цезаря бросить к ногам друидов. Никто и не думал о настоящем сражении, тем более что навстречу Цезарю двигалась пехота эдуев. И снова варвары недооценили смелость и отличную выучку легионеров. Неподалеку от берегов Соны римляне перегруппировались, повернули назад и 10 июля приняли бой. Вызванная в последний момент союзная им германская кавалерия чуть ли не во время первой же атаки захватила в плен вождя эдуев Котоса, конкурента Верцингеторига, и, пользуясь возникшим в галльских рядах замешательством, окружила их с флангов. А римляне нанесли фронтальный удар по центру. Галлы бросились наутек. Это еще не поражение. Казалось бы, колесо Фортуны еще не повернулось. Потери, по сути, невелики. Надо только прекратить панику, навести порядок в отрядах повстанцев, дать им передохнуть и затем, когда люди успокоятся, вернуться к проверенным методам партизанской войны в соединении с тактикой выжженной земли. И чтобы получить столь необходимую передышку, без которой его отряды не смогут продолжать боевые действия, Верцингеториг направился к важному и богатому городу мандубиев – Алезии. Уже в который раз галлы не приняли в расчет невероятную выдержку и силу воли противника. Трудно не восхититься римской армией, которая сама, находясь практически на грани истощения и едва выстояв в отчаянном сражении, не воспользовалась свободным путем к отступлению, а направляемая железной рукой Цезаря бросилась в погоню за врагом. При этом римляне ни на минуту не теряли боевого контакта с противником и не позволяли ему снова собраться с силами. Приближаясь к городу, Верцингеториг уже понял, что и речи быть не может о перегруппировке и подтягивании резервов, даже если он продолжит отступление, пехоту ему не спасти. Он моментально принял решение! Сам он с пехотой укрылся в Алезии, а кавалерию, пока римляне не окружили город, разослал по всей Галлии, чтобы собрать на помощь все возможные подкрепления, воззвать к мифической галльской солидарности и поднять на борьбу остальные племена.
Местоположение исторической Алезии долгие годы являлось предметом яростных споров историков и археологов. Только в 1865 г. было окончательно признано, что находилась она на холме Оксуа в окрестностях современной деревушки Ализ-Сент-Рен неподалеку от Дижона в департаменте Кот-д’Ор. Уже сами по себе споры доказывают, что место это ничем не примечательно. Никакого сравнения с неприступной Герговией. Оксуа возвышается на 150 метров над долинами рек Бренна и Ос, омывающих его с запада и севера, но спускается к ним достаточно пологими уступами и только в редких местах труднодоступен. Вот на этой возвышенности, огороженной низкой каменной стеной (около 1,8 м), на площади 1,5 км x 1 км, пришлось Верцингеторигу разместить без малого 80 000 человек, не считая горожан. Это сразу определило тактику Цезаря. Незачем зря проливать кровь своих воинов, штурмуя стены. Восемьдесят тысяч ртов быстро сожрут все, что окажется в закромах неподготовленной к осаде Алезии. Достаточно будет окружить Оксуа, отрезать его от остальной территории и спокойно ждать. Альберт Гренер («История галлов», Гданьск, 2002) рассказывает: «Мы знаем, что представляли собой земляные осадные сооружения, построенные римлянами вокруг города: внутренние валы защищали их от вылазок осажденных, а внешняя линия валов – от атак снаружи. Использовались все достижения военного искусства античности. Десять легионов (части Лабиена уже вернулись. – Л. С.) трудились день и ночь. Пять недель спустя работы были завершены». По истечении этих пяти недель защитники, чьи попытки напасть на римлян оканчивались неудачей и которым с бессильным отчаянием приходилось наблюдать за возведением римских конструкций, начали голодать. А помощь извне все не прибывала. Чтобы продержаться и прокормить воинов, решено было выгнать из города всех, кто не мог держать оружия. Однако беспощадные римляне никого не пропустили через свои укрепления. Тысячи женщин и детей бродили по узкой полосе между городскими стенами и римскими валами, питаясь травой и моля о пощаде. Разлагавшиеся на солнце трупы умерших наполнили долину жутким смрадом смерти, который поднимался и вверх к бессильным свидетелям гибели своих жен, сестер и детей. Так тянулись дни.
Наконец, со стен заметили подкрепление. Тысячи всадников показались на опушке ближайшего леса и широким фронтом стали окружать римлян. Получилась крайне редкая, до той поры невиданная в истории стратегическая ситуация. В центре Алезия с по-прежнему крупным, но ослабленным и едва боеспособным гарнизоном. Вокруг – кольцо римлян, окруженное в свою очередь галльской конницей. Не поймешь, кто кого поймал. На протяжении трех дней ничего не происходило. Борцы застыли, словно обескураженные небывалой диспозицией. Только на четвертый день конница атаковала римлян. Как верно заметил Жак Арман, «в ней было много предводителей, но, к несчастью, не было командира». Предпринявший вылазку, чтобы оттянуть на себя часть неприятельских сил, Верцингеториг был вне себя от бешенства, глядя, как его собратья хаотическими наскоками пытаются покорить римские укрепления. Ему с самого начала было ясно, что кавалерия тут бесполезна, да что толку, ведь если пехота и идет на выручку из дальних земель, то доберется к ним только через несколько дней, а то и недель. Лишь один Векассивеллаун – двоюродный брат Верцингеторига, командовавший конным отрядом, приказал своим людям спешиться и повел их на единственный еще незаконченный римлянами участок валов. Место и в самом деле было выбрано удачно, но, к несчастью, именно там в момент штурма находился сам Цезарь. Во всяком случае, он так уверяет. Его приказы сдержали уже начавшие было отступать когорты и бросили их в контратаку. Эта неудача научила галлов, что фронтальные удары по хитроумным римским укреплениям, даже если там и найдется какой-либо слабый пункт, обречены на провал. Надо брать пример с врага и сооружать осадные машины, а лагеря окружать частоколом. И тут обнаружилось, что они стали жертвами собственной тактики, ведь Верцингеториг, скрываясь в Алезии, жег за собой все, что только можно. Цезарь для строительства укреплений вырубал большие деревья на расстоянии от нескольких километров до нескольких десятков. Галлы вдруг сообразили, что те рощицы, в которых они прятались при подходе к крепости, начисто лишены строевого леса и годятся только как временное укрытие, но не как источник стройматериалов. Сколько времени займет подвоз бревен из отдаленных мест, сколько потребуется для этого повозок и где их взять? Чем дольше они судили да рядили, тем больше появлялось сомнений. Так ни до чего и не договорившись, галлы предприняли новый штурм все тем же манером: отчаянной фронтальной кавалерийской атакой. Прежней веры в успех у них уже не было, да и победить в сложившейся ситуации они все равно не могли. Отброшенные назад галлы уже не смогли вернуться на исходные позиции. Сокрушенные в прямом и переносном смысле, они скрылись за ближайшими холмами, а затем и вовсе разъехались по домам. Все было кончено.
Это понял и Верцингеториг и отправил к римлянам парламентеров. Он сдастся при условии, что его товарищам сохранят жизнь. Звучало это, прямо сказать, дерзко. В его положении было не до ультиматумов. Цезарь согласился со свойственной ему жестокой иронией. Хорошо, он дарует воинам противника жизнь и отдаст их своим солдатам в качестве военного трофея, с которым те могут делать все, что им заблагорассудится. Оставить у себя в услужении или, к примеру, продать в рабство. Сам Верцингеториг, так, во всяком случае, свидетельствуют заслуживающие доверия историки, в частности Плутарх и Кассий Дион: «… не стал ждать, пока центурионы свяжут его по рукам и ногам и бросят к стопам Цезаря. В полном боевом вооружении он вскочил на коня и галопом проскакал расстояние между обоими лагерями до того места, где восседал Проконсул. Обогнув подиум, он соскочил с коня и молча швырнул свой меч, копье и шлем к ногам римлянина. Этот жест Верцингеторига, как и его стремительное появление, вся его воинственная фигура и гордое лицо произвели на присутствующих неожиданно сильное впечатление. Цезарь был застигнут врасплох и чуть ли не испуган…». Так ли все было на самом деле, несущественно. Не важны и последующие годы жизни Верцингеторига, которые он провел в римских застенках, вплоть до того моменте, когда в ходе празднования триумфа Цезаря он был задушен, а его труп брошен на поживу крысам.
Падение Алезии одновременно стало концом не только независимой Галлии, но и ее самобытной культуры, религии и традиций. «Завоеванная страна, – пишет Альберт Гренер, – во всем стремится подражать победителям: строит такие же, как у них, города, обрабатывает землю по-римски, разбивает сады и виноградники, а в ремеслах успешно конкурирует с итальянскими мастерами. […] У римских галлов мы уже не находим ни того интереса к окружающему миру, ни прежней оригинальности, порой манерной, порой причудливой, а иногда оживленной буйной фантазией, что придавало особую ценность кельтскому искусству. Галлия теперь является просто одной из многих римских провинций. Становится настолько римской, что забывает собственный язык и добровольно принимает образ жизни и мышление, свойственные средиземноморскому миру. Через сто лет после завоевания она уже направляет в Рим сенаторов, дает ему и выдающихся ораторов». Рутилий Намациан, поэт галльского происхождения, стал автором одного из ярчайших патриотических высказываний о Риме: «Fecisti patriam diversis gentibus unam» («Самым разным народам стал ты отчизной»). Итак, случилось то, что должно было случиться. Восстание Верцингеторига ничего не остановило и не изменило. Поэтому неудивительно, что и его война, и он сам были вскоре совершенно забыты.
Миновало два тысячелетия, и только в XIX в. имя Верцингеторига было извлечено из забвения. Правда, уже в 1796 г. Гаспар Монж, известный геометр, в статье, напечатанной в «Le Moniteur», приветствует итальянские победы Наполеона довольно претенциозным заголовком «Заслуги духа Верцингеторига отомщены», однако одобрения не получает, поскольку Бонапарт в данный момент восхищается военными успехами Юлия Цезаря и не намерен отождествлять себя с побежденными. Этот самый «дух Верцингеторига» по-настоящему вызовет к жизни только Наполеон III. В 1861 г. он распорядился начать в Ализ-Сент-Рен масштабные раскопки, которые должны были служить как научным, так и пропагандистским целям. Ведь императору сообщили, что в немецком Майнце как раз в то самое время под научным руководством известного Людвига Линденшмитта создавался Центральный романо-германский музей, посвященный древней германской культуре от античности, с особым упором на ее непрерывность, до современности. Что же это выходит? Немецкая история древнее французской? Не дождетесь! А вдобавок Верцингеториг, возглавивший всех галлов в момент усиления оппозиции римскому императору, вполне мог стать удачной фигурой, олицетворяющей миф о национальном единстве. О чем прямо говорит надпись на монументальном памятнике Верцингеторигу – изваяние высотой 6,6 м на 7-метровом пьедестале, воздвигнутом на холме Оксуа: «Галлы, объединенные в единый народ и вдохновленные единым духом, способны бросить вызов всему миру. Наполеон III, император французов в память Верцингеторига». Лео Делиба и Филипп Гилле написали торжественную кантату к открытию монумента. Ее так и не исполнили, поскольку в назначенный день уже вовсю бушевала священная война с Пруссией. Поражение 1870–1871 гг. отнюдь не поставило крест на новом культе. Как раз наоборот – мученичество Верцингеторига превратилось в символ судеб страны, а он сам – в образцового патриота, отдавшего жизнь за родину. Появилось множество воспевающих его романов и поэм. «Только в последние годы XIX в. – замечает Поль М. Мартин – во Франции написано без малого два десятка пьес о легендарном вожде галлов, достойных друг друга по убожеству и графомании». Солидный труд, посвященный Верцингеторигу, принадлежит Камилю Жюлиану Боннемер д’Этамп, который снабдил предводителя повстанцев героической супругой Луи, подаривший ему дочь. В наши дни галльского вождя прославляют в романах, к примеру, Ж. Бурна («Месть Верцингеторига», Париж, 1962), Ж. Северен («Верцингеториг», Париж, 1969), М. Перамор («Врата Герговии», Париж, 1984), но прежде всего Рене Госинни и Альбер Удерзо в знаменитой серии комиксов о галле Астериксе, а также и другие авторы комиксов – Адам, Мартин и прочие. Верцингеториг пришелся французам исключительно по душе, сделавшись, можно сказать, символом их национальной идентичности. Лучшее тому доказательство – школьные учебники. Вот только некоторые цитаты, выбранные из них Сюзанн Ситрон («Национальные мифы», Париж, 1987):
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
