Текст книги "Феминизмы: Всемирная история"

Глава 1. Мечты

В 1990-х годах, когда я, приступив к изучению истории феминизма, училась в магистратуре, случайная встреча на вечернем семинаре заставила меня глубоко задуматься о том, мечты какого рода вдохновляют феминисток. Рядом со мной сидела старшая коллега, и мы наблюдали за спором о феминистской философии. Не исключено, что наблюдала только я сама, но, так или иначе, хорошо запомнила ее носки радужной расцветки, с отделением для каждого пальца, на манер перчаток. Эта женщина показалась мне восхитительно неконвенциональной. Мы разговорились о феминизме, и меня шокировало ее замечание о том, что феминизм искоренит гендерные различия. Моя собеседница мечтала о таком мире, в котором категории «мужское» и «женское» просто окажутся лишними. Теперь, когда – осторожно или решительно – утверждаются гендерквир, трансгендер и гендерная нейтральность, эта мечта шокирует в меньшей степени, да и мои собственные воззрения сделались менее традиционалистскими. Однако в тот момент (очень для меня важный) мне стало очевидно разнообразие связанных с феминизмом утопических надежд, а также мой собственный вклад в разработку имеющихся категорий мужского и женского. Мечты – эффективный способ позволить сознанию допустить возможность изменений и инаковости. Писательница Мэри Уолстонкрафт в конце XVIII века назвала мечты «сумасбродными желаниями»: по ним можно судить о том, что именно приводит женщин и мужчин к феминистскому сознанию.

Мечты дают очень личное, глубокое представление о том, что может стать стимулом феминистской деятельности. Здесь важен контекст, в котором находится мечтатель: его семейные обстоятельства, род занятий, круг чтения, эмоциональное состояние. Но мечты привязаны также и к историческому моменту – и обусловлены контекстом, скажем, оккупации, революции, урбанизации или массового голода. Можно предположить, что феминистки начинали с малого, например с мечты о равноправии мужчин и женщин или о приобретении некоторых прав (опеки над ребенком и так далее), однако и беглое знакомство с набором феминистских идей XVIII–XIX веков свидетельствует кое о чем еще. Дерзость и поразительную неортодоксальность проектов гендерного порядка той эпохи подтверждают мечты Шарля Фурье (1772–1837) и его последователей. Фурье утверждал, что человеческое счастье зависит от осмысленного труда и свободного изъявления желания, и размышлял об испорченных нравах собственной эпохи:

Что такое молодая женщина, как не товар, дожидающийся купца, который предложит самую высокую цену? Неужели не изводят ее с детства предрассудками и не принуждена ли она согласиться на любой брак, устроенный для нее? Ее пытаются убедить, что она связана не более чем цепью из цветов. Но в самом ли деле может она усомниться в своем падении?{26}26
  Charles Fourier, «Marriage and the Family System», quoted in Charles Fourier, Jonathan Beecher and Richard Bienvenu (ed. and trans.), The Utopian Vision of Charles Fourier: Selected Texts on Work, Love, and Passionate Attraction (Beacon Press, 1971), 177.


[Закрыть]

Недовольный этим положением Фурье рисует феминистскую мечту: в идеальном обществе Гармонии все без исключения – мужчины, женщины, дети – заняты творческим, привлекательным трудом, причем они выбирают для себя разнообразные задания в соответствии со своими наклонностями. Что касается половых отношений, то люди будут вольны сделать «массу любовных открытий, которые мы пока и вообразить не можем». Женщины участвуют в управлении Гармонией, которая, по мысли Фурье, охватит весь земной шар. Но средства, с помощью которых можно реализовать эту мечту, определены им недостаточно ясно, и именно поэтому позднейшие мыслители сочли его идеи утопией, а не серьезным социалистическим проектом. В 1830–40-х годах последователи Фурье во Франции, Испании, Алжире, США и других странах выступали за отказ от брака, частной собственности и привычного понимания материнства в пользу «равновесия страстей». Неконтролируемые эксперименты в общинах фурьеристов напоминают нам, что феминистское мышление отличалось в прошлом не меньшим радикализмом.

В этой главе я рассмотрю некоторые из разнообразных источников и пространств феминистского фантазирования, в том числе такие, которые пропагандируют отделение женщин от мужчин, помещают в сердцевину проекта любовь и сексуальность либо «прогресс человеческого рода». Хорошо продуманные литературные или научно-популярные фантазии здесь соседствуют с проявлениями бессознательного, с беспорядочными обрывками сновидений. Мечты – это и пространство безграничной фантазии, и симптом скрытых тревог и конфликтов, которые часто сопровождают мысли о новой жизни.

Ледиленд и Её-ленд

В 1905 году 25-летняя жительница Бенгалии Рокейя Сахават Хоссейн [Рокейя-бегум] (1880–1932) опубликовала «Сон Султаны» (Sultana's Dream) – феминистскую утопию, фантазию о технически развитой стране Ледиленд (Ladyland). Здесь мужчины пребывают в изоляции, в гаремах, а женщины, снявшие покрывала, заняли их места. Ледиленд – похожее на сад место, где широко применяются технические достижения, а также знания и навыки женщин. Рокейя-бегум описала возглавляемые женщинами университеты Ледиленда, исследования которых позволили создать экологически устойчивое сельское хозяйство. В Ледиленде у женщин в избытке воды – это автор подчеркивала особо. Ее сочинение явно создавалось под влиянием могольской культуры и садового искусства, а также на основе собственных наблюдений Рокейи-бегум за хищническим отношением к природе в Индии в эпоху британской оккупации. В «настоящем мире», утверждала Рокейя-бегум, мужчины поставили науку на службу войне. Правительницы Ледиленда, впрочем, тоже были сильны и полны решимости отстоять собственные земли. Рокейя-бегум описывает, как они используют тепловое оружие, чтобы сокрушить армии соседей-мужчин. Интересно, что проект Ледиленда не был светским. Религиозные воззрения родившейся в мусульманской семье Рокейи-бегум отличались оригинальностью. Она говорила о религии, опирающейся на любовь и истину, и писала о пересмотре «священных» отношений. В Бенгалии «священные узы» объединяют близких родственников, а браки между ними запрещены. Рокейя-бегум в шутливой манере уверяла, будто в Ледиленде круг «священных» отношений расширен, как если бы все его население образовывало «семью», и мужчины и женщины взаимодействуют свободно, безо всякого сексуального подтекста. Рокейя-бегум критиковала затворничество (purdah) женщин и ношение покрывал, но не считала ислам культурой исключительно запретов. Как и многие, она исходила из идеи восстановления прав женщин, признаваемых исламом: «То, чего мы хотим, – не милость, не одолжение. Мы лишь требуем то, что ислам дал нам 1300 лет назад»{27}27
  Cited in Shirin Akhtar, «East Bengal Women's Education, Literature and Journalism», in Francisca de Haan et al. (eds.), Women's Activism: Global Perspectives from the 1890s to the Present (Routledge, 2013), 110.


[Закрыть].

Рокейю-бегум раздражало никак явно не оспариваемое согласие бенгальских мусульманок носить паранджу: «Почему вы позволяете заткнуть себе рот? Вы пренебрегли долгом перед самими собой и утратили свои естественные права…» Она решительно поддерживала женское образование, усматривая в нем путь для современниц к свободе, и сама сделала карьеру в сферах социальной помощи и женского образования{28}28
  Bharati Ray, Early Feminists of Colonial India (Oxford University Press, 2012).


[Закрыть]. Для Рокейи-бегум практика держать женщин взаперти и заставлять их носить покрывало была «тихим убийцей – наподобие угарного газа». Взгляды Рокейи-бегум, отвергавшей покрывало, не противоречили взглядам большинства колониальных исследователей, считавших примитивными или варварскими женское затворничество у мусульман и детский брак и обычай сати у индуистов. Рокейя-бегум предпочла написать «Сон Султаны» по-английски, а напечатал эту утопию Indian Ladies Magazine, христианский журнал на английском языке. Сам этот выбор показывает, что своей аудиторией Рокейя-бегум видела образованные колониальные элиты. Она полагала себя частью «коренной» элиты, стремившейся «реформировать» обычаи Британской Индии. Тем не менее Рокейя-бегум активно печаталась и в изданиях на языке бенгали, а еще она открыла отделение благотворительной организации для мусульманок Anjuman-e-Khawateen-e-Islam. Она также начала переводить и использовать прогрессивные феминистские тексты из Афганистана и Англии, а в межвоенный период устраивала кампании за образование женщин{29}29
  Barnita Bagchi, «Ladylands and Sacrificial Holes», in Barnita Bagchi (ed.), The Politics of the (Im)Possible: Utopia and Dystopia Reconsidered (Sage, 2012).


[Закрыть].

Образ самоуправляющейся женской общины у Рокейи-бегум во многом сходен с фантазиями ее современницы совсем с другими корнями. Шарлотта Перкинс-Гилман (1860–1935) – одна из самых известных и влиятельных феминисток начала XX века. Она занималась неимоверно широким кругом проблем, выступая в том числе за реформу костюма, предоставление женщинам избирательного права, сексуальную реформу, регулирование рождаемости и контроль над проституцией. Подобно Рокейе-бегум, Перкинс-Гилман видела в феминизме мечту о лучшем будущем. Родственники ее отца – известные борцы с общественными пороками (двоюродной бабушкой была аболиционистка Гарриет Бичер-Стоу). Увы, отец Шарлотты бросил семью, и ее детство прошло в бедности и социальной изоляции. Брата отправили в колледж, Шарлотту – нет, и ей пришлось заботиться о себе даже после того, как она вышла замуж (1884). Материальные трудности обострились после того, как в 1888 году Шарлотта ушла – довольно необычный поступок – от супруга. Находчивость и изобретательность сослужили ей хорошую службу: она сумела стать чрезвычайно плодовитой писательницей. С 1909 по 1916 год Перкинс-Гилман в одиночку издавала ежемесячник Forerunner, причем не только сама сочиняла все передовицы, статьи, книжные рецензии, стихи и рассказы в журнале, но и делала рекламу. Вот ее пылкое признание 1909 года висконсинской Holeproof Hosiery Company: «Я носила, носила, носила их, пока эти бессмертные, неуязвимые, неестественно целые чулки не наскучили мне так, что я выбросила их!»

Перкинс-Гилман пропагандировала феминизм без фанатизма, стремясь увлечь за собой «обыкновенных» читательниц. Она называла феминизм формой гуманизма, способствующей «развитию у женщин человеческих качеств и характера». Выбор легкого жанра помог Перкинс-Гилман представить альтернативы экономической зависимости женщин. Самая сложная ее утопия, «Её-ленд» (Herland), увидела свет в 1915 году, через десять лет после публикации книги Рокейи-бегум о Ледиленде. Книга «Её-ленд» написана в период, когда суфражистская кампания столкнулась со многими трудностями, связанными с катастрофическими событиями Первой мировой войны. Перкинс-Гилман нарисовала исключительно женскую общину, в которой «расовая работа» по усовершенствованию человечества осуществляется без ограничений, накладываемых мужским доминированием. На Перкинс-Гилман оказали значительное влияние теории матриархальной («гинекоцентрической») культуры как ранней формы социума. Социологи и этнографы полагали, что в древнейших обществах кровное родство и формирование собственности обусловили свержение мужчинами власти женщин. Так появилось «андроцентричное», по выражению Перкинс-Гилман, общество, в котором мужчины подчинили себе «паразитирующих», неработающих женщин.

Согласно Перкинс-Гилман, этот этап эволюции человека пройден. Женщины, как и «раса», выиграют, если общество станет более эгалитарным. Основанный на любви половой отбор приведет к возникновению «высшей расы». «Её-ленд» – способ представить, как именно все это может случиться, а также поразмышлять о возможных последствиях. В научно-фантастическом романе Перкинс-Гилман повествует об одном утопическом южноамериканском обществе, где еще в далеком прошлом женщины истребили мужчин. Через два тысячелетия партеногенеза (однополого размножения), когда на свет являлись одни девочки, общество Её-ленда выработало гуманистические ценности. Женщины там умны, физически активны и совершенно независимы от мужчин. Превыше всего ценится материнство, в том числе «социальное», то есть забота об обществе:

Желанное материнство – не исключительно личное счастье, а надежда страны… Всякая девушка дорожит им, считает его беспредельной радостью, высшей честью, самым сокровенным, самым личным, самым драгоценным.

Секса в Её-ленде нет. Одежда жителей необременительна и приятна глазу. Обитательницы страны не носят шляп, у них «короткие волосы… не забранные и блестящие; [их] костюм, сшитый из некоего легкого и прочного материала, ближе всего к длинной тунике с бриджами и дополняется обрезанными гетрами». Неизменно практичная, Перкинс-Гилман отдельно оговаривает, что в этом идеальном костюме непременно наличествуют и большие карманы. Быт полукоммунальный: в распоряжении каждой обитательницы Её-ленда – собственные спальня, гостиная и ванная. Эта мечта, вероятно, позволяла Перкинс-Гилман (которой после распавшегося брака пришлось отказаться от опеки над дочерью и которая вела полукочевую жизнь, читая лекции и произнося свои пламенные проповеди в арендованных комнатах и квартирах) сохранять надежду на перемены.

Роман Перкинс-Гилман – не только хвалебная песнь образу жизни, ориентированному на женщину. Сюжет построен вокруг открытия Её-ленда тремя мужчинами-американцами и их попытками вовлечь его обитательниц в супружеские отношения. Попытки соблазнить женщин бижутерией ни к чему не привели, и планы пришельцев, признается рассказчик-мужчина, быстро провалились:

Джефф со своими благодушными, старомодными романтическими представлениями о женщинах как о существах слабых и беззащитных. Терри с прозаическими соображениями о том, что есть две категории женщин – те, кого он возжелал, и те, кого нет.

Жительницы Её-ленда окружают незваных гостей –

в большом количестве, явно безразличные к тому, что те об этом подумают, и явно имеющие по отношению к ним некое намерение – причем явно способные это свое намерение выполнить.

Рассказчика удивляет их облик:

Рыбачки и рыночные торговки могут продемонстрировать подобную же силу, однако они грубы и неуклюжи, тогда как эти женщины выглядели прирожденными спортсменками – легкие и сильные.

Попытки мужчин при помощи оружия заполучить себе жен проваливаются, пришельцы попадают в плен и приучаются относиться к обществу Её-ленда с должным уважением, в том числе к принятым здесь формам «высшего товарищества». В конце концов мужчины породнились с женщинами Её-ленда. Перкинс-Гилман описывает, как до них постепенно доходит мысль о том, что «гиперженственность» старого мира, возможно, вредит как женщинам, так и мужчинам.

В своих публикациях и лекциях Перкинс-Гилман постоянно подчеркивала заинтересованность обоих полов в феминистских преобразованиях, основанных на взаимной любви и уважении. Но она помнила, насколько это положение ненадежно, и в «Её-ленде» подняла вопрос об изнасиловании в браке – и это в ту эпоху, когда мужья могли игнорировать согласие жен при полном одобрении судей (лишь к 1993 году положение изменилось во всех штатах и на всех территориях США). У Перкинс-Гилман один из гостей-американцев, Терри, пытается осуществить свое «супружеское право» против воли обитательниц Её-ленда, объясняя это тем, что «еще не бывало женщины, которой не нравилось бы, чтобы ее ПОКОРЯЛИ». Но попытка Терри навязать жене секс приводит в финале к изгнанию из Её-ленда всех троих мужчин.