Текст книги "Ключевые идеи книги: Последнее объятие Мамы. Чему нас учат эмоции животных. Франс де Вааль"

Франс де Вааль
Последнее объятие Мамы. Чему нас учат эмоции животных

Mama's Last Hug: Animal Emotions and What They Tell Us about Ourselves

Frans De Waal

Почему ученому важно иметь собаку

Изучать эмоции непросто. Прежде всего, важно разграничивать эмоции и чувства. Чувства субъективны и трудноуловимы: их мы формулируем для себя и других, порой не так точно, как хотелось бы. Эмоции же можно заметить и зафиксировать: они проявляются в мимике, жестах, запахе, изменении тембра голоса. Чем дольше Франс де Вааль изучает животных и особенно приматов, тем больше убеждается в том, насколько схожи они с нами в проявлении эмоций. Собаки симулируют чувство вины, крысы издают смех при щекотке, обезьяны надувают губы, когда не могут добиться желаемого. Менее очевидны, но не менее достойны изучения эмоции и остальных представителей животного царства – от птиц до осьминогов.

Наука долгое время предостерегала от очеловечивания животных: мол, у них нет друзей, только партнеры, нет секса – только половое поведение. Да, бездумное очеловечивание ничего не прибавляет к знанию животного мира: у дельфинов улыбчивый вид не потому, что дельфинье настроение всегда на подъеме, а потому, что таково строение их челюсти. Но столь же опрометчиво отдавать интеллектуальное первенство человеку. Основные структуры человеческого мозга такие же, как у других млекопитающих, мы используем те же гормоны, что и животные: кортизол, адреналин, дофамин. Поэтому таблетки, купирующие фобии, разрабатывают на основе изучения миндалевидного тела в мозгу крыс. У собаки, предвкушающей награду, возникает активность в хвостатом ядре мозга – точно так же, как у предвкушающего выгодную сделку бизнесмена. Упрощать ощущения животных – все равно что рассказывать о чувстве жажды, от которого изнывают лошадь и всадник, но по отношению к лошади употреблять только формулировку «потребность в воде». Признаки обезвоживания у млекопитающих одни и те же. И лошадь, и всадник хотят пить одинаково.

Кажется, что человеческая способность описать собственные чувства дает нам большое преимущество в их изучении. На самом деле она чаще запутывает. Если в ходе эксперимента предъявить испытуемым фотографии лиц, выражения которых нужно обозначить стереотипной характеристикой вроде «гнева» или «радости», больших трудностей с классификацией не возникнет. Но в реальной жизни наши эмоциональные проявления куда менее шаблонны, порой едва уловимы, сильно зависят от контекста. Описывая свои чувства, мы можем отделаться формулировками «мне грустно» или «что-то не по себе», но это мало что скажет собеседнику, да и нам самим: эмоциональная жизнь полна оттенков, язык тут скорее сковывает, чем освобождает чувства. Нет никаких оснований испытывать превосходство перед бессловесными животными.

Отказывая животным в наличии эмоций, ученые долго отрицали любое сходство наших эмоциональных проявлений. Работы Дарвина, в которых он писал о «ласковых» кошках, что трутся о ноги хозяев, или шимпанзе, «угрюмо» оттопыривающих губы, долгое время пользовались наименьшим вниманием среди работ великого биолога – такие описания казались чересчур вольными. Сегодня у ученых достаточно наблюдений, подтверждающих разнообразие мимики животных.

• Гневный напряженный взгляд шимпанзе нельзя истолковать двояко, как и рассерженное выражение морды обезьяны бонобо, когда она сужает глаза и сдвигает брови к переносице, предостерегая противника.

• Собаки способны намеренно транслировать эмоции: их мордам свойственна более выразительная мимика, когда хозяин обращает на питомца внимание, чем когда он стоит спиной. В числе типичных для собачьей морды выражений – подъем внутренней части брови, что придает животному более трогательный вид. Замечено, что в приютах собак, способных смотреть на посетителей таким взглядом, забирают чаще, чем неспособных.

• Мимика свойственна грызунам: испытывая боль, они сужают глаза, прижимают уши к голове и раздувают щеки; у грызунов, испытывающих приятные ощущения, более розовые и менее напряженные уши. Другие грызуны легко распознают эти выражения морды даже на фото.

• Самая выразительная мимика свойственна копытным: два десятка отдельных мимических движений, складывающихся в разнообразные комбинации – от расширенных в испуге глаз до задранной верхней губы, позволяющей уловить необычный запах. Такая мимическая палитра легко объяснима: лошади – высокосоциальные существа, а главный канал информации для них – зрение.

Долгое время ученые выделяли базовые и второстепенные эмоции. Первые, мол, нужны для выживания, их число невелико, с полдюжины: страх, гнев, иногда сюда же включали храбрость или высокомерие. Такая классификация имеет столько же оснований, сколько и деление наших органов на базовые и второстепенные. Как каждый орган имеет свое незаменимое предназначение, так и каждая эмоция развивалась в ходе эволюции в соответствии со своей задачей. Более того: никакую эмоцию нельзя считать свойственной только человеку. Некоторые эмоции по воле эволюции развиты у нас лучше, чем у приматов, каким-то эмоциям в отдельных культурах отводится более важное значение. Тем не менее весь живой мир настроен на схожие эмоциональные волны. Недаром в ходе экспериментов люди без труда определяют эмоциональное состояние не только млекопитающих, но даже рептилий и амфибий по их звуковым сигналам.

И людям, и человекообразным обезьянам свойственны смешанные эмоции. Мартышка может сделать угрожающее выражение морды или игривое, но сочетать их не умеет. Шимпанзе ничего не стоит в любом порядке чередовать оскал, хныканье и надутые губы – они мастера полутонов.

В описании эмоций мы можем положиться на нейробиологию. Если две эмоции, например стыд и вина, активируются в одной зоне мозга и выражаются схоже, они явно составляют одно целое. Эмоции вроде радости и злости, не совпадающие ни во внешнем выражении, ни в зонах активации мозга, окажутся в разных частях классификации. Возможно, такой подход поможет доказать, что человеческие эмоции – лишь видоизмененный аналог древних эмоций, общих для всех млекопитающих. Эволюция ведь редко создает что-то новое, скорее приспосабливает уже существующие свойства к меняющимся условиям.

Сводить действия животных к одним поведенческим реакциям – значит закрывать глаза на подлинную сложность их отношений. Сводя любовь приматов к продолжению рода, а страх кошки перед собакой – к стремлению спастись от опасности, мы путаем мотивацию, которая стоит за поведением, и саму функциональность этого поведения. Между тем, для того чтобы обеспечить продолжение рода, животным ведь нужно сначала сойтись, довериться друг другу, испытать влечение. Все это окрашено в самые разнообразные эмоции.

Как проникнуть в этот загадочный мир? Ученые, изучающие человеческую психологию, делают упор на описание чувств, де Вааль же акцентирует внимание на поведении и призывает больше наблюдать за взаимодействием живых существ, в том числе и человека. Чем больше мы наблюдаем за домашними питомцами, тем глубже постигаем их эмоциональный мир. Ученым, которые отрицают эмоциональный интеллект животных, нужно просто-напросто завести собаку.

Мир сложных эмоций – общий для всех нас

Смех и улыбка

Древнегреческий мудрец Аристотель полагал: смех – единственное, что отличает человека от животных. Спустя две с лишним тысячи лет ученые думают иначе. Прежде всего, сложен сам феномен смеха. Смеясь, мы улыбаемся, но с эволюционной точки зрения смех и улыбка – не одно и то же. Смех возник как знак игрового поведения, потом превратился в сигнал благополучия и хорошего расположения. Улыбка же первоначально означала выражение страха и подчинения, потом превратилась в сигнал отсутствия враждебности и лишь позднее – в знак симпатии.

Если в фильме вы видите оскалившуюся в ухмылке обезьяну, знайте: ей вовсе не смешно, на самом деле она демонстрирует страх дрессировщику с кнутом, стоящему за кадром. На съемках с американских горок почти у всех ездоков рот до ушей – это рефлекторный признак страха. Обезьяньего альфа-самца подчиненные встречают заискивающим оскалом, равно как люди демонстрируют почтение начальству подхалимажем или угодливым смехом над шутками (сам же альфа-самец должен сохранять бесстрастность). При этом, увидев змею, обезьяна не будет растягивать пасть в улыбке: она – знак лишь социального страха, к которому примешивается еще и жажда одобрения.

Чем ближе обезьяна стоит на эволюционной лестнице к человеку, тем больше ее улыбка несет в себе положительного. Бонобо обнажают зубы при спаривании, желая привлечь партнера на свою сторону или успокаивая его (в этом случае улыбаться может и доминирующий зверь). Обезьяны прекрасно осознают значимость такого сигнала. Зная, что улыбка выдает беспокойство и сигнализирует о слабости, самцы стараются спрятать ее от взгляда противника – отворачиваются, прикрывают улыбку рукой или сжимают губы пальцами. Это означает, что над конечностями они более властны, чем над мимикой, – как и люди (вспомним, как трудно родителям нашкодившего ребенка изобразить сердитый вид, если на самом деле им смешно).

Наши лица выражают разнообразные эмоции и в тот момент, когда нас никто не видит: при разговоре по телефону или при чтении книги. С точки зрения коммуникации это совершенно бессмысленно. А с точки зрения эволюции – нет: способность окружающих прочитать наши чувства оказалась для природы важной. Смыслы улыбки разнообразны – от нервозности до сочувствия (дети, которых ругают, могут усмехнуться в ответ; это воспринимается как издевка, а на самом деле означает отсутствие враждебности). Поэтому без нее не обойтись и на письме: мы обильно оснащаем наши фразы смайликами, уточняя смысл написанного. Однако ни слова, ни смайлы не заменят языка тела: ширина зрачков, тон голоса, направление взгляда куда информативнее.

Смех – это нечто иное. Поводом для него далеко не всегда выступает юмор: наблюдения за людьми в публичном пространстве показывают, что в большинстве случаев смех спровоцирован самыми банальными фразами. Для смеха главное не юмор, а социальный контакт. Поэтому смех заразителен (для этого он и звучит за кадром в ситкомах), причем не только для людей, но и для приматов (когда один орангутан-подросток подходит к другому со смеющейся мордой, второй сразу эту усмешку копирует), и для птиц (новозеландские попугаи кеа моментально настраиваются на игру, услышав из динамика запись «игрового» щебета). При этом люди смеются гораздо громче приматов – для них смех не означает угрозу быть пойманным хищником. У высших обезьян смех начинается с шумного пыхтения – знака облегчения и радости, настолько важного, что, не услышав его, исследователю опасно контактировать с шимпанзе.

Важный спутник смеха – физическая стимуляция. Самка гориллы щекочет живот детеныша, вызывая у него первый смех. Щекотка вызывает подобные смеху звуки даже у крыс, и этот процесс им настолько нравится, что крысы сами ищут продолжения. Но их смех тоже требует правильного настроя. Если крыса испугана, смеха не будет. При этом крыса охотнее реагирует на руку, которая ее уже щекотала, чем на руку, которая только гладила. К этой руке крысы совершают крошечные подскоки, свойственные при игре всем млекопитающим (такие движения хорошо знакомы владельцам собак и кошек). Эти знаки радости настолько типичны, что легко считываются даже представителем другого вида: собака может играть с выдрой, ворона – дразнить волка.

Обезьяны легко считывают юмор ситуации: если знакомый им человек, идя навстречу, вдруг поскальзывается или падает, они сначала замирают в тревоге, но, если все обошлось, смеются с облегчением. Территорию бонобо в зоопарке Сан-Диего отделял от публики глубокий ров без воды. С внутренней стороны в него свешивалась пластиковая цепь, по которой лазали обезьяны. Иногда, когда в ров спускался альфа-самец, подросток бонобо тут же вытягивал цепь наверх и начинал потешаться над пленником, смеясь и шлепая ладонью по краю рва. Присутствовавшая при этом взрослая самка бросалась на выручку, спускала цепь в ров, а потом охраняла ее, пока вожак выбирался наружу.

Эмпатия и сочувствие

Способность одной особи считывать язык тела другой – жизненно необходимый навык. Шимпанзе знают друг друга не только в лицо, но и с тыла: это доказывают эксперименты, когда обезьяны сначала видели фотографию тыльной части кого-то из собратьев, а потом безошибочно выбирали портрет ее обладателя (но только тех собратьев, кого испытуемые знали лично). Когда капуцинам показывали набор из разных изображений на экране – фрукты, человеческие лица, морды собратьев, цветы, – быстрее всего испытуемые опознавали эмоциональные выражения других капуцинов, при этом реагировали на них соответственно: на дружелюбное выражение чмокали губами, до угрожающих морд отказывались дотрагиваться.

Эмоции вызывают эмпатию, а эмпатия – это фундамент социума. Мы, люди, копируем выражения чужих лиц непроизвольно, заражаемся настроением от собеседников. Этот механизм заложен на глубинном физиологическом уровне: когда мимическому подстраиванию что-то препятствует, эмпатическая связь разрушается. Это доказывают контакты с людьми, получившими инъекции ботокса: расслабленные мышцы не позволяют ни «отзеркаливать» окружающих, ни в полной мере проявлять свои эмоции, что мешает и омолодившимся, и их собеседникам.

Но не только люди умеют «влезать в чужую шкуру». Известен случай, когда собака начала приволакивать лапу, после того как хозяин сломал ногу; когда гипс сняли, прошла и собачья хромота. Ученые наблюдали, как молодые шимпанзе ходят по пятам за покалеченным взрослым самцом, опираясь, как и он, не на костяшки рук, как обычно, а на запястье. Приматы и сами любят быть объектом для подражания. В ходе эксперимента капуцину выдали пластиковый мячик, и один из исследователей копировал все манипуляции с игрушкой, а второй никак капуцину не подражал. После эксперимента обезьяна явно предпочитала подражателя напарнику. Впрочем, людей это тоже касается: мы куда больше симпатизируем человеку, копирующему наши действия; это знают психологи (и рекламные агенты).

Самый буквальный тест на эмпатию – реакция на зевание. Видеть, что кто-то рядом зевает, и не зевнуть самому – почти невозможно. А вот у аутистов такой тяги не возникает – отделы мозга, ответственные за реакцию на окружающих, у них повреждены. На человеческую зевоту откликаются собаки и лошади, у обезьян зевота может охватить всю группу. При этом реакция на зевающего супруга более непосредственна, чем реакция на зевающего незнакомца. Эмпатия тем сильнее, чем больше у нас общего с собеседником.

Еще интереснее обстоит дело с передачей сложных эмоций. Младенец начинает плакать, услышав плач другого, – на другой шум реакция не возникает, и сильнее она выражена у девочек. Притягательны не только положительные эмоции, но и отрицательные. Мышей не отпугивают сигналы страха – напротив, они пытаются подобраться поближе к попавшим в беду собратьям. К укушенному альфа-самкой детенышу макаки-резуса спешат другие малыши. Это прямо противоречит принципу самосохранения и опровергает популярные в прошлом биологические теории «природного эгоизма». Если же животное смогло разобраться, что случилось с пострадавшим, оно проявляет уже недвусмысленную заботу. Как человеческая мать целует больное место стукнувшемуся ребенку, так и обезьяны не просто окружают пострадавшего, но обнимают и целуют его. Утешающее поведение отмечается у собак и дельфинов – утешающие жесты, конечно, у каждого вида свои.

Впрочем, понятие эмпатии куда шире понятия доброты. Знание о том, что чувствует сородич, можно обернуть и на пользу ему, и во вред. Одна слониха всячески заботилась о своей ослепшей подруге. Но она же таскала у нее еду, пользуясь слепотой товарки. Шимпанзе издеваются над курами и мелкими зверьками вроде белок, пользуясь своей способностью понимать поведение других, неразвитых в этом отношении существ. При этом обезьяны смеются: они явно понимают игровой характер момента. Однако чаще всего эмпатия проявляется в благодеяниях. Развиваясь ради помощи другим, она укрепляет коллектив, способствуя его выживаемости. Эмпатия берет начало в родительской заботе – базовой и самой древней форме альтруизма. Поэтому женские особи более эмпатичны, притом с первых дней жизни: новорожденные девочки дольше смотрят на лица, чем мальчики.

На химическом уровне эмпатии способствует гормон окситоцин: когда испытуемым вводят окситоцин (например, в виде назального спрея), это заметно усиливает эмпатию и у женщин, и у мужчин. Окситоцин – один из гормонов удовольствия, поэтому нам «тепло на сердце» от проявлений собственного альтруизма. И не только нам. Желтобрюхие полевки образуют моногамные пары, сопровождая друг друга в буквальном смысле и в горе, и в радости: если одному зверьку из пары плохо, его состояние скажется на другом, даже если супруг не присутствовал при травмирующем событии. Если же блокировать у полевок восприимчивость к окситоцину, они перестают реагировать на чужой стресс. В мире людей нервозность неуверенного оратора передается слушателям и на биохимическом уровне: их гормональный уровень становится одинаков, как в моногамных парах полевок. Значит, эмпатия у живых существ функционирует аналогичным образом и имеет общее эволюционное происхождение.

Стоит ли удивляться, что интернет полон роликов о собаках, китах и слонах, приходящих друг другу на помощь в беде? Мы не должны снисходительно воспринимать такое поведение как нечто исключительное. Животные не только выручают друг друга в трудной ситуации, но и делятся благами. В одном эксперименте обезьянам бонобо досталась целая гора фруктов, которую один из испытуемых мог съесть в одиночку. Так он и делал, если оставался один. Но если рядом за проволочной дверцей обнаруживался собрат, обладатель богатства отпирал дверцу. Обезьяны открывали дверцу сородичу даже тогда, когда сами были лишены доступа к фруктам! Если же напарник в подобных экспериментах не просто принимал помощь как должное, но оказывал ответную услугу, альтруизм помощников резко возрастал.

Такое поведение демонстрируют и грызуны. В ходе одного эксперимента крысу запускали в вольер, где в прозрачном контейнере была заперта ее соседка. Свободная крыса не знала, как открывается дверца, но сразу шла на помощь – с энтузиазмом пыталась разобраться, как выпустить запертого сородича. Даже если крысе были предоставлены на выбор два контейнера – с лакомством и запертой товаркой, – крыса, как правило, принималась освобождать узницу. С освободившейся крысой нельзя было поиграть или спариться, но помощь ей все равно была оказана, крысой-освободительницей двигало не желание общаться, не сиюминутный эгоистический интерес, но передавшийся ей стресс узницы. Когда же реакции крысы были притуплены успокоительным, она спокойно принималась за шоколад.

Мы, люди, тоже приходим на помощь, не задумываясь об осязаемой выгоде: помогая ли родственнику, страдающему болезнью Паркинсона, жертвуя ли на благотворительность. Видеть во всех поступках только корысть – значит оскорблять природу.

Благодарность и месть

Животные способны помнить и добро, и зло, причем довольно долго. В 2013 году весь мир облетело видео прощания шимпанзе Ванды с сотрудниками реабилитационного центра, куда животное в свое время было доставлено в предсмертном состоянии после браконьерского нападения. Когда ветеринары выпускали ее обратно в лес, шимпанзе было отправилась в чащу, но на полпути вернулась, чтобы обнять спасших ее людей. Но шимпанзе знакома и месть: если доминирующая самка долго нападает на соплеменницу, та не может ответить в открытую, но ждет подходящего момента; когда альфа ввяжется в потасовку, обиженная самка обязательно в ней поучаствует. Мстить шимпанзе позволяет довольно гибкая иерархия внутри стаи. У павианов и макак-резусов иерархия, напротив, настолько жесткая, что любое покушение на сородича рангом повыше самоубийственно. Зато они отыгрываются на родне обидчика.

Впрочем, обезьяны умеют и мириться. Низшие члены стаи начинают вычесывать недавнего врага, бонобо в знак примирения занимаются сексом. Сотни примеров примирения отмечены у других общественных млекопитающих и птиц, так что биолога удивит скорее заявление о том, что у какого-то вида эта «опция» может отсутствовать. Мирное сосуществование – жизненно важное условие. Но прощают ли животные друг друга? Сложный вопрос, ведь прощение – это чувство, наблюдать его можно только на собственном примере, к тому же прощение часто бывает неполным, представляет собой сложную смесь чувств. Учитывая эволюционную древность механизма примирения, ученые склоняются к тому, что задействованные в нем эмоции различаются у человека и животных не сильно.

И благодарность, и месть тесно связаны с представлением о будущем. Давно доказано, что и человекообразные обезьяны, и некоторые птицы с крупным мозгом живут не только в настоящем. Шимпанзе умеют планировать, выбирая необходимое орудие за несколько часов до того, как придут к пчелиному гнезду, где этим орудием воспользуются. И приматы, и собаки сильно удивляются, когда экспериментатор заставляет предмет исчезнуть или появиться из ниоткуда: обезьяны могут рассмеяться, собаки начинают искать предмет – значит, и те и другие до этого представляли себе положение дел как-то иначе.

Имея представления о будущем, приматы освоили бартер. Длиннохвостые макаки в балийских храмах крадут ценные вещи у туристов, но далеко не убегают – оказавшись вне досягаемости, требуют выкуп. При этом макаки довольно хорошо представляют ценность украденного предмета для людей: обменять похищенный смартфон на пару орехов не удастся – придется выложить как минимум пакетик крекеров.

В зависимости от отношения к предстоящим событиям собак делят на «оптимистов» и «пессимистов». Первые, когда хозяева оставляют их одних, ведут себя спокойно, вторые буянят. Когда перед «пессимистами» ставят миску с неизвестным содержимым, они к ней не спешат, возможно, полагая, что она пуста; «оптимисты» же бегут к миске с радостью. Как тут не усмотреть аналогию с людьми и поговоркой о стакане, который для одних наполовину полон, а для других наполовину пуст?

Стыд и вина

Многие владельцы животных уверены, что их подопечные чувствуют вину. Интернет полон роликов про собак, демонстрирующих вину: они отворачиваются, прижимают уши, прикрывают глаза. Однако эксперименты доказывают, что такое поведение связано не с осознанием проступка, а с реакцией хозяина. Если он не станет ругать собаку, та и не подумает делать виноватый вид. Поэтому собаки и кошки выдают себя с головой, пробегая мимо хозяина с уликой в зубах или тщательно умываясь после тайной трапезы.

Любопытно поведение приматов. Ученые наблюдали, как макаки в отсутствие вожака домогались самок стаи. Оставшись непойманными, но столкнувшись с альфой после «преступления», низкоранговые самцы скалились в широкой нервозной усмешке: они понимали, что нарушили правила. У менее агрессивных бонобо чувство вины может демонстрировать и альфа-самец, покалечивший подчиненного: он возвращается к пострадавшему, осматривает и зализывает нанесенные раны.

Конечно, границу между демонстрацией подчинения и внутренним чувством вины тут провести трудно, но трудно ее провести порой и по отношению к человеческим действиям. Вспомним, сколь уклончивыми и неискренними бывают оправдания виноватых политиков. Примечательно другое: сколь бы ни был лукав виновник в человеческом или животном мире, ему нужно соблюсти хотя бы видимость вины – столь силен страх быть изгнанным из коллектива.

Есть один признак, который, безусловно, отличает стыдящегося человека от остальных биологических видов. Про это сказал Марк Твен: «Человек – единственное животное, которое краснеет». Но почему же природа не позволила нам контролировать прилив крови к лицу и шее, позволяя выдавать себя с головой? Все потому, что мы больше доверяем людям, у которых эмоции написаны на лице, в прошлом это гарантировало безопасность, делало особь привлекательнее с точки зрения размножения. Еще одна выдающая нас черта – белки глаз. У шимпанзе, чьи глубоко посаженные глаза скрыты под тяжелыми надбровными дугами, белков не видно, человека же беспокойно бегающие глаза выдают сразу. Природа позаботилась о том, чтобы у человека было как можно меньше возможностей для обмана себе подобных.

Стремление к власти

Искусство управления – тонкая наука. Вопреки общепринятым представлениям, альфа-самец, повелевающий стаей, вовсе не самая сильная особь. Не передается этот статус и по наследству. Зато ему очень важна поддержка «электората», который выдвинет самца наверх: при наличии нужных сторонников альфой может оказаться и самый слабый зверь. Самое важное умение для альфа-самца – не запугивание стаи, а поддержание мира. Роль утешительниц проигравших в стычке животных берут на себя самки и альфа-самец. Он третейский судья, часто старающийся вовсе не допустить схватки (в такой момент альфа встает между протестующими, воздевая руки, пока все не успокоятся). Так что когда некоторые журналисты сравнивают Трампа с альфа-самцом за агрессивное публичное поведение, они далеки от истины.

Власть подобна наркотику: когда альфа-самец лишается ее, то впадает в настоящее отчаяние, корчится и извивается на земле, будто детеныш. Но при этом поглядывает, кто собирается рядом. Если набирается достаточно большая группа, альфа вскакивает и атакует претендента на престол. Но если ему не удается одержать верх, расправа будет страшной: противник не только убивает, но и кастрирует бывшего альфу. Если побежденному альфе удается остаться в живых, он может зализывать раны в убежище, но перед сородичами появляется намеренно бодрым, чтобы у соперников и мысли не возникло воспользоваться его слабостью.

Многие животные погибают в пылу схватки случайно, как, например, олени, намертво сцепившиеся рогами. Но именно шимпанзе намеренно добиваются мучительной смерти соперника, выпивая его кровь, выдавливая гениталии, выкручивая лапы. Нередко они возвращаются на место преступления спустя несколько дней, а находя на месте расправы труп, не выказывают ни удивления, ни тревоги. Впрочем, мучительная смерть или изгнание гарантированы только тиранам, управлявшим с помощью насилия. Более спокойным вожакам дают шанс состариться в кругу сородичей, заняв место на пару рангов пониже. Новый вожак может даже предоставить старому право улаживать конфликты.

Власть изматывает своего обладателя. Анализы показывают, что альфа-самец испытывает не меньший стресс, чем низкоранговые самцы: еще бы, он вынужден постоянно отслеживать положение дел в стае, вычисляя потенциальных соперников!

Когда ученые собрали достаточно свидетельств жестокого обращения человекообразных приматов друг с другом, они еще сильнее укрепились в мысли, сколь благотворно влияние цивилизации, обуздывающей наши инстинкты. Но приматы бывают разные. Бонобо демонстрируют невероятное миролюбие: большинство конфликтов заканчивается сексом, в том числе с представителями своего пола. Кроме того, в стаях бонобо самки доминируют над самцами, и борьба за статус альфы в их стаях далеко не такая ожесточенная, как у шимпанзе: коль скоро для эволюции главное – распространить гены, самкам не с кем конкурировать (победивший самец может оплодотворить множество самок, но у самки в результате спаривания все равно появится только один детеныш). Впрочем, соревновательность не чужда и бонобо: самки всеми силами поддерживают своих сыновей в борьбе за статус в группе. В результате у высокоранговых матерей больше шансов увеличить число внуков.

Женщины в политике – особая тема. Случайно ли, что женщины занимают высокие посты только после выхода из детородного возраста, как Индира Ганди, Голда Меир, Ангела Меркель? Привлекательные молодые женщины ничуть не глупее их, но рискуют лишиться голосов женской части избирателей. Кажется, так случилось с Сарой Пэйлин, которую кандидат в президенты Джон Маккейн выбрал в качестве будущего вице-президента. Мужчины, судя по отзывам в СМИ, сочли это отличным решением, но в результате Обама выиграл за счет перевеса у женской аудитории (56 % против 43 %).

Никакая цивилизация не может подавить в человеке природное начало. Биологическое и социальное шли рука об руку на всем протяжении истории, цивилизация не может прибавить ничего нового – может только развить или ограничить имеющиеся качества. Будем реалистами: социальная жизнь приматов – это наше прошлое. Но будем и оптимистами: эта жизнь, при всех ее крайностях, опирается на умение ладить с окружающими. Мы сами в одни моменты истории были буйными шимпанзе, а в другие – милыми бонобо.

Чувство справедливости

Биологи, изучающие жизнь животных, давно не сводят ее к инстинктам. Поведение живых существ не укладывается в схему непроизвольных автоматических реакций. В этом преимущество эмоций перед рефлексами: эмоции связаны с оценкой ситуации, научением, опытом, а в конечном счете – с более гибким поведением. Эмоции осмысленны. Иногда нам кажется, что мы не имеем над ними власти, то и дело поддаемся эмоциям, идем у них на поводу, но это лукавство: в подчинении эмоциям всегда есть момент добровольности. Зов сердца вовсе не противоречит разуму: недаром у людей с расстроенной эмоциональной сферой возникают затруднения с принятием решений.

Чувство справедливости мыслители долгое время ошибочно полагали продуктом разума и, значит, сугубо человеческим достоинством. Между тем животным оно вовсе не чуждо. Существа, вынужденные постоянно бороться с окружающей средой (гораздо чаще, чем друг с другом), заинтересованы в том, чтобы координировать сотрудничество наиболее оптимальным способом. Капуцины не могут спокойно съесть полученное в награду лакомство, если не знают, что выдали соседу. Если партнер получает не привычные огурцы, а виноград, другой капуцин отказывается работать за огурцы. При этом острая реакция на неравенство возникает только тогда, когда лакомства добыты трудом. Если наградить капуцинов разным лакомством просто так, они воспримут неравенство совершенно спокойно. Равным образом собаки готовы давать лапу много раз подряд без всякой награды, но если другую собаку за ту же команду поощрят лакомством, первая подавать лапу перестанет. Так же ведут себя воспитанные людьми волки. Справедливое распределение наград жизненно важно для продолжительного сотрудничества, поэтому особенно остро реагируют на неравенство те животные, которые охотятся сообща и делятся добычей: приматы, псовые.