Текст книги "Парадокс добродетели. Странная история взаимоотношений нравственности и насилия в эволюции человека. Ричард Рэнгем. Саммари"

Smart Reading
Парадокс добродетели. Странная история взаимоотношений нравственности и насилия в эволюции человека. Ричард Рэнгем. Саммари

Автор:

Richard Wrangham

Оригинальное название:

The Goodness Paradox: The Strange Relationship Between Virtue and Violence in Human Evolution

www.smartreading.ru

Добрый жестокий человек

Человек – самое жестокое и самое доброе существо на земле. Гитлер обожал свою собаку и, по воспоминаниям его секретарши, был приятнейшим в общении человеком. Тот же Гитлер в ответе за убийства миллионов людей[1]1
  Читайте саммари книги Николаса Старгардта «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».


[Закрыть]. Правителя Камбоджи Пола Пота его бывшие ученики запомнили как милого учителя истории – а еще он был идеологом геноцида, уничтожившего четверть населения страны. Сотни тысяч лет назад, задолго до изобретения христианской или какой-либо другой религиозной морали, люди стремились помогать друг другу, делили пищу и тяготы первобытного образа жизни. Одновременно наши предки бессердечно грабили, насиловали и убивали, изобретая все новые способы осуществления жестокостей.

Как вышло, что люди склонны и к добродетели, и к насилию? Является ли человек от природы злым, эгоистичным и безнравственным? Или же, наоборот, он по натуре добрый, отзывчивый и толерантный? Ричард Рэнгем отвечает, что в человеке заложено и то и другое. Зло и добро – не просто абстрактные понятия, это часть человека и его истории. Эволюция этих начал в нем – это история homo sapiens как вида. В основе добра и зла, жестокости и морали, кооперации и эгоизма лежит агрессия. А вернее, два типа агрессии: реактивная и проактивная.

• Реактивная агрессия – это реакция на внешний раздражитель, угрозу. Низкий уровень такой агрессии присущ только человеку – у всех других животных она значительно выше. Этот тип агрессии ассоциируется с гневом, импульсивностью, состоянием аффекта и крайнего возбуждения. Двое подвыпивших мужчин повздорили и решили разобраться, кто из них не прав, последовавшая за этим драка – проявление реактивной агрессии.

• Проактивная агрессия, наоборот, умышленная, спланированная, холодная, а не горячая. Теракт, война, преднамеренное убийство – эти действия требуют наличия высоких когнитивных способностей, планирования и фокусирования на цели. Люди с высоким уровнем проактивной агрессии менее чувствительны к эмоциям, не испытывают избытка эмпатии. Способность проявлять очень сложную и продуманную проактивную агрессию тоже неотъемлемая черта человека.

Итак, человек хорошо может подавлять реактивную агрессию, но способен на высокий уровень проактивной агрессии. Как так вышло? Ответ – в селекции определенных качеств с помощью генетики. Как это происходит, можно рассмотреть (внезапно!) на примере чернобурых лисиц из Новосибирска.

Что рассказали лисицы

Великий эксперимент. В конце 1950-х годов советский генетик Дмитрий Беляев начал работать в Институте цитологии и генетики Сибирского отделения Академии наук СССР в Новосибирске. Больше всего ученого волновал вопрос одомашнивания: как это работает на практике. Как дикие животные, прирученные человеком, стали домашними? Что изменило их физиологию и психологию?

Гипотеза Беляева была следующей: человек одомашнил животных за счет селекции по одному-единственному признаку – дружелюбному отношению к себе. Таким образом, выбирая из диких особей самых смиренных и наименее агрессивных, человек обзавелся коровами, свиньями и собаками.

В распоряжении Беляева находились несколько тысяч чернобурых лисиц, которых он получил от звероводческих хозяйств Советского Союза. Именно на этих лисах в 1959 году Беляев и начал свой эксперимент по одомашниванию. Его первая фаза была простой: люди обходили клетки с лисами в поисках наименее агрессивных особей. Когда экспериментаторы пытались зайти в клетку с животными, 9 из 10 лисиц реагировали враждебно, но десятая обычно вела себя более дружелюбно.

Выявленных «добряков» скрещивали между собой. А уже на их выводке проводили новый раунд эксперимента: ученые давали еду с рук, пытаясь одновременно погладить щенков. Те, кто не проявлял агрессии в ответ на ласку человека, составили следующую экспериментальную группу, пригодную для скрещивания. Беляев и сотрудники Новосибирского института повторяли эти шаги раз за разом, год за годом. За 50 лет в эксперименте поучаствовало 50 000 лисят.

Некоторые лисицы уже третьего поколения не испытывали никакого страха и агрессии к человеку. В четвертом находились смельчаки, которые подходили к человеку сами, виляя хвостиком, как собаки. В шестом появились «элитарные» лисы – они не только сами подходили к людям, облизывали им руки, виляя хвостом, но и скулили, привлекая внимание человека. В десятом поколении «элитариев» было 18 %, а в тридцатом – тридцать пятом – 70–80 %.

Доброе отношение к человеку было педоморфным – ювенильным, детским признаком. То есть признаком, изначально свойственным молодым, а не взрослым особям. Лисята, как и все детеныши животных, более доверчивы и любопытны, чем их родители. В детстве они не реагируют на внешние раздражители с той же опаской и агрессией, что и взрослые особи. В диких условиях детеныши лисицы начинают испытывать высокий уровень страха через 45 дней после рождения. Новосибирские же лисы – через 120 дней, за счет чего они сильнее привыкают к человеку. Доверчивость чернобурок, появление поведенческого педоморфизма – результат беляевской селекции и попытки одомашнить лису.

Физиология одомашнивания животных. Через 10 лет после начала эксперимента у одного из лисов обнаружили на лбу странное пятно белого цвета в форме звезды. В природе таких пятен у лисиц не встречается. Зато схожие белые пятна есть у домашних коров, лошадей, собак, кошек. Эти пятна – первый физиологический признак одомашнивания.

Подобно собакам, лисы обзаводились висячими ушами и закрученными хвостами. Сам хвост, как и лапы, становился короче. Черепа лисов сузились и стали короче – начал исчезать половой диморфизм – явление, при котором особи мужского и женского пола имеют заметные отличия друга от друга. Эти процессы – проявление внешнего педоморфизма: уменьшение лис в размерах происходило вследствие того, что размножались особи меньшего размера – крупные от природы были более агрессивны, а такие в отборе на одомашнивание не участвовали. Все это в совокупности соответствовало общему процессу одомашнивания животных.

Визуальные изменения были не единственным признаком одомашнивания – вместе с этим начала проявляться повышенная рождаемость и снижение возраста половой зрелости[2]2
  Читайте саммари книги Джеймса Скотта «Против зерна. Глубинная история древнейших государств».


[Закрыть]. Если в 1962 году 6 % одомашненных лисиц размножались трижды в год, то в 1969 году это делали уже 40 % особей. При этом в естественных условиях лисы размножаются только раз за год.

Биология одомашнивания. Внутренние и внешние изменения, свойственные домашним животным и не встречающиеся у их диких сородичей, обобщенно называют синдромом одомашнивания.

Мы уже поняли, что этот синдром выводится за счет селекции особей, которые проявляют наименьшую реактивную агрессию на человекараздражителя. Но как это работает на уровне биологии?

За это отвечают две системы – система миграции клеток нервного гребня и система гормонального контроля. Клетки нервного гребня возникают и исчезают на стадии эмбриона, играя решающую роль в формировании органов. Эти клетки, например, отвечают за меланоциты, которые вырабатывают меланин – вещество, определяющее цвет кожи и волос. При синдроме одомашнивания меланоциты медленно мигрируют или образуются в слишком малом количестве на кончиках пальцев ног и хвоста, в середине лба – отсюда белые пятна. А кроме того, клетки нервного гребня определяют размеры челюсти, зубов, крепость ушных хрящей – изменения в системе делает морды домашних животных уже, зубы мельче, а уши висячими.

Но клетки нервного гребня влияют также и на поведение. Из этих клеток образуются надпочечники, при синдроме одомашнивания они становятся меньше, их активность снижается. В надпочечниках образуются стероидные гормоны – в том числе кортизол – а они уже участвуют в формировании реакции страха. Синдром одомашнивания снижает активность надпочечников и выработку кортизола, и животное становится менее восприимчивым к внешним угрозам. У лисиц Беляева уровень кортизола уже в двенадцатом поколении был в два раза ниже, чем у диких лисиц. К тридцатому поколению он стал еще вдвое меньше. На пониженный уровень страха влияет и уменьшение миндалевидного тела мозга – именно оно отвечает за реакцию «бей или беги» и обработку страха.

Гипотеза Беляева была подтверждена. Синдром одомашнивания привел к снижению склонности к реактивной агрессии. Лисы Беляева стали спокойно относиться к человеку, они изменились физиологически и психологически, одомашнились. Эксперимент новосибирских ученых показал, что процесс одомашнивания – это генетическая селекция по низкому уровню реактивной агрессии. Но если лисиц, коров, лошадей, собак и других домашних животных одомашнили люди, то кто и как одомашнил человека?

Человек как объект селекции

Ответ на вопрос, кто одомашнил человека, прост – это сделал сам человек. Люди сами проводили селекцию по низкому уровню реактивной агрессии. Чтобы понять, как и когда это случилось, нужно изучить эволюцию вида homo. Примерно 2 млн лет назад от homo habilis отделились homo erectus – это были прямые предки homo sapiens, который, в свою очередь, возник примерно 300 000 лет назад.

Первые sapiens ходили прямо, были примерно одного роста с современными людьми и имели схожие с нашими очертания тела. Отличий тоже оставалось много: и мужчины, и женщины были мускулисты, подобно тяжелоатлетам, имели широкий череп и кости, грубые лица практически без лба и большую челюсть. И все же процесс приручения человека человеком был уже запущен.

Синдром одомашнивания начал проявляться примерно 315 тысяч лет назад, а возможно, и раньше. Все началось с лиц: они стали меньше, надбровные дуги перестали быть столь массивными. Около 200 тысяч лет назад появился лоб, мужчины стали больше походить на женщин. Примерно 40 тысяч лет назад изменились конечности – исчезла костистость, а все тело человека стало грацильнее, то есть меньше и тоньше. За последние 35 тысяч лет мужчины и женщины практически сравнялись в росте и размере зубов – в общем и целом люди стали менее маскулинными, половой диморфизм почти сошел на нет.

В сравнении с черепом неандертальца, черепа sapiens были круглее и напоминали по форме головы неандертальцев-подростков. Черепа, как и все тело homo sapiens, стали педоморфными и более грацильными – внешние признаки одомашнивания были очевидны (вспомним лисиц).

Педоморфизм, как и у домашних животных, проявлялся также в поведении. У лисиц Беляева одомашнивание привело к растягиванию детства – также случилось и у людей. Человек пребывает в стадии детства и взросления больше любого другого существа на планете. И дети, и взрослые проводят много времени за играми. На протяжении всей жизни мы, хоть и с разной степенью эффективности, способны обучаться и развиваться – детское стремление к познанию распространилось и на взрослых. Определяющая характеристика человека разумного – речь, по сути, детское стремление к вокализации. Наконец, sapiens, как никакой другой homo, ведет чрезвычайно активную половую жизнь, которая начинается раньше, чем у его предков. Короче говоря, человек приобрел множество и поведенческих признаков одомашнивания.

12 000 лет назад sapiens остался единственным представителем рода homo. К этому времени он уже использовал сложные орудия, жил оседло, приручал животных, молол зерно. Через 2000 лет началась аграрная революция. А еще через несколько тысяч лет – строительство первых государств[3]3
  Читайте саммари книги Чарльза Адамса «Во имя добра и зла. Влияние налогов на становление цивилизации».


[Закрыть]. И этот эволюционный скачок обеспечило именно одомашнивание, у которого было мощнейшее оружие.

Казни и эволюция человека. Ричард Рэнгем выдвигает исчерпывающую гипотезу о том, как именно люди одомашнили себя и снизили уровень реактивной агрессии, – для этого они использовали казни.

Впервые идею о том, что эволюция человека произошла за счет насильственной селекции по уровню пониженной агрессии, выдвинул в 1871 году Чарльз Дарвин. Сам Дарвин при этом идею о самоодомашнивании человека не разделял, так как не считал, что доисторические люди могли справиться с этим процессом. И тем не менее Дарвин, сам того не предполагая, высказал мысль, которая легла в основу современного понимания процесса одомашнивания человека.

Идея великого ученого заключалась в том, что, как и у современных людей с тюрьмами и законодательными ограничениями, у древних были свои способы наказания агрессоров. Преступники, караемые обществом, с гораздо меньшей вероятностью передадут свои гены дальше. Так и первобытные люди наказывали смертью агрессоров, снижая вероятность распространения генов эгоистичных и жестоких особей.

Казни нарушителей спокойствия были коллективным орудием устранения агрессоров из эволюционной гонки. Их в животном мире мы бы назвали альфа-самцами. Это мужские особи, которые принуждают других подчиняться им с помощью грубой силы. Но мощь коллектива человека разумного не позволяла таким личностям распространять свои гены – за насилие с их стороны община отвечала им казнью. Тем самым спланированное убийство сородичей у древних людей понизило уровень реактивной агрессии у их потомков.

До самого недавнего времени казни были абсолютной нормой общества. Законность и порядок всех древних цивилизаций от Вавилона до Римской империи держались на угрозе насильственной смерти. В Новой Англии XVII века тяжкими преступлениями, караемыми смертью, считались, например, идолопоклонство, супружеская измена, мастурбация, упрямство и строптивость по отношению к старшим. Только в середине XVIII века благодаря книге «О преступлениях и наказаниях» Чезаре Беккариа в обществе впервые громко прозвучала мысль о неприемлемости смертных казней. С тех пор государства начали постепенно переключаться на наказание тюрьмой, а не смертью. Но принцип остался тем же – отделение плохих людей, плохих генов, от хороших.

Общественная мораль. Дарвин считал, что именно смертные казни – залог существования морали. Никто, кроме человека, не задумывается о правильности своих действий, а причина этого – генетическая память о том, что за неконвенциональное поведение тебя ждет жестокое наказание.

Жизнь современных охотников-собирателей, живущих традиционным укладом (инуиты, некоторые народности Африки и др.) может дать представление о том, как работали казни в первобытных обществах. Эти общества плюралистичны, в них нет иерархии, они довольно миролюбивы, проблемы решаются сообща. В отличие от государственных обществ собиратели не страдают от диктатуры государства. И все же тирания в них присутствует – но это, по выражению антрополога Эрнеста Геллнера, «тирания двоюродных братьев, а не королей».

В первобытных обществах принципиально важное значение имеют традиции и групповые нормы. Свобода от государственного принуждения для кочевника не означает наличия свободы как таковой: и жизнь, и смерть определяются «двоюродными братьями». Не родственниками в буквальном смысле, но старейшинами племени – теми, кто обладает реальной властью и принимает ключевые решения. Они-то и следят за сохранением традиций и нравственности коллектива.

Обычно общину охотников-собирателей составляет около тысячи человек. Из-за недостатка ресурсов они разбиваются на более мелкие группы примерно по 50 человек. В них выделяются старейшины – 5–10 женатых мужчин, которые и пользуются больше остальных благами патриархального эгалитаризма. В их руках находится ответственность за жизнь группы и общины. Но даже среди «двоюродных братьев» нет постоянного лидера, альфа-самца, их тирания коллективна. Выдвижение лидера может носить только временный характер, а его полномочия всегда строго ограничены угрозой бунта.

Редкое появление тиранов в обществах кочевников – следствие постоянного социального давления. Охотник, принесший богатую добычу, должен о ней говорить очень скромно или вообще молчать. Возгордившегося осыпают насмешками, которые становятся все более резкими, если нарушитель спокойствия отказывается одуматься. Если публичное осмеяние не помогает, то в дело вступает бойкот или даже остракизм – изгнание из группы. Но если нарушитель упорствует, проявляя строптивость и антисоциальность, то, кроме казни, вариантов не остается. Устранение деспотов и тиранов сохраняет эгалитарный характер общества.

Речь и наказание. Когда именно люди начали использовать смертные казни, до конца не известно. Примерный промежуток – 60–100 тысяч лет назад, когда homo sapiens расселился за пределы Африки. Приблизительно тогда же человек обрел сложную речь, близкую к современной. А это оказало прямое влияние на селекцию – ведь без речи принять коллективное решение о смертной казни невозможно.

Как мы помним, прежде чем лишить человека жизни, его подвергают насмешкам. А для насмешек нужны высокие лингвистические способности. В конце концов, требуется и умение сплетничать, чтобы тщательно обсудить, кто же в племени неправ и живет, отклоняясь от традиций. А особенно речь необходима для планирования экзекуции: убийство сородича все же требует подготовки и предварительного обсуждения, вынесения приговора.

При этом ученые считают, что промежуток в 60–100 тысяч лет касается только казней, социальное давление – явление более древнее. Речь начала формироваться примерно 500 тысяч лет назад, не исключено, что общественный контроль над альфа-самцами запустился именно тогда. В конце концов, ведь homo sapiens, отделившийся от других homo 300 тысяч лет назад, уже носил некоторые признаки одомашнивания. Так или иначе, речь и казни привели к появлению категорий «добра» и «зла», морали и нравственности, и эволюция этих понятий – тоже история эволюции человека.

Добро и зло

Люди обладают очень высоким групповым сознанием. Лояльность, справедливость и нравственность – для нас не пустые слова. Мы стремимся к личной выгоде и весьма эгоистичны, но любим осуждать чужое поведение и действовать вместе для общей цели. И здесь существует три принципиальных вопроса о морали:

• Почему людям свойственна просоциальность?

• Почему мы стремимся совершать «правильные» поступки?

• С какой стати вообще нас интересуют действия других людей?

Социальность и мораль. В период первобытности люди научились щедрости и взаимовыручке. Те, кто посягал на чужое имущество, получал сопротивление не только от потерпевшего, но и от общины. Воровство и драки – плохо, они ведут к нездоровой атмосфере и развалу коллектива. Таким образом, мораль и понимание того, что есть добро и зло, поддерживали социальную жизнь.

Но социальность могла иметь и иной характер. «Двоюродные братья» могли настаивать не просто на справедливом разделении благ, но и на «справедливом» обмене женщинами. Мораль и нравственность зародились именно как патриархальные, и они были необходимы для поддержания той эффективной социальной жизни, какой ее видели зрелые первобытные мужчины. То есть коллективизм древних людей мог быть настолько же приятным для мужчин, насколько и отвратительным для женщин.

Правильное и неправильное. Социальное давление, даже без учета казней, принципиально влияет на то, какие поступки мы совершаем. Люди боятся отклоняться от социальных норм, всеми силами пытаются избегать статуса изгоя. Причина этого – генетическая память о том, что делали с «не такими, как все». Следовательно, стремление совершать хорошие поступки – не что иное, как эгоистичная тактика выживания в коллективе. Социально одобряемые действия не получат порицания со стороны общины.

То, что мы называем совестью, на самом деле механизм самозащиты, который оценивает, насколько то или иное действие может быть расценено окружающими как порочное. Предупредительность совести заставляет нас отказываться от совершения порицаемых обществом поступков и тем самым защищает от осуждения толпы.

Совать нос в чужие дела. Итак, ответ на вопрос о том, почему мы очень любим бдить за соблюдением общественной морали, очевиден – чтобы не плодить нарушителей спокойствия. Как и в случае с совестью, давление общества породило необычные для животного мира чувства – стыд, вину, смущение. Они понадобились человеку для того, чтобы публично признать свои ошибки и получить прощение за антисоциальные действия. Испытывая эти чувства, мы краснеем, опускаем глаза, наклоняем голову, пытаемся виновато улыбаться – то есть физически сигнализируем обществу, что неправы и нам жаль. Отсутствие видимого внешне раскаяния – показатель того, что с человеком нужно «разобраться» и такой индивид опасен для коллектива.

Норма и принципы. Мораль и нравственность – это не что иное, как выученные социальные нормы, стандарты типового поведения, которым должны неукоснительно следовать все члены общины, чтобы не становиться изгоями.

Нормы зависят от коллектива, от разграничения «своих» и «чужих». Убийство, воровство, обман, от которых страдают соплеменники, подвергаются осуждению общины. Но когда эти же действия направлены на посторонних (или инакомыслящих и прочих «иных»), все становится не так однозначно. Причем эта двойственность присуща и первобытным обществам, и современным. Исполнители приказов Гитлера и Пола Пота были не садистами-психопатами, а обыкновенными функционерами жестокой государственной машины. Они считали, что живут по законам и правилам времени, а значит, не совершают ничего предосудительного. Геноцид, война, групповые изнасилования, убийства – все это испокон веков оправдывалось моральными принципами.

Итак, казни и тирания «двоюродных братьев» устранили тиранию альфа-самцов. Ликвидация реактивных агрессоров сделала людей более социальными и добродетельными. Но почему же мы и сейчас творим ужасные вещи?