Текст книги "Лауреаты Лондонской литературной премии. Альманах-приложение к журналу «Российский колокол» (2015–2019). Выпуск 2"

Этот август баловал теплой погодой.

А вот дела в университете шли из рук вон плохо… Опять урезали все надбавки, оставив голый оклад. Не всерьез, конечно, но начинаю подумывать: а не слишком ли роскошную квартиру я занимаю? Таське вон и шести метров хватает…

Звонит Таня. Нет, не успел я подумать! Что-то случилось, как пить дать!

Она застала меня за раздумьями о превратностях Судьбы. Ведь после того загадочного видеосеанса я каждый вечер пытался вновь выйти в Chatroulette. Но кроме малоинтересных субъектов, Вселенная мне ничего не посылала. Месяца два эта идея как-то еще грела, но потом я перестал и думать о ней, склоняясь к мысли, что мой астральный двойник – всего-то пьяный ночной кошмар.

– Такая тупость! – Возмущенная Таська начала свой почти монолог, а я лишь переспрашивал иногда, чтобы не сойти за последнего болвана, лишенного чувств.

– Ботинки?

– Ну да! Обувь всегда предает хозяина.

Таня перевела взгляд на свои черные «лодочки» и, посмотрев на них с легким осуждением, продолжила свой рассказ.

– Ну вот объясни, как длинный сапог, застегнутый на молнию, мог оказаться метрах в пяти-семи от тела?

– Признаться, никогда не думал о таких вещах… – рассеянно ответил я.

– Так что он сказал? – переспросил я Таську, все еще не отпуская свои раздумья о странном разговоре по Skype, и сел рядом.

– Что сказал? А он сказал, что теперь нить оборвалась! – повторила она слова бывшего жильца старого университетского общежития.

Какое-то время я обдумывал ее слова. Потом встал, открыл шкаф и достал бутылку коньяка. Пока шел на кухню за фужерами, вдруг захотел спросить у Татьяны, не приходило ли ей письмо от незнакомца, но, взвесив все за и против, отбросил эту мысль.

Потом налил нам немного коньяка. Мы выпили. Кажется, немного отпустило.

Машинально, почти не ощущая вкуса, я жевал огромные, фаршированные анчоусами оливки.

Таська также сделала несколько глотков и, взяв деревянную зубочистку, проткнула ею маслину и отправила ее в рот.

– Не понимаю, как ты можешь это есть! – изумилась она, когда заметила, что я почти уже «приговорил» целую банку оливок.

Мы допивали бутылку дешевого коньяка, оставшегося у меня с какого-то праздника, мысли теперь текли в нужном направлении, и мне захотелось только в двух словах рассказать ей о своей теории зеркала, или нити астральных близнецов.

– Постой-постой, Дор, ты серьезно?

Она посмотрела сначала на пустую бутылку, потом на старые часы. И, поняв, что если прямо сейчас не ляжет спать, то куча дел так и останется кучей…

Она улыбнулась, подсунув под голову своего любимого серого слона, укуталась в плед и сразу же уснула…

Саша Кругосветов

Писатель, куратор Санкт-Петербургского отделения Интернационального Союза писателей, член Союза писателей России, член Международной ассоциации авторов и публицистов APIA (Лондон).

Премии фестиваля «РосКон»: «Алиса» – 2014 г., «Серебряный РосКон» – 2015 г., «Золотой РосКон» – 2019 г.; Международная премия имени В. Гиляровского I степени – 2016 г.; финалист премии «Независимой газеты» «Нонконформизм» – 2016, 2017, 2018 гг.; Гран-при Международного конкурса имени Франца Кафки – 2018 г.; лауреат лауреатов Международного конкурса «Новый сказ» памяти П. П. Бажова – 2019 г.; лауреат Международной премии «Кафка – Синий кристалл» – 2020 г.; лауреат I степени премии «Литературной газеты» имени А. Дельвига – 2020 г.

Экспресс до Амстердама

За столом международного вагона не самая приятная для Энн компания. Сидящий справа от нее китаец – расплывчатой формы и с коротким бобриком – говорил невыносимо громко и яростно жестикулировал, убеждая спутниц напротив осмыслить и осознать значение незнакомых нам, но, видимо, важных для него традиционных китайских императивов. Те слушали вполуха, их больше интересовали манипуляции палочками, которыми они ловко направляли в рот кусочки чего-то неясного по названию, неприятного на вид и, судя по запаху, протухшего – то ли дуриана, то ли вонючего тофу, а может, даже и столетних яиц.

Энн сунула ноги в леопардовые туфли на платформе с фантастически высоким каблуком и, покачиваясь, поднялась во весь свой баскетбольный рост, давая понять соседу, что хочет выйти. Китаец прервался на секунду, посмотрел на нее снизу вверх, впечатлился ростом и другими параметрами ее экстерьера и как ни в чем не бывало продолжил свое эмоциональное выступление.

«О, shit!» – произнесла Энн, мысленно продублировав это высказывание по-русски в более категоричной форме, и постучала костяшками пальцев по густо заросшему темени соседа.

«Это еще что такое?» – недовольно подумал китаец по-китайски, еще раз взглянул на Энн, но ничего не сказал – просто встал и отошел в сторону, пустив между делом воздуха: не станет же он ради белой лаовай изменять своим привычкам, а также исконным китайским обычаям!

Энн подошла к низкой выгородке в роли небольшого ресепшена. Экспресс обслуживался биороботами японского производства, и поэтому все проводники и стюарды чертами лица напоминали самураев. Дежурный офицер встал, приветствуя белую леди.

Правильно ли она поступила, пройдя сразу к ресепшену? Энн считала себя человеком философского склада ума и любила поразмышлять над, казалось бы, обычными житейскими коллизиями, ей нравилось ломать стереотипы. У нее ведь много других компетенций, которыми она сейчас может воспользоваться. Например – вернуться, снять с полки свой чемодан и лишь после этого поговорить с офицером. Или все-таки отложить эту процедуру на потом? Снять-то чемодан будет непросто: китайцы не понимают по-английски, а уж по-русски тем более. Чемоданчик небольшой и довольно легкий – несколько мест более громоздкой поклажи она сдала при отправлении в багажный вагон, – тем не менее молодой эффектной женщине не по статусу самой доставать поклажу с высокой полки, не по статусу, да и неудобно, можно ведь и ногти поломать. А ей хочется добраться до Москвы, сохранив красивые ногти с разноцветными надписями. Там она увидится с Гермом, и тот должен прочесть, что на ногтях по-арабски написано ДсН (Малик) и (Анастасия). Он спросит: «Малик, кто это?» Хотя вряд ли – Герм не понимает по-арабски. Все равно о чем-нибудь спросит. А она ничего не ответит, промолчит, будто не расслышав вопрос. Или нет, наоборот, ответит… Пусть он знает, что в Амстердаме ее ждет богатый и щедрый Малик. Так и так – сейчас ей придется объясниться с китайцем, никуда не деться от этой неприятной процедуры. Просто какое-то желтое нашествие! Но можно вначале поговорить с офицером и узнать у него то, что ее действительно интересует, – почему-то она начисто забыла, что же ее интересует, – а потом уж разбираться с китайцем, с его спутницами и со своим чемоданом. А если поступить по-другому: вначале закрыть вопрос с китайцем, а потом не торопясь потолковать с офицером?

Правильнее было бы сразу разобраться с чемоданом, но Энн вначале не догадалась об этом, подошла к ресепшену, а уж потом решила не возвращаться. А сейчас она никак не может выбрать правильную линию поведения, потому что ей совсем не хочется иметь дело с этой китайской компанией. Именно с этой компанией, хотя и с любой другой китайской компанией – тоже!

Несмотря на бурную жизнь, – кутежи, поездки, вечеринки, – у Энн не было опыта близких отношений с китайцами, даже мысли о чем-то подобном не возникало – неужели среди этих желтых истуканов могут оказаться мужчины?

Она признает только европейских мужчин, из восточных – конечно, арабов (ей особенно арабы нравятся), а русских – постольку-поскольку… Но уж никак не китайских. Впрочем, какая разница? Просто надо снять чемодан, и все. Но если в экспрессе нет свободных мест, придется возвращаться. А если… Если сейчас вернуться за чемоданом, придется возвращаться дважды.

Можно ли не возвращаться? Например, застолбить свободное место и уйти без поклажи? Нет, совсем отказаться от чемодана – это было бы неправильно. Поезд суперскоростной, но до Москвы все равно восемь часов. Может, она решит все-таки ехать до Амстердама, это уже десять часов. Энн не чушка какая-нибудь – надо душ принять, сменить трусики, бюстгальтер… Бюстгальтер – не так важно, она и без него хорошо смотрится. Надо выяснить, где здесь белая женщина может принять душ, – билет-то ей немало стоил. Нет, без чемоданчика не обойтись. Хорошо бы это дело где-то перекурить. Здесь везде запрещено, попробовать в тамбуре между вагонами, что ли?

Невысокий, но мускулистый офицер бесстрастно следил за игрой настроений на лице долговязой пассажирки.

– Чем могу помочь, fru? – спросил он на шведском.

«Японский мускулоид принял меня за шведку – неплохо для начала! Герм любит говорить, что у меня нордический тип», – подумала Энн и ответила на английском:

– О боже, я не fru и не миссис, а мисс или в крайнем случае froken, если хотите.

– Простите, леди, я ошибся.

– Нет, офицер, вы не ошиблись, заговорив со мной по-шведски. Вы довольно достоверно меня распознали и в конечном счете успешно идентифицировали.

Настроение Энн внезапно улучшилось. Она забыла, что перед ней просто робот, и непроизвольно обронила и рассыпала по полу несколько своих фирменных улыбок. Правильно ли она поступает, оформляя свои действия белозубым обрамлением? Не столь уж оно белозубое, как в прежние времена: местами желтые сколы на зубах, а кое-где и оголившиеся от пародонтоза корни. Не успела привести все в идеальный порядок перед отъездом – придется заняться этим по прибытии в Москву.

Или все-таки в Амстердаме? Пока все не так страшно – дефекты не столь велики и не бросаются в глаза, но следует сохранять осторожность. Тем более что теперь разница между роботом и обычным человеком не так уж и заметна. Интересно, распространяется ли на биороботов юридическое право иметь собственность? Ну, хотя бы на мускулоидов. Интересный вопрос. Среди них есть весьма энергичные и шустрые типчики – почему бы кому-то из мускулоидов не стать олигархом, например?

Энн видела вещи и предметы лучше, если касалась их пальцами. Покачивая бедрами и ловко балансируя на высоких каблуках, она приблизилась к офицеру и решительно взяла его рукой за гульфик.

– И вообще мне нравится ваша модель. Не желаете поближе познакомиться? – спросила она.

– О, мадам, это стало бы большой честью для скромного служащего транспортной компании. Но, боюсь, вы обратились не по адресу, – ответил робот с внешностью японца.

Энн побледнела и отдернула руку.

– Не по адресу? Какой может быть адрес у безымянного биоробота, может ли вообще быть адрес у поезда, летящего в трубе со скоростью один Мах? Мах, или Махаон, при чем здесь Махаон? В этом отдельном мире есть только номер вагона и номер служебного помещения… Кстати, у вас есть служебные помещения для этого? Отвечайте, если вас спрашивают, офицер, и не смейте вилять.

– Рекреация, подобная упомянутой вами, имеет место, там же – душ, и лубриканты, и все необходимое. Но вам для этого нужна другая модель, если вы это имеете в виду. В мой генотип не включена опция эрекции.

– Господи, боже ж ты мой! Интересно, что вы о себе вообразили, не слишком ли много на себя берет тривиальный и явно неадекватный японский робот? Мне нужно было проверить некоторые реакции вашей модели – вот и все! Бедняга, безвинная жертва бюджетного секвестирования – как приличному мускулоиду прожить без отшлифованного за миллионы лет механизма эрекции?

– Обижаете, госпожа, мне сохранили эмоции, поллюции, тактильные ощущения – все, кроме функций, связанных с воспроизведением роботонаселения. При этом я на многое способен, что вас больше интересует – мастурбации, анилингус, сексуальное рабство?

До чего мы докатились?

Как стремительно меняется мир! Никто и никогда прежде – ни мужчина, ни женщина – не говорили с ней в таком тоне, а тут – секвестированный мускулоид, кукла из биопластмассы, ряженая под человека!

Энн не успела возмутиться наглым поведением японского робота, как к ним подошел какой-то железнодорожный чин – представитель дорожной полиции и явно не робот – вместе с ее китайским соседом.

Опять тот же мао дзэдун! Он, видите ли, недоволен, что Энн настучала ему по голове! Это же обычная вежливость: прежде чем войти в дверь, следует постучать в нее. Что можно взять с китайца – у них все не как у людей! Нападение – лучшая защита! Энн, не ожидая дальнейшего развития событий, сама обратилась по-английски к пожилому человеку в форме:

– Вы подошли очень кстати. Вот этот пассажир, – она показала на китайца, – представляет несомненную опасность для экологии внутренней среды поезда. Он харкает, плюется, сморкается, приложив палец к ноздре… Превратил VIP-вагон в чуфальню! Кстати, вы обратили внимание, как пахнет в тамбуре между вагонами? Я, например, не могу поручиться, что это не он опорожнил там свой мочевой пузырь после неумеренного возлияния отвратительного китайского пива.

– Пока в его поведении нет признаков административно-предосудительных деяний, – ответил железнодорожник, перейдя к обороне и забыв об изначальной причине своего появления.

Китаец тыкал пальцем в плечо Энн и повторял: «Zhe shi, zhe shi![11]11
  Вот она, вот она (кит.).


[Закрыть]»

– Нет признаков… Вы прибыли слишком поздно, вот и все – позор на всю Евразо-Америку! – закричала Энн.

– Послушайте, мадам, по-вашему, я похож на идиота? – Железнодорожник гневно придвинулся к высокой пассажирке и пытался запрокинуть багровую физиономию, но его затылок уперся в собственный толстенный загривок, перехваченный чуть выше жесткой стойкой воротника кителя, и Энн сверху увидела только лишь надувшиеся вены лысины и макушки.

«Похоже на карту рек его страны, – подумала она, с удивлением разглядывая причудливые извивы синих вен. – Если он немец, тогда это Рейн и Одер, а если поляк… что там, Висла, что ли?»

– Та zai qiao wo de ton![12]12
  Она стучала по моей башке (кит.).


[Закрыть] – настойчиво повторял китаец.

– Ангелы небесные и ты, Святая Дева Мария, – Энн воздела руки к небу, – будьте мне заступниками, вы были свидетелями, что именно этот человек устраивал ветрогон в публичном пространстве нашего поезда!

– Свидетельство Святой Девы – как, впрочем, и Ангелов небесных – к делу не пришьешь, – сказал полицейский.

– О, уважаемый, как я рада, что здесь появился наконец достойный представитель администрации гиперскоростной магистральной компании и сразу во всем разобрался по существу. Тысяча извинений, я не хотела прерывать ваш обход, – сказала Энн и подарила полицейскому одну из своих самых обворожительных улыбок. – Надеюсь, вы не сомневаетесь в моих самых лучших намерениях. Я сделала это для вас, для себя, для всего сообщества восхитительных и уважаемых пассажиров, в интересах вашей замечательной межконтинентальной железнодорожной компании и всего Евразо-Американского сообщества в целом. Надеюсь, вы зафиксируете и примете меры по факту покушения на противоправные действия со стороны этой во всех отношениях подозрительной личности. Кстати, вы обратили внимание на красоту моих глаз? А знаете ли вы, что, без ложной скромности, пленительная красота моих глаз связана с моей же трогательной и весьма женственной близорукостью? Но этот важный и практически очевидный факт никак не должен сбивать вас с толку, потому что я прекрасно запомнила номер вашего нагрудного жетона.

Представитель полиции ответил ей очень энергично и почему-то по-русски, после чего попытался ретироваться, но был пойман за рукав с помощью длинных пальцев Энн, украшенных разноцветными камешками изумительно отполированных ногтей.

– Какой, однако, злюка! В этом что-то есть: форменный злюка в форме жезлюкодорожника! Вы понравились мне с первого взгляда, и поэтому я теперь уже совсем не сержусь на вас. Доброго вам дня и спасибо за все, что вы для всех нас делаете каждый час и каждую минуту, – пропела Энн и милостиво отпустила представителя дорожной полиции.

Потом она повернулась к опешившему китаезе и строго сказала:

– А вы что здесь стоите? Скажите спасибо, что господин полицейский проявил благородство и не оштрафовал вас на крупную сумму, – как за неуважение к даме, так и за осквернение общественных помещений повышенной комфортности. Не понимаете, что вам говорят?

– Офицер, – обратилась она к дежурному биороботу, – объясните на китайском этому назойливому субъекту, что он отнял у нас слишком много времени и ему следует теперь без промедления занять собственное кресло и не мешать нам с вами в решении вопроса о выделении мне нового места, где я буду находиться наконец в окружении более достойных соседей и на которое я перейду со старого места, расположенного рядом с креслом вышеназванного субъекта, предварительно захватив мой маленький чемоданчик, рассчитывая, естественно, на мужское (надо полагать) плечо этого субъекта при снятии оного чемоданчика с полки.

Офицер задумчиво покачал головой и сказал:

– Безошибочно транслировать вашу речь на китайский и сообщить о ваших замыслах указанному субъекту я, безусловно, смогу. Выделить для вас новое удобное место со столиком, да еще и у окна (хотя вы этого и не оговаривали) я тоже могу и даже подобрал уже подходящее. Вопрос только в том, правильно ли я понял ваши намерения?

– Мои намерения в отношении зоны рекреации, багажа, в отношении китайца или в отношении вас?

– В отношении и того, и другого, и пятого, и десятого. Вы хотите, чтобы весьма враждебно к вам настроенный этнический китаец согласился снять ваш багаж с полки и отнести его на ваше новое место, – не так ли? Мои размышления на эту столь волнующую вас тему указывают на несомненную опрометчивость подобного решения.

– Опроме… чего такого решения, что вы этим хотите сказать? Возможно, вы имели в виду отчетливость. Если все-таки отчетливость – это было бы неплохо. Отчетливость – одна из самых сильных сторон моего характера.

– Скорее – неотчетливость. Ваш «китайский друг» проводит вас на новое место, передаст вам чемоданг, да и останется там, чтобы вернее досадить вам тем или иным доступным способом, – но уже на новом месте. Возможны и другие варианты – прямо скажем, не лучшие. Например: он откажется снимать чемоданг. Сделает вид, что не понял нашей с вами просьбы. Снимет чемоданг и как бы невзначай уронит и разобьет все ваши парфюм-пузырьки. Уронит его на себя, вызовет полицию и объявит, что это ваши происки, что шведы всегда были против китайцев и намеренное провоцирование падения чемоданга ему на голову является типичным и весьма позорным проявлением средневековой синофобии. Заявит, что между нами был преступный сговор, потому что мы с вами якобы не любим китайцев. Вас оштрафуют на крупную сумму, а меня уволят с работы в связи с профнепригодностью и разнузданными проявлениями ксенофобии.

– Думаю, любое из этих продолжений было бы не лучшим. Но что же мне тогда делать?

– Может, все-таки вообще отказаться от чемоданчика? Вам нужны стринги, бюстгальтер, носочки, парфюмерия – все это есть free of charge в упомянутых мной ранее рекреациях, причем от самых лучших изготовителей: Calvin Klein, Intimissimi, Agent Provocateur.

– Послушайте, что у нас общего, какой у нас с вами вообще может быть сговор? Бездарь, резиновая кукла! Как вы себя ведете? Вы думаете, если девушка одна, можно разговаривать с ней столь развязно и неуважительно? Я не одна, за меня, слава богу, есть кому заступиться. Правда, мой рыцарь пока находится на другом конце Евразии, но скоро экспресс прибудет в Москву, и тогда наши сердца и руки соединятся. Чем попусту болтать и умствовать, выполняйте-ка лучше свои прямые обязанности. Я сама в состоянии решить, нужны ли мне личные вещи для интимных целей или воспользоваться дешевыми китайскими подделками, предложенными в рекреации. В общем так – к черту китайца: прямо сейчас и именно вы пройдете со мной, снимете указанный чемоданчик с полки и проводите меня до нового места. Иначе вас действительно уволят с работы в связи с разнузданными проявлениями харассмента.

* * *

Неоновое солнце скрылось за облаком фенола…

Столик, место у которого офицер нашел для Энн в другом вагоне, был свободен. Японовидный мускулоид помог ей настроить окно-имитатор так, чтобы у пассажирки была иллюзия, что поезд проезжает по среднерусской равнине со сменой полей, лесов и типичных российских деревень.

– Зачем вам русситские дэрево-эни? – удивился биоробот. – Их построили из натурального дэрево в стародавние времена, когда еще были леса, но не было пластмассы, а теперь они все съедены дэрево-точьцем.

– Я – русская и горжусь этим, вам, японцам, меня не понять! – с вызовом ответила Энн. – Тем более что мы уже два часа как покинули Калифорнию и, возможно, миновали Аляску, вот-вот пройдем (или уже прошли) Чукотский тоннель и окажемся в Сибири. Я хочу видеть, где мы сейчас.

Пока она устраивалась и довольно любезно объяснялась с провожавшим ее офицером, маневры этой во всех отношениях интересной женщины были замечены сидевшей неподалеку парой.

– Посмотри, дорогая, это же Энн! – по-русски воскликнул довольно молодой, но почему-то старомодно одетый в полушерстяной дорожный костюм господинчик.

– Какой такой Энд? – ответила его спутница. Она была заметно крупнее и старше господина – лет на двадцать, не меньше, – но в отличие от него выглядела вполне современно и по-молодежному спортивно. – Может, все-таки Энт или даже Ант? Где он? Говори отчетливей – сколько можно объяснять: у тебя ужасная дикция, а я на это ухо неважно слышу.

– Не он, а она. Да ты наверняка знаешь Энн – слышала, и не раз, как я говорил об Энн. Дылда Энн. Пока ты на две недели по каким-то своим непонятным делам улетала из Америки, мы с Энн успели изрядно подружиться, – сказал господинчик.

Его спутница внезапно покрылась пятнами, хотела ответить что-то ядовитое, ремарка уже обкатывалась у нее во рту, но упоминание о немотивированной отлучке заставило ее поперхнуться и промолчать.

– Ее зовут вообще-то Анастасия, – продолжил спутник немолодой дамы, – то ли Сто порова, то ли То порова – но в Америке представляется как Энн Гордон. Вон крутится около того столика с японским мускулоидом.

– Яванским мускусоидом? С чего ты взял? Не говори ерунды, вечно рассуждаешь о том, в чем не разбираешься. Очевидно, что офицер – просто японский биоробот.

Дама внимательно посмотрела на Энн.

– Так это Энн? – спросила она.

– Да, – ответил ее спутник.

– Бедняжка, – сказала она.

– Почему бедняжка?

– Интересная женщина, хорошие шмотки, отменный макияж, путешествует одна – и вот результат, вполне ожидаемый результат! Я бы, например, никогда такого себе не позволила.

– Не понял, о чем ты, какой результат ты имеешь в виду?

– Неужели ты не видишь, этот наглец пытается сделать ей массаж ануса…

– Я, например, не вижу – с чего ты взяла? Просто стоит рядом.

– Мне и видеть не надо: я слишком хорошо знаю именно этого мускулоида по поездке в Калифорнию. У них в Японии вообще странные забавы: соревнования по ползанию в грязи, конкурс на публичное целование задницы, кто кому таракана в рот вдует. И все шутки ниже пояса. А еще они так и норовят одинокой пассажирке язык в рот положить…

– Страсти-мордасти – никогда бы не подумал. Неужели он и тебе предлагал столь неприличную услугу?

– Непривычные заслуги? Вполне привычные, для меня – привычные. За кого ты меня принимаешь? Будто не знаешь – я сама кому угодно язык в рот положу… Зачем вообще развивать тему, связанную с языком? Сколько можно тебя учить – следует поменьше говорить об эротике, эротикой следует заниматься! Это твое обычное вечернее времяпрепровождение: бегать вокруг кровати и рассказывать в красках о том, что мы будем делать ночью. Поэтому не удивляйся, что я зову тебя просто Федя. Федя – ты и есть Федя, уж никак не Фёдор. Фёдор – это что-то солидное, большое и толстое, что с твоими достоинствами ну никак не соотносится, правда, малыш? Размер имеет значение. Одну букву выбросишь, пустяк вроде, и пожалуйста: твоя фамилия – Шляпин. А могло быть – Шаляпин! Хорошо, хоть не Шляпкин и не Ушлёпкин! Так что у тебя было с этой Эсс Кандом?

– Не Эсс, а Энн Гордон, дорогая, – укоризненно произнес господинчик.

– Не делай из меня дуру – я и говорю: «Что у тебя было с этой Эре Гандон?» Я приехала в Калифорнию неделю назад, а ты целый месяц здесь околачивался без меня и неизвестно чем занимался.

– Не месяц, а две недели!

– Какая разница, месяц, полмесяца? Небось дорвался до сладкого, эротоман, сластолюбец – он, видите ли, готовил постановку моей пьесы! – возбужденно сказала его спутница и даже вскочила от возмущения.

– О, Нинель, как ты могла подумать? – Шляпин тоже встал и мягко усадил жену в кресло. – Энн – достойная женщина, настоящая селебрити, известная личность в Лос-Анджелесе. Она больше десяти лет обучается в актерских школах первоклассных мастеров. Постоянно мелькает в светской хронике, ее ню украшают «Контур», глянцевый журнал для русских. Говорят, что она появляется в самых роскошных ресторанах в сопровождении богатых покровителей и даже арабских шейхов. Я приглашал ее на твой спектакль «Ссоры богов», она отказалась – сказала, что не ходит на спектакли на русском. Предложил посмотреть пьесу по приезде – в Москве она будет идти на английском, – Энн заинтересовалась, но не так чтобы очень.

– Настоящая селебритка, он приглашал! А что, бывают ненастоящие? Если уж используешь новое для тебя слово, то хоть произноси правильно – настоящая сибаритка! Это разве достоинство и разве об этом тебя спрашивают? Про ню, однако, не забыл! Разве там есть на что посмотреть? Как в России говорят: ни рожи, ни кожи и попа с кулачок.

– Ты совершенно права, дорогая, что это за грудь – второй размер, никак не больше! Она совсем не в моем вкусе – просто дылда костистая, и все!

– Мне положительно не нравится твое поведение, и это муж самой Нинель Голышкиной, лучшего гинеколога России и окрестностей, лучшего англоязычного драматурга России и русскоязычного Америки! Как ты можешь столь неуважительно говорить о женщинах вообще и об этой юной даме в частности? По-моему, Энн очень интересная, стильная и даже красивая! Кстати, японский робот наконец оставил ее. Давай подойдем, в конце концов, и пожелаем ей хорошей дороги!

Они поднялись и прошли к столику Энн. Федор воскликнул:

– О, Энн, дорогая, какая встреча!

Та отвела залитые слезами прекрасные, с длинными искусственными ресницами глаза от залитой дождем умирающей деревни, пролетающей мимо в окне-имитаторе.

– Моя жена, – выкрикнул Шляпин. – Познакомься с моей женой. Нинель. Мисс Энн.

– О, я так много о вас слышала, – сказала дама, – и вот теперь наконец встретила, мисс Энн!

– Извините, я не буду вставать – сил нет, – прошептала Энн. – То нахальные китайцы, то японские роботы, я так устала от бесконечно возникающих новых и тоже бесконечных пертурбаций. Вы не представляете, как меня угнетают наблюдаемые мной в окне ужасные виды моей растоптанной, поруганной родины.

– Думаю, вы шутите, – взволнованно сказала Нинель. Она склонилась к Энн, излучая нежность и заботу. – Очень надеюсь, что вы просто шутите.

– Так получилось, что я путешествую одна, и каждый может девушку обидеть. Если бы здесь был Герм, он бы не позволил…

– Ни минуты не сомневаюсь, – заверила ее дама.

Энн подумала было, что Нинель собирается погладить ее по голове или хотя бы потрепать по плечу. Она пересела в кресло у окна, давая возможность новой знакомой устроиться рядом. Шляпин плюхнулся напротив. Нинель прижалась к Энн и оказалась у нее под мышкой.

– Энн, дорогая, – прошептала Нинель, ее рука проникла в разрез кофточки Энн. – О, как это все-таки прекрасно, как раз то, что надо, – не слишком много, но и не слишком мало. А что за кожа, нежнейшая из всех возможных кож! Я всегда говорила, что ты, Федя, не разбираешься в женщинах.

Феде, видимо, было что ответить, но он покраснел и не решился на открытую конфронтацию.

– Нинель, Нинель! – взволнованно произнесла Энн и закатила глаза. Слезы больше не катились по ее щекам, а по лицу разливалось выражение блаженства. – Как вы необыкновенно добры ко мне! Вы или ты? Ты, какие могут быть сомнения – ты, конечно, ты! Продолжай, прошу тебя, не останавливайся, продолжай! Как ты гениально поняла и почувствовала существо и специфику моей неординарной женственности! Многие этого не понимают. Когда девушка без спутника, ее воспринимают весьма критично и неуважительно. Но я-то знаю, что рядом со мной всегда мой могущественный покровитель… Мыслями он со мной… Прошу тебя только об одном: не надо столь уничижительно говорить о твоем Федоре, он столько для меня сделал на этой черствой чужбине, за что я ему бесконечно благодарна. Он очень естественный и непосредственный.

– Да, ты абсолютно права – он живет не по средствам. Вернее, он просто живет на мои средства. Тратит все, что я добываю нелегким трудом гинеколога и драматурга, а сам проводит время в праздности со всякими легкомысленными штучками. О, я, конечно, не тебя имела в виду. Было бы прекрасно, если бы свое свободное время Федя проводил с такими, как ты, дорогая.

По проходу мимо них прошла женщина в цветастой шали. Смутно виднелся ее живот, подпиравший грудь и надувавший одежду, подобно воздушному шару.

– Я ведь никогда не была такой, дорогой, – сказала дама, – не так ли?

– Насколько я знаю, нет, любимая, – сказал господин.

– А что ты думаешь об этом примитивном, допотопном способе воспроизводства биологических сущностей, милая Энн? – спросила Нинель.

– Ты меня удивляешь, Нинон! Мне не о чем больше думать, что ли? Ментофизические проблемы меня не волнуют – у ментов своя жизнь, у меня своя, а у этих никчемных физиков тем более! Неужели, единожды взглянув на меня, трудно догадаться, что я не из тех, кто станет по старинке вынашивать ребенка и выкармливать грудью сморщенный плод, по существу – биомуляж человека? Меня слишком многого лишили в моей стране, да и в этой ложно-легендарной загранице. Разве мне нужны растяжки на красивом плоском животе или чтобы опустилась и обвисла эта лилейная девичья грудь? Естественно, ничего такого нет в моих сокровенных мечтах. Надеюсь, и ты такого же мнения, о несравненная Нинель! – ответила ей Энн.

– Иди погуляй, красавчик, мы тут немного посекретничаем о своем, о девичьем, – обратилась к Феде Нинель с нарочито кротким видом.

Обиженный Федя гордо удалился.

– Какое счастье, что мы остались вдвоем, – затараторила Нинель. – Ты одна сможешь меня понять, и тебе одной можно доверить то, что не знает, кроме меня, никто, ни одна живая душа на свете. – Она резко вытащила руку из разреза кофточки Энн, выпрямилась, изобразила каменное лицо и демонстративно взяла театральную паузу.

Энн встрепенулась и обратилась к даме:

– Ну не молчи, не томи, дорогая, о чем ты хочешь мне поведать?