Текст книги "Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 2"

2. Зеленая богиня

Состав и пропорции для 4 коктейлей:

водка – 240 мл;

зеленый чай – 1 чайная ложка, или 1 пакетик;

сахар – 100 мл;

руккола – 200 мл (2 упаковки);

парниковый огурец – 1;

перец халапеньо – 1;

свежий лимонный сок – 120 мл;

веточки мяты (для украшения); лед.

Водку и чай смешать в банке (или опустить чайный пакетик в водку). Накрыть крышкой и дать настояться 8 часов. Процедить через ситечко, чтобы избавиться от чаинок. Накрыть крышкой и охладите.

Сахар залить 150 мл воды, довести до кипения, помешивая, чтобы сахар полностью растворился. Снять с огня. Понемногу, постоянно перемешивая, добавлять рукколу. Накрыть сироп и дать ему настояться 5 минут, затем процедить через мелкое сито. Накрыть и остудить.

Отрезать 12 тонких ломтиков огурца.

Остаток огурца разделить на 4 части, измельчить в шейкере. Добавить в шейкер кусочек перца халапеньо, измельчить. Добавить в шейкер 60 мл водки с зеленым чаем, 30 мл сиропа рукколы и 30 мл лимонного сока. Добавить лед и энергично встряхивать около 30 секунд. Процедить коктейль в стакан «коллинз», наполненный льдом, украсить мятой и 3 ломтиками огурца. Так же приготовить остальные порции.

При желании, настойку водки на чае можно сделать заранее, но не более чем за месяц до приготовления коктейля. Сироп из рукколы можно приготовить не более чем за 3 дня. Ингредиенты следует хранить в охлажденном состоянии.

Эна здесь

Эна стоит в лесу на краю обрыва; строго говоря, это самый центр города; ладно, почти самый центр, Ужупис, Заречье, когда-то бедняцкий и хулиганский, а ныне хипстерский и богемный, дорогой элитный район. Однако холмы, заросшие лесом, здесь самые настоящие. В таких местах особенно ясно видно, что наш город не просто на месте леса построен, как это обычно случается с городами, а однажды пророс сквозь лес.

Эна, воплощенная бездна, стоит на краю обрыва и сама понимает, насколько это смешно. Потому и стоит, что это хорошая шутка. В смысле, ради шутки Эна остановилась, сделала паузу, чтобы холм и лес, и обрыв успели оценить ситуацию и посмеялись вместе с ней. Но пришла она не за этим, конечно. А потому, что ей пора отдохнуть.

Эна делает шаг; со стороны это выглядит совершенно чудовищно: немолодая рыжая тетка в очках, в теплой куртке и удобных ботинках только что спокойно стояла, любуясь окрестностями, и вдруг зачем-то прыгнула в пропасть. Ну, то есть не такая уж великая пропасть, но чтобы человеку расшибиться в лепешку, хватит вполне.

К счастью, никто сейчас на Эну не смотрит. И не видит, как летящая камнем вниз рыжая тетка исчезает, почти достигнув, но еще не коснувшись земли. Так и было задумано: Эна порядком устала от тетки. Еще не настолько, чтобы выходить из игры, но небольшая передышка не помешает, – думает Эна, заполняя собой обрыв. Какое-то время этот обрыв побудет бездонным; обрыву приятно, земле, на которой построен город, полезно, как всякое невозможное, а Эна наконец отдохнет. Для воплощенной бездны развоплотиться до хоть какого-то условного подобия бездонной пропасти – желанный отдых, как в мягком кресле после трудного дня подремать.

Пока бездна Эна заполняет собой обрыв, успевает стемнеть; впрочем, в декабре это несложно, в декабре у нас что ни сделай, можешь быть совершенно уверен, за это время непременно успеет стемнеть. Короче говоря, когда рыжая тетка в очках, такая отдохнувшая и довольная, что жители окрестных домов, подхватив ее настроение, внезапно бросаются обниматься друг с другом, благодарить за все на свете и безответственно клясться в вечной любви, снова появляется на краю обрыва, вокруг уже царит глубокая ночь, хотя на часах всего половина седьмого вечера. Но часы и сами не особенно верят себе.

О, да я же опаздываю на работу! – восхищенно думает Эна. – Чего доброго, действительно опоздаю! По-настоящему, как это принято у здешних людей. Это удивительное событие обязательно надо будет отметить, – говорит себе Эна. И неторопливо спускается с холма на улицу Кривю по удобной широкой тропинке, которой в этом месте отродясь не было, но теперь будет, а куда ей деваться, Эна балованая, ни в обход, ни, тем более, напролом через кусты ни за что не пойдет.

Стефан

Стефан устраивается поудобнее в кресле, вытягивает ноги и лениво прикидывает, чего добавить до полного счастья – пива? чаю? еду? одеяло? Но, положа руку на сердце, ему и так хорошо. Весь день, длившийся почти трое суток, об этом мечтал – как остановится, усядется в кресло и ничего больше делать не будет, и думать тоже не будет, и, упаси боже, с кем-нибудь говорить. И вот наконец все получилось, сбылось.

Стефан, потягивается, улыбается от удовольствия, закрывает глаза. Так сладка эта долгожданная пауза, что велик соблазн забить на пиво и ужин, даже домой не идти, остаться тут до утра, сидеть, не меняя позы, дремать, но не засыпать окончательно, чтобы каждую минуту упоительной неподвижности и бездеятельности осознанно, с наслаждением пережить.

Никуда не пойду, – думает Стефан. Эта тягучая медленная мысль заполняет все его существо, растекается теплым маслом по пустой от усталости голове. – Никуда не пойду, ничего мне больше не надо, всего достаточно, идеальный момент, – думает Стефан и тут же, вопреки всякой логике, подскакивает, оглядывается в поисках куртки, хватает ее, сует руку в рукав, второй рукав натягивает уже в коридоре и вызывает лифт, которого отродясь не было во Втором Полицейском Комиссариате на улице Альгирдо, но это совершенно не мешает ему приехать на четвертый этаж, которого здесь тоже нет. Можно было бы спуститься по лестнице, в отличие от лифта, она вполне настоящая, по крайней мере, начиная с третьего этажа, или просто сразу оказаться внизу, остальные сотрудники Граничного отдела полиции всегда так делают, но Стефан любит лифты, не накатался в детстве, в его детстве не только лифтов не было, но и многоэтажных домов.

В жизни шамана есть свои неудобства; их не то чтобы много, вполне можно жить. Но иногда приходится внезапно срываться с места и нестись неизвестно куда, потому что твой город срочно, вот прямо сейчас хочет с тобой говорить, а игнорировать желания города, в котором находишься – ну, можно, конечно. Но, во-первых, крайне непросто, а во-вторых – зачем?

Стефан не выбирает маршрут, точнее, маршрут сейчас выбирает не он; Стефан умеет слушаться в тех редких случаях, когда сам того хочет, а сейчас он, конечно же, хочет, ему интересно, куда он в итоге придет. Он идет по улице Альгирдо до уродливой громадины ЗАГСа на краю бывшего Лютеранского кладбища, через парк выходит на вершину холма. Раньше здесь стояло еще одно угребище, даже похуже ЗАГСа, почти по-человечески мертвый, как редко бывают мертвы нежилые здания, Дворец профсоюзов натурально гнилым зубом на вершине холма торчал, но его наконец-то снесли, и даже что-то новое уже начали строить на старом фундаменте; Стефан пока не особо вникал, что именно, человеческие дела – не его забота, хотя, будем честны, регулярно хочется некоторым человеческим деятелям по башке надавать. Ну, – думает он, обходя забор, огораживающий стройку, – хуже, чем было, точно не будет, просто некуда хуже. А если и будет, долго не простоит. За холм Тауро Стефан с недавних пор совершенно спокоен. Все места, где открыты Проходы, сами диктуют людям, что там следует делать, и могут за себя постоять.

Стефан мог бы спуститься по лестнице, но, конечно, идет вниз прямо по склону холма, благо трава не скользкая, хорошо в этом году начался декабрь, бесснежный и не морозный, и такой пасмурный, что почти круглые сутки темно. Стефану нравится хмурая теплая зимняя тьма; впрочем, ему все нравится, в другой год он точно так же будет радоваться солнцу, морозу, снегу и совершенно искренне утверждать, что именно такая погода лучше всего. Был бы рядом вулкан, его извержению Стефан бы тоже обрадовался. Возможно, извержению – больше всего. Впрочем, он и без вулканов живет, не тужит, вприпрыжку бежит вниз по склону, но вопреки законам природы, обстоятельно описанным в учебниках физики, не быстрей и быстрей, а все медленней, словно это не спуск, а подъем. Стефан хорошо понимает, что это значит – его собеседник уже пришел. То есть город сейчас медленно спускается вниз с холма вместе с ним.

Когда-то очень давно Стефан, было дело, вбил себе в голову, будто он сам и есть город, вернее, его человеческая персонификация. Понятно, почему – молодой был, наивный, увлекающийся и, мягко говоря, не особо обремененный знаниями, которые просто неоткуда было тогда получить. Неудивительно, что вечно путал собственную волю с чужой, проявляющейся через него.

Это заблуждение вскоре развеялось, потому что Стефан даже не с юности, а с младенчества умный, хоть и любит говорить при всяком удобном случае, что раньше (да еще буквально на прошлой неделе) был дураком. И чуткий. И не особо подвержен иллюзиям, то есть крайне редко видит вещи не такими, каковы они есть. В общем, он быстро понял, что воля города отлична от его собственной. И характер, на самом деле, хоть и слишком человеческий для такого сложного существа, как город, совершенно другой. И даже цели не всегда совпадают. Вернее, к более-менее общим целям – чего-нибудь невозможного, да побольше, чтобы стало наконец по-настоящему интересно играть – у Стефана с самого первого дня прилагалась отдельная, собственная: защитить этот город от всех мыслимых бед и от него самого. Потому что он псих, это всегда было ясно. Город, чей характер настолько похож на человеческий, просто не может психом не быть.

Потом Стефан долгое время считал, будто те, кого называют «Старшими духами-хранителями», поочередно становятся персонификацией города. Но и это, конечно, оказалось ошибкой. Не настолько все просто, правда сложней и, пожалуй, страшней. Город всегда готов проявить свою волю через любого, кто подвернется под руку и окажется достаточно восприимчивым, но это скорее похоже на то, как актер говорит за куклу и управляет ее движением, а существует при этом отдельно, сам по себе.

Все равно это, скажем так, трудное счастье никто не мог подолгу выдерживать. Старшие духи-хранители здесь часто сменялись – кто-то держался несколько лет, а кто-то хорошо, если день. Город – слишком огромное и сложное существо, люди просто физически не способны играть с ним на равных. Одни сбегали отсюда подобру-поздорову, а оставшиеся долго не жили. Шли вразнос, спивались, сходили с ума, накладывали на себя руки. И город всякий раз шел вразнос и сходил с ума вместе с ними, потому что совсем не того он ждал от такого сотрудничества, хотел не боли и не безумия, а веселой игры, но выходило, как выходило. Он и сам умереть от горя пытался, да Стефан ему не давал – год за годом, столетие за столетием. Сам в этой изначально, с первого хода навсегда, без шансов, как в ту пору казалось, проигранной битве чуть не полег. Сколько раз собирался послать все к черту; собственно, и посылал, и сбегал. Для того, кто уже стал своим в мире высших духов, найдется много других занятий, и почти все они интересней, чем нянчиться с сумасшедшим городом, построенным людьми в мире людей. Но, конечно, всегда возвращался, потому что сердце не камень. Это чертово сердце – слабое место Стефана, обратная сторона его силы. Что бы он о себе ни рассказывал, кем бы ни прикидывался, какие бы роли ни примерял, правда о Стефане много проще, чем ему самому бы хотелось: им всегда движет любовь.

Ну, в итоге, все хорошо закончилось. То есть не закончилось, а началось. Стефан сам придумал – говорят, никто ни в одном из миров до него так не делал – призвать в человеческий город всемогущее существо. А чтобы одним своим вздохом не превратило в пыль весь человеческий мир, излишки его всемогущества отдать подходящему человеку, крутому и обреченному, благо такие способны на все. После чего Стефан нанял обоих на должность Старшего городского духа-хранителя. Звучит безумно даже для него самого. Но на практике оказалось – именно то, что надо. И этим двоим на пользу, и городу наконец есть с кем играть не просто на равных, а даже в роли любимого младшего брата, которого балуют и развлекают, что ни день, то новая игра.

Стефан спускается с холма – слишком медленно для идущего вниз по крутому склону человека, но все равно слишком быстро для города, не привыкшего к человеческой ходьбе. Они не то чтобы часто вместе гуляют. Такие прогулки не только огромное счастье, но и очень тяжелое физическое упражнение, а Стефан совсем не спортсмен. Хотя вот прямо сейчас, когда город смотрит на себя его человеческими глазами и только что не пищит от восторга – ууу, я какой! – счастье такое острое, что Стефан готов длить его бесконечно. Однако дело есть дело. Если встретились ради разговора, значит надо сразу поговорить. А то знаю я нас, – думает Стефан, – будем бесцельно бродить до рассвета, пока я не лягу пластом и не усну на сутки – счастье, если не прямо под ближайшим кустом.

Что у тебя стряслось? Что не так? Чего не хватает? Или просто соскучился? – думает Стефан и чутко прислушивается к себе, потому что ответом станут – не то чтобы именно мысли, скорее образы, пришедшие изнутри. И первым делом явственно ощущает, как его обнимают невидимыми руками, одновременно снаружи и изнутри; ну, это он всегда умел лучше всех на свете, – думает Стефан. – Знает, как веревки из меня вить.

Но понимание не уменьшает радости. Обниматься со всем городом сразу – лучшее, что вообще может быть.

В таком состоянии Стефан очень медленно, примерно за час, хотя тут десять минут обычным человеческим шагом, доходит до набережной реки Нерис. И еще за полчаса добирается до Зеленого моста, соединяющего улицу Вильняус с улицей Кальварию, Левый берег с Правым, Старый город с районом Шнипишкес, Стефанову заповедную территорию с террой не то чтобы вовсе инкогнита, но что-то вроде того. Формально, на Правом берегу Нерис – тот же город Вильнюс, что и на Левом, а на самом деле, хрен знает что. На изнанке Левого Берега находится шумный веселый город с трамваями, ярмарками и пляжами, а на изнанке Правого иногда бушует тамошнее Зыбкое море, а иногда там нет вообще ничего.

Стефан доверяет реальности – если она устроена так, значит это зачем-нибудь надо – вероятно, для пресловутого равновесия, которое обожает Вселенная, хлебом ее не корми. Чтобы тайна уравновешивалась отсутствием тайны, избыток сложности мироустройства – почти пугающей простотой, а наше невозможное бытие – вопиющим ничем. Поэтому он не суется на Правый берег без особой необходимости, вмешивается в тамошние дела только в самом крайнем случае – когда надо спасать людей от опасных хищников, поселившихся в переулках за Кальварийским рынком, в лесах на окраинах или в человеческих снах.

Стефан стоит на Зеленом мосту, днем обычно под завязку забитом транспортом, а сейчас совершенно пустом, подсвеченным снизу яркими зелеными фонарями, и смотрит на реку – всем городом сразу, а не только собой. И все его существо внутри и снаружи натурально звенит от веселого нетерпения – пошли туда погуляем, самое время, пора, пошли!

Все с тобой ясно, красавчик, – думает Стефан. – Вертел ты Вселенную с ее равновесием. Решил, что нам пора вместе прогуляться по Правому берегу. Ладно. Пора, так пора.

Стефан, Эна

На исходе почти бесконечной декабрьской ночи, то есть, примерно в половине восьмого утра, Стефан подчеркнуто твердой походкой, но не касаясь земли – для этого он слишком устал – идет по улице Кальварию в направлении Зеленого моста. Приближаясь к реке, он ускоряет шаг, словно его притягивает магнитом; собственно, его и правда притягивает – мост и Старый город, который за ним. Но буквально метрах в ста от реки Стефан неожиданно – в первую очередь, для себя самого – сворачивает направо и ныряет в темную подворотню, заходит во двор, освещенный только окнами квартир, жильцы которых проснулись и собираются на работу. Двор проходной, в соседний можно подняться по лестнице, и Стефан по ней поднимается, с несвойственной ему обреченностью думая: автопилот, ты дурак.

Под этим лозунгом протекает все его дальнейшее путешествие через темные, глаз выколи, как говорят о такой темнотище, дворы; ему, конечно, самому интересно, какого хрена сюда поперся, что тут случится и чем дело кончится, но интерес сейчас сугубо теоретический – Стефан устал настолько, что его уже почти нет. То немногое, что осталось от Стефана, меланхолически отмечает: вот как оно бывает, когда внезапно возвращается юность – ты снова в полной прострации, сам не знаешь, что делаешь и зачем, но перестать не можешь, потому что ты уже не человек, а процесс. И дурак, конечно, каким был тогда. Надеюсь, хотя бы наполовину такой же везучий, – на этом месте Стефан внезапно упирается лбом в фанерную дверь дровяного сарая – откуда он вообще взялся? Не было у меня на пути никакого сарая, они вон, в стороне стоят, – думает Стефан, но дверь поддается, и он не столько заходит, сколько вваливается в помещение. И, оглядевшись, вздыхает:

– История всей моей жизни: шел домой, а пришел в кабак.

Впрочем, в Тонином кафе сейчас пусто, свет горит только в кухне над мойкой, а в зале царит полумрак. Что на самом деле совершенно нормально – в половине-то восьмого утра. Чай не кофейня для офисных клерков, а серьезное, солидное заведение для лю… разнообразных существ, которые, вне зависимости от индивидуального коэффициента хтоничности, все как один крепко спят по утрам.

– История успеха. Жизнь-то у тебя удалась, – откликается голос, похожий на женский, если слушать просто ушами, а если всем своим существом… Ох, нет. Не сейчас.

Стефан настолько не готов к ответственной встрече с Бездной – он сейчас вообще ни к чему не готов! – что в сердцах восклицает:

– Твою мать, только не это, нет!

В ответ раздается такой ликующий смех, что Стефан, минуя гнев, торг и депрессию, мгновенно переходит к стадии «принятие». И спрашивает:

– Слушай, а какой антоним у слова «сгинь»? Не «появись» же? Короче, вот это, пожалуйста, сделай – антоним. Каким бы он ни был.

– «Появись» – вполне нормальный антоним, не понимаю, чем он тебе не угодил, – рассудительно говорит Бездна Эна и выходит навстречу Стефану из-за барной стойки. То есть появляется, как он и просил.

Стефан смотрит на высокую широкоплечую тетку с копной ржаво-рыжих волос так, словно впервые увидел. Впрочем, сейчас ему все впервые – так устал этой ночью, что практически умер, а теперь внезапно воскрес. Наконец спрашивает:

– Что ты тут делаешь вообще?

– Работаю в поте лица согласно контракту, – пожимает плечами Эна, Старшая Бездна Вселенной, влиятельнейшая из Бездн. И, сжалившись над почти новорожденным Стефаном, который таращит на нее полные младенческого изумления глаза, объясняет: – Сегодня внезапно случился какой-то лютый аншлаг. Тони к утру натурально упал, где стоял. Он хороший мальчишка, но не особо выносливый… впрочем, зря придираюсь, по человеческим меркам он – титан. Я зачем-то исполнилась сострадания и вызвалась вымыть посуду. Теперь понимаю, что зря. Кто вообще придумал такую глупость – мыть посуду после пирушек? Перебить и выбросить проще в сто раз.

– Чокнусь я с вами, – говорит Стефан, опускаясь на табурет. – Этот ваш с Тони контракт – вообще ни в какие ворота, худшее мошенничество со времен гастролей Кетцалькоатля в Туле… я имею в виду, что только ради того, чтобы стать свидетелем этого вопиющего безобразия, уже имело смысл родиться на земле человеком и дожить до наших смешных времен. Но откуда вы здесь вообще взялись? Как кафе оказалось на Правом берегу?

– А ты как тут оказался?

– Так получилось… – начинает Стефан, с неподдельным ужасом прикидывая, как человеческими словами рассказывать о прогулке. С другой стороны, это же Эна. Зачем ей человеческие слова?

– Вот именно, – улыбается Эна. – Каких тебе еще объяснений? Так получилось, и все дела.

Будучи воплощением милосердия и справедливости одновременно, она ставит перед гостем стакан, наполненный – ай, неважно, – думает Стефан, – да хоть компотом, из этих рук мне все подойдет.

Стефан залпом выпивает то, что было в стакане, ставит его обратно на барную стойку и говорит:

– Так и не понял, что это было. То ли речная вода, то ли чистый спирт.

– Что тебе надо, то там и было, – пожимает плечами рыжая тетка. – Так что тебе видней.

– А. Значит в стакане был крепкий сон, – кивает Стефан, ощущая, как его тело становится то ли светом, то ли горячим ветром, то ли текущей водой, а на самом деле просто нормальным телом, готовым к работе, веселью, чудесам, разговорам, жизни, смерти – вообще ко всему, как положено телу шамана, иначе зачем оно нужно, проще сменить, чем терпеть.

– Ну наконец-то, – улыбается Эна. – Привет. Смотреть больно было на то, что вместо тебя сюда заявилось. Таким усталым я тебя, пожалуй, еще не видела. Ты что, небо к земле всю ночь пришивал? А потом отпарывал, потому что шов получился неровный?

– Что-то вроде того, – вздыхает Стефан. – Ай, да ладно бы небо. У меня тут город чокнулся на хрен. Он, конечно, всегда был чокнутый, но сегодня что-то совсем.

– Рада за него, – безмятежно откликается Эна и снова ставит перед гостем стакан. Наливает себе, садится рядом. – За это и выпьем. Хорошенько тебя подпоить – таков мой план. Ну то есть как – план, просто надежда: а вдруг у тебя спьяну язык развяжется? Я в твои дела, как ты мог заметить, не лезу. Как выражается наш с тобой общий приятель, не для того моя роза цвела. Но вдруг ты сам захочешь все рассказать? Пожаловаться на… предположим, трудности в личной жизни. Я не первый день работаю в баре и успела заметить, что люди, подвыпив, часто жалуются друзьям.

– Где ты тут людей отыскала? – невольно улыбается Стефан.

– Ладно тебе. Люди здесь часто бывают, мало ли, что во сне; как по мне, между спящим и бодрствующим человеком особой разницы нет. Да и всех остальных не будем списывать со счетов. Когда существо выглядит как человек и разговаривает по-человечески, следует считать его человеком, пока оно не докажет обратное. Оборотни, между прочим, тоже обожают жаловаться на семейные неурядицы, в этом смысле они ничем не отличаются от людей. Даже Нёхиси, уж на что безмятежное всемогущее существо, а однажды весь вечер мне жаловался, что его никогда не мочат дожди. Ливень, все вокруг до нитки промокли, а ему – ну, максимум, капля брызнет на нос. Зря смеешься, это нам с тобой не проблема, а для него дожди – вполне себе личная жизнь.

Все еще досмеиваясь, Стефан прикладывается к стакану. Черт его знает, что там, вроде раньше здесь такого не пробовал. Но вкусная штука, факт. Впрочем, у Тони в кафе все вкусно. Для того и нужны наваждения класса эль-восемнадцать, чтобы хоть где-нибудь установился рай. Например, у меня во рту, – думает Стефан. – И в горле. И в сердце. Во всем мне целиком.

Пьяным он себя совершенно не чувствует. Даже слегка хмельным. Просто безрассудно счастливым, как и положено всякому, кто выпивает в компании Бездны. Но почему-то все равно говорит:

– Город в меня беспардонно вселился и всю ночь таскал по Правому берегу. Туда и сюда. Типа смотри внимательно, слушай, чувствуй, не отворачивайся – это же тоже я.

– Ну, правильно, – невозмутимо кивает Эна. – Конечно, он. Кто же еще?

– А я, представляешь, до сих пор был совершенно уверен, что здесь не он, – признается Стефан. – Думал, формально город один и тот же, а по сути – совсем другой. Там… тут… короче, на Правом берегу все чужое. Не наше. Не так.

– И это тоже правда, – снова кивает Эна. – Сам знаешь, правда – сложная штука. Почти всегда состоит из взаимоисключающих частей. Да хоть на себя посмотри. Как будет выглядеть правда о тебе, если кто-то сдуру возьмется словами ее пересказывать другим дуракам? Кто ты, что ты? Человек, притворившийся духом? Высший дух, зачем-то застрявший в человеческом мире? Ты живой? Давным-давно рассыпался прахом? Ты здесь главный или просто слуга? Почти всемогущий? Или просто мечтатель? Ты есть? Или нет никакого тебя?

– Все сразу, конечно. Естественно, ты права. Кому и разбираться в таких вопросах, как не тебе.

– То-то и оно, – соглашается Эна, разливая по стаканам настойку на черт его знает чем; это не название и не состав, а просто констатация факта, что название и состав неизвестны, Эна с полки, не глядя, первую попавшуюся бутылку взяла.

– И с твоим городом то же самое, – наконец говорит она. – С чего бы ему быть устроенным проще, чем ты? Трудно ему с собой, как всякому сложному существу. Если бы я заявилась сюда с целью давать тебе советы и указания, первым делом сказала бы: «разберись уже с Правым берегом, что вообще за бардак». Но я здесь, чтобы развлекаться, а не командовать, поэтому помалкивала. Ну и правильно делала. Город сам тебе это сказал.

– Да уж, сказал. Как по башке лопатой. А потом догнал и еще раз сказал. Непростая получилась прогулка. Я не самый нежный цветок на свете, но как за ночь не спятил, до сих пор не пойму. Я привык, что когда город со мной гуляет по собственным улицам, смотрит моими глазами сам на себя, он от такого приключения счастлив, а вместе с ним счастлив я. И вдруг наоборот получилось. Я как-то не ожидал. Сколько раз тут бывал, но до сих пор ничего особенного не чувствовал. Никаких душераздирающих внутренних драм. Думал, Правый берег – ну, просто не моя территория. Другой город, не наш. Мало ли, что формально считается. Но оказалось, совсем не формально. Просто город до поры до времени игнорировал свой Правый берег, как, знаешь, некоторые люди умеют игнорировать постоянную душевную боль. Но больше не может. Или просто не хочет – один черт. И от меня теперь не отстанет. Да я сам от себя теперь не отстану. Знать, что у нас проблема, и ничего с ней не делать – это не про меня.

– Отлично у тебя получается, подвыпив, жаловаться на трудности в личной жизни, – улыбается Эна. – Если честно, я слегка опасалась, а вдруг ты железный? Ну мало ли. Никто не без греха.

Стефан улыбается ей в ответ – ну как, улыбается, просто губы в улыбку растягивает. Не до веселья ему пока. Говорит:

– Главное, понимаешь, нет здесь ничего такого ужасного, чтобы с ума сходить. Нормально все с Правым берегом. Может, еще и получше, чем с нашим Левым. С человеческой точки зрения, я имею в виду. Людям здесь спится гораздо спокойней, реже грызет тоска, хищники из иных реальностей сюда обычно не добираются, только свои, испокон века жившие в здешних лесах, но они для местных привычные, знакомое зло, да и не такое уж великое зло по сравнению с тем, что на этой планете водится в некоторых интересных местах… Но для меня-то лютый ужас, конечно. По моим меркам, здесь, считай, жизни нет. Слой реальности плотный, как в обычных человеческих городах. И почти ни намека не то что на чудо, а на саму возможность страстно его желать. Ну, сам дурак, кто бы спорил. Ясно, почему такая беда с нашим Правым берегом – здесь нет меня. И всех нас.

– Раньше не было, – отвечает Эна. – А теперь, сам видишь, есть. Все сразу мало у кого получается. Шаг за шагом – так делаются непростые дела. Ты же взялся превращать человеческий город в волшебный, вопреки не только здешним законам природы, но и общей людской судьбе, а это – ничего себе дело. Почти неподъемное на мой искушенный взгляд. Я сама – не сейчас, конечно, а когда была юной, только обещанием будущей Бездны и имела полное право играть в такие игрушки – решала бы эту задачу по частям.

– Об этом я даже не думал. То есть, может, и правда не смог бы заняться обоими берегами сразу. А может, и смог бы. Пока не попробуешь, не узнаешь, – вздыхает Стефан. – Но я был уверен, что так и надо, прикинь. Причем не просто дурной башкой сочинял, а вроде бы ясно видел: так надо для равновесия. Левый берег и Правый берег, наш чокнутый город и его скучная тень.

– Ну, в общем, правильно видел. Только это хреновое равновесие. Такое специальное равновесие здешнего мира – не потому что действительно надо уравновешивать, а просто чтобы не стало слишком хорошо, – говорит Эна. И, подмигнув, добавляет: – Не знала бы тебя как облупленного, сейчас бы и вывела на чистую воду. Как бы ловко ты ни прикидывался духом, а искренне считать подобное равновесие необходимостью может только человек! Больше ни одно разумное существо не способно породить и принять концепцию, будто всякая вещь уравновешивается своей противоположностью. А на самом деле никаких противоположностей нет. Во Вселенной торжествует разнообразие. Не скучная пара «плюс-минус», а «тырындык», «дырындык», «фыфырфук», «бушумбук» и, предположим, «бдымц». Но не только они, а еще бесконечное множество всего, чего пожелаешь. Ну или не пожелаешь, потому что просто в голову не придет.

– Понятно, – кивает Стефан. – Чего же тут непонятного. При случае передай Вселенной, что я ее обожаю. И тебя за компанию, если не возражаешь. Тырындык, дырындык, бдымц.

– За это и выпьем, – заключает Эна. – И за ваш Правый берег. Трудно пришлось бедняге, но в конце концов ему повезло.