Текст книги "Тяжелый свет Куртейна (темный). Зеленый. Том 3"

– И вот что, – говорит Сайрус, – обязательно надо тебе рассказать. Я усвоил твой опыт, сложил его со своим и знаешь, похоже, начал догадываться, в чём смысл жизни людей Другой Стороны. Смеёшься? Правильно делаешь, меня разговоры о смысле жизни тоже всегда смешат. А всё-таки слушай внимательно, пригодится. Полезная штука смысл. Так вот, я думаю, что тяжесть материи, из которой вы состоите, настолько укрепляет волю и дух, что иногда ваши мечты и фантазии овеществляются. Начинают по-настоящему быть. По крайней мере, я совершенно уверен, что некоторые наши с тобой подопечные иногда уходят в ими самими выдуманные миры. Ясно тогда, почему жизнь у вас до нелепости трудная, и зачем нужна такая страшная смерть. Никто не станет какие-то дополнительные миры придумывать, когда всё и так хорошо; ладно, положим, придумывать, может, и станут, но уж точно не страстно туда стремиться. Нужно вконец отчаяться, чтобы чего-то иного не вяло, вполсилы, а всем своим существом захотеть. Я сейчас даже, знаешь, подумал: может, и наша реальность, которую мы привыкли считать изначальным фундаментом мира, на самом деле из чьей-то безумной мечты родилась?

– Что, хороша гипотеза? – смеётся Сайрус. – Сам в восторге! Но на веру, без тени сомнения ты её всё-таки не принимай. Просто учитывай, что такое возможно, и в тяжёлые времена прикладывай к сердцу, чтобы облегчить боль. Но и другое возможно тоже. Самое страшное, до чего ты способна додуматься, может оказаться правдой. И самое светлое – может. Даже одновременно и то, и другое; причём скорее именно так. Истина – всегда сумма множества вариантов. Поэтому неуверенность – мать познания. Суровая, строгая мать.

– Это нормально, – говорит Сайрус, – что у тебя глаза закрываются, и звуки речи сливаются в неразборчивый гул. Ещё бы ты не устала! Я на радостях столько информации сразу вывалил, причём на словах – хорошо, если сотую часть. Ты теперь всю жизнь удивляться будешь, как много знаешь непонятно откуда, никто тебе такого точно не говорил. Разговоры, любовь моей жизни, нужны только чтобы занять делом ум, пока между собеседниками происходит то, с чем никакой ум не справится. Хуже нелинейности времени, точно тебе говорю. Поэтому спи, если спится, целее будешь, может даже с ума не сойдёшь. Да, мне тоже обидно, что придётся заткнуться, давно я с таким упоением не вещал. Как ты сказала? Забавная поговорка. Надо будет запомнить: «бедному жениться – ночь коротка».

* * *

Сайрус что-то ещё говорит Юстасу, Эва не понимает, но оба смеются, значит, наверное, хорошее говорит. Эва лежит на песке, смотрит в небо, оно почему-то кружится, но не тошнотворно, а сладко, и море, и земля тоже кружится, и далёкие близкие звёзды, небесные фонари.

* * *

Проснулась на пляже, укрытая тремя одеялами, видимо, Юстас из гостиницы притащил. Сам он сидел чуть поодаль с большущим термосом и что-то из крышки пил.

Почувствовал, что Эва на него смотрит, сказал:

– Умеешь ты вовремя просыпаться. Я как раз за кофе сходил.

Налил ей полную крышку, Эва взяла. Кофе в Элливале то ещё пойло, конечно; Юстас говорил, здесь такая вода, но со временем к странному привкусу привыкаешь, дома даже начинаешь по нему немного скучать.

Но сейчас это было неописуемо вовремя – и сам кофе, и его странный вкус. Хочешь не хочешь, а соберёшься и осознаешь… хоть что-нибудь.

– Ну у тебя и приятели, – сказал ей Юстас. – Не знаю, как я не чокнулся от всего, что переводил. Впрочем, я мало что помню. Проснулся и понял, что почти всё забыл.

– Потому что ум не справляется, – вспомнила Эва. – Сайрус об этом как раз вчера говорил. Я на самом деле тоже мало что помню. Мне, знаешь, кажется, что эта встреча была нам обоим на вырост. Как отцовский костюм младенцу. Чтобы всё вспомнить, придётся здорово подрасти. И возможно, превратиться в чудище о семи головах.

– Вот насчёт чудища в точку, – подтвердил Юстас. – Святые слова.

– А почему я спала на пляже? – спросила Эва. – Не смог меня разбудить?

– Даже не пробовал. Сайрус не велел тебя трогать. Сказал, после таких непростых разговоров надо провести ночь на улице, чтобы ветер унёс всё лишнее, а море успокоило ум. А если запереться в четырёх стенах, или сам чокнешься, или дом, чего доброго, рухнет. Я подумал, он над нами смеётся, но принёс тебе одеяла и сам тоже лёг рядом. На всякий случай. Мало ли. Вдруг он всё-таки не шутил?

– Слушай, – сказала Эва, – я забыла самое главное. Ветер, зараза такая, унёс. На тебя одного надежда. Скажи мне ещё раз это прекрасное слово, аналог нашего «охренеть».

– Эршеме! – рассмеялся Юстас.

– Эршеме, – с удовольствием повторила Эва. – Надо выучить. Лучший сувенир из отпуска за всю мою жизнь. Буду теперь крутая. На вашем доимперском языке у нас пока никто не ругается, даже Эдо Ланг.

– Ха! Это ты его просто на Другую Сторону никогда силой не уводила. В самый, по его мнению, неподходящий момент.

Стефан

апрель 2020 года

– Да и чёрт с ним со всем, – бодро сказал Стефан. – Не справляемся, и не надо. Можем себе позволить в кои-то веки не справиться. Всё, снимаем к едрене фене сновидческие посты.

Присутствующие уставились на Стефана в почти мистическом ужасе: совсем спятил шеф.

Но вслух «совсем спятил» произнесла только Кара, невольно при этом подумав: «Мне терять нечего. Если что, хорошо уже пожила». При том что у Стефана нет обычая убивать сотрудников за возражения. Он вообще не убивает людей, хотя возможно, иногда следовало бы. Наоборот – было дело, пару раз воскрешал.

– Так давно уже, дорогая, – улыбнулся ей Стефан. – Скажем мне за это спасибо. Если бы я в своё время не спятил, и не было бы ничего.

Обвёл притихшую аудиторию сияющими глазами, всё-таки больше всего на свете Стефан любит, скажем так, удивлять. В идеале до полного просветления, но обычным бытовым шоком он тоже готов довольствоваться. Стефан – аскет. Иногда.

– Ладно, – сказал он, насладившись общим недоумением. – Объясняю, хотя и сами могли бы дотумкать. Во-первых, мы действительно не справляемся, тут ничего не поделаешь. Нас мало – ну извините, сколько сумел собрать! А хищных тварей стало гораздо больше, особенно всякой бессмысленной мелочи, которая орудует в человеческих снах. Оно и понятно, их сюда сейчас как магнитом тянет. Лучшая во вселенной приманка – человеческий страх. А во-вторых, это не то чтобы ужас-ужас. То есть, в принципе фиговато, но не здесь и не сейчас. Сейчас эти гады нам не столько противники, сколько помощники. Практически наши маленькие друзья.

– С дуба рухнул, – вздохнул Альгирдас.

– Было такое дело, – невозмутимо подтвердил Стефан. – Но не сегодня. Лет восемьсот назад. Пива хочешь? Этот вопрос был ко всем присутствующим. У меня в шкафу будь здоров запасы. Налетай!

Переглянувшись, сотрудники Граничной полиции поспешно разобрали бутылки. Действительно, почему бы не выпить пива, если уж шеф всё равно безнадёжно сошёл с ума.

Стефан тоже взял бутылку, но открывать не стал, просто крутил в руках.

– Ситуация изменилась, – наконец сказал он так тихо, словно не был уверен, что действительно хочет быть услышанным.

Но все конечно сразу умолкли, даже птицы за окнами перестали орать.

– Я всегда считал своим долгом гонять из города хищников, – продолжил Стефан. – И с физической его территории, и из снов горожан. Поэтому, собственно, и организовал здесь отделение Граничной полиции: в хорошей компании любой дурью маяться веселей. Хищные твари, готовые поживиться человеческой жизненной силой – основная проблема любого граничного города на первых порах, когда проходы в неведомое уже открыты, а жители ещё по-старинке глупы и слабы. В каком-то смысле, хищники действуют по справедливости: берут то, что плохо лежит. Но улучшению атмосферы в городе такое торжество справедливости не способствует; ну, это вы знаете и без меня.

– Да не без тебя, а от тебя мы это знаем, – перебил его Альгирдас. – Но с какого вдруг перепугу они стали друзьями-помощниками? Что ты задумал? Рассказывай, не тяни.

– Ничего не задумал. Просто я не бесчувственный и не слепой. Странно было бы не заметить, что атмосфера в городе уже безнадёжно испорчена и без них.

Стефан улыбнулся так лучезарно, что всем присутствующим захотелось провалиться под землю, просто на всякий случай, не повредит. Но никто никуда конечно не провалился, потому что, во-первых, невежливо, а во-вторых, пиво надо сначала допить.

– Многие люди и так уже до смерти перепуганы, – жизнерадостно продолжил Стефан. – Причём боятся они наихудшим из страхов. Примитивным, отупляющим, бытовым. Болезни, будущего, друг друга – вдруг незнакомец меня заразит? Новостей – вдруг расскажут, что случилось очередное страшное и теперь уже точно никому не спастись? Соседей – вдруг донесут, что в подъезд выходил без маски? Полиции – вдруг за что-нибудь оштрафуют, заберут последние деньги? Правительства – вдруг ещё больше ужесточат карантин? По сравнению с этой дрянью ужас от кошмарных снов и потусторонних видений – чувство почти возвышающее. Да даже и не «почти».

– Из двух зол выбираем? – горько усмехнулась Таня.

– Да почему же из двух, дорогая? Из целой кучи отличных упитанных зол. Зато выбор заранее очевиден, можно особо не мучиться. У нас тут Граничный город, и он должен оставаться таковым в любых обстоятельствах. Это самое главное. Если атмосфера здесь обречена испортиться, то уж лучше мистическим ужасом. Если зло неизбежно, пусть это будет волшебное зло.

– И что, предлагаешь сидеть сложа руки и смотреть, как в городе хозяйничают хищные твари? – растерянно спросила Таня. – Теперь будет так?

– Ну здрасьте. Кто тебе такую глупость сказал? Просто придётся чётко обозначить приоритеты и делать только самое главное. Жизненно необходимый минимум. Причём цены нам не будет, если справимся хотя бы с ним.

– Ладно, давай рассказывай, что у нас теперь самое главное, – вздохнула Кара, доставая свой молескин.

– Значит, на сновидения пока забиваем, – Стефан решительно взмахнул так и не открытой бутылкой, словно собирался заехать ею кому-нибудь по башке. – Вообще. Совсем. Ночные кошмары больше не наша забота. Пусть себе снятся кому пожелают. Может, внесут хоть какое-то разнообразие в общий унылый онейрологический фон. Приятно проснуться в холодном поту, когда вместо тягостных снов про больничные коридоры, клистиры и капельницы тебя снова, как в старые добрые времена, просто заживо слопал демон, разверзся ад или взорвалась земля. А нам придётся сосредоточиться на тех… эээ… прекрасных волшебных сущностях, которые причиняют фатальный ущерб. Я имею в виду, не просто пугают, а вредят на уровне, скажем так, бессмертной души. Типа Голодного Мрака, и что ещё к нам пожалует; не сомневаюсь, в ближайшее время здесь появится много интересных новых гостей. Такие обычно наяву проявляются, вот их и будем по мере возможности изводить. Но без надрыва, вполсилы. Это веселье не на неделю-другую, а надолго теперь.

– И как ты себе представляешь «вполсилы»? – недоверчиво спросила Кара, которая после многих лет работы в приятном, расслабленном режиме, принятом на Этой Стороне, до сих пор была в шоке от варварских представлений Стефана о продолжительности и интенсивности обычного рядового рабочего дня.

– Да нормально я всё представляю, – отмахнулся он. – Упахиваться до полусмерти полезно только в хорошие времена. А в тяжёлые основная задача – жить с удовольствием, искренне радуясь каждому новому дню. Хоть кто-нибудь в этом городе должен сейчас быть счастливым. Вот с нас и начнём.

– Звучит неплохо, – почти невольно улыбнулся Альгирдас. – А чисто технически – как?

– Предлагаю разбить личный состав на две группы; лучше бы три, но маловато нас. И дальше в таком режиме: трое суток – работа, но не без продыху, как обычно, а с нормальными перерывами на сон и еду; трое отдыхаем в своё удовольствие. Альгирдас подменяет меня, когда загуляю, Кара и Ари – старшие в группах, как самые опытные бойцы, но тоже, мои дорогие, без фанатизма, пожалуйста. Отдыхайте, как и все остальные. Вы мне живыми нужны. И кстати об отдыхе. Я обычно не лезу к вам с отеческими советами, как организовать свой досуг, но сейчас настоятельно рекомендую всем проводить часть свободного времени на Этой Стороне. Или, кстати, в кафе у Тони, кто туда наяву проходить умеет, тоже неплохой вариант.

– Это ты к тому, что от непомерно жизнерадостной обстановки в городе половина моей оперативной группы вышла из строя? – мрачно спросила Кара. – Более-менее в порядке только те, кто, как и я раньше хотя бы несколько лет безвылазно тут прожил.

– Вот именно. А ваши хвалёные контрабандисты, как мне рассказывали, всего полдня тут побегав по лавкам, дома в обмороке лежат. Элита, блин, криминального мира, зайчики нежные; ладно, сам понимаю, что зря насмехаюсь, прости. Мы тут, конечно, не такие чувствительные. Но если оказался устойчив к яду, это вовсе не означает, что надо его вёдрами жрать. Поэтому попроси Ханну-Лору организовать нам какой-нибудь санаторий. Несколько служебных квартир. И командировочный фонд на разграбление города. Регулярная детоксикация, я считаю, не повредит. Сейчас для нас самое главное дело – радость, чтобы натурально шлейфом волочилась за каждым. Кто-то должен, кроме нас почти некому; ну, я это уже говорил.

Стефан подошёл к Каре и крепко её обнял:

– Как же мне повезло, что ты с нами! Всегда был этому рад, но сейчас настал тот момент, когда я реально не понимаю, как бы справился без тебя. Ты теперь закончи всю эту канитель, пожалуйста – состав групп, организация, графики. Альгирдас тебе в помощь. А я сейчас для этого не гожусь.

– Хитрый какой! – невольно улыбнулась Кара. – Наговорил наивной девушке комплиментов, припахал, а сам в кусты!

– Да, я довольно хитрый, – легко согласился Стефан. – Но не прямо сейчас. Сейчас я просто опаздываю на свидание.

– На свидание?! Самое время, да.

– Именно что самое время. Хотя лучше бы было прямо с утра, а я, как последний дурак, в дела закопался; ерундовые, по большей части, дела. Город меня уже не просто зовёт, а требует, кулаками в сердце стучит. Трудно ему сейчас. Как ни крути, а жители города – его кровь. И эта кровь отравлена страхом. Невозможно жить как ни в чём не бывало, когда по твоим жилам течёт чистый яд. Духи-хранители развлекают наш город, наполняют чудесами и веселят; в хорошие времена этого было более чем достаточно, чтобы всегда оставаться счастливым, игнорируя настроение большинства горожан. Но сейчас, когда общие страхи слились в один непрерывный отравленный вой, город нуждается в утешении. А утешать его, к сожалению, пока лучше всех получается у меня. Поэтому дальше – сами. Всё равно организационные вопросы Кара лучше разрулит. Я завтра вернусь.

С этими словами Стефан стремительно развернулся и вышел прямо в стену, как в дверь.

– Нет, точно чокнулся, – сказал ему вслед Альгирдас. – Где это видано – ушёл, а пиво оставил. Даже не пригубил.

Четвёртое море
пыльного бирюзового цвета, цвета зелёного чая, цвета тенистой поляны, зелёного цвета бистро

Я

май 2020 года

Май приходит, согласно календарю, в ночь с четверга на пятницу и застаёт меня дома, на кухне, где я сижу, безуспешно пытаясь вспомнить, когда и зачем меня сюда принесло. Шансов у меня, будем честны, немного; дело даже не в том, что башка дырявая, хотя в моём положении это вполне неизбежно, поди запомни всё, что с тобой случилось, когда ты – то поземный туман, то чей-нибудь сон, то на землю падаешь тенью, то уносишься с ветром сухим прошлогодним листом. Но всё-таки дело не в этом, а в том, что вспоминать мне, скорей всего, особо и нечего: я сюда не пришёл. Просто старый дедовский дом считает своим долгом за мной присматривать и вечно скитается с места на место, чтобы заботливо окружить меня своим деревянным телом всякий раз, когда я усну в овраге или о чём-то задумаюсь на холме под кустом. Причём во что бы я перед этим ни превратился, чем бы намеренно или случайно ни стал, дома сразу же возвращаюсь к исходной человеческой форме – этот дом меня помнит и любит таким.

Это, с одной стороны, удобно, потому что приняв привычную с детства форму, можно сразу отправиться в душ, сварить себе кофе, собраться с тем, что у меня теперь вместо мыслей и перевести дух. Но с другой, это всё-таки стрёмный момент. Всякий раз, обнаружив себя дома в человеческом виде, я натурально за сердце хватаюсь: а вдруг я опять совсем, целиком, на всю голову человек?

У меня, как говорят в таких случаях, травматический опыт: слишком часто я здесь просыпался раздавленный тяжестью вещного мира, от которого вроде бы ловко сбежал, в полной уверенности, что моя распрекрасная волшебная жизнь мне просто приснилась, а вот теперь настоящая началась.

Потом проходило, конечно, а то кто бы сейчас это всё вспоминал. Вочеловеченность в моём случае – что-то вроде простуды, легко цепляется, зато и лечится тоже легко. Но поначалу это всё-таки очень мучительно. Тело ноет, мысли смешались, Нёхиси рядом нет, лежишь и поневоле гадаешь: а может быть, я всё выдумал? Я – не волшебное существо, а обычный мечтатель, псих, или просто пьяница? Мало ли что пригрезилось, не было ничего.

Поэтому, обнаружив себя дома в человеческом виде, я всегда сразу несусь в прихожую, где висит старинное дедово зеркало, очень большое, уж насколько я лось здоровенный, а помещаюсь в нём в полный рост. Стою и смотрю на своё отражение. Когда я в порядке, в зеркалах я – красавчик, сам бы за таким на край света пошёл. Как прозрачный сосуд условно человеческой формы, под завязку заполненный темнотой и озаряющими её огнями немыслимых каких-то цветов. Немного похоже выглядят по ночам города, если смотреть на них из иллюминатора самолёта, или просто с вершины холма.

По этому поводу грех не выпить, и я варю себе кофе; дому достаётся первый глоток, он это дело ужасно любит – варишь кофе, обязательно плесни на порог. Жертву дом всегда выпивает до капли, в смысле, тёмная лужица исчезает бесследно, пятен не остаётся, за что ему большое спасибо: для регулярного мытья полов я всё-таки чересчур мистическое существо.

После кофе мне не сидится дома, и я выхожу во двор. Небо на горизонте уже постепенно светлеет, что само по себе прекрасно, но лично для меня – не особо, поскольку значительно уменьшает мои шансы на Тонин пирог. К утру у него обычно даже крошек не остаётся; ладно, я сам балда, не перед зеркалом надо было вертеться и не кофе варить три раза, а сразу в кабак бежать. Но всё равно имеет смысл пойти туда и проверить, как у нас с пирогами, – думаю я. – С Тони никогда заранее не угадаешь, может он тоже полночи гулял, а сейчас вернулся и месит тесто – просто так, не ради клиентов, а от избытка сильных и сложных чувств.

Вход в кафе этим ранним майским утром, бывшей апрельской ночью выглядит, разнообразия ради, именно входом в кафе. Даже полустёртая надпись появилась на нашей белоснежной обычно вывеске: «чино». Видимо, уцелевшая часть «Капучино». Смешно.

Внутри сейчас тоже смешно – темно и безлюдно. А также бездемонично, безоборотненно, бесшаманно, безмиражёво, и что там у нас бывает ещё. Но ни в коем случае не безбожно, дух со страшной силой витает над условными водами: в помещении пахнет масляной краской и разбавителем (незабываемый номер четыре, пинен), на буфете спит рыжий кот, а на кухонном столе лежит ещё тёплый закутанный в полотенце пирог и записка: «Чудеса бывают, прикинь».

Будь здесь Тони, я бы сейчас повис у него на шее с восторженным воем, но он от такого счастья благоразумно куда-то сбежал. Зато кот, в смысле, Нёхиси открывает один изумрудно-зелёный глаз. Говорить ему сейчас явно лень, поэтому он просто очень громко и внятно думает: «Явился! Лучше поздно, чем никогда».

Всё это вместе – Нёхиси, который явно по мне соскучился, майский рассвет, полустёртое «чино» над входом в кафе, запах пинена и масляной краски, тёплый Тонин пирог – в сумме даёт счастье такой сокрушительной силы, что у меня сдают нервы. Хорошо, что я не умею рыдать, а то великий потоп устроил бы, причём во всём городе сразу. Но я – кремень, потопа не будет, можно выдыхать, пронесло.

Чтобы свести вероятность потопа к абсолютному ледяному нулю, я подхожу к буфету, где валяется рыжий кот и хранятся наши настойки на все случаи жизни, рюмка чего-нибудь успокоительного мне сейчас точно не повредит. Но вместо того, чтобы достать бутылку, налить и выпить, я глажу Нёхиси, как взаправдашнего кота, потому что иллюзия всё-таки полная, уж превратился, так превратился, лежит тут с видом «я котик, давай меня гладь».

– Ты присматривай за мной, пожалуйста, – говорю я ему. – Береги. Чтобы не проснулся человеком посреди всего этого. Хватит уже.

Я до сих пор ни разу не просил Нёхиси: «береги меня». И вообще никого, никогда. Невозможная постановка вопроса. Беречь меня, вот ещё. Не для того моя роза цвела. И вдруг само как-то вырвалось. Но может, оно и к лучшему. Может, давным-давно было пора.

Рыжий кот утешительно дёргает ухом – дескать, ладно, не боись, сберегу. Но решив, что этого недостаточно, говорит человеческим голосом:

– Кем-кем ты просыпаться собрался? В зеркало на себя посмотри.

* * *

– Вот это я понимаю, нормально народ гуляет, – говорю я, остановившись в начале улицы Савичяус, которая превратилась в один огромный кабак под открытым небом. Сейчас везде примерно такое творится, все городские бары и рестораны, получив разрешение на уличную торговлю, выставили наружу столы. Просто улица Савичяус узкая и короткая, поэтому выглядит очень эффектно: автомобильное движение перекрыто, мостовая заставлена стульями, но мест всё равно не хватает, люди с тарелками и стаканами даже на тротуарах сидят. Хотя время для разгула и кутежа, по идее, не самое подходящее – три часа пополудни буднего дня.

– Да, отлично сидят, заглядение, приятно смотреть, – подтверждает Нёхиси, по случаю обхода возродившихся кабаков принявший вполне традиционный человеческий облик и нацепивший нарядный растаманский берет. – Похоже, – говорит он с нарастающим энтузиазмом, – весь этот переполох пошёл горожанам на пользу. Что-то важное про жизнь они всё-таки поняли. И теперь пьют не просто какие попало напитки, а полезный для организма оранжевый цвет.

– Не хотелось бы разбивать тебе сердце, но боюсь, они пьют не сам цвет, а модный сезонный коктейль апероль-шприц.

– Это им только кажется, – смеётся Нёхиси. – И тебе заодно. Но на самом деле совершенно неважно, как вы это себе объясняете. Про оранжевый цвет бессмысленно думать, его надо пить.

От избытка чувств он взлетает над улицей Савичяус целой стаей павлинов, вопя ужасными голосами и сметая сверкающими хвостами пустые пластиковые стаканы со всех столов. Публика созерцает этот полёт валькирий скорее с лёгкой досадой, чем с удивлением, словно павлины всегда у нас жили и достали всех хуже галок и голубей. Оно, в общем, понятно: те, кто гулял всю весну по улицам, и не такого здесь навидались, а кто дома сидел, наверное просто забыли, что бывает, а чего не бывает, как вообще устроена жизнь.

Совершив круг почёта над улицей Савичяус, павлины возвращаются и после нескольких неудачных попыток всей стаей усесться мне на плечо снова превращаются в более-менее человека. Столько зрачков в глазах у людей не бывает, и пальцы у нашего брата обычно втрое короче, но с учётом возвышенного настроения Нёхиси, будем считать, нормально он выглядит. Чего зря придираться, когда всё и так хорошо.

– Нам тоже срочно надо оранжевый цвет, – заключает он, страшно довольный происходящим. – И стулья, и стол под тентом. Не для того я в этот мир явился, чтобы лишения здесь терпеть!

На всей улице Савичяус нет ни единого свободного места, даже на порогах и подоконниках всё забито, не втиснуться, разве только на крыше засесть. Но когда Нёхиси чего-нибудь надо, он это непременно получит. Вот и сейчас немедленно освобождается ближайший к нам стол, из бара «Бромас» выскакивает парень в наколках, ставит перед нами бокалы с оранжевым аперолем и льдом. И тогда я наконец осознаю, что такое настоящее всемогущество. Всё, что удавалось нам до сих пор, – пустяки.

* * *

В кафе у Тони нынче ночью аншлаг, я бы сказал, afterparty: после полуночи к нам ввалились подгулявшие сотрудники Граничной полиции, весь день патрулировавшие заведения общественного питания на предмет выявления лучшего апероль-шприца в городе. В ходе определения победителя члены жюри пришли в такое приподнятое настроение, что присудили первый приз сразу всем.

Мы с Нёхиси тоже ввалились в кафе сразу после полуночи, и день перед этим сходным образом провели. Тоже обошли столько баров, сколько успели, с целью отыскать самый безупречно, идеально, вопиюще оранжевый апероль-шприц. И естественно, тоже пришли в приподнятое настроение, не хуже Граничной полиции, потому что будь ты хоть трижды неведомо чем, а это не шутка – столько литров истошно-оранжевого вполне человеческим ртом проглотить.

То есть в итоге, на голову Тони, весь вечер кормившего условно нормальных гостей, среди ночи свалилась вдохновенная толпа алкашей, жаждущих съесть и выпить не только всё, что осталось, но и то, чего не осталось совсем. К счастью, один из нас – Нёхиси, а уж если он в кои-то веки всерьёз желает кутить, а не дрыхнуть котом, повар может расслабиться: пироги в духовке появятся совершенно самостоятельно, и полное отсутствие позавчерашнего супа отлично разделится на две с лишним дюжины алчных ртов.

– Вот это удачно сейчас получилось, – вздыхает Тони, выливая остатки супа себе. – Потому что я за вечер вконец упахался, даже бутылки больше нет сил открывать. А с другой стороны, не оставлять же вас всех голодными. Сложный этический выбор. Но предрешённый заранее, причём не в мою пользу. И тут вдруг оно само!

– Так в моём представлении выглядит справедливость, – говорит ему Нёхиси. – Всякий нуждающийся в спасении должен незамедлительно быть спасён.

– Надо было вербовать тебя не в городские духи-хранители, а в спасители мира, – ухмыляется Стефан. – Что-то я сплоховал.

– Спасибо, – вежливо отвечает Нёхиси. – Но я даже в состоянии полного всемогущества столько не выпью, чтобы на такую аферу пойти.

– Ох, да, – подтверждает Ари из Граничной полиции, – спасителям мира трудно живётся. Я был когда-то знаком с одним, так его почти в каждом спасаемом мире убивали, обычно довольно зверски. Буквально в трёх из сотни нормально пожил.

Ари вообще-то выдуманный. Среди нас он – единственный овеществившийся литературный персонаж. Не дух, не демон, даже не наваждение, а просто книжный сказочный принц. И знакомые у него, ясное дело, такие же выдуманные, и их истории тоже. А всё равно дело чувак говорит.

– Ну, значит, всё я правильно сделал, – кивает довольный Стефан. – Спасибо, что подтвердил. Люблю лишний раз убедиться, что я всегда прав.

– Есть у тебя такой недостаток, – соглашаюсь я, на миг оторвавшись от супа, который, ликуя, клокочет в тарелке, как взбесившийся первичный бульон. – Ужас, на самом деле. Невыносимо! Не понимаю, как ты жив до сих пор.

– Ну так из вредности же! – хохочет Стефан. – Чтобы все вокруг продолжали страдать от моей правоты.

Часа через два гости понемногу расходятся – кто-то обычным образом, через дверь, а кто-то, уснув за столом, сразу же просыпается дома; очень полезный навык, но под силу только самым опытным мастерам. Даже Стефан ушёл, потому что город его заждался и устроил скандал; всякий раз, когда город желает гулять со Стефаном, а тот не выходит, в наши окна летят речные камни, разноцветные стёклышки и засахаренные фиалки, они почему-то действуют убедительнее всего.

Мы остаёмся втроём, Нёхиси, я и Тони, как в старые времена, когда Тонина пиццерия с моей лёгкой руки только-только невесть во что превратилась, и мы ещё сами не понимали, как в этом быть и что делать – с помещением и с собой. Зато Нёхиси сразу отлично всё понял и стал Тониным первым клиентом. Сидел на туманном будущем стуле за одним из мерцающих бликов, из которых потом родились столы, и требовал ужин, а также немедленно выпить, музыки и цветов; впрочем, с цветами можно не заморачиваться, они сами вырастают везде, где появляется Нёхиси, особенно если он пьян. Когда Нёхиси всерьёз напивается, он, как и люди, перестаёт держать себя в руках, и иногда творит то, чего, согласно контракту, ему здесь творить не положено; короче, самый кайф начинается, или, как выражается в таких случаях Стефан, самая жесть.

Но это, к сожалению, крайне редко случается. Всё-таки Нёхиси – всемогущее существо, поэтому нипочём не напьётся, пока сам того как следует не захочет, а он вечно на что-нибудь отвлекается; в последнее время вообще завёл себе моду в разгар любого веселья становиться котом. Говорит, быть котом в сто раз интереснее пьянства. К тому же в коте снятся самые сладкие сны.

Однако сегодня Нёхиси с нами, в смысле, он совершенно не кот. И не дракон, и не птичья стая, даже не сбывшееся пророчество о пробуждении Ктулху, а вполне человекообразное существо; правда, от макушки до пяток оранжевое в честь апероля, но цвет не мешает ему быть пьяным, а мелким бледно-розовым маргариткам – стремительно прорастать прямо в щелях между половицами, так что мы сидим практически на лугу.

– Хорошо у нас май начинается! – говорит Тони и улыбается так, что будь я маем, больше никогда бы и не заканчивался, остался бы с нами здесь навсегда.

При слове «май» Нёхиси неудержимо хохочет, его почему-то страшно веселит, что у отдельных отрезков времени есть имена. Говорит, более абсурдной идеи в жизни не слышал, хотя побывал во многих нелепых мирах.

От смеха Нёхиси, как от сквозняка одновременно распахиваются все окна – то, которое выходит на улицу Арклю, где мы сегодня стоим, и два других, ведущие в неизвестность. Причём одно – примерно понятно, в какую именно, оттуда к нам порой приходят те клиенты, которым мы снимся, и просто одичавшие от долгого одиночества ни разу никем не увиденные сны. Зато дальнее окно выходит натурально хрен знает куда, даже Стефан в него лезть не решается, хотя ему, по идее, все моря по колено, и ладно бы только моря. Нёхиси тоже в это окно никогда не суётся; правда, не потому, что робеет. Говорит, что не хотел бы там всё поломать. Он и с меня взял слово не лазать в это окно ни при каких обстоятельствах. Нёхиси так редко меня о чём-то просит, что глупо бы было не пообещать; впрочем, в моём нынешнем положении это невеликая жертва – неизвестностью больше, неизвестностью меньше, кто их будет считать.

Что находится за этим окном, Нёхиси не рассказывает – мне и вроде бы вообще никому. Говорит, наша заоконная неизвестность пока очень юная, и как все подростки, хочет быть страшной тайной, грех дитя обижать. Причём реветь страшным басом, изображая другого младенца, чтобы его разжалобить – затея бессмысленная, я уже проверял.