Текст книги "Асимметричный ответ"

Гул действительно имел место, и сейчас он был слышен уже вполне отчетливо.

– Танки, герр оберст?! – гауптман, похоже, не верил собственным ушам. – Но как? Что делать танкам ночью внутри зараженной территории? Перед самым закатом еще раз прилетал воздушный разведчик. Никаких действий по дегазации русские не предпринимали…

– До них два-три километра, так? – резко перебил подчиненного Рихтенгден.

– Не дальше, – быстро кивнул Рутцен, – иначе бы мы их не слышали.

– Значит, они преодолели уже половину зоны химического заграждения.

– Ночью?!

– Это русские, гауптман. Ночь – их время.

Рутцен недоуменно посмотрел на командира батальона, но полковник не посчитал нужным пояснять свои слова и лишь еще внимательнее вслушался в гул на севере, пытаясь принять правильное решение.

– Боевая тревога! – отбросил последние сомнения Рихтенгден, – Открыть заградительный огонь из 80-миллиметровых минометов по квадратам D и F. Если русские готовятся к атаке, там самые удобные места для развертывания в боевой порядок. Вызывайте артиллерию, гауптман, мне нужна поддержка полковых гаубиц.

– Вы считаете, это…

– Выполнять! – прошипел Рихтенгден, и Рутцен, осекшись на полуслове, метнулся к штабному блиндажу.

Позиции батальона оживали на глазах. Из укрытий выбегали разбуженные тревогой солдаты и занимали свои места в окопах. Лязгали затворы винтовок и пулеметов, суетились артиллеристы на позициях противотанковых пушек, через минуту в тылу батальона захлопали минометные выстрелы, и в небо ушла порция осветительных мин.

– Герр оберст, минометчики уточняют тип боеприпасов. Люизит? – перед Рихтенгденом вытянулся связной унтер-офицер.

– Осколочные, – бросил в ответ полковник, подумав про себя, что было бы глупо бить химией по русским, сумевшим ночью пройти несколько километров по зараженной территории.

– Герр оберст, – на этот раз в поле зрения полковника появился уже сам начштаба батальона, – прошу вас пройти в блиндаж. Артиллеристы просят уточнить цели.

В воздух за спиной Рихтенгдена унеслась очередная серия мин. Пригибаясь, чтобы войти в низкую дверь штабного блиндажа, полковник услышал нарастающий вой и, уже нырнув под защиту многослойного наката из земли и бревен, почувствовал, как под ногами задрожала земля. С потолка потекли струйки песка, припорошив всех, кто находился в блиндаже.

– Русские отвечают! Значит, вы были правы, герр оберст, – мрачно произнес гауптман, стряхивая песок с фуражки.

– Газы! – донеслась снаружи отрывистая команда.

– Мы вызвали из ада уже почти забытых демонов, гауптман, – негромко произнес Рихтенгден, доставая противогаз из ребристого цилиндрического контейнера, – И теперь они пришли за нами.

* * *

Немцы зашевелились даже раньше, чем я ожидал. Видимо, командовал ими очень бдительный офицер, тщательно накрутивший хвосты подчиненным в том смысле, что химия – это, конечно, хорошо, но пристальное наблюдение за действиями противника еще никогда не шло во вред обороняющимся.

Так или иначе, наши действия были замечены, а скорее, услышаны, и противник начал лихорадочно готовиться к бою. Наибольшее беспокойство у меня вызвала активность немецких минометчиков. Не знаю, куда они собирались стрелять, но дальности 80-миллиметровых минометов вполне хватало на то, чтобы достать до моих танковых бригад, еще только разворачивавшихся в атакующий порядок.

Первым залпом немецкие минометчики подвесили над зараженной полосой шесть «люстр», ярко осветивших перепаханное воронками поле. Увидеть нас немцы не могли – между нами и зоной сплошного заражения лежала полоса избитого снарядами кустарника, да и расстояние все же было немалым. Тем не менее, немцы явно не собирались ограничиваться осветительными минами.

Вычислитель пока не видел в этой минометной батарее прямой угрозы. Первые взрывы осколочных мин прозвучали далеко справа, но после третьего залпа немецкие минометчики изменили прицел, и тревожный зуд под кожей известил меня о том, что следующие смертельные подарки лягут уже намного ближе.

Свой командный пункт я расположил на опушке небольшого леса почти сразу за выстроившимися в три ряда боевыми машинами танковых бригад. Грузовой автомобиль с размещенной в герметичном кузове мощной радиостанцией был штабной машиной одного из батальонов противохимической защиты, и я цинично прибрал его к рукам вместе с отделением связистов.

– Полк Цайтиуни на связь!

– Есть! – откликнулся командир радистов и почти сразу протянул мне трубку.

Я еще диктовал артиллеристам установки для стрельбы, когда вычислитель вновь подал тревожный сигнал, резко уменьшив масштаб виртуальной карты и выделив на ней готовящиеся к стрельбе батареи 105-миллиметровых гаубиц.

– Товарищ подполковник! Полковник Иванченко докладывает, что его бригада попала под минометный огонь! Есть потери среди танкового десанта.

– Начать выдвижение на рубеж атаки! – тянуть с переходом в наступление было нельзя. В Красной армии бронетранспортеры отсутствовали, как класс. Это создавало массу неудобств и вело к неоправданным потерям среди пехотинцев от заградительного огня противника. Одно дело, когда бойцы сидят за броней, пусть и тонкой, но защищающей их от пуль и осколков, и совсем другое, когда они находятся на броне танков, хоть как-то прикрывающей их только с фронта.

Ситуация пока не была критичной, но я чувствовал, что еще немного, и я перестану успевать вовремя реагировать на все цели, внезапно превращающиеся на виртуальной карте из приглушенных красных квадратиков в ярко алые отметки гаубиц и «небельверферов», готовых открыть огонь по моим войскам.

Из тыла пришел далекий рокот, и над нашими головами завыли 152-миллиметровые «чемоданы» гаубиц МЛ-20. Впереди, на немецких позициях замелькали вспышки, и в воздух поднялись фонтаны земли. Среди них густо вспухали белесые ипритные облака – химических снарядов полковник Цайтиуни не жалел.

Боевые машины с десантом на броне проломили жидкую полосу кустарника и выбрались на открытое место. На немецких позициях все еще продолжали рваться снаряды, но вскоре гаубицы переключились на контрбатарейную борьбу. Теперь противник увидел наши танки в свете «люстр» и немедленно открыл огонь. Гулко ударили противотанковые пушки, бронебойный снаряд с визгом ушел в рикошет от лобовой брони одного из КВ, шедших в первой линии.

Наши танки тоже начали отвечать из пушек и курсовых пулеметов. Я посмотрел на карту. Первые тяжелые машины уже вошли в зону сплошного химического заражения. Десант пока оставался на броне, прячась за башнями и пытаясь прижать немцев к земле огнем из стрелкового оружия.

Не знаю, как наши и немцы находили цели – видимость был откровенно паршивой, но передо мной вычислитель разворачивал картину боя, фильтруя дымы и дополняя недостаток освещенности данными из инфракрасной части спектра. Пока потери с нашей стороны были невелики, но до вражеских окопов оставалось еще не меньше пятисот метров, и немцы, несмотря на артподготовку и удар ипритом, оставлять свои позиции явно не собирались.

– Батальонам противохимической защиты начать дегазацию!

Танки ушли уже метров на четыреста вперед, и теперь вслед за ними через измочаленный гусеницами кустарник на поле выбралось два десятка химических бронемашин КС-18. Каждая из них имела бак емкостью в тысячу литров, наполненный дегазирующими растворами.

На некотором расстоянии за машинами двигались бойцы в костюмах химзащиты с приборами химической разведи, контролируя качество дегазации. Впереди все сильнее разгорался бой, и именно от химиков сейчас зависело, когда на помощь немногочисленному танковому десанту смогут прийти основные силы пехоты танковых бригад.

Глава 5

На севере, за нашими спинами, грохотало уже непрерывно – оба приданных мне артполка РГК включились в работу, подавляя немецкие гаубицы, пытавшиеся открыть заградительный огонь по наступающим танковым цепям. Артиллерии у немцев, к сожалению, было много, и не до всех вражеских батарей мы могли дотянуться. К примеру, позиций 210-миллиметровых гаубиц, имевшихся в распоряжении Клейста, пока находились вне зоны досягаемости нашего артогня. Дело другое, что сходу ввести их в дело противнику было непросто. Батареи нужно было подтянуть к месту намечающегося прорыва, иначе из-за высокого рассеивания снарядов при стрельбе на максимальную дальность немцы рисковали попасть по своим.

– Товарищ подполковник, комбриг-26 докладывает, что немцы выбиты из первой линии окопов. Противотанковые батареи подавлены. Потеряно четыре танка. Противник отходит на вторую полосу обороны.

– Продолжать преследование. Не давать закрепиться!

На самом деле, сейчас мне было совершенно не до раздачи приказов командирам танковых бригад. У них была своя четко поставленная задача, и ничего нового они от меня услышать не могли. Главной головной болью в данный момент являлись немецкие гаубицы и танковый полк, оставленный Клейстом в резерве как раз на подобный случай.

В отличие от Красной армии, немцы не испытывали никаких проблем с количеством боеприпасов для своей артиллерии, и если дать им возможность безнаказанно стрелять по идущим в атаку бригадам и работающим за их спинами химикам, наша попытка прорыва просто утонет в море огня и захлебнется ипритом и люизитом.

Ночь и внезапность нашего удара, конечно, сказывались на скорости реакции немцев на возникшую угрозу. Еще сильнее тормозила их ответные действия заблокированная радиосвязь, но за последние месяцы противник успел уже привыкнуть к проблемам в эфире и принять контрмеры. Теперь утрата возможности передавать приказы и доклады по радио не приводила к потере управления немецкими войсками, а лишь замедляла прохождение команд между штабами и боевыми частями, да и то не всегда.

Вид с орбиты однозначно показывал, что немцы приходят в себя заметно быстрее, чем я рассчитывал. Пехотный батальон, на который пришелся концентрированный удар двух моих танковых бригад, несомненно, понес значительные потери, но отступал он как-то уж слишком организованно, продолжая наносить нам потери и существенно замедляя продвижение танков и пехоты. Судя по его боевому пути, ничем особенным этот батальон от других подобных немецких пехотных частей не отличался, и проявлять повышенную стойкость ему, вроде бы, было не с чего. Однако данный факт имел место быть. Кроме того, попавшему под удар батальону немцы весьма оперативно и своевременно начали помогать резервами. Наши танки еще только подходили ко второй полосе обороны противника, а третья, последняя, линия окопов уже была занята немецкой пехотой, довольно плотно насыщенной противотанковыми средствами.

Пришлось снова переносить огонь полка Цайтиуни на немецкие позиции перед фронтом наступления танковых бригад, что тут же сказалось на качестве контрбатарейной борьбы. Немцы, правда, сориентировались в обстановке не сразу. Главным врагом для них сейчас являлись танки, утюжившие их окопы, но бить по ним из гаубиц в ситуации, когда непонятно, где свои, а где чужие, было невозможно.

Действия наших химиков поначалу не привлекли внимания противника. Тем не менее, немцам хватило буквально нескольких минут, чтобы понять, какую угрозу для них представляет эта почти бесшумная возня на зараженной территории, и в сторону батальонов химзащиты полетели первые осколочно-фугасные и химические снаряды.

Близким взрывом перевернуло химическую бронемашину. Осколки пробили тонкую броню и изрешетили цистерну с раствором хлорной извести, однако остальные дегазаторы продолжали двигаться вперед. До рассвета оставалось еще около четырех часов, и за это время нужно было закончить прокладку безопасного коридора для ввода в прорыв сначала оставшейся пехоты танковых бригад, а затем и остальных войск Калининского фронта, уже выходивших на исходные рубежи.

* * *

– Лаврентий, ты уверен, что больше никаких сведений о Нагулине собрать невозможно? Откуда он появился с этими своими способностями? Только не надо повторять мне те сказки, которыми он пичкал тебя и твоих людей на допросах, хотя скорее я назвал бы их дружескими беседами.

– У меня нет других ответов, товарищ Сталин, – покачал головой Берия, и неяркий свет ламп блеснул в линзах его пенсне, – Все, что было в архивах, мы уже подняли. Информация очень скудная, и толку с нее немного. Нужно искать в тайге, из которой он вышел, причем искать очень тщательно, а это огромная и совершенно дикая территория. Смущает даже не то, что это не СССР, а Тува. С местными властями никаких проблем не возникнет, но сейчас зима, и нормально поисковую операцию не организовать, а раньше… Раньше не было причин для того, чтобы устраивать столь масштабные поиски.

– И что ты планируешь там найти? Убогую заброшенную заимку? Я почти уверен, что она действительно существует. И люди эти, которых он называет своей семьей, скорее всего, там когда-то жили, только что это нам даст? Нагулин мог просто наткнуться на это место и присвоить себе имя одного из умерших от неизвестных причин старообрядцев. Проверить это невозможно. Не думаю, что он так глуп, что оставил на месте улики, позволяющие его изобличить.

– Есть еще вариант, что он говорит правду, – без особой убежденности в голосе произнес Берия.

– Часть правды, Лаврентий, – с нажимом ответил Сталин, – Всей правды он тебе не скажет никогда. Нагулин – новая фигура на мировой шахматной доске, причем фигура неизвестной силы. Пока не ферзь и даже, наверное, не ладья, но уже и не конь или слон. Он способен на ходы, которых не ждет ни один шахматист, и в этом его сила. На наше счастье, по какой-то одному ему известной причине в данный момент он играет на нашей стороне, но пока мы не поймем эту причину, всегда остается риск, что эта его лояльность в любой момент может закончиться, и тогда предсказать последствия не сможет никто.

– Петр Нагулин очень много сделал для нашей страны и, судя по всему, собирается сделать еще больше. Применять к нему жесткие меры дознания было бы непростительной глупостью – можно подтолкнуть его к принятию крайне нежелательных решений.

– Об этом речи нет, – раздраженно ответил Сталин, – И разговор этот я начал не для того, чтобы решить, как выбить из Нагулина правду об источниках его возможностей. Меня интересует совершенно другое. Лаврентий, ты понимаешь, какой козырь попал к нам в руки?

– Понимаю, товарищ Сталин. Я говорил с Жуковым и Шапошниковым. Жуков, конечно, как всегда резковат, но даже он согласился с тем, что если бы не действия Нагулина, остановить немцев под Москвой мы бы, может, и смогли, но на то, чтобы окружить группу армий «Центр» сил бы точно не хватило.

– Нет, товарищ Берия, все же вы не понимаете, что я имею в виду, – Вождь неожиданно перешел на более официальный тон, – Московский котел действительно стал выдающейся победой Красной армии. Даже если немцы смогут пробиться к окруженным, разгром армий Гитлера на подступах к столице СССР еще долго не даст немцам оправиться и перейти к активным действиям на Восточном фронте. Но я не думаю, что они пробьются. Конев докладывает, что танковые бригады Нагулина смогли преодолеть зону химического заражения и прорвать фронт. Это еще не полный успех, но уже очень серьезная заявка на него, однако я сейчас не об этом. Я стараюсь заглядывать дальше. Меня интересуют те перспективы, которые могут открыться перед нами, если он и дальше будет действовать в интересах Советского Союза. Что вы, товарищ Берия, думаете о возможностях этого человека и его слабостях?

– Его таланты слишком многогранны, – не задумываясь, ответил Берия, явно давно и неоднократно сам задававшийся этим вопросом, – феноменальный стрелок, диверсант с необычным зрением и слухом, человек, способный почти мгновенно совершать в уме математические расчеты, на которые у пары десятков математиков ушли бы часы или дни. Отличное знание немецкого языка, и не факт, что только немецкого, хотя точных данных нет. И, наконец, инженер-конструктор, способный заменить собой целые конструкторские бюро. В одном человеке такие способности уживаться не могут, это очевидно.

– Не будем сейчас ударяться в мистику, – усмехнулся в усы Сталин, – давайте лучше подумаем, как использовать сложившуюся ситуацию. Вы назвали только таланты Нагулина, но ведь он не лишен и слабостей.

– Естественно, – кивнул Берия, – Прежде всего, многие его суждения довольно наивны и идеалистичны. Взять хотя бы предложение не использовать химическое оружие, несмотря на применение его немцами. Красиво, но глупо. Были и еще интересные и столь же наивные высказывания, в том числе об отношении командиров Красной армии к жизням рядовых красноармейцев. Кроме того, он всегда держит слово, в том числе данное врагам. Если обещал сохранить жизнь пленному в обмен на информацию, старается выполнить обещание, даже если оставлять противника в живых откровенно опасно.

– Благородство и юношеский максимализм – это очень хорошо, – кивнул Сталин, – Это значит, мы сможем найти способ удержать Нагулина на нашей стороне достаточно долго, а, может быть, и привязать его к СССР навсегда.

– У него есть девушка. Сержант госбезопасности Елена Серова. Мои люди провели с ней соответствующую работу, еще когда у них только намечались романтические отношения. Нет, никакой прямой вербовки, но намеки звучали достаточно прозрачно, и она, судя по всему, все поняла правильно.

– И на что же ей столь прозрачно намекали?

– На то, что никто в Наркомате внутренних дел не будет препятствовать их отношениям, если они вдруг возникнут. Она, конечно, немного потрепыхалась, делая вид, что не понимает, о чем речь, но в итоге оказалась женщиной умной и вполне благосклонно отреагировала на аргумент о том, что Нагулин – личность, несомненно, героическая, но весьма неоднозначная с точки зрения идеологической подготовки, ибо вышел он из дремучей тайги, где о прогрессивных коммунистических учениях и марксистско-ленинской теории никто ничего не слышал. Ну и, понятно, руководству НКВД станет гораздо спокойнее, если рядом с Нагулиным будет человек, безгранично преданный делу Ленина-Сталина, готовый в любой момент поправить, подсказать и уберечь от досадных ошибок и заблуждений. Ну а если вдруг своими силами справиться будет сложно, за помощью в решении таких проблем всегда можно обратиться к более опытным старшим товарищам. Мало того, поступать так настоятельно рекомендуется.

– Ну-ну, – кивнул Сталин. – Разумно. Надеюсь, палку в этом вопросе не перегнули?

– У меня нет оснований сомневаться в квалификации сотрудников, работавших с Серовой.

– Хорошо. Оставим эту тему и вернемся к Нагулину, – Сталин положил трубку на стол и уселся в кресло за своим рабочим столом, продолжая внимательно смотреть на собеседника, – Сегодня у меня был нарком вооружения товарищ Устинов. Речь шла о термитных снарядах и боеприпасах объемного взрыва. По чертежам Нагулина на четвертом ремонтно-опытном заводе в Коломне были созданы образцы термитных головных частей для снарядов М-13. Результаты первых же полигонных испытаний показали, что после залпа дивизиона «Катюш» в районе цели образуется обширная зона с температурой, превышающей три тысячи градусов. Плавится танковая броня, выгорает все, что может гореть, и даже многое из того, что гореть не может, живая сила не имеет шансов выжить ни в окопах, ни в блиндажах, ни в большинстве ДОТов и ДЗОТов[6]6
  Реактивные снаряды в термитном снаряжении действительно применялись Красной армией, однако в реальной истории они были использованы только в 1942 году при обороне Сталинграда. Четвертый гвардейский минометный полк «Катюш», находившийся в прямом подчинении командарма шестьдесят второй армии Чуйкова, применял снаряды в модификации «КАТ» (термитные). Есть неподтвержденная гипотеза, что именно использование этих снарядов привело к появлению названия «Катюша», однако существуют и другие версии. Применение термитных боеприпасов было признано весьма эффективным и оказало сильное деморализующее действие на противника. Существует заслуживающая внимания информация о том, что руководство германии после Сталинградской битвы обратилось к Сталину через посольства третьих стран с ультиматумом, предупредив, что если Красная армия не прекратит использование термитных снарядов, вермахт начнет применение на Восточном фронте химического оружия. Стопроцентного подтверждения этой версии нет, но после Сталинграда Красная армия действительно больше не использовала термитные снаряды.


[Закрыть]. Это страшное оружие, Лаврентий, но, по словам генерала Устинова, даже оно блекнет по сравнению с боеприпасами объемного взрыва. Нарком предлагает немедленно приступить к массовому выпуску бомб и снарядов обоих этих типов, и есть мнение, что нам стоит прислушаться к этому предложению.

– Я не сомневался в результатах испытаний, товарищ Сталин, – кивнул Берия. – После истории с гранатометами мой наркомат всячески содействует подполковнику Нагулину в реализации его военно-технических идей.

– Лаврентий, отвлекись, наконец, от этой войны. После битвы за Москву я уже не сомневаюсь в том, что победа будет за нами. Перед нами в полный рост встает следующий вопрос: «А что дальше?». Ты осознаешь, какие возможности дает нам в руки Нагулин? Надеюсь, тебе очевидно, что гранатометы, термитные снаряды и боеприпасы объемного взрыва – только начало. Я уверен, что он способен очень на многое, и не только в сфере вооружений. Мы можем получить силу способную придать новый импульс идеям, от которых нам пришлось отказаться в двадцатых годах под давлением непреодолимых обстоятельств, – Сталин вновь поднялся и принялся расхаживать по кабинету.

– Мировая Революция? – осторожно спросил Берия. – Но ведь это…

– Да, Лаврентий, это троцкизм в чистом виде. Не нужно напоминать мне об этом. Мы искоренили эту заразу, вырвали ее с корнем, и я до сих пор считаю, что тогда мы были правы. В тех условиях, которые сложились после Гражданской, ни на что другое, кроме построения социализма в отдельно взятой стране, мы рассчитывать не могли. Идеи Троцкого о разжигании мирового пожара путем распространения революции на капиталистические страны погубило бы СССР. Тогда у нас не было ни ресурсов, ни возможностей для осуществления этой мечты, но теперь…

– Сначала нужно победить фашистов, – задумчиво ответил Берия.

– Это дело времени, Лаврентий. Времени и сотен тысяч, а, возможно, и миллионов жизней наших людей. Победа над Германией неотвратима, но какова будет ее цена и что произойдет дальше – вот главные вопросы! Ты думаешь, капиталистический мир смирится с многократным усилением СССР? Никогда этого не будет, и как только англичане и американцы поймут, что Гитлеру конец, а вся Европа вот-вот окажется в зоне нашего влияния, их отношение к Советскому Союзу резко изменится. Это сейчас им не до нас – они отбиваются от японцев на Тихом океане и крошат итальянцев и немцев в Северной Африке. Но это пока… В общем так, товарищ нарком внутренних дел, Нагулин должен стать нашим – целиком и полностью, и займетесь этим вопросом вы. Привяжите его к нашей стране так, чтобы никакими силами его отсюда было не выдернуть. Как вы это сделаете – думайте сами. Семья, дети, любовницы, должности, власть, ордена – я поддержу любые разумные меры, но этот человек должен быть с нами и под нашим полным контролем, пусть и неявным.

* * *

Полковник Рихтенгден с отвращением стянул с лица резиновую маску противогаза. Находиться без защиты за пределами блиндажа было нельзя, но дежурившие в штабе связисты быстро затянули вход противоипритной накидкой и заделали щели уплотнителем. Укрытие для штаба батальона строилось с расчетом на химическую атаку, и процедура герметизации была неплохо отработана.

– Это иприт, герр оберст, – доложил унтер офицер. – Сюда газ не мог успеть просочиться.

На таком морозе ядовитый туман после взрыва химического снаряда почти сразу оседал на землю кристаллами или мелкими каплями, так что концентрация отравляющего вещества в воздухе оказывалась относительно небольшой. Тем не менее, Рихтенгден прекрасно понимал, что оборонять залитую ипритом позицию солдаты долго не смогут. Противоипритные накидки могли уберечь их от попадания на кожу капель ипритной смеси, но вести бой на земле, до которой ни в коем случае нельзя дотрагиваться ни кожей, ни обычной одеждой, практически невозможно.

Зуммер полевого телефона заставил полковника отвлечься от этих размышлений и вернуться к управлению боем. В трубке Рихтенгден услышал срывающийся на крик голос командира второй роты.

– Герр оберст, позиции батальона атакует около ста танков противника с десантом на броне. Впереди идут КВ и Т-34. До них сейчас метров пятьсот. Артиллеристы смогли остановить два средних танка, но остальные подавили батарею огнем. Минометчики после русского артналета тоже молчат. У меня потери до четверти личного состава. Если задержимся здесь, от поражений химией недосчитаемся еще половины.

– Продержитесь пять минут, обер-лейтенант. Потом отходите на вторую линию обороны. Ваши соседи получат такой же приказ. Выполняйте!

– Установите связь со штабом полка, – приказал Рихтенгден и про себя облегченно вздохнул, когда связист протянул ему трубку. Линия связи оказалась в порядке, на что полковник особо не надеялся.

– Герр оберст, русские пошли на прорыв! – доложил Рихтенгден, услышав в трубке голос командира пехотного полка, в который входил его батальон.

– Какими силами вас атакуют, полковник?

– До ста танков, включая тяжелые. Батальон подвергся комбинированному артиллерийскому удару. Иприт и фугасные снаряды. Минометная батарея и противотанковые орудия уничтожены. Я отдал приказ отходить на вторую линию обороны. Наша гаубичная артиллерия молчит, хотя мою заявку они приняли…

– Там все сложно, полковник, – в голосе командира полка Рихтенгден услышал досаду. По позициям гаубиц русские тоже нанесли удар, причем еще до того, как те открыли огонь. Я не понимаю, как противник их обнаружил.

– Герр оберст, нужно немедленно доложить генерал-полковнику Клейсту. Это не локальный контрудар! Русские никогда не стали бы применять свой главный козырь на второстепенном направлении.

– О чем вы, полковник?

– О корректировщике, который под Киевом наводил бомбардировщики на наши штабы, а потом под Москвой управлял огнем русских тяжелых гаубиц! Это снова он, и он здесь! Значит, за этой сотней танков в затылок стоят несколько армий и только и ждут, когда химики проделают брешь в ипритном заграждении.

– Ваше утверждение основано на сплошных догадках…

– Батареи, герр оберст! Русские не могли знать, где находятся позиции гаубиц. И огневые средства моего батальона они выбили практически мгновенно, хотя никакой разведки противником не проводилось!

– Этого недостаточно, – возразил командир полка, но Рихтенгден чувствовал, что уверенности в его словах поубавилось.

– Потом будет поздно! Герр оберст, вы же знаете, я работал в Абвере, и оказался в вашем полку именно потому, что не справился с задачей и упустил этого русского, но я очень хорошо его знаю. Не сомневайтесь, это он! – Рихтенгден инстинктивно пригнулся, когда рядом с блиндажом взорвался осколочно-фугасный снаряд, и пол под ногами полковника ощутимо подпрыгнул, – Прошу меня простить, мне нужно руководить боем.

* * *

Танковый взвод обер-лейтенанта Ганса Бёльтера двигался по заснеженному полю. Впереди, примерно в километре, земля вставала дыбом от сотен взрывов – артиллеристы снарядов не жалели. Над наступающими танками несколькими группами прошли два десятка штурмовиков «хеншель» Hs 123. Очередной наскоро возведенный рубеж обороны русских держался на удивление крепко. На поле перед позициями красных уже чадно дымили больше десяти «троек» и «четверок». На тридцатиградусном морозе черный дым бодро поднимался вверх, где его сносил в сторону недавно поднявшийся довольно сильный ветер.

Погода портилась. Небо постепенно затягивало облаками, грозившими добавить к уже и так глубокому снежному покрову новую порцию мелкого колючего снега, однако самолеты пока летали, и это Ганса радовало – без поддержки авиации справиться с нарастающим сопротивлением русских было бы непросто.

Несмотря на приоритетное снабжение, наступающая танковая группа фон Клейста, недавно переименованная в первую танковую армию, испытывала огромные трудности буквально во всем. Оружейная смазка намертво замерзала, и пулеметы отказывались стрелять. Приходилось протирать все металлические части насухо. Это на некоторое время решало проблему, но без смазки оружие изнашивалось буквально на глазах.

С более сложной техникой дела обстояли еще хуже. Из-за ужасных морозов двигатели танков и автомашин отказывались заводиться. Их приходилось постоянно прогревать, расходуя и так уже прилично выработанный моторесурс и горючее. Среди пехотинцев потери от обморожений и болезней были сопоставимы с боевыми. Ганс боялся даже представить, что же сейчас происходит внутри Московского котла, где окруженные армии испытывают недостаток буквально во всем.

Тем не менее, командир танкового взвода старался задвинуть эти мысли куда подальше, постоянно повторяя себе, что для того он здесь и находится, чтобы оказать камрадам помощь и вырвать их из рук красных.

Канонада впереди начала стихать. Штурмовики тоже улетели, отработав по русским позициям. Один из них тянул за собой дымный след, и это означало, что, несмотря на эффектный удар по окопам противника, кто-то там все же еще остался и продолжал вести огонь по самолетам.

– Не торопись, Дитрих, – остудил Бёльтер пыл слишком разогнавшегося механика-водителя. – Не нужно догонять пехоту, а то подставимся под огонь гранатометчиков.

Новое противотанковое оружие русской пехоты стало настоящей головной болью для панцерваффе. Солдаты красных появлялись неожиданно, приподнимаясь из окопов и воронок в совершенно непредсказуемых местах, и дальше оставалось только молиться, чтобы противник промахнулся или попавшая в танк граната не привела к критичным повреждениям и не зацепила экипаж. Конечно, шедшая в паре сотен метров перед танками пехота вычищала часть этих стрелков, но при этом несла потери, в разы превышающие те, которые имели бы место при обычном порядке наступления.

Вот и сейчас, стоило улететь штурмовикам и замолчать немецкой артиллерии, ожили русские пулеметы и среди перебегающих солдат в фельдграу замелькали вспышки разрывов – минометчики противника времени зря не теряли.

И все же Бёльтер понимал, что русские рубеж не удержат. Весь его боевой опыт подсказывал, что держатся они из последних сил. Стоит еще немного нажать, и оборона противника посыплется, как это уже не раз бывало раньше. Он видел это в Польше и во Франции, видел и здесь. Ганс давно сбился со счета тех атак, в которых успел принять участие, и теперь он отлично знал, что будет дальше.

– Пулемет на одиннадцать часов! Короткая! – резко бросил Бёльтер.

Танк качнулся и замер, гулко ударила пушка. На месте пулеметного гнезда поднялся куст выброшенной взрывом земли, перемешанной со снегом и какими-то обломками. Справа мелькнул дымный росчерк, но танк Ганса уже успел тронуться с места, и граната лишь неприятно чиркнула по башне, не причинив машине никакого вреда.

Поредевшая пехота, наконец, добралась до русских окопов. Противник упорствовал, и не покидал обреченную позицию. Бёльтер досадливо поморщился. В этой мешанине стрелять из пушки было нельзя. Уже не раз бывало, что после такой свалки русские вызывали огонь артиллерии прямо на свои позиции, и почти захваченные окопы подвергались удару снарядами с тротилом и люизитом.

Химическая война оказалась палкой о двух концах. Русские, конечно, страдали от химии сильнее, но совершенно неожиданно выяснилось, что в условиях применения стойких отравляющих веществ резко снижается подвижность механизированных соединений. Необходимость постоянно таскать за собой дегазаторы с сотнями тонн реагентов требовала от снабженцев титанических усилий. Кроме того, защитное снаряжение и технику тоже все время требовалось обеззараживать. Даже полный защитный костюм не позволял находиться в зараженной ипритом зоне больше часа. Дальше яд начинал проникать даже через специальные прорезиненные ткани и поражать кожу солдат. Все эти действия отнимали ресурсы и время, а именно его подвижным соединениям всегда и не хватало.