Текст книги "Где болит? Что интерн делал дальше"

Глава 2

– Знаете, как молодежь ее называет? – спросила меня пациентка Молли, усмехаясь.

Я покачал головой.

– Клюка, хотя в лицо ей этого никто сказать не осмелится. Ну если только не хочет до конца жизни питаться через соломинку.

Я и сам уже понял за сегодняшнее утро, что с сестрой Штейн (это ее настоящее имя) ссориться не стоит.

– Она сюда приехала еще подростком, бежала от нацистов. Хотя тут угроза была скорее для них, не для нее, – продолжала Молли. – Знаете, она основала это место 40 лет назад. Давным-давно должна была выйти на пенсию, но ходят слухи, если она уйдет, здание сразу обвалится.

Молли облизала зубы и поудобней устроилась в кресле, словно ярмарочная прорицательница.

– Надо отдать ей должное, характер у нее тяжелый, но в целом – дамочка годная.

Я уже прикидывал, что если и дальше так пойдет, то к концу своего контракта я сам буду годным – к отправке в психбольницу.

Сегодня с утра я приступил к работе в клинике по борьбе с наркотической зависимостью и познакомился с пресловутой сестрой «Клюкой» Штейн. Технически клиника находилась в том же здании, что и «Проект Феникс», но вход располагался за углом. Перед ним красовались тяжелые кованые ворота. Они громко заскрипели, когда я их распахнул, и показалось, что навстречу сейчас выйдет кто-нибудь из семейки Адамс. Однако за воротами оказались лишь невысокая лестница и железная дверь наверху.

Я нажал на кнопку звонка, и на пороге появилась крошечная женщина с решительным выражением лица.

– Вы опоздали! – заявила она, после чего развернулась ко мне спиной, поковыляла к следующей двери и дальше по коридору, волоча за собой по полу костыль, словно упирающегося ребенка.

Я посмотрел на часы: подумаешь, каких-то 5 минут.

– Я сестра Штейн, – говорила она, пока я торопливо шагал за ней следом, – заведующая отделением лечения зависимостей.

Легкий немецкий акцент, непроницаемое лицо и крошечный рост придавали ей сходство с Далеком.

– Я вам тут все покажу, но сейчас вас ждет пациентка.

Относительно сестры Штейн мне в глаза сразу бросились две вещи. Во-первых, она была старая, далеко за семьдесят. Во-вторых, – и, похоже, не без связи с первым пунктом, – она сама себя называла сестрой Штейн, и все обращались к ней так же. При нынешней моде на «близость к пациенту» в медицине и не только, когда все превращаются в «приятелей» и «дорогуш», а к врачам обращаются по имени, это стало для меня некоторым шоком. Никогда еще я не встречался с медсестрой, которая требовала называть ее по фамилии, да еще и с профессиональной приставкой «сестра». Складывалось ощущение, что я попал в одну из серий «Дневника доктора Финли», в старые добрые времена, когда врачи носили белые халаты и выясняли отношения с медсестрами в бельевых (и бельевые, и халаты ныне запрещены в целях борьбы с инфекциями). Должность старшей сестры, то есть официальный пост сестры Штейн, теперь переименована в «матрону», что придает ей больше официальности.

Когда я только начал работать врачом, над Мартином, «матроной» отделения скорой помощи, постоянно смеялись. Завидев его, все воздевали кверху одну бровь, касались мизинцем уголка рта, подергивали ноздрями и громко восклицали «мааааатрона!» Самые язвительные запевали какой-нибудь куплет из песенки, сопровождавшей титры в «Матроне Милли», заменив имя на Мартин. Последнее, что я о нем слышал – он переехал в Ньюпорт и торгует подержанными машинами.

Сестра Штейн карабкалась вверх по ступенькам, при каждом шаге громко стуча костылем.

– Здесь, – сказала она, указав на маленький кабинет, – стоит компьютер, распечатывающий рецепты. Они попадают вот в этот ящик, и по утрам вам надо их подписывать.

Из ее уст даже обыденные вещи звучали угрожающе. Я заглянул внутрь и увидел кучу бумаг с полметра высотой. Никак не может быть, чтобы в клинике лечилось столько наркоманов. Через окно, выходившее на площадку, был виден офис «Проекта Феникс». Джой сидела у себя за столом и подпиливала ногти. Я помахал ей рукой, но она не заметила. Надо же, до чего дошло: Джой уже кажется мне старым другом.

Мы поднялись еще на один пролет и оказались в большом помещении с перегородками.

– Это Эми, а это Тони, – сказала сестра Штейн, – медсестра и медбрат, одновременно социальные работники.

Когда мы вошли, Тони жевал жвачку, но при виде сестры Штейн челюсти его замерли. Она подошла поближе. Даже сидя, он все равно был выше ее, так что она смотрела на него снизу вверх.

– Ты же ничего не жуешь, правда? – спросила она.

Тони зажмурился и судорожно сглотнул.

– Нет, – ответил он.

Она продолжала на него смотреть, словно собиралась, как провинившегося школьника, поставить в угол. Потом, не отрывая от него глаз, подняла свой костыль и его кончиком столкнула распечатанную пачку жвачки с края стола в мусорную корзину.

– Вот и хорошо, – сказала она, выходя на лестницу.

Эми закатила глаза. Я пожал плечами, улыбнувшись, и последовал за сестрой Штейн, а Тони бросился копаться в мусоре.

Мы спустились обратно на первый этаж и через еще одну железную дверь попали в приемную. Там сидели секретарь и офис-менеджер; от посетителей их отделяла стойка с закаленным стеклом. На стекле красовалось предупреждение: «Оскорбления, угрозы и применение силы влекут уголовное наказание». Я тут же подумал, распространяется ли это на саму сестру Штейн.

– Это Мередит, – сказала она, указывая на секретаршу, – а это Брюс, офис-менеджер.

– Привет! Я Макс, новый доктор, – представился я.

Брюс поднял на меня глаза, но не произнес ни слова. Я уже собирался повторить, решив, что парень туговат на ухо, но он внезапно сделал глубокий вдох, приложил руку к груди и прочитал нараспев:

– Врачам не верьте: их лекарства – яд; на их счету смертей гораздо больше, чем краж на вашем.

Я недоуменно моргнул. Что следовало на это ответить?

– «Тимон Афинский», акт четвертый, сцена третья, – объявил Брюс.

– Простите?

Он потряс головой.

– Не извиняйтесь, когда слышите великого Барда! Впитывайте его мудрость как драгоценный нектар, дорогуша.

– Да не обращайте на него внимания, – бросила Мередит с другого конца кабинета, – актер погорелого театра.

– Погорелого?! – возмутился Брюс.

– Хочу напомнить, что у меня специальное образование, – загремел он хорошо поставленным голосом, который проникал даже сквозь закаленное стекло.

Пациент c физиономией, покрытой коростой, сидевший в зале ожидания, вздрогнул и завертел головой.

– Я участвую во многих местных постановках, причем на безвозмездной основе.

– То есть играете в любительских спектаклях? – спросил я.

Он выпятил губы.

– В наших спектаклях нет ничего любительского. Как-то раз вместе со мной на сцену выходил сам Винси Уиллис.

Он сел обратно и принялся что-то печатать.

Сестра Штейн уже вышла за дверь; я последовал за ней в зал ожидания. Она остановилась и обратилась к мужчине, сидевшему там.

– Вы зачем сюда явились, после стольких-то прогулов?

При этих словах она постучала по ножке его стула костылем. Определенно, она сейчас нарушила какое-нибудь уложение из закона о Здравоохранении. Нельзя же вот так пугать людей!

Он вскочил со стула и опустил глаза на свои ботинки.

– Эх, вы уж простите, сестра. Я в последнее время никак не мог вовремя проснуться. Надеялся, что сегодня вы мне дадите рецепт на метадон.

Она снова постучала костылем по стулу.

– Вы всегда так, мистер Пэпворт, и это очень плохо. Мы здесь не для того, чтобы к нам захаживать от случая к случаю. Недельного рецепта вы не получите, я вас возвращаю на ежедневные дозы, пока не докажете, что можете соблюдать режим. Вам понятно?

Мистер Пэпворт кивнул с глуповатым видом:

– Да, сестра, – и снова сел на место. – Я думал, вы будете рады меня видеть, – обиженно добавил он.

Она подошла к нему ближе.

– Вы не блудный сын, и упитанного тельца вам тут не обещали, – жестко отрезала она.

– Я вегетарианец, – заметил мужчина.

Сестра Штейн проигнорировала его слова.

– Ждите здесь, сейчас я покажу новому доктору клинику и потом вас приму.

Он, похоже, разозлился, но заставил себя кивнуть и что-то пробормотал сквозь зубы.

– И нечего возмущаться! Вы сами виноваты, что оказались в таком положении, – добавила она, выходя за дверь.

В кабинетах, где принимали пациентов, сестра Штейн показала мне тревожные кнопки.

– Если на вас нападают с опасным оружием, жмите не колеблясь, – объяснила она.

Интересно, а используют ли для нападения неопасное оружие, например резиновую курицу или метелку для пыли?

– А что будет с этим мистером Пэпвортом? – поинтересовался я, гадая про себя, считается ли опасным оружием ее костыль.

– Ну, раньше он приходил раз в неделю, чтобы получить рецепт на метадон, который ему выдают в аптеке. Для экономии времени, чтобы не являться каждый день. Но потом три дня пропустил. Наверняка снова колол героин, так что придется вернуть его на ежедневные дозы, пока не докажет, что ему можно доверять.

Боже, да тут как в школе; разве что проблемы с наркотиками посерьезней.

Мы вернулись в зал ожидания; теперь там сидела пожилая дама, читавшая журнал. Как мило, подумал я. Бабушка пришла вместе с внуком и дожидается в приемной.

– Это Молли, ваша первая пациентка, – сообщила сестра Штейн, указывая мне на даму.

– Она? – изумился я немного громковато.

– Все в порядке, док, – сказала Молли, подмигивая мне, – вы как, готовы?

Она поднялась со стула, взяла меня под руку, и мы с ней вместе проследовали в кабинет.

Он был довольно уютным, но решетки на окнах и тревожная кнопка придавали ему слегка угрожающий вид.

– Вы собираетесь начать лечение от героиновой зависимости? – спросил я, когда мы уселись. – И вам… дайте посмотрю… 80 лет, – прочитал я в ее карте. – Значит, вы на пенсии. А раньше чем занимались?

– Вообще, работала проституткой, но… – она закашлялась, – в последнее время, как вы понимаете, отошла от дел.

Изумленный, я вытаращился на нее.

– Теперь я, черт побери, почти монашка, – продолжила она. – А так мне нравилась моя работа, не буду врать. Нравились парни, которые ко мне ходили: наверное, потому они и возвращались обратно. Я даже штопала им носки, если оставалось оплаченное время.

«Ишь ты, какое щедрое сердце, – подумал я, – теперь, правда, с искусственным клапаном».

– Ну, не буду вас больше отвлекать своей болтовней, док. Вас же там дожидаются еще наркоши, так ведь?

Она выжидающе воззрилась на меня.

– Хм… наверное, да, – пробормотал я и тут же поправился, – но мы никого не называем «наркошами». Для нас – это пациенты, злоупотребляющие запрещенными веществами.

Она фыркнула.

– Ох, избавьте меня от этого дерьма! Мы все наркоши. Называйте как угодно, суть от этого не меняется. Всем плевать, как вы нас зовете. Мы знаем, кто мы такие, и если бы нам это не нравилось, мы бы не стали колоть себе всякую дрянь, уж поверьте.

– Ну ладно. Итак, вы моя первая пациентка, так что придется вам меня потерпеть, – сказал я, пролистывая пачку бланков, которые следовало заполнять на каждого нового больного.

– Не заморачивайтесь, – ответила она, – просто задайте вопросы, которые должны задать, я вам скажу, что хочу бросить, потом поставьте, где нужно, галочки, выпишите мне метадон, а когда он мне надоест, я снова начну колоться.

Она откинулась на спинку стула и широко улыбнулась, демонстрируя зубной протез с ярко-розовой искусственной десной.

В непредсказуемости Молли было что-то пугающее: она выражалась с такой прямотой, что немного выходила за рамки.

– Ладно, – начал я, листая пустые страницы, – когда вы впервые попробовали героин?

Она испустила вздох.

– Задолго до того, как ваш папаша задумал зачать вас, сынок. Вы видели мое дело?

Я признался, что не видел, хотя припомнил кучу каких-то бумаг, появившихся на моем рабочем столе сегодня утром.

– В последнее время я потребляла по два пакетика героина в день, – сообщила она.

Я записал это в соответствующей графе.

– Пакетика? – переспросил я ее, не совсем представляя, что это значит (о каком пакетике речь, чайном или мусорном?).

– Его продают дозами, обернув в пленку. Размер примерно с пятидесятицентовую монету. Это и есть пакетик.

Мне показалось странным, что такая малость может вести к столь тяжким последствиям.

– Еще что-нибудь? – спросил я.

– Ну, и крэк тоже, иногда, если удастся достать, – ответила Молли, как будто крэк, или кокаин, был каким-то лакомством, вроде мраморного стейка.

– Еще?

– А что, этого мало? Делайте скидку на возраст. Скольких старушек на наркоте вы лично знаете, док, а?

Пришлось признать, что ни одной. Моя собственная бабушка совершила самое тяжелое в своей жизни злоупотребление, когда приняла за один вечер две порции «Лемсипа».

– Алкоголь? – поинтересовался я, уже занеся руку над соответствующей графой.

– О нет, это страшная штука. Очень плохо влияет на печень. Да вы и сами должны это знать, раз вы доктор!

Ну конечно. Дурацкий вопрос.

Я двинулся дальше:

– Откуда вы берете деньги на покупку наркотиков?

Она молча поглядела на меня, видимо, считая, что ответ и так ясен.

– Да уж наверное не из этой убогой пенсии. Ее едва хватает платить за жилье, – недовольно заявила она. – Зато сраное правительство предоставляет мне телевидение бесплатно. Да я скорей позволю, чтобы мне по роже давали каждый день, чем стану смотреть эту чушь!

Подозревая, что значительная часть населения страны ее бы в этом поддержала, я с трудом подавил улыбку.

Она объяснила, что обеспечивает себе прибавку к пенсии, подрабатывая наркокурьером. Местные дилеры платят ей героином за то, что она распространяет их товар. Она развозит его по всему городу в своей сумке на колесиках.

– А вы не боитесь, что вас арестуют? – поинтересовался я.

Она воздела глаза к потолку.

– Побойтесь бога, какой полицейский станет обыскивать пожилую даму? Правда, после того, как я сломала шейку бедра, таскаться по городу стало тяжеловато. Доставкой заниматься все-таки непросто. Вот я и подумала, надо еще разок попытать счастья здесь. Тысячу лет сюда не заходила, и хотя все вы – кучка ублюдков, у вас все-таки получше, чем в реабилитационном центре, где главное событие дня – игра в бинго.

Интересно, что ж это за бинго такое, что наркоманская клиника выигрывает по сравнению с ним?

Формуляр был длинный, с кучей вопросов: детство, школа, образование, место жительства, семья, хронические заболевания, психические отклонения, предыдущие попытки лечения, прием лекарств и так далее. Его требовалось заполнять на каждого нового пациента или того, кто решил возобновить лечение после пропуска в 3 месяца и больше. Я еще раз пролистал страницы и тяжело вздохнул.

– О, не беспокойтесь, – утешила меня Молли. – Я это все рассказывала тысячу раз. Можете просто списать предыдущие ответы. Ничего не изменилось; разве что я теперь член общественного совета. Ну и внуки, конечно, подросли.

– Они принимают наркотики? – полюбопытствовал я.

– Да вы что! Если поймаю на чем-нибудь в этом роде, ноги переломаю, я им сразу сказала. Да им никто и не продаст: все в округе знают, что тогда придется иметь дело со мной, – заявила она, набычившись и глядя мне прямо в глаза.

Хотя Молли и казалась хрупкой, я не сомневался, что она способна внушить страх даже наркобарону. Этакая Супербабушка, правда, на героине. И хотя для нее употреблять наркотики было нормой, своим внукам она такой жизни не желала. Конечно, она могла бросить, но сама признавала, что, когда захочет, вернется к героину и откажется от лечения. Она допускала поражение с самого его начала.

– Значит, вы говорите, что хотите просто облегчить свое состояние, а не отказаться от наркотиков полностью?

Ответ имел большое значение: он определял, какое лечение для нее следовало выбрать. Тут я чувствовал себя вполне уверенно, так как этот вопрос мы подробно разбирали на медицинском факультете.

Собственно, для людей с героиновой зависимостью существует два лекарства. Первое – метадон: ярко-зеленая или голубая жидкость, относящаяся к тому же классу веществ, что сам героин или морфин, к опиатам. Его принимают ежедневно, как замену героина, и он предотвращает ломку. Доза корректируется с учетом потребностей пациента и со временем постепенно снижается, если тот хочет полностью отказаться от наркотиков, но без неприятных симптомов отмены. Неудобство здесь в том, что за ним надо ежедневно приходить в клинику; получить рецепт на 3 дня или на неделю можно только после того, как пациент сдаст анализы мочи, которые покажут, что он не употреблял дополнительно героин. Метадон, в отличие от героина, не дает эйфории: он просто устраняет симптомы отмены. С учетом того, что именно ради эйфории люди и принимают наркотики, это портит все веселье.

Второй вариант – бупренорфин, или «Субутекс». Это маленькие таблетки, которые кладут под язык, где они медленно растворяются. В них также содержатся опиаты, заменяющие героин, но дозу можно уменьшать через несколько недель, а не месяцев, как на метадоне, так что детоксикация проходит быстрее. Это очень удобно, когда пациент хочет полностью бросить наркотики, и неудобно, когда не хочет. Лекарство блокирует клеточные рецепторы, на которые воздействует героин, обеспечивая тем самым дополнительное преимущество: при его приеме героин на пациента больше не действует. Однако если за день до начала приема «Субутекса» принять больше одного пакетика героина, лекарство работать не будет. К тому же, оно страшно дорогое, и его обычно приберегают для тех, кто твердо намерен соскочить.

Я-то считал, что все, кто обращается в наркотическую клинику, хотят соскочить, но это определенно было не так.

– Большинство никогда не слезет с наркотиков, – объясняла сестра Штейн, проводя меня по кабинетам. – Количество излечений не превышает 5 % в год.

Я пришел в ужас.

– Как же так?

– И то если повезет, – добавила она.

Я оглядел приемную – стулья, плакаты на стенах, администраторов, медсестер, – столько усилий ради каких-то 5 %?

– Вы, наверное, думали про борьбу с ломками? Про то, что будете помогать людям бросить? – продолжала сестра Штейн. – Нет. Поддержка. Вот на что надо нацеливаться с большинством наших пациентов. Снять их с героина и приучить вместо него принимать метадон. Так у них не случится передозировки, и они не кончат где-нибудь в канаве. На метадоне они могут работать, платить за квартиру, ну и таким образом возвращать свой долг обществу. Вот ради чего все это.

Она постучала костылем по полу, подчеркивая свои слова.

– Вы скоро поймете, какой большой успех – перевести пациента с героина на метадон, я вас уверяю, – закончила она, фыркнув и покивав головой.

Похоже, Молли, которую физически сдвинуть с места было очень легко (хотя я бы, конечно, никогда не стал этого делать), вряд ли удалось бы заставить сойти с ее позиций относительно наркотиков.

– Слушай, сынок, я в этом деле уже много лет. Мне слишком поздно меняться, – сказала она. – Если меня спросить, хотела бы я прожить свою жизнь по-другому, то конечно, я отвечу «да». Лучше было не становиться наркоманкой, но сейчас, в моем возрасте, у меня нет сил бросить. Ну и что, что наркотики могут меня убить, велика потеря! То же самое может сделать и стенокардия. С героином, по крайней мере, веселей.

Тем не менее она меня не убедила. Лучше было не становиться наркоманкой, да, но она-то стала. Я начал выписывать ей рецепт на метадон.

– Стартовая доза 30 миллиграмм, в течение недели, если начнется ломка, мы увеличим дозу, хорошо? – объяснил я, ставя свою подпись.

– Вы тут поосторожнее, док, – заметила она. – В округе все знают, что сегодня новый врач приступил к работе. Они будут вас испытывать, так что держитесь потверже, знаете ли.

Молли была просто кладезем мудрых советов; очевидно, аромат моей наивности достиг ее ноздрей, стоило ей вступить в кабинет.

– У вас будут выпрашивать голубенький, вы же тут человек новый.

– Голубенький? – переспросил я, гадая, что это может быть: хоть я и работал первый день, я сомневался, что людям понадобится мой галстук с распродажи.

– Ну, голубенький! «Валиум».

Ну да. «Валиум», или диазепам, – так называется дженерик. Некогда вездесущая панацея для отчаянных домохозяек. Маленькие голубые таблетки и их аналоги из семьи бензодиазепинов, «маминых помощников», которые вызывают сильную зависимость и теперь используются редко. Они провоцируют легкое ощущение эйфории и снижают тревожность, так что, по словам Молли, имеют широкое хождение у наркоманов на тяжелых наркотиках, которые их принимают в перерывах между дозами.

– Помогают продержаться, пока не заполучишь коричневый.

Я уставился на нее непонимающим взглядом. Тут у них что, все обозначается по цвету? Я почувствовал себя, словно в детском саду: «а в голубом шкафчике у нас диазепам…»

– Героин, – терпеливо перевела она. – На улицах его называют smack, или коричневый. Вообще, героинщики – люди приличные. О них плохо говорят, но, пока им удается раздобыть пакетик – другой, они сюда не приходят.

– А сколько стоит пакетик на сегодняшний момент? – поинтересовался я, как будто собирался сравнить цены с теми, что были пару лет назад, вроде как на хлеб или на молоко.

– Ну, в среднем десятку, правда, там куча всего намешана, и он не особо чистый.

– А белый – это что?

– Крэк. С ним надо поаккуратней. Достать его нетрудно, по сравнению с героином, но черт, какой от него приход. Ты вроде можешь с него слезть, но не хочешь.

Я кивнул.

– Сейчас его можно купить где угодно, но я помню времена, когда его днем с огнем было не сыскать. Ни за деньги, ни за секс.

Молли мечтательно уставилась в пространство, и мне пришлось напомнить себе, что она говорит о крэке, а не о бананах в тяжелые времена Второй мировой.

– А он сколько стоит? – спросил я.

– Тоже около десятки за дозу, но в день можно употребить штук до десяти – зависит, как чувствуешь себя. Отвал башки: пока не закончится, не оторваться.

Ну да, прямо как Pringles. Она пробыла у меня в кабинете каких-то полчаса, но за это время я узнал о наркозависимости больше, чем за 6 лет на медфаке.

Остаток утра я провел, сидя у себя в уголке и подписывая рецепты на метадон. Это было до ужаса скучно. Определенно, принимать наркотики куда увлекательней, чем выписывать их. В моем списке имелись еще пациенты, но ни один не явился на прием. Я отправил sms Флоре, которая работала анестезиологом в родильном отделении больницы по соседству: «Хочешь сходить перекусить?»

Она не ответила.

Когда я уже готов был смириться с унижением поедать в одиночестве сэндвич, сидя в парке на скамье в окружении орд моих пациентов на разных стадиях наркотического опьянения, Флора откликнулась: «Ребенок родился! Зайди за мной через 5 минут».

Я собрал рецепты в стопку, положил в лоток с подписью «Готово» и спустился на первый этаж. В приемной Тони беседовал с Брюсом.

– Пойду на обед, – сообщил я.

– Я тоже иду. Прогуляюсь с тобой до магазина, – обрадовался Тони.

– Слово «здравствуй» улыбчиво, а тихое «прощай» – уныло, «Троил и Крессида», акт третий, сцена третья, – провозгласил Брюс.

Тони раздраженно взглянул на него.

– Бога ради, я просто собрался купить сэндвич.

– О, а мне захвати латте на обезжиренном молоке, хорошо? – встрепенулся Брюс.

Мы с Тони вышли на улицу и двинулись рядом по тротуару.

– Почему ты согласился на эту работу? – спросил он.

Я помолчал.

– Сам не знаю. Наверное, из любопытства.

Он рассмеялся.

– Знаешь как говорят: «любопытство погубило интерна».

– Что, правда, так говорят?

– Ну, ты же не кошка. Так поговорка не имела бы смысла.

Мне подумалось, что все, что я выслушал и повидал за эти 2 дня, не имело смысла.

– Будут проблемы, обращайся. И не волнуйся насчет сестры Штейн. Она лает, но не кусает. Правда, она не собака, так что это не имеет смысла тоже.

Я свернул за угол, распрощавшись с Тони и удивляясь про себя такому причудливому антропоморфизму.

Флора едва не прыгала от радости.

– Ой, у меня было такое чудесное утро! Поступила женщина, я ей сделала эпидуральную анестезию, а потом помогала при кесаревом, а она не выбрала заранее имя ребенку, и когда девочка родилась, сказала, что назовет ее в мою честь! Потрясающе, правда?

– О да, полный восторг.

Тут мне с ней было не тягаться: если пациент назовет моим именем дозу героина, предварительно растопив его в ложке и вколов себе в вену, это будет совсем не то.

– А ты чем занимался? – спросила она, вгрызаясь в свой сэндвич.

На мгновение я призадумался.

– Ну, у меня была на приеме восьмидесятилетняя наркокурьерша по имени Молли… – начал я.

– Ей восемьдесят? – перебила меня Флора. – И она на героине? Как-то это неправильно. Обычно в этом возрасте если на чем и сидят, так это на мятных пастилках.

– И я подписал целую кучу рецептов на метадон.

– Ты уже снял кого-нибудь с наркотиков?

Я усмехнулся.

– Совершенно точно нет.

– Но ты просто обязан! – воскликнула Флора. – У нас в отделении для новорожденных лежат несколько малышей, родившихся с героиновой зависимостью – это просто ужасно. Их матери были героиновыми наркоманками, и теперь они наркоманы тоже. Они все такие вялые, безжизненные, им по капле дают морфин в бутылочках с молоком, чтобы снимать ломки. Ты не передашь мне сахар?

Я протянул ей пару пакетиков.

– В этом году мне работается в тысячу раз легче, чем в прошлом, – продолжала Флора в своем бурлящем потоке сознания. – Единственное, что в тот год было хорошо – я похудела на 10 килограммов. Правда, я могла это сделать, просто записавшись к «Весонаблюдателям».

По возвращении в клинику я получил от Брюса карту следующей пациентки.

– А кто она? – спросил я, просмотрев сопроводительное письмо от ее терапевта.

– Была девица не дерзкая и тихая, краснела от всякого порыва, – начал он.

Я поглядел на Брюса, потом на пациентку, сидевшую за перегородкой в приемной.

– Ты вот про эту, что меня ждет?

– «Отелло», акт первый, сцена третья, – ответил Брюс.

Я закатил глаза и отвернулся.

– Вы Тамми? – спросил я, подходя к девушке.

Она улыбнулась.

– Да, это я.

– А я Макс, доктор.

Я проводил ее в кабинет.

– Какой-то вы слишком молодой для врача, – хихикнула она.

Я не стал говорить, что и она слишком молода для героиновой наркоманки.

– На самом деле мне 56. Просто пользуюсь увлажняющим кремом, – пошутил я в ответ.

Девушке было 19; очень хорошенькая, с тонкой талией и рубенсовскими бедрами.

Мы уселись за стол, и я начал заполнять формуляр. Она колола в день по два пакетика героина и выкуривала по две дозы крэка. Эта привычка ей обходилась ежедневно в 40 фунтов, что составляло – я подсчитал – 280 фунтов в неделю.

– И откуда вы берете деньги на наркотики? – спросил я.

– Я проститутка, – ответила она, опустив глаза в пол.

– С какой целью обратились в клинику?

– Хочу перестать заниматься проституцией. Я на панели с 14 лет и ненавижу это занятие. Хочу поступить в колледж, чего-то добиться в жизни. Но не могу, пока сижу на наркоте.

Она тяжело вздохнула.

– Вот поэтому и обратилась. Мне надо слезть.

Я подумал, что ей просто хочется быть нормальной. Ее сверстники поступали в колледж и строили планы на будущее, а не кололись в темных закоулках.

– Что насчет родителей? – спросил я.

– У меня их нет. Я росла в приюте.

Девушка пожала плечами. Она выглядела на редкость зрелой и самостоятельной, испытав на себе всю жестокость и недружелюбие уличного мира, но в действительности была ранимой, напуганной и одинокой. Она отчаянно нуждалась в том, чтобы ее вытащили из западни, в которую она попала. Я проводил ее в раздаточную за первой дозой метадона, от души надеясь, что она окажется в моих счастливых 5 %.

Вечером я сидел за кухонным столом, читал газету и дожидался, пока вернутся Флора и Руби, одновременно разговаривая с мамой по телефону. Она пребывала в полной уверенности, что моя новая работа – начало спуска по наклонной, который приведет меня самого к наркозависимости.

– Тебе никто ничего не предлагал? Совершенно точно? – несколько раз переспросила она.

Если честно, если бы я не решил для себя этот вопрос уже давно, то в процессе разговора с ней вполне мог поддаться соблазну закинуться чем-нибудь для бодрости духа. Мы перешли к неизбежной медицинской части: сегодня на повестке дня были косточки на ногах. Как по-моему, они у нее есть? А если есть, то что с ними делать?

Я сказал, что не знаю: паранормальная способность видеть ее ноги на расстоянии 20 миль отмерла у меня из-за ее бесконечной болтовни.

– Прекрати язвить и научись воспринимать проблемы твоей матери серьезно, – отрезала она. И перешла к подробному описанию того, как расположен у нее большой палец. Я издавал ободряющее похмыкивание, продолжая читать газету.

Наконец, в замке повернулся ключ, и появились Руби с Флорой. Флора держала в руках бутылку вина.

– Смотри, что один папаша мне подарил в благодарность, – воскликнула она, поднимая бутылку повыше. Другой рукой она уже лезла в ящик за штопором.

– А у тебя как дела? – спросил я Руби, рухнувшую напротив меня на стул.

– Вымоталась до ужаса. Большая авария, двоих водителей вырезали из машин автогеном. У одного остановилось сердце, пришлось делать срочную операцию на селезенке – она лопнула от удара.

Несмотря на бледность и усталость, Руби выглядела довольной собой.

– Я ассистировала на операции. Мы 3 часа бились, чтобы остановить кровотечение. Сердце останавливалось дважды, но мы справились. Это потрясающе, когда спасаешь человеку жизнь. Чувствуешь себя настоящим врачом. Честно, мы мучились не зря.

На мгновение в кухне воцарилась тишина.

– А как прошел твой день? Кого-нибудь спас? – поинтересовалась Руби.

Я подумал про Тамми.

– Очень надеюсь, – ответил я ей.