Текст книги "Женщины Гоголя и его искушения"
![](/books_files/covers/thumbs_150/zhenschiny-gogolya-i-ego-iskusheniya-184958.jpg)
Автор книги: Максим Акимов
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава четвёртая. Гоголь и Маша Балабина
Возвращаясь к разговору о любовных переживаниях Гоголя, нужно заметить, что наряду с теми эпизодами его биографии, которые подчас выглядят таинственными и укрытыми пеленой, будто похожей на вуаль таинственной незнакомки, чей образ совершил бурю в сознании Гоголя, и наряду с теми соблазнами, которых, возможно, не избежал Гоголь в закоулках юных дней, была в жизни нашего классика одна бесконечно нежная и чистая привязанность к девушке, ответившей ему обожанием и доверием. Долгие годы продлились эти отношения, не омрачившись ничем и увенчавшись благородным поступком Гоголя по отношению к этой особе.
Речь я веду о Марии Петровне Балабиной – прекрасной Машеньке, с которой Гоголь познакомился, когда та была ещё подростком, да так и прикипел к ней.
Дело в том, что в самом начале 1831 г. Гоголь был представлен (по рекомендации всё того же Плетнёва) семье генерал-лейтенанта Петра Ивановича Балабина – видного петербургского вельможи. Чиновник являлся важным и богатым, однако ни он, ни его семья не были заражены барственностью, а, напротив, держали себя довольно скромно и достойно. Плетнёв не раз отзывался о них как о людях образованных и симпатичных. «Единственной в мире по доброте» – такой представлялась и Гоголю семья Балабиных [98].
Здесь-то Гоголь и повстречал ту юную, чистую, восторженную и тонкую особу. Кроме самой Марьи Петровны молодой писатель был дружен с её старшей сестрой Елизаветой Петровной Репниной-Волконской, а также с матерью – Варварой Осиповной, о которой академик Я.К. Грот сообщает, что она, будучи француженкой по происхождению, являлась женщиной чрезвычайно образованной, начитанной, с тонким вкусом в оценке произведений литературы и искусств [99].
Часто бывая в доме на Английской набережной, Николай Васильевич очень привязался к балабинскому семейству, испытывая искренние, тёплые чувства. Гоголю в первую очередь нужны были высокоинтеллектуальные беседы и широта мысли, а этого, судя по всему, здесь было вдоволь. К тому же, Гоголь желал блеснуть своими знаниями и талантами, и такая возможность ему отличным образом представилась. Гоголь стал домашним учителем Машеньки.
![](i_011.jpg)
П.И. Балабин. Художник Дж. Доу
Нежный подросток, наивная девочка, внимающая каждому слову молодого учителя, она была бесконечно открыта перед Гоголем, доверяя ему, как никому другому.
О, каким франтом в этот период своей жизни был Гоголь, как он любил щеголять, как тщательно он следил за собой, какими учтивыми манерами он всё более и более обзаводился!
Вот что пишет Кулиш, рассказывая о данном периоде гоголевской биографии: «Это была самая цветущая пора в характере поэта. Он писал все сцены из воспоминаний родины, трудился над «Историею Малороссии» и любил проводить время в кругу земляков. Тут-то чаще всего видели его таким оживлённым, как рассказывает г. Гаевский в своих «Заметках для биографии Гоголя». Прокопович вспоминает с восхищением об этой поре жизни своего друга» [100].
Далее Кулиш замечает: «Гоголь отличался тогда щеголеватостью своего костюма, которым впоследствии начал пренебрегать, но боялся холоду и носил зимою шинель, плотно запахнув её и подняв воротник обеими руками выше ушей. В то время переменчивость в настроении его души обнаруживалась в скором созидании и разрушении планов» [101].
И вправду – всё самое весёлое, жизнерадостное, блещущее характерным гоголевским юмором было задумано и написано именно в этот период. Едва ли не самый мощный всплеск творческих замыслов можно отметить в данное время.
В последующие периоды Гоголю писалось не так легко, он долго, а порой и мучительно работал над своими произведениями, но пока всё иначе! Вот Гоголь подготовил несколько новых повестей и снова обратился за советом к Плетнёву, а тот придумал для сборника заглавие, которое сумело вызвать в публике любопытство. Так появились в свет «Повести, изданные пасичником Рудым Паньком», который будто бы жил возле Диканьки, принадлежавшей князю Кочубею. Книга была принята огромным большинством любителей литературы с восторгом [102].
Общение Гоголя с Марией Балабиной будет происходить в Петербурге, а потом и за границей – в Европе, куда сначала отправится семейство Балабиных, а потом поспешит и Гоголь. Ну а в те периоды, когда молодой Николай Васильевич и Машенька находились далеко друг от друга, они, конечно же, писали письма.
Об особенностях переписки Гоголя с Балабиной прекрасно написано в сборнике, составленном А.А. Карповым и М.Н. Виролайненом. В частности, они замечают: «Переписка с М.П. Балабиной относится к наиболее интересным разделам эпистолярного наследия писателя. Она открывает новые грани личности Гоголя, отличается высокими литературными достоинствами. В письмах к Балабиной ярко проявляет себя замечательная способность Гоголя выявлять скрытый комизм повседневных житейских ситуаций. Пример тому – письмо от 30 сентября (12 октября) 1836 года, пародирующее детальную описательность, свойственную многим произведениям, созданным в жанре популярного тогда «литературного путешествия». Здесь же содержится блестящий комический диалог, заставляющий вспомнить сочинения Гоголя-драматурга. Вполне законченные художественные создания представляют собой и письма более поздней поры, заключающие колоритные зарисовки итальянского быта и нравов. Наряду с высокими эстетическими достоинствами, переписка Гоголя с Балабиной замечательна своей удивительной искренностью, естественностью, теплотой. Это в значительной степени объясняется свойствами личности гоголевской корреспондентки, глубоко индивидуальный и в то же время исторически характерный образ которой встает со страниц её писем» [103].
Гоголевские письма, адресованные Маше Балабиной, я не раз процитирую в этой книге, пока же замечу, что остепенившийся немного Гоголь, наученный опытом первой влюблённости, доведшей его до горячки и совершения глупостей, чувствам своим теперь старался давать рамки рассудка.
Ну а Мария Петровна подрастала и всё более и более становилась женственной, привлекательной, а главное – вдумчивой и осмысленной, то есть приобретала те черты и свойства, которые так ценил Гоголь. Его тянуло к этой девушке, он дышал в унисон её искренности.
Среди авторитетных биографов, однако, сложилось почти однозначное мнение о характере привязанности Гоголя к Балабиной, и чаще всего утверждается, что между Николаем Васильевичем и Марией Петровной могла быть лишь взаимная симпатия или дружеская любовь, вполне уместная в рамках отношений учителя с ученицей и вряд ли переходящая грань чего-то большего.
Впрочем, в ХIХ веке существовали биографические публикации, где выдвигались более смелые гипотезы, обосновывающие версию о серьёзности отношений Гоголя и Балабиной, то есть о настоящей любви, которая, к сожалению, имела важные препятствия, ведь поначалу Машенька была слишком юна и потому не могло быть речи о каком бы то ни было сближении богатой девицы и бедного репетитора, затем же, когда она повзрослела, препятствие их неравенства в свете не перестало быть досадным фактом, и потому они оставались порознь.
В нынешние времена можно найти и опыты современных гоголеведов-любителей, которые, публикуя свои тексты в Интернете, пытаются развивать версию о серьёзности отношений двух вышеназванных исторических персон.
Надо сказать, однако, что когда возникают рассуждения подобного рода (делающие намёк, или открыто говорящие о том, что Гоголь мог рассматривать для себя возможность сватовства к Балабиной), то авторы, скорее всего, держат в голове контекст других, более поздних и куда более драматических отношений Гоголя, в то время как отношение Николая Васильевича к Марии Петровне было чем-то вроде «светлой версии» его отношения к прежней таинственной незнакомке, чем-то, таившим чувство, но имевшим другой знак. Машенька была светлой противоположностью той сумрачной фигуры и, возбуждая в Гоголе симпатию, влекла к чему-то мечтательному, завораживающему и в то же время весёлому, лёгкому. Гоголю всегда было хорошо рядом с Балабиной – и в Петербурге, и за границей, где продолжатся их отношения. И любовь-то между ними безусловно была, хотя и трудно сказать, какою именно была эта любовь – скорее дружеской или всё-таки подразумевала иные оттенки? На данный вопрос могли бы ответить только двое, только они сами – Машенька и Николай могли бы прояснить эту загадку истории. Но они никогда и ни за что не приоткрыли бы завесу над этой тайной.
Несомненно лишь то, что история отношений Николая Васильевича с Марией Петровной оставила след в русской литературе. Невозможно с определённостью сказать, что же творилось в сердце Гоголя, что происходило в нём, но гоголевская литература цвела буйным цветом, она поражала красками.
В августе 1831 г. Пушкин писал А.Ф. Воейкову: «Сейчас прочёл «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда издатель вошел в типографию, где печатались «Вечера», то наборщики начали прыскать и фыркать. Фактор объяснил их весёлость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно-весёлою книгою» [104].
* * *
С самого начала благополучного и, пожалуй, счастливого для Гоголя лета 1831 г., с Николаем Васильевичем происходили, как никогда, странные вещи: он был то рассеян, то взволнован, то впадал в меланхолически-романтические настроения, то вновь становился серьёзным и собранным. На каникулярный период он на первых порах хотел остаться в Петербурге, сняв дачу близ города (точнее – часть небольшой дачи), но потом вдруг сорвался и рванул домой в Васильевку, чем немало обрадовал мать и сестрёнок. Дома он принялся вдруг, ко всеобщему удивлению, расписывать потолки и стены яркими букетами цветов. Что-то затаённое, не высказанное никому, странно-романтическое прорвалось таким вот образом.
В отношениях с родными, то есть с матерью и сестрёнками, наблюдался самый тёплый период. Молоденький Гоголь окружил их своими заботами, собираясь всерьёз взяться за образование подрастающих проказниц, с тем чтоб устроить их судьбу и будущность наилучшим образом.
Когда вернулся обратно в Петербург, Гоголь не оставлял этих планов. Известно его письмо, которое он отправил матери, надумав забрать сестёр в столицу: «Если бы вы знали, моя бесценная маменька, какие здесь превосходные заведения для девиц, то вы бы, верно, радовались, что ваши дочери родились в нынешнее время. Я не могу налюбоваться здешним порядком. Здесь воспитанницы получают сведения обо всём, что нужно для них, начиная от домашнего хозяйства до знания языков и опытного обращения в свете, и вовсе не выходят теми ветреными, легкомысленными девчонками, какими дарят институты…» [105].
Однако сестрёнки гоголевские, как нетрудно догадаться, были разного возраста, и если младшие пока оставались ещё совсем детьми, то старшая – Мария – уже заглядывалась на кавалеров, и вышло так, что в институты поступать ей уже не было никакой охоты. В жизни гоголевской семьи появился красавчик Трушковский.
Здесь нужно отметить, что в нынешней гоголеведческой литературе отчего-то укоренился стереотип, который упрямо настаивает, будто Гоголь с самого начала недолюбливал избранника своей повзрослевшей сестры и относился к нему едва не враждебно. Странно читать такие вещи, ведь наиболее авторитетные и ранние источники свидетельствуют скорее об обратном, а те, кто нынче принимается судить об отношениях Гоголя с Трушковским, путают обстоятельства завязки этих отношений с эпизодами, когда Гоголь получил тяжкую «головную боль», возникшую по причине авантюризма и расточительства своего молодого родственника.
Так вот когда обаятельный Павел Трушковский появился в Васильевке и когда в него без ума влюбилась Мария-младшая, старшая Мария, то есть почтенная гоголевская маман, была не в восторге от его, так сказать, имущественного и социального положения. Бедноват оказался красавчик-то наш.
Однако Гоголь, узнавший, что сестра влюблена и до смерти хочет замуж за этого юношу, стал на сторону сестры, решил помочь устроить её свадьбу и убедил мать обойтись без предрассудков.
Владимир Шенрок так описывает данный момент: «Для Марьи Ивановны ещё с января 1832 г. наступило надолго суетливое и тревожное время, с тех пор как один её знакомый, красивый краковский поляк, заезжий землемер Трушковский, сделал предложение её старшей дочери. Очень естественно, что с тех пор до самой свадьбы все обычные занятия и интересы были отложены или отошли на второй план, а главное внимание было устремлено на осведомления о женихе, на разные необходимые приготовления и проч. Как бывает, между родственниками нашлись люди, не желавшие этого брака и старавшиеся разбить свадьбу. Сама Марья Ивановна Гоголь желала бы видеть дочь замужем за человеком богатым и обеспеченным, тогда как у жениха состояния не было; дядя невесты, А.А. Трощинский, был со своей стороны также недоволен и ясно показывал своё неодобрение, что, в свою очередь, не могло не действовать на Марью Ивановну [106].
Гоголь, – продолжает далее Шенрок, – старался убедить домашних не останавливаться разными не стоящими ни малейшего внимания мнимыми препятствиями. Он сочувственно отнесся к намерению матери устроить свадьбу без шума и объявлял себя врагом всяких свадебных обрядов и церемоний; советовал не смотреть на пересуды соседей и на мнения дяди-генерала, но действовать решительно ввиду взаимной привязанности жениха и невесты. О богатстве он судил так: жених «всегда может нажить его; нужны только труды. Но доброй души и прекрасных качеств человек никогда не наживет, если их не имеет» [107].
Гоголь любил своих сестёр и по-настоящему хотел счастья для каждой из них. Однако, как у любого живого человека, у Гоголя были свои пристрастия, и одну из сестрёнок, а именно – Лизоньку, он выделял особо и уж для неё хотел самого лучшего, мечтая, что Елизавета найдёт себя, свою семью и свою судьбу в Петербурге или в Москве. Но Николай Васильевич всячески старался скрывать тот факт, что любил Лизу больше других (хотя все догадывались об этом).
Так или иначе, но, когда Гоголь следующим летом прибыл в очередной каникулярный вояж в родную Васильевку, он стал готовить младших сестрёнок к поступлению в Патриотический институт, чтобы уже осенью устроить их в это учебное заведение.
![](i_012.jpg)
Родительский дом Гоголя
Хлопоча об этом, Гоголь, надо сказать, хотел создать сестрёнкам максимум удобств, доставив минимум волнений, чтобы простившись с родным домом, они тем не менее не чувствовали себя обделёнными заботой. Мария Ивановна тоже переживала на сей счёт. Неплохо было бы, чтобы в дороге и в Петербурге, пока не окажутся в институтском пансионе, за девочками присматривала бы горничная – так рассуждала Мария Ивановна. Однако Матрёна, то есть та самая горничная, была девицей на выданье и отправлять её в Петербург одну было нехорошо, ведь малютки-барышни в конце концов поселятся в пансионе, а ей придётся либо возвращаться в Васильевку самой, в одиночку, либо оставаться жить в обществе Гоголя и его слуги Якима, имея весьма неопределённый статус.
И вот Мария Ивановна и Николай Васильевич позвали Якима, который всегда следовал за Гоголем, как верный оруженосец, и принялись сватать ему эту горничную. Гоголь больше помалкивал, а Мария Ивановна повторяла: «Яким, против воли я тебя женить не буду, только если ты сам захочешь. Хочу услышать твоё мнение». Яким, надо заметить, дал своё согласие без раздумий. И вот, в Васильевке сыграли ещё одну свадьбу, на сей раз не посвящая ей долгих приготовлений. С момента сватовства до момента венчания прошло три дня. Хотя тут как посмотреть – всего лишь три дня или целых три дня!
С тех пор Яким и Матрёна всегда были вместе, сначала в Петербурге, потом снова вернувшись на Полтавщину. Гоголевский «оруженосец», в отличие от своего господина, дожил до преклонных лет, произведя на свет потомство. В старости за ним присматривал заботливый сын.
Гоголевские биографы, однако, разбирая впоследствии данный эпизод, подтрунивали над якимовской женитьбой, точнее сказать – над процессом сватовства. Но из песни слов не выкинешь. Такое вот стремительное получилось устройство личной жизни двух одиноких сердец. В ту приснопамятную пору подобные случаи были не редкость, когда дело касалось крепостных.
Мария Ивановна и сам Гоголь радовались тому, что быт любимых девочек должен устроиться неплохо, «по-семейному», однако трудностей в процессе отправки их на учёбу оказалось гораздо больше, чем ожидалось. Во-первых, на Полтавщину напала эпидемия кори, и хотя сам Гоголь не заболел, но его сёстры подхватили эту заразу, из-за чего почти готовый уже отъезд пришлось отложить. Заминка, как потом оказалось, дорого стоила. Гоголь не имел возможности известить начальство Патриотического института, что к положенному сроку явиться не сможет, к тому же опоздание лишь увеличивалось, ведь, двинувшись наконец в путешествие, Гоголь и его подопечные с горечью досадовали на заминки в пути – беспрестанно ломался экипаж, который приходилось подолгу чинить. В городе Курске просидеть пришлось аж неделю!
На приёмном испытании в институте сёстры Гоголя разволновались и показали не очень хорошую подготовку, отчего поначалу были определены лишь в подготовительное отделение. К огорчениям Гоголя добавилось и то, что опоздание его было слишком велико, чтобы не броситься в глаза администрации, и, по настоянию начальницы Вистингаузен, ему было приостановлено жалованье на три месяца, что составляло 200 рублей – сумма, весьма чувствительная для Гоголя в его обстоятельствах. Однако надо знать характер Гоголя! Теперь он повзрослел и научился устраивать не только чужие женитьбы, но и свои дела. Он составил обстоятельное ходатайство в адрес государыни, и жалованье ему было возвращено, хотя инспектор Плетнёв, несмотря на дружеские отношения с Гоголем, был ужасно недоволен просрочкой и с досады назвал его «оригиналом». Сёстры Гоголя были наконец приняты в институт на казённый счёт, но под непременным условием, чтобы Гоголь вместо платы за них отказался вперёд от жалованья и был неотлучно при институте. Впрочем, спустя недолгий срок и это стеснение было устранено, и барышни были зачислены сверхкомплектными воспитанницами с разрешения самой императрицы. Всё это, конечно, стоило Гоголю немалых волнений, сообщает нам Шенрок, со слов которого мы приводим этот эпизод. А в то же время, по поручению матери, Гоголю приходилось иметь дело с опекунским советом и возникала даже мысль о продаже имения [108].
* * *
Биографы, рассматривая 1832-й и особенно 1833 г. гоголевского творчества, в череде плодотворных лет петербургского периода жизни нашего классика называют те два года наименее продуктивными в плане создания новых произведений.
С этим утверждением можно и поспорить (ведь, понятное дело, повести пишутся не за один день и даже порой не за месяц), однако, с другой стороны, глядя на семейные и прочие обстоятельства Гоголя, навалившиеся в данный момент, совсем неудивительно, что у Гоголя не оставалось времени на творчество.
Пантелеймон Кулиш, то есть ранний биограф Гоголя, настроенный весьма благожелательно к нашему классику и даже немного романтично, в своей книге о Гоголе делает предположение, что причиной «творческого простоя» молодого классика стала новая тайная любовь. Однако другие биографы опровергают эту мысль, не находя ей подтверждений в виде твёрдых «улик». Некоторые из них судят-то, к сожалению, слишком чёрство, но мы заметим, что творческие паузы у Гоголя вряд ли могли быть связаны с возникновением новых увлечений, скорее наоборот – всякий раз, когда в гоголевской жизни был хотя бы намёк на чувствительные отношения, гоголевское перо тут же принималось создавать удивительные образы. И впоследствии мы увидим, что самый загадочный и странный из них – образ Уленьки – будет создан Гоголем в период искусительного и трагичного, но яркого увлечения.
Впрочем, не станем забегать вперёд, да и в заочную дискуссию с ранним и добросовестным биографом вступать тоже не будем, и, анализируя нынче «промер проб воды» гоголевского океана, взятых с отметки 1832 и 1833, заметим лишь, что в данный период у Гоголя было маловато времени и на творчество, и на личную жизнь, ведь он с трудом выкраивал вечерок даже на то, чтобы иногда устроить пирушку с друзьями.
Сёстры Гоголя, однако, находясь под крылышком его забот, и не подозревали, как тяжело ему далось это тревожное время. Сестрёнки вспоминали это время с удовольствием, для них это была прекрасная пора. Вот что записал впоследствии всё тот же Шенрок со слов Елизаветы Васильевны Гоголь: «Когда мы подросли, брат приехал за нами, чтобы отвести нас в Петербург, в Патриотический институт, где он преподавал историю и куда нас приняли на счет Государыни. Брат хлопотал сам обо всём, входил во все подробности, даже в заказ нашего гардероба, делал нам платья дорожные, для поступления в институт и для других случаев; нас снабдили всем нужным и отправили в путь.
В Петербурге брат старался нам доставить всевозможные удовольствия, возил нас по нескольку раз в театр, зверинец и в другие места. Квартиру брат переменял при нас два раза и устраивал решительно всё сам, кроме занавесок, которые шила женщина, но которые он все-таки сам кроил и даже показывал, как шить. Вечерами у него бывали гости, но мы почти никогда не выходили; иногда он устраивал большие вечера по приглашению, и тогда опять всегда сам смотрел за всеми приготовлениями и даже сам приготовлял какие-то сухарики, обмакивая их в шоколад – он их очень любил. Не выходя к гостям брата, мы все-таки имели возможность наблюдать их приезд из одного окна своей комнаты, которое выходило в переднюю. Мы прожили таким образом с братом, кажется, с месяц; в это же время он нас сам приготовлял к поступлению в институт, не забывая в то же время покупать нам разные сласти и игрушки.
Редкий был у нас брат; несмотря на всю свою молодость в то время, он заботился и пёкся о нас. Иногда по вечерам брат и сам уезжал куда-нибудь, и тогда мы ложились спать раньше. Помню, раз, именно в такой вечер, мы уже спали, когда приходит к нам Матрёна, жена братнина человека Акима, будит нас и говорит, что брат приказал нас завить, так как на другой день нас отведут в институт; нас, почти спящих, завили и уложили снова. На другой день нас одели в закрытые шоколадные платья из драдедама, и брат повёл нас в институт, где передал начальнице института, M-me Вистингаузен, она ввела нас в класс и отрекомендовала: «Сёстры Гоголя». Нас тотчас же все обступили как новеньких и вдобавок сестёр своего учителя. К нам все были очень внимательны и ласкали нас, особенно старшие. Моя классная дама в тот же день подарила мне куклу.
При нас брат оставался учителем, и когда он вызывал нас отвечать, то всех в классе очень занимало, как мы будем отвечать брату, но именно это нас и конфузило, и мы бо́льшею частью совсем не хотели отвечать; когда у него бывали уроки в институте, то по окончании их он всегда приносил лакомства. Впрочем, он и сам был большой лакомка» [109].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?