Текст книги "Быт"

Максим Горький
Быт

…В стеклянном небе ожесточенно сверкает солнце июльского полудня. Город задохнулся в жаре, онемел, молчит, лишь изредка возникают неясные звуки, бредовые слова.

Гнусавенький фальцет задумчиво тянет песню:

 
Над серебряной рекой
В золотом песочке
Я девчонки молодой
Всё искал следочки…
 

Густой голос сердито спрашивает:

– Куда вас, под утро, гоняли?

– Расстреливать.

– Многих ли?

– Трех.

– Мычали?

– Зачем?

– Без крику, значит?

– Они – без капризу. У них тоже своя дисциплина: набедовал и – становись к расчету.

– Господа?

– Будто – нет. Крестились.

– Стало быть – простяки.

Минута молчания, потом снова заныл фальцет:

 
Ясный месяц – укажи…
 

– Ты – стрелял?

– А – как же…

 
Иде она гуля-ала…
 

Густой голос насмешливо говорит:

– Про девчонок вот поешь, а рубаху сам чинишь. Обормот…

– Погоди, будет и девчонка. Все будет…

 
Тихий ветер, расскажи,
О чем р-размышляла…
 

…Колонны зала украшены кумачом и нежной зеленью березовых ветвей. Сквозь узоры листьев блестят золотые буквы, слагаясь в слова:

«Пролетарии… Да здравствует…»

В открытые окна свежо дышит весна, видны черные деревья и звезды над ними.

В углу зала черный человек, изогнув тонкую шею, колотит длинными руками по клавишам рояля. По полу скользят, извиваясь, матросы и рабочие, обняв разноцветных девиц, гулко шаркая ногами, притопывая. Дьявольски шумно, неистово весело.

– Гранд-ром, черти! – с отчаянием орет великан-юноша, в белых башмаках и синей рубахе, вихрастый, со шрамом на лбу и на щеке. – Стой, – не гранд-ром, а – как его? Хватайся за руки, кругом – мар-рш!

Образуется визгливый хоровод, кружится вихрь разноцветных пятен, гудит пол под ударами каблуков, тревожно позванивает хрусталь огромной люстры.

За колонной, под складками багряного знамени, приютилась отплясавшая пара: гологрудый, широкоплечий матрос, рябой и рыжий, с ним – кудрявенькая барышня в голубом. Серенькие глаза ее удивленно блестят, – должно быть, еще впервые так покорно сгибается пред нею большой такой зверюга, заглядывая в фарфоровое личико ее добрыми круглыми глазами. Она обмахивается беленьким платочком и часто мигает, ей, видимо, и страшно и приятно.

– Ольга Степановна, позвольте снова задеть ваше религиозное чувство…

– Ой, погодите, жарко…

– Нет, все-таки! Хорошо: допустим, это – бог! Ну, ведь бог – штучка воображаемая, а я – реальный факт, однако как будто не существующий для вас.

– Вовсе – нет…

– Позвольте! Разве это мне не обидно? Предмет воображения заводит вас в пустоту неизвестности и в беспомощность, а перед вами человек, готовый хоть куда ради милой вашей души…

– Р-равняйсь по дамам! – грозно командует великан, подняв руку над головою. – Беги восьмерками вокруг колонов!

– Пожалуйте, Ольга Степановна…

Он подхватывает барышню так, что ноги ее, оторвавшись от пола, мелькают в воздухе, и бросается с нею в пестрый, шумный вихрь пляски.

Потом она, задыхаясь, сидит на подоконнике, а он, стоя пред нею, вполголоса, очень убедительно говорит:

– Конечно, мы – люди нового характера, народ прямой, однако ж мы не звери, не черти…

– Разве я говорю что-нибудь подобное? Ничего подобного…

– Позвольте! Если вы обязательно желаете венчаться в церкви, то, конечно, это пустяки, однако товарищи могут смеяться надо мной…

– А вы не говорите никому…

– Тихонько? Даже и на этот поступок против атеизма я готов ради милой вашей души; однако ж, Ольга Степановна, лучше будет, ежели мы начнем привыкать к атеизму, ей-богу! Жить надо, Ольга Степановна, на свои средства, без страха, и – вообще довольно боялись! Теперь никого не надо бояться, кроме как самого себя. Вы – что, товарищ? Вы, собственно, чего желаете? Может быть, этого?

Медленно поднимается в воздухе кулак, объемом с полупудовую гирю.

А на средине зала неистово кричит главнокомандующий танцами, великан:

– Отступление от барышень на два шага и поклон, – р-раз, два-а! Барышни выбирают кавалеров, кому который нравится, – без стеснения…