Текст книги "След любви"

Возвращаемся, однако, к нему самому. Все долги Борика перед Горсветом, как мы уже знаем, оплатила Лора, а сам Борик, смеясь и радуясь тому, что ещё числится в живых, быстро пошёл на поправку. После выписки из больницы Борик на некоторое время перестал тратить семейный бюджет на свою очередную бизнес-идею и потихоньку восстанавливался в своём гараже, окунувшись в мазутную стихию и выполняя работы по мелкому ремонту двигателей. Лора тем временем расширила географию поставок, вследствие чего торговый оборот её резко пошёл вверх, и втянула в свой бизнес уже повзрослевших дочерей, а сына, самого младшего в семье, поручила Борику, доверив ему не только воспитание, но и контроль за учёбой и поведением наследника, дабы тот не осрамил почтенных родителей каким-нибудь недостойным поступком.

Дочери же Борика на славу вышли разумными и жизнеспособными созданиями, вынужденными, как и мать их, самостоятельно устраивать свою судьбу, безо всякой надежды на мужчин как таковых, а на отца тем более. Особенно выделялась в семье старшая дочь: она была красива, статна, не по годам умна и весьма целеустремлённа. «Ну ещё бы! – шутили мы иногда за спиной Борика. – Плод коллективного труда!»

С годами люди вроде как становятся размеренными, спокойными в мыслях, движениях и поступках, и эти определения подходят к нормальным, по нашим, обычных людей, понятиям, но только не к Борику. Борик не был нормальным, он был бешеным в мыслях, поступках, движениях – во всём, и он никак не собирался не то чтобы стареть, а даже повзрослеть не думал ни на йоту! Такой же быстрый, шустрый, молодой и, несмотря на многочисленные записи в медицинской книжке, весёлый и полный грандиозных жизненных планов как минимум на две пятилетки.

Пока Борик утверждался мазутных дел мастером в маленьком арендованном гараже института и мечтал построить хоть небольшой, но современный завод по ремонту двигателей внутреннего сгорания, ярким пламенем сгорели его мечты и любимое дело, которому он хотел посвятить остаток своей жизни. Лора с девочками преуспели в своём бизнесе, заработали кучу денег, купили шикарный грузовой бус и приказали Борику закрыть своё хоть и любимое, но воняющее мазутом дело и сесть за руль новенького буса и ездить в стольный город соседней дружественной нам страны, где женщины семейства уже открыли пункт оптовой торговли и пару небольших розничных магазинчиков. Борик не хотел бросать свои мазутные дела, сопротивлялся как мог, но три женщины таки уговорили его. Уговорили и глубоко пожалели потом.

Первая поездка в недалёкую страну получилась успешной, и у Борика на щеках появились ожоги первой степени и огромные волдыри от горячих поцелуев своих дам за успех и выход на новый уровень их бизнеса, к которому уже и любимый папик подключился, что придавало совсем другой вес семейному предприятию.

Во второй поездке тоже ничто не предвещало беды, но только вот малость расслабился Борик, уменьшилась высота эмоционального полёта – и заснул Борик за рулём буса от тихого, монотонного шума новенького двигателя, и врезался в задницу стоявшего на обочине большущего пассажирского автобуса международного значения.

Особенный шарм событию придавал тот факт, что случилось это ночью и за полтысячи километров от семейного гнезда Борика. Стоит ли тут рассказывать о последствиях аварии, я даже не знаю, потому как вы, читатель, зная бешеный темперамент Борика, его совершенное неумение ездить на разумных или хотя бы на указанных дорожными знаками скоростях, сами обо всём уже догадываетесь. Но всё же я коротко упомяну об основных моментах. В общем, вытащить Борика из бывшей кабины буса удалось, только вырезав половину искорёженных деталей с помощью больших ножниц в руках доблестных работников службы спасения.

Доставили его в больницу буквально за полчаса до смерти от потери крови, порезали, вырезали, зашили, законопатили в гипс и стали ждать: выживет? не выживет?

На четвёртый после горячего поцелуя автобуса день Борик открыл глаза и сразу увидел Лору и девочек своих. На вопрос жены: «Как ты?» – он только улыбнулся, потому что не знал, есть ли в его организме хоть одна целая кость.

Лора уже не улыбалась. Она не могла улыбаться. Продав оставшиеся от нового буса лохмотья, она частично заплатила за нанесённый туристическому автобусу ущерб, за задержку рейса на целые сутки, за вынужденную аренду номеров в гостинице для туристов и ещё осталась должна кучу денег. По этой простой причине ей совсем не удавалось радоваться даже тому, что Борик всё же остался живой и что вот он лежит неподвижно и даже улыбается. Только младшенькая дочурка села на край кровати и вытирала слёзы, тихо приговаривая: «Папа… Папа…» Папа хотел сказать что-то, чтобы успокоить её, но ни челюсть, ни язык не слушались хозяина, и оставалось ему только слегка улыбнуться.

Забрать искалеченные мощи своего папика девчонки не могли: врачи запретили его даже трогать, не то что возить, носить. И только через месяц больница дружественной нам страны выписала его и предъявила семье совсем не дружественный счёт за лечение из-за отсутствия у пациента медицинской страховки. Домой Борик явился почти в полном здравии. Ключевое слово тут «почти». Потому что он довольно неловко хромал на правую ногу, а в левой руке ему приходилось держать трость опорную с анатомическим мягким захватом, что свидетельствовало о не совсем сросшихся переломах костей. И довольно забавно было смотреть на Борика с его бешеным темпераментом, когда он медленно наступал на правую ногу и без привычки неумело опирался на трость. Над этой картиной, похожей на танец инвалида, больше всех смеялся сам Борик, не оставляя уже выбора нам.

И что вы думаете, друг мой, на этом Борик успокоился? Остыл? Утихомирился? Правильно думаете! Утихомирился, но только до того, как утихомириться, он успел ещё раз попасть в аварию, переломать несколько ранее уцелевших костей, получить сильнейшее сотрясение мозга и на целых шесть месяцев числиться нестроевым. К тому времени дочери уже успели обзавестись своими семьями, и как себя чувствует любимый папаня и что он чувствует, уже интересовало их не более последних новостей международной политики, к которой девочки были совершенно равнодушны. Тем не менее на семейном совете большинством голосов объявили папику самые суровые санкции, вынесли последнее предупреждение, запретили садиться за руль до тех пор, пока свой темперамент не обуздает! О том, что эти требования глубоко утопические, они и сами знали, но тут уже у девочек появился серьёзный аргумент. Звали аргумент Шуриком, Сашей, и приходился этот аргумент девочкам младшим братом.

К тому времени аргументу успели стукнуть необходимые для получения прав лета́, и ему было наказано срочно пройти обучение и научиться ездить, строго соблюдая правила дорожного движения, а не так, как некоторые, на которых девочки – исключительно из соображения тактичности – не стали указывать пальцем.

Это ралли Борик проиграл с треском, потеряв дар речи, отчего у него даже револьверный пулемёт выключился на некоторое время. Немного придя в сознание, Борик тут же разработал и принял запасной план действий – построить дачу и готовиться к выходу на пенсию. Построить собственными руками! По собственному проекту! И за неслыханно рекордный срок! Немного сварив в извилинах головного мозга стратегические и тактические нюансы этой, казалось бы, утопической идеи, критически оценив свои физические возможности, Борик с обычным для себя сумасшедшим энтузиазмом принялся за дело. Тем более что идея понравилась всем членам семьи и была одобрена продолжительными аплодисментами. Вся зима ушла на изучение нового для него дела, проектирование и обсуждение бесконечных вариантов планировки.

Наконец к весне в бодром настроении и с добрыми намерениями Борик принял присягу на верность идее и торжественно обещал, что к осени выстрелит пробкой из бутылки шампанского в честь новоселья в пахнущем свежими красками дачном домике, стоящем в живописном месте с голубыми озёрами вокруг, где для Борика, как рыбака, просто рай, а не жизнь на даче.

Сказано – сделано. Построил Борик свою дачу к осени. Да, конечно, ездил я к нему на стройку несколько раз, делился опытом, подсказывал, но контролировать всю его работу от начала до конца я не решился, дабы не задеть в нём самолюбие Давида IV Строителя. И что случилось в результате, вы уже знаете, читатель: при первом же бурном порыве осеннего ветра снесло крышу. И как раз перед первыми холодами с мокрым снегом.

Почему Лора звонила именно моей жене? Да потому что у меня есть своя строительная контора и дюжина опытных пап Карло, чтобы любую крышу поставить на место – хоть старую, хоть новую; хоть на даче, хоть на плечах.

Поехал я сразу, проверил – оказалось, Борик забыл закрепить как следует стропила и мауэрлат на стеновых балках. То есть вся крыша на стенах просто лежала, как раскрытый зонт на лужайке.

За два дня мы с моими мастерами разобрали останки крыши, подшаманили её и ещё за два дня прилепили обратно на своё место, но уже так, чтобы дурные ветры больше не беспокоили семью моего друга Борика и не подрывали его авторитет перед народом, за что я был награждён приглашением на рыбалку.

От рыбалки я категорически отказался и напомнил ему, как я уже однажды согласился и поехал; мы с ним громко рассмеялись: есть что вспомнить со страхом в душе, дрожью в теле и радостью в сердце оттого, что мы чудом остались живы. Но об этом уже в другой раз. Весьма любопытная, скажу я вам, история получилась с той рыбалкой. Как вспомню, дрожь пробегает.

Рыбалка с бедным Борисом Бешеным

Юмористический рассказ

Друзья, если кто читал мой рассказ о Борисе Бешеном, то наверняка помнит, что я обещал написать о том, как я первый раз в жизни ездил на рыбалку со своим другом и по совместительству однокурсником Бориком, как мы его всегда называли. И теперь вот решил выполнить своё обещание. Но в самом начале я должен предупредить вас, что если у кого завышенное чувство юмора или раздутый живот, то сходите сначала на горшок, ибо я не ручаюсь за последствия от прочитанного – вполне может случиться неожиданность прямо в штаны, добежать до сортира не успеете.

Случилась сия невероятная, чуть не ставшая трагической, в то же время весьма забавная, бескручинная, с нашими дринканутыми головами история в далёкие романтические, полные наивности и ожиданий девяностые годы, когда мы впервые слышали много новых слов, понятий, таких как: «приватизация», «кооператор», «рэкет»; когда после кровавых событий в нашей большой стране в Кремль залетел поющий и пьющий, но не состоявшийся дирижёр Ельцин, а у нас тут, в Белоруссии, власть в руки прибрал молодой депутат из крестьян – потом он станет Батькой, а пока что – только надежда на перемены и спасение страны.

Жил я тогда в казённой квартире, работал на заводе и не был вдохновлён ни охотой, ни рыбалкой; азарт и усердие тратил на своих маленьких пацанов и на заочную учёбу аж в третьем институте по привычке учиться, учиться и учиться, как завещал нам дедушка Ленин.

Бешено меняющийся мир летел мимо меня, мимо моих интересов, мимо моей законсервированной жизни и летел бы и дальше, не трогая меня своим крылом, если бы не случай.

Я только что вернулся из Москвы, где успешно сдал экзамены в Литинституте и не менее успешно защитил курсовую работу по творчеству Шиллера, и настроение было патетическое:

я хвастался сыновьям тем, какой у них папаня молодец и что они должны брать пример с меня.

Будучи на этой приятной для меня волне, я не услышал, как буйно прозвенел дверной звонок.

– Папа, нам звонят. Я открою, – побежал мой старший. А внимательно слушавшему мой хвастовской рассказ младшему я продолжал заливать в свободные уши байки о преимуществах образования.

– Папа, это к тебе. Дядя Боря, – не успел известить сынок, вернувшись, как тут же за ним в дверном проёме нарисовались могучие плечи и круглая, как арбуз, голова Борика.

– Привет! Есть дело! Пошли в кухню! – выстрелил Борик Бешеный в своей бешеной манере излагать всякую мысль и, не дожидаясь моего даже ответа, сам пошёл в кухню.

– Ты нам нужен завтра, едем с хлопцами на рыбалку, взяли ящик водки, за руль некого сажать, а ты не пьющий, – изъяснил суть дела Борик, даже не дав мне сеть за стол.

Я искренне посмеялся и решил подшпилить, уколоть его сарказмом:

– Так вы на рыбалку или на пьянку?

– Конечно, на рыбалку, – уверенно бухнул Борик и удивлённо уставился на меня, не понимая, в чём тут проблема.

– А водка зачем? Ящик водки? – спросил я, уже громко усмехаясь.

Борик отвёл взгляд на секунду и выбросил недоумение от моего наивного вопроса:

– Не понял. А как без водки! Это же рыбалка!

Я тут должен прервать наш с Бориком диалог и объяснить читателю наше с другом взаимное непонимание в отношении к сорокоградусной микстуре. Как-то довелось мне пару раз быть приглашённым в гости к Борику, и прямо с работы поехали мы к нему домой. Жил Борик тогда почти в центре столицы в квартире на седьмом этаже девятиэтажного бетонного гнезда, полученного от тестя в качестве награды за то, что взял в жёны брюхатую на седьмом месяце дочь его. Приехали, зашли в лифт. Теперь внимание! Как только катающийся шкаф в виде лифта рванул с места и устремился в космос, Борик достал из бокового кармана бутылку белой, резво снял и выбросил тут же на пол крышку и вылил в своё горло всё содержимое ёмкости, да так быстро, что я, онемев, даже не успел сообразить, что это было. В квартиру зашёл он ещё трезвым, а через мгновение уже заснул, сидя в кухне за столом.

Жена, молча наблюдавшая за нашим вторжением в их жилище, ровно и совершенно безучастно посмотрела на него и вышла из кухни, напоследок бросив на меня безразличный взгляд. Посидев некоторое время в крайнем недоумении, почувствовав себя полным идиотом, я встал и ушёл, громко хлопнув входной дверью. И долго потом не встречался с Бориком, перемалывая в себе обиду, находясь в недоумении, зачем же он приглашал меня в гости.

Прошёл, наверное, год или два. Шелуха обиды в моём добром сердце осыпалась, смылась бесследно, оставив после себя следы юмора, и я уже смеялся, как только вспоминал этот забавный случай, как тут же Борик сам позвонил и сказал, что срочно нужна моя помощь.

В своём тесном боксе он опять возвращал с того света свой очередной будущий шедевр на четырёх изношенных до лысины резинах и всё хвастался, что из этого металлолома он сотворит чуть ли не Maybach последней модели, и ему понадобились какие-то токарные чудеса. Понятное дело, я в то время работал на заводе и мог ему помочь. И теперь, перемолов в себе прежнюю обиду, обещал помочь в деле достижения неслыханно наглой мечты сотворения Maybach, а в благодарность опять был удостоен приглашения в гости. Чёрт меня дёрнул: я согласился и очень пожалел, что опять наступил на старые и уже ржавые грабли.

Я избавляю вас, дорогой мой читатель, от описания подробностей моего визита к другу и однокурснику, скажу только, что участником этого спектакля, этой драмы я уже был и подробно об этом описал выше. Картина маслом повторилась с точностью до «одной сотки», как говорят у нас на заводе инженеры. Уходил я от этого Бармалея с ощущением, будто меня в дерьме поваляли, и был полон ненависти к другу Борику. Но в следующий раз я таки решил пободаться с ним за его предательский, свинский поступок и, навестив его, начал с боевой атаки. На его широкую улыбку и протянутую руку я выпалил сколько мог грубо:

– Пошёл ты в жопу, говнюк! Бармалей подлый!

Борик застыл от моего неожиданно воинственного поведения и выпалил, задумавшись, оставаясь приклеенным к своему месту:

– Что такое? Что ты такой злой?

– Какого чёрта ты меня приглашал к себе?

– В гости! А что?

– Ну ни хрена себе – в гости! Опять нажрался как свинтус и сразу заклинил за столом! Я усесться за стол не успел, а ты завёл свой трактор в горле – храпел, аж потолок плясал надо мной!

– Ну и что! Что тут такого? Я что, выпить не имею права после работы? Я же устаю, мне расслабиться надо!

Ну что тут ему скажешь, дорогой мой читатель! Что я был должен сделать? Сказать? Читать ему лекции по этике? Ему это уже читали в институте, из чего он не помнит ровным счётом ни капли и будто живёт в другой Солнечной системе. Думая об этом, мысленно перебирая варианты, убить его тут же, на месте, ну или хотя бы дать в нос, чтобы кровь его дурная струилась два дня, я уставился на него, а он стал рассказывать, какой токарный шедевр нужно ему выточить на моём родном заводе и совершенно забыл о своём свинском поведении.

Ну вот такой он, мой дорогой друг и однокурсник Борик. Сволочь, одним словом! Свинья! Но сволочь и свинья он своя, родная уже до боли в сердце и смеха в лёгких! Поэтому люблю его такого, какой он есть.

Я тогда удержал себя от физического насилия над Бориком; во-первых, всё же друг он мне и я его люблю, скотину этакую, а во-вторых, он же может тоже ответить мгновенно, даже не сообразив, автоматически двинуть свой кулак в сторону моего носа, а кулак его, скажу я вам, друзья, – это даже не кувалда, а целый тридцатитонный молот! Хряснет – по всему кварталу потом буду искать свою закатившуюся чёрт-те куда несчастную и окровавленную голову, и не факт, что найду. Поэтому не стал я двигать ему в нос и голову свою унёс в целости и сохранности.

Вернёмся, однако, к нашему с ним разговору у меня в кухне. Разговор был долгим и быстрым; друг мой, как и всегда, перепрыгивал с одной темы на другую, как обезьяна с ветки на ветку, и делал он это с такой скоростью и размахивая своими огромными кувалдами на кистях рук, что я долго не мог найти нить его рассказа. Бесполезно пытался его перебить, задать вопрос, уточнить – всё тщетно. В общем, в итоге я понял следующее. Парни в количестве четырёх алкоголиков собираются на рыбалку и алкоголить на лоне природы, где невероятно красивые пейзажи и глубокая река, где большие и очень большие рыбы истосковались по ним, жаждут встречи с ними. Как эти понятия – алкоголь и рыбалка – неразрывно, биологически, как сиамское одно тело на две головы, связаны, я стал понимать позже, когда приехали на место приключений. А пока что от меня требовалось доставить на место этих рыбаков и вернуть их в целости и сохранности, но уже алкоголиков, как я подозревал. – На чём едем? – спросил я, резко прервав искромётный рассказ Борика.

– На джипе! У Длинного джип нарисовался! Дядя пригнал. Он за границей живёт, – закончил свои стрельбы Борик и уставился на меня в ожидании моего согласия.

– Ладно, поедем, – сказал я, поразмыслив. – Если на джипе, это уже интересно.

В те годы уже начали появляться иномарки на улицах наших городов, за которыми гаишники, в надежде сорвать куш, охотились как браконьеры за лосями в белорусских лесах. Ехал я однажды с приятелем на его подержанной, полуживой иномарке из столицы в наш небольшой ухоженный городок, так на отрезке пути от точки до точки, равной пятидесяти километрам, и то остановили нас пять раз и семь раз потребовали – да, именно потребовали, а не предложили – откупиться взяткой. Но чтобы на джипе ехать на рыбалку, это уже было в то время весьма необычное и рисковое занятие. И заманчивое. Не всё же время будем ехать по полям и лесам, по асфальту придётся добрых сотню накатать – на джипе! – а там уже бандиты на государственной службе и в форме гаишников с пистолетами на боку выглядывают из-за кустов, надёжно спрятав своё транспортное средство в лесу.

Рано утром я прибыл на точку дислокации. Солнце ещё не пробудилось, его шальные лучи с трудом пробивались через густой утренний туман. Суетливые фигуры моих друзей-рыбаков нашёл я при помощи уличных фонарей, но от того, что я увидел подойдя ближе, глаза мои выпрыгнули на метр вперёд, осветив весь двор, и я застыл на вечность, обалдев, очумев, потеряв не только дар речи, но и саму речь; лёгкие мои перестали дышать, сердце моё остановилось.

Вряд ли я смогу достоверно описать картину, которая предстала перед моими упавшими уже на пол глазами, – она плохо поддаётся описанию, но для примерного прояснения скажу, что передо мной вместо машины стоял объект примерно такой, какой мог нарисовать дошкольник, что первый раз в жизни еле держал в руке карандаш. Задняя дверца так называемого «джипа» подпёрта веслом прямо от земли, и рыбаки что-то спешно загружают в багажник. Борик, как обычно, суетился: то бережно укрывал со всех сторон пластиковый ящик со стратегической жидкостью, то командовал своими друганами, спрашивал, всё ли взяли для закуски, для костра.

Увидев ящик водки, я аж крикнул:

– Ну ни хрена себе! Где взяли?

Моё удивление имело вполне экономическое и не менее стратегическое политическое основание. Ведь водку тогда, как, впрочем, и почти все другие товары, продавали только по талонам, и не более двух поллитровок в руки. Увидеть целый ящик водки в этом разваливающемся драндулете было для меня так же впечатлительно и удивительно, как если бы я увидел тут ящик копчёной колбасы, что в то время было просто невозможно.

Чтобы не мешать командиру экспедиции в его стараниях организовать поход уникальным и универсальным, я решил совершить круиз вокруг чуда американского автопрома времён открытия Америки Фернаном Магелланом и скажу вам без преувеличения, что если бы мой прапрадедушка, который вместе с имамом Шамилем воевал на Кавказе против русских войск, увидел меня за рулём этого чуда автопрома, то со слезами в глазах и от нечеловеческой жалости к бедным белорусам, он сразу отдал бы им весь Северный Кавказ без боя.

Правая задняя дверь этого чуда была без ручки и не очень надёжно прикручена к чему-то внутри этой ржавой консервной банки обычной обвязочной проволокой; вместе стекла, потерянного, наверное, во время Гражданской войны между Севером и Югом, красовалась треснувшая и выцветшая фанера; передняя правая дверь была со стеклом, но перекошенным так, что медведь может достать лапой трясущегося от страха пассажира в случае встречи с ним в лесу – они тогда были так же голодны, как и люди. Переднего правого крыла нет совсем, и сие обстоятельство открывало мне панораму колеса: я, будучи инженером-автомехаником, как прямо и написано в моём дипломе, так и не понял, что это за произведение инженерной мысли и какого производителя резиновое изделие впендюрено в ноги импортного шедевра – то ли от гаубицы времён Первой мировой, то ли от мотоблока последней модели. Такого произведения искусства я не видел ни в Лувре, ни в Эрмитаже.

Перекошенным трём буквам на морде этого зверя F RD я не поверил. Скорее всего, Джеймс Форд ещё не был даже зачат, когда пьяные деревенские мастера клепали это чудо где-нибудь в старом сарае погибшей Российской империи. Но то, что я увидел, дёрнув и с трудом открыв водительскую дверь, повергло меня в полный ступор, отчего потерял я способность думать, говорить, шевелиться на целых полминуты. Собрав рассыпанные на грязном песке нашего двора мозги, я посмотрел по сторонам – а не смеются ли эти говнюки надо мной? Нет, они продолжали деловито загружать своё рыболовное барахло. Сидений в кабине не было, ну не было их совсем! Совсем! На месте их хозяйничали старые полусгнившие деревянные ящики. Ящики эти в жутком страхе быть затоптанными, обнимали старые заношенные ватные фуфайки, – это чтобы водитель не совсем всмятку разбил яйца во время поездки, наверное; через две узкие доски, просто и небрежно кинутые на место бывшего пола, видны были все достоинства нашего двора: и мусор, и затоптанный песок, небольшие зашлифованные камушки и сиротливо плачущие, пытающиеся вырваться на поверхность ростки зелёной травы.

Увидев всё это, я умер на несколько минут почти в полном смысле этого слова, потом, вдохнув свежий воздух в мёртвые лёгкие, я ожил и застонал так, будто мне отрезали главный мужской орган тупым и ржавым ножом.

– Длинный! Бармалей! Вы что, мать вашу, охренели?! Это что такое?! – не спросил я, а заорал, застонал, что есть силы, выдавливая весь воздух из своих мёртвых лёгких.

Все осеклись. Банда бросила свою суету и окружила меня. Я стоял молча и частым дыханием возвращал свои лёгкие с того света, а очумевшие от увиденного мои обе руки, как стрелы, указывали на зияющую дыру на полу автошедевра и на гнилые доски, тщетно пытающиеся скрыть этот кратер. Длинный, бросив равнодушный взгляд на объект, тут же отвернулся и пошёл возиться со своим рыболовным скарбом, бросив такую же равнодушную реплику, как и взгляд:

– Нормально. Пойдёт.

Длинный вообще был уникальное в своём роде создание. Мы все, его друзья и знакомые, давно уже забыли, как его звали, а кличку Длинный он получил ещё в школе за свой рост: его голова возвышалась над одноклассниками чуть ли не на полметра. Ну и на всю жизнь прозвище заслуженно приклеилось к его образу. Расти он продолжал и после школы, пока не достиг рекордных двух метров и двух сантиметров от нижнего края стоптанных каблуков и до полулысой уже макушки на голове. Несмотря на свои слишком длинные ноги, Длинный ходил мелкими, даже очень мелкими шагами, будто боялся на ровном асфальте споткнуться и упасть со своей двухметровой высоты; разговаривал он всегда тихо, почти шёпотом, еле бормоча губами, из-за чего мне, с моими ушами бывшего боксёра, часто приходилось переспрашивать несколько раз. А ещё он разговаривал, всегда отвернувшись в сторону, как будто не с тобой имел честь поддерживать диалог, а с кем-то невидимым, стоящим в стороне. С лица Длинного никогда не сходила лёгкая ироническая улыбка; он улыбался даже тогда, когда ел, когда спал и даже когда ругался, матюгался. Впрочем, я его почти никогда не видел в состоянии ругни, злобы или возмущения, он всегда находился в состоянии необыкновенного спокойствия и равнодушия ко всему, что вокруг есть и происходит, и ко всем, кто его окружает.

Насколько я помню, он никогда и нигде официально не работал; я даже не знал и до сих пор не знаю, чем он занимался, как и сколько зарабатывал для семьи, в то время уже обросшей тремя детьми, и, что самое интересное, на что же он умудрялся ещё и дом строить. Да, друзья мои, да! Он ещё и дом строил в те сумасшедшие годы!

Отдельно пару слов о доме, который строил Длинный. Как-то довелось мне оказаться на этой стройке века. Только вот описать её доступным для всех языком будет мне весьма нелегко даже с моим высшим литературным образованием, но я попробую.

Значит, так. Дом к тому времени, как предстал перед моим взором, состоял из фундамента, стен, если их так можно называть, и крыши, покрытой кусками рубероида, обрезками шифера, каких-то металлических жестянок, кусков фанеры. Издали крыша эта могла показаться каким-то продвинутым арт-дизайном, новым словом в архитектурном искусстве. Но, когда стоишь рядом и видишь, из чего всё это состряпано, мысли в голову лезут совершенно неожиданные – от криминальных до медицинских. Стены составляли некий симбиоз неочищенных жердей из ближайшего лесного массива, кусочков кирпичных колонн и чего-то похожего на стены из бетона и пустых бутылок. И всё это новое слово в архитектуре стояло на полуметровом фундаменте из булыжников – больших и малых. На мои удивлённые вопросы он тогда дал ответ, лёгким движением руки срезав ладонью воздух сверху вниз и, как всегда, иронически улыбаясь: «Пойдёт». Как, впрочем, и сейчас, даже не посмотрев на зияющую дыру на полу автодинозавра, куда мне предстояло приковаться на целых три часа езды только в одну сторону.

С повреждённым и даже раненым, помутнённым рассудком я сел на дощатый ящик над этой зияющей дырой на полу и даже прикинул, как будут ломаться, крошиться, кровоточить мои ноги, как я буду истошно орать от боли, промахнись я мимо небрежно валяющихся досок. Не хотел я ехать. Изначально не хотел ехать с ними. Корил себя за слабодушие, за излишнюю доброту, но я часто, очень часто делаю то, чего не хочу, что мне не нравится, а потом долго мучусь и накапливаю в себе агрессию и в конце концов взрываюсь в самый неподходящий момент. Вот такой дурной у меня характер, если не сказать – сумасшедший: уж больно я люблю быть справедливым.

Постояв ещё некоторое время в состоянии шока, я не нашёл возможности больше спорить с этими раздолбаями и с трудом, но всё же прилепил свою пятую точку к дощатому ящику, примерил расстояние до педалей, покачал рычаг переключения скоростей, дёрнул на себя ручник, который завернулся на много градусов больше, чем положено для такого механизма, и посмотрел на грязный потолок салона. Из всего этого я сделал вывод, что на заводе забыли вставить трос ручника или инженеры ещё не изобрели этот самый трос – пока только рычаг. Не стал я из-за этого опять нервничать, орать на своих бармалеев – бесполезная это затея, и об этом вы уже догадались. Нажал я на рабочий тормоз – вроде работает, слава богу!

– Этот металлолом хоть заводится? – спросил я, немного уже привыкнув к своей роли испытателя нового, доселе невиданного транспортного средства с возможными драматическими, а то и трагическими последствиями при попытке его оседлать, как молодого необъезженного жеребца. Вопрос мой повис в утреннем сыром и холодном апрельском воздухе. Ответить мне не сочли необходимым и стали уже впихивать свои тела в лоно этой ржавой коробки. Последним сел Длинный, еле свернув свои два метра, сложив их в фигуру, похожую на букву С, но только в обратном изгибе, и закрутив за собой проволоку, на которой держалась дверь.

– Заводи, – скомандовал он, выдохнув похмельный выхлоп из лёгких.

Слегка нажав на газ, я повернул ключ в замке зажигания, и зверь-машина наша заорала так, что могла заглушить рёв осла на моей исторической Родине в горах Кавказа, отчего я и сам испугался. Не успел я оглохнуть, как наше корыто заполнил чёрный едкий дым.

– Это что такое? – адресовал я своё удивление Длинному.

– Глушитель порванный, – как ни в чём не бывало ответил Длинный. – Поехали.

Я решил скорее удрать с места преступления, пока проснувшиеся от такого взрыва бомбы неизвестного калибра соседи не застукали нас на предмет избиения до потери пульса за столь раннее объявление им тревоги в выходной день. Но дороги уже не было видно из-за дыма, и я машинально открыл дверь.

– Куда, на хрен, поехали? Ты дорогу хоть видишь?

– Поехали, – опять равнодушно бросил Длинный.

– Твою мать! – выругался я, уменьшив тем самым накапливающуюся в моих мозгах агрессию, и резко надавил на газ, включив сразу вторую скорость вместо положенной первой. Ржавый зверь рванул с места так, будто взорвалась тонна динамита, и как бешеный ускакал с нашего двора. Салон, имея бесчисленное количество дыр для эвакуации дыма, малость проветрился, и мы быстро выпрыгнули на трассу, наследив на безлюдных улицах города густым вонючим дымом.