Книга: Учебник рисования. Том 2 - Максим Кантор

Я взялся за книжку Кантора не от любви к его публицистике (которую, правда, почитал перед этим). Не из интереса к наваленному на него потоку комплиментов (согласитесь, Быков или Ревзин не такие уж авторитеты). Не от сравнения с Капиталом и Доктором Живаго (не читал ни то, не другое, но ценю и металлический звон языка Пастернака, и поднимающий горн слов Маркса), хотя сравнение с Пастернаком можно провести, если взять цитированную мысль самого автора о книге: «…я окончил роман, исполнил долг, завещанный от бога, но кругом ничего не изменилось».

Но у меня куда более прямой путь через Михаила Феничева, хип-хоп эрудита из 2H Company и Есть Есть Есть. Он переработал несколько микросюжетов из книги в своих песнях, в первом релизе был момент про кастрированного кота, который соглашается, с доводами про кастрацию (Хотя кастрация — это, в сущности, для его же блага: будет дома сидеть, а не носиться по улицам; вот у соседей кот Степка бегал за кошками и добегался — попал под трамвай.), образ президента-рыбоволка, ну и красочные шутники, которые пытались его перешутить, которыми становятся не Кабаков, Кулик или Мавроматти, а Группа Война. Но как выразился сам Кантор устами своего героя, тут не все так однозначно.

Строй новый построен, да старого вроде: Револьвер на взводе, урод на уроде. А ты на безрыбье и сам встанешь раком: Тут не обойдешься одним Пастернаком.

Как говорит нам отличный критик, журналист и переводчик Сергей Шаргородский, деконструируя живопись Кантора, она, как и его текст переполнена блеклыми отсылками на что-то не свежее. Роман Зиновьева Зияющие высоты, который вдохновлял Кантора, компенсирует свои повторения тем, что это в первую очередь набор логических парадоксов, которые действительно можно читать с любого места, то Кантора можно читать с любого места из-за того, что он повторяет все с частотой новостей по радио.

Вы могли не любить Малевича, но не испытать сочувствие к бедному супрематисту тяжело, как и понять почему же он так провинился перед всем светом. В этом нам помогает другой поклонник Маркса, Лившиц с его эссе "Почему я не модернист". Он клеймит негуманным не только перформативное и концептуальное, но и весь модернизм, без злословия, но с открытой ненавистью. Оба они бьют в колокола Возрождения и указывают на то, что нарисовали вы нам тотемов и иероглифов нарисовали, то есть шагнули в искусственном порыве назад. То, как они держаться за возрожденческое, смущает не меньше, чем их рассуждения, где у каждого на полюсах рядом с модернизмом стоит Антихрист, а с классическим объектным - Христос. Право, странно, что два еврея, видят идолов там где их нет, и слепнут перед идолом цельнометаллическим. Читать рассуждения Кантора о том, как символизм цветов, которые доступны на картине Гогена, Брейгеля и Гойи и не символизм на супрематическом полотне - это ли не шаг вперед от античного варварства и поклонения? Но нет, оба автора ангажированы, и если Лившиц ангажирован ленинизмом, то чем ангажирован Кантор?

Кроме зарисовок перед главами на тему живописи, в книге постоянно попадаются философские споры. Их суть сводиться к тому, что вот есть Платон, Кант, Гегель, Маркс, есть папа Максима Кантора, Карл Кантор и его чудесный кружок, про который тоже писал в рецензии Шаргородский, а есть ужасные постструктуралисты, богомерзкие деконструктивисты и главный рогатый дьявол Деррида. Читал ли сам Кантор перечисленные имена святых и падших, или как мальчик из книжки только ими тыкает в не подкованного коллегу, так вопрос не стоит, но снова хочет спросить об ангажированности Кантора, которую можно уже назвать культурной и институциональной.

Чтобы написать эту рецензию мне пришлось прочитать статью Фуко, близкого к Деррида, за которую я ухватился своим стихийным образованием: Дискурс в нашей культуре (и, несомненно, во многих других) поначалу не был продуктом, вещью, имуществом; он был по преимуществу актом - актом, который размещался в биполярном поле священного и профанного, законного и незаконного, благоговейного и богохульного, исторически, прежде чем стать имуществом, включенным в кругооборот собственности, дискурс был жестом, сопряженным с риском. У Кантора акт все еще сидит в предыдущем поле, и противиться тому, что его однокашники торгуют своим именем с куда большим профессионализмом, чем рисуют кошку. Но это их расщепленное право, право заявивших и привязавшихся к позиции Автора советского, который своей биографией, единством стиля, противоречий и в их выражении себя продает. Кантор тоже себя продает, и даже не совсем себя, он у нас все таки Автор, и от законченных произведений достаточно отрешен.

В рассказах о школах рисования, где несомненно был лидер, великий мастер и кружащие вокруг него прорисовщики-подмастерья. И фигура мастеров ему куда милее, чем сами школы, за которые он вроде бы так радел. Повторяющие за Эль Греко, Тицианом или Рубенсом ему чужды, и, как и всякий солдат армии искусств, он видит себя если не в ряду великих мастеров, то, по крайней, мере марширующим за ними (не могу не отметить превосходную статью Кантора про Петрова-Водкина в контексте этой метафоры). Но оценки его творчества говорят, что в будущих альманахах Кантор-художник будет одним из вторых. И поэтому удивительно, что на вторых направлена его основная критика. Повторяемое искусство его пугает, а выразить в себе противоречие он не может. Не выражает противоречия и его литература, сошлюсь на Александра Смулянского, и его лекции про Кьеркегора, которого сводило с ума расщепленность речи его современников. Почему Кантор перевел столько бумаги, вроде бы пыхтя о переменах, а закончив у разбитого корыта? Потому что говорит он о себе, сам с собой, и не одним собой, а двумя десятками. И тут как бы он не кривился от слов советское еврейство, ему не чужда столь близкая для него графомания.

Повторяя идею о том, что легко повторяемое искусство отчуждено от искусства авторского фундаментального, гуманного и так далее, его тянет его аура (да, и Беньямина с его понятием ауры произведения я читал в целенаправленной нужде моей стихийности). И тут окончательно вырисовывается картина мира Кантора. В ней он сам прекрасно понимает, что и фигуративизм в новое место сдает позиции не случайно, и Малевич не садист, а всего лишь дал искусству свободу, которую оно не вынесло, и он далеко не эталон гуманности, а типичный советский европеец, и авангард первый и второй могут существовать, потому что порывали они с разными классицизмами, и его ирония не заденет его коллег, как не задела их ирония нашего рыбоволка. Ну и, главное, что время не повернуть назад и все они умрут, нового Средневековья не будет, и жизнь в России начнется, на несколько веков позже и не такая, как мы ждем, но начнется.

PS: К тем идеям, которые выделил Михаил Феничев, стоит добавить мысль автора о государстве террористов. Необходимость появления столь запрещенного сейчас Исламского государства за 10 лет до его появления для него факт. Хотя его можно было бы собрать и из территории влияния Аль Кайды или из кавказского террора, но такой опасности для культуры Кантор мог пожелать только бессознательно.

* учебник по истории живописи, * сборник советов художникам * картины из жизни интеллигенции России 1980-2000х годов, * семейную сагу, * политический роман, * сатиру на новую Россию, * историко-социальный анализ XX века, * философские эссе о развитии цивилизации и многое другое.

Дальше...

Все это соединено в общую ткань повествования, особняком стоят только искусствоведческие фрагменты - они идут в начале каждой главы под отдельной нумерацией.

Итак, перед нами текст-махина, текст-глыба. Чем обусловлен такой объем? Выводы, делаемые автором по ходу книги, непривычные и даже шокирующие - если не объяснить их предварительно, не проиллюстрировать обширными примерами, то от них хочется просто отмахнуться.

Сюжет "романной" части книги крутится вокруг некоего альтер-эго писателя, Павла Рихтера - живописца из семьи философов. Он живет среди реальных, вымышленных, собирательных персонажей, представляющих российское общество банкира Михаила Дупеля, философа Кузина, спикера Басманова, молодого реформатора Димы Кротова, проститутки Анжелики, художника Струева и десятков других узнаваемых лиц. Уверена, размышлений на тему "прототипы героев Максима Кантора" буде еще очень много. Мне эта историко-социальная игра напомнила "Историю одного города" Салтыкова-Щедрина - те же то ясные, то смутные ассоциации, иногда угадываемые не логикой, а каким-то чутьем из области коллективного бессознательного.

Например, образ хорька - законодателя мод столицы, парламентария и борца за прогресс - который заставил всех говорить на своем языке повизгивания и урчания, смотреть сквозь пальцы на свои звериные выходки, попросту забыть о здравом смысле. В самом деле, если включить телевизор - там же сплошное царство хорька и хорьковой "речи".

В "философской" части книги автор описывает XX век, объясняет его катаклизмы и немного предсказывает будущее.

Пересказывать содержание большой умной книги - дело неблагодарное, но если суммировать предельно кратко и очень-очень грубо, то описывается конфликт христианской культуры (культ любви, с его вершиной в искусстве Возрождения) и язычества (культ силы, с его возвращением в авангардных течениях XX века). Коммунизм, фашизм, рыночная экономика, демократия - все явления толкуются в масштабах этого извечного противостояния человеческой истории.

Прочитать эту книгу - настоящий труд. Сотни страниц проглатываются на одном дыхании, а отдельные главы требуют вдумчивого перечитывания. Книга - горькая (хотя бОльшая часть "романной" составляющей читается легко, как развлекательный роман), и выводы несёт неутешительные. Любители искусства найдут в ней великолепный, всеобъемлющий анализ самого явления живописи, ее развития и влияния на мир. Интересующиеся политикой и экономикой будут в восторге от точных и ироничных описаний механизма управления современным миром и Россией в частности (конечно, он может показаться спорным). Я советую прочитать эту книгу, хотя бы выборочно - чтобы посмотреть на историю и современность под иным углом зрения, получить толчок для размышлений.

Постараюсь быть менее предвзятым. Роман идей, - на то он и роман идей, что с идеями, в нем изложенными, надо или соглашаться, или конструктивно их критиковать.

Вы не поверите, но Кантор убедительно доказывает, со всей скрупулезностью историка, что виноват в том, что современная Россия находится в таком неприглядном состоянии, ни кто иной, как художник Малевич и его небезызвестный “Черный квадрат”. Конечно, не лично Казимир Северинович и не конкретно это произведение абстрактного искусства тут всему виной, а некая страта населения, которую условно можно назвать художественным авангардом. Ох и досталось же от автора всевозможным “актуальным” художникам, мастерам перформанса и инсталяций! Не смотря на то, что все имена в книге выдуманы, ходят слухи, что обид после выхода канторовского опуса в свет было несть числа. Так что если вам так же, как и мне бывает противно в галереях современного искусства - “Учебник рисования” это ваше всё. Вы по крайней мере поймете, почему выставляемый бред продается на аукционах так дорого и чем отличаются носители культуры от ее переносчиков. “Учебник рисования” (и не мне решать, хорошо это или плохо) - это сугубо диагностический текст, для которого вопрос “Что делать?” вообще не стоит. Выхода нет, господа присяжные заседатели, его вообще нет, авторитетно заявляет Максим Карлович Кантор. Ни грандиозные философские идеи и религиозный пафос старого дисисдента Соломона Рихтера, ни идеалистические художнические потуги его внука Павла, ни террор Семена Струева, ни миллиарды Дупеля-Ходорковского не спасут Россию. России больше нет. Вышла вся Россия. Остается только пить водку, как делает умный профессор Татарников, и кричать что-то там про пулеметы.

Вот зачем понадобилось автору делить искусство на гуманистическое и все остальное? Упрощение это опасно граничит с наивностью. Канторова дихотомия искусства проста как угол дома: настоящее, вечное искусство призвано учить зрителя доброму и прекрасному, а не ставя такой цели перед собой, художник отрекается тем самым от гуманистических идеалов, и творчество его становится аморальным. Если продолжить эту мысль, получится занятный парадокс: раз именно художники гуманисты “слышат шум времен", раз именно они обладают наиболее активной гражданской позицией, следовательно, именно они и составляют авангард в искусстве, тот авангард, против которого сам же автор и ополчился. “Каково искусство сегодня - такой быть политике завтра!” - восклицает Кантор, и я ему не верю. Потому что придурошные инсталяции после дюшановского писсуара расползлись по всему миру, а в ж..пе оказалась в результате одна Россия. Надо или признать за интеллектуалом право творить не для общества, а для себя, или признать, что интеллектуального искусства сегодня не существует вообще. Можно простить современному художнику Владимиру Пупкину неумение рисовать, но простить ему бескультурье куда сложнее.

Почему, спрашивается, Павел Рихтер, один из центральных в книге, яркий правдоборец, гуманист, так и не смог изменить мир посредством своих полотен, которые с безмерной тщательностью выписывал долгие годы? Только ли потому, что был один? Или, может, потому что зрители оказались не в состоянии “считать меседж” автора? Нет же, считали без проблем! Эх, не все так просто в мире прекрасного.. Фиаско Павел потерпел главным образм потому, то обличать грехи мира может лишь тот, кто сам без греха. А такие персонажи со времен палестинского плотника в мире не наблюдались.

Что до политической составляющей романа, вызывает недоумение вот что: ну ладно если автор критикует прошлых руководителей страны, это еще полбеды, но как цензура пропустила в печать неприкрытую критику и разоблачающие пассажи в адрес главного лысеющего блондина России? Неужели цензоров ввело в заблуждение название романа: раз учебник рисования, то значит и крамолы никакой нет? В любом случае, не стану отрицать, что происходящие последние три месяца в моей стране события (роман читался во время Евромайдана с ноября 2013го по февраль 2014го, а эти мысли я излагаю в марте 2014го) повлияли как собственно на восприятие “Учебника”, так и на странное послевкусие, оставленное им.

Книга оправдывает и своё название - "Учебник рисования". Микроглавки о технике письма, подготовке холста, институте ученичества у художников, способах и смысле воплощения образа работают на общий смысл произведения, но и отдельно от него, сами по себе вызывают желание пройти по Третьяковке с аудиогидом, вспомнить, как это интересно - разглядывать выражение лиц у прислуги на втором плане картины, или узор тарелки в натюрморте.

Ещё к достоинствам можно отнести язык - не вызывает отторжения, не приходится бороться с материалом, можно сосредоточится на смысле. Мне понравилось, но нельзя сказать "Читать всем, обязательно!". На любителя.