Текст книги "Опен"

ОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ

Хозяина звали Мишей. Грузный пожилой мужчина с густыми усами и глубокими залысинами на непропорционально большой голове редко принимал гостей, а потому имя это в доме практически не звучало. Гораздо чаще тишину холостяцкого жилища нарушал крикливый и громкий звук телевизора, висевшего на недосягаемой для атаки высоте. Иногда этот звук смешивался с криками детей и дребезжанием оконного карниза, но самым привычным наполнением квартиры были дневная тишина и ночной храп Миши.

Тимке, белому пушистому котенку, было месяца четыре или того меньше. Назвать точный возраст никто не мог, поскольку родился Тимка на улице и был взят еще слепым у соседских мальчишек, пытавшихся силой накормить его семечками. Миша отнес животное к ветеринару, а оттуда к себе домой. Жил мужчина один, спрашивать согласия было не у кого, да и кот понравился ему сразу же. Через пару недель писк любимого питомца стал похож на тихое мяуканье, и взаимная симпатия связала обоих раз и навсегда. Хозяин, как говорится, души в нем не чаял. Варил любимцу куриную грудку, рисовую кашу на молоке, ласкал и разговаривал, клал спать рядом с собой. Единственным, что не нравилось Тимке, был постоянный запах алкоголя, присутствовавший в дыхании Миши на протяжении всей их совместной жизни, но по сравнению со всем остальным это ничуть не омрачало ни отношений, ни быта.

Михаил Александрович Кудрешов, шестидесятипятилетний электрик, трудился по специальности в одной из крупных управляющих компаний. Контора располагалась в двух кварталах от дома, так что дорога на работу занимала десять минут. С утра он, как правило, выпивал полстакана самогона собственного производства, а вечером, придя к Тимке, «заряжался» еще одним, после чего чувствовал себя прекрасно и с удовольствием возился с домочадцем до самого отхода ко сну. Выходные дни требовали гораздо более существенных возлияний, но это, как было сказано выше, на отношения не влияло. Человеку и коту было удивительно хорошо вместе – гораздо лучше, чем этому самому человеку с женой и двумя детьми тридцать лет тому назад. Ему не нравилось об этом вспоминать…

Миша проснулся раньше обычного, покормил Тимку, включил телевизор и, взяв на руки котенка, принялся что-то ему рассказывать. Запах спиртного напрочь отсутствовал, напротив, от хозяина пахло мылом и зубной пастой. Играя, он улыбался и время от времени поглядывал на свое отражение в зеркале. Потом надолго удалился в ванную комнату и вышел оттуда настолько чистым, свежим и веселым, что животное от удивления запрыгнуло на комод и замерло в ожидании чего-то особенного. Получив изрядную дозу нежности, свободную от алкогольных паров, Тимка проводил Кудряшова до двери, с грустью «отправил» на работу и вернулся в комнату. Было тихо и приятно, из приоткрытого окна доносились далекий птичий щебет и шелест опадающей от слабого ветерка листвы, котенок погрузился в сон. Спустя час еле заметная дрожь собственных лап разбудила его, он потянулся и запрыгнул на подоконник. Ну улице было по-прежнему тихо, однако ветер усилился и через какое-то время легонько распахнул створку окна, столкнув наблюдателя на пол. Тотчас в коридоре приоткрылась входная дверь, случайно незапертая хозяином. Тимка, ни разу не видевший того, что находится за пределами квартиры, с любопытством выглянул в подъезд и, услыхав звук лязгнувшего лифта, испуганно прижался к коврику. Стало страшно, но желание убедиться в безопасности событий на лестничной площадке пересилило осторожность. Котенок вновь услышал лязг, проводил взглядом вышедших из кабины людей и, не дождавшись закрытия двери, зачем-то заскочил туда и забился в самый угол незнакомого маленького пространства. Снова лязг, затем гул, а через несколько секунд пространство приоткрылось и к испуганной белой мордочке приблизился огромный собачий нос.

– Фу, Рекс, нельзя! – провизжала толстая женщина, с силой притянув к себе собаку. – Я кому сказала?

Тимка ловко выскочил из кабины и кинулся к дверям напротив, но они оказались чужими и запертыми. Полумрак подъезда разрезала лишь узкая полоса света открытого выхода во двор. Ничего не понимая, котенок метнулся туда и в одно мгновение очутился на крыльце. Незнакомые звуки, запахи, люди, птицы – все смешалось в кошмарный водоворот сумасшедшего восприятия, сердце было готово взорваться от страха и разлететься на мелкие частички. Животное с надеждой взглянуло на дверь, но та безжалостно захлопнулась. В подъезде раздался лай, Тимка сбежал по ступенькам. Мебельный фургон, сдававший задом от соседнего подъезда, с отвратительным звуком промял грязным колесом, обезумевший от ужаса белый комочек. Водитель с удивлением уставился на дворника, кричавшего на него что-то по-узбекски и лихо затормозил, однако это ничего изменить уже не могло.

Михаил Александрович возвращался домой позднее обычного. Был он весел, бодр и совершенно трезв. Коллеги с недоумением восприняли его отказ от посиделок в честь дня рождения начальника смены, на что сам Кудрешов только ухмыльнулся и сообщил бывшим собутыльникам:

– Я стал другим, ребята, как бы банально это не звучало. С этого дня у меня все по-новому, так что пьянству – бой, будем втроем жить – я, кот и моя давняя знакомая.

– Вот вам и бобыль. Я же говорил, что Саныч тот еще черт… Небось, наследников решил настругать? – Начальник подмигнул Кудрешову и вся смена закатилась громким смехом.

– Настругал уже, теперь только консультирую таких, как вы. – Михаил Александрович ничуть не обиделся на коллег. Казалось, что позитивный настрой, неожиданно открывший вкус к трезвому существованию, будет сопутствовать ему до конца дней.

Быстро поднявшись по ступеням крыльца, Михаил Александрович остановился перед листом бумаги, прикрепленным к доске объявлений и отстраненно, открывая дверь, прочел:

«Сегодня здесь кот сдох от машины. Я уже закопал и где надо. Я видел про это и скажу все, если хозяин. Меня найти подъезд 4. Направо у входа. Дворник Тахир».

Постояв немного, мужчина зашел внутрь и, недоуменно пожав плечами, вызвал лифт. Уже через три минуты он, так и не войдя в открытую настежь квартиру, бежал вниз. Еще через минуту колотил в коморку узбекского дворника Тахира, а спустя десять рухнул на колени перед клочком земли, на которую тот указал и принялся рыдать. Ничто не могло заглушить в нем горя от потери существа, ставшего родным всего за несколько месяцев. Существа, подарившего почти человеческие нежность и ласку. Котенка, ставшего членом его семьи, жить без которого теперь уже вовсе не хотелось. Ближе к ночи Михаил отправился домой.

Войдя в квартиру, он разулся и, не снимая куртки, присел на край кровати. На полу тут и там лежали забавные кошачьи игрушки: шарики, резиновая мышка, цветные веревочки. Часть стены под окном расцарапана, уголок ковра искусан до состояния малярной кисти. Миша встал и отправился на кухню, скинув по пути верхнюю одежду прямо на пол. Открыл буфет, достал оттуда литровую бутылку крепкого дистиллята, наполнил до краев стакан и, осторожно, чтобы не пролить ни капли, вернулся в комнату и поставил напиток на подоконник. Перед возлиянием убитому горем Михаилу захотелось убрать из поля зрения все, что напоминало о Тимке. Даже ковер с измочаленным уголком был свернут и убран в коридор. Подойдя к стакану, он взглянул на стекло и заметил на его поверхности маленькое пятнышко, оставленное носиком котенка. Да, этот след был оставлен зверьком именно в тот момент, когда порыв ветра столкнул его с подоконника и отправил в последнее путешествие во двор. Конечно, Миша об этом не знал, иначе не стер бы милый отпечаток краешком рукава и не столкнул локтем стакан с зельем, залив пол вожделенной жидкостью. Тряпка впитала самогон и оставила на себе еле заметную паутинку из кошачьей шерсти. Рыдание вырвалось из груди убитого горем и вновь нахлынувшим одиночеством человека, он швырнул ветошь на порог, уткнулся в подушку и, спустя полчаса, забылся мрачным сном. Сон этот стал спасением от того, что могло произойти наяву.

Проснулся Миша без будильника, чувствовал себя физически хорошо. Печаль, одолевавшая его всего несколько часов назад, сменилась на тихую грусть. Он ощущал нечто, больше похожее на временное расставание с питомцем, нежели на его потерю. Он был уверен, что видел во сне свою милую животинку, что общался с ней, причем общался по-человечески, понимал каждый звук и даже помнил что-то из произнесенного Тимкой, но, проснувшись, забыл. Память сохранила лишь уверенность, что следующий сон вновь подарит ему встречу с тем, кого он потерял. Осознавая одновременно нереальность происшедшего и страстное желание испытать это еще раз, он привел себя в порядок и отправился на работу. Прибыв в контору, незамедлительно рассказал о вчерашней трагедии сослуживцам, оградив себя тем самым от скабрезных шуток и глупых разговоров о трезвом образе жизни, на всю смену. А вечером вернулся в пустую квартиру, желая только одного – скорее уснуть. То, что произошло ночью, никак не поддавалось объяснению…

– Миша! Я ждал тебя, а потом все это случилось. Я понимаю, что никто не виноват, но не хочу в разных местах с тобой находиться. Сам к тебе, понятно, не вернусь, а вот как тебе объяснить, чтобы ты со мной оказался, не знаю… Ты сейчас спишь, а когда проснешься, снова уйдешь. Спать же нельзя вечно.

– Я же завтра опять засну. – Да, Михаил Александрович осознавал, что все «происходящее» не имеет ничего общего с действительностью. Он удивительным образом ощущал себя спящим и в то же время мог руководить своими эмоциями и рассуждениями. Словно находясь под воздействием самогипноза, о котором не имел ни малейшего представления, мужчина готовился переступить грань материального мира и войти в нечто, чему нет названия. – Мне бы только знать точно, где находится то место, где тебя найти можно. Скажи, Тимочка, так можно в вашем мире?

Существо, не имевшее ни цвета, ни размеров, ни громкости голоса, излучало настолько сильную любовь к бывшему хозяину, что ответ просто нашелся сам по себе, будто был плодом собственных Мишиных размышлений. Точно озвучить этот ответ не представлялось возможным, но осознавался он как: «Это обязательно произойдет само, ты только не желай сильно, а просто иди и оказывайся здесь. Зачем тебе называть место, если ты и сам его знаешь? Вот оно. Утром покинешь его, вечером я тебя жду. Видишь, как просто?» И действительно, это было настолько просто, что никаких иных уточнений не требовалось. Он был уверен, что вечером заснет и попадет к своему Тимке, ставшему иным, но, в то же время, не изменившемуся вовсе. Знал он и то, что после пробуждения все это будет казаться глупым и бессвязным, лишенным разумного объяснения. Станет тем, о чем стыдно вспоминать и рассказывать, но сейчас это было неважно.

– Миша, я уже не котенок, а может, никогда им и не был. Я – это ты, только не бывший перспективный кандидат наук, превратившийся в одинокого электрика-пьянчужку, а сильный мужик, восстанавливающий себя по частям из растраченного впустую времени. Чтобы вновь обрести себя, ты должен перестать думать о том, что безвозвратно ушло из твоей жизни. Иначе всякий раз будешь пятиться к началу и совершать одно и то же: заводить новую семью, бросать, подбирать бездомное животное и отдавать ему всю свою душу, травиться алкоголем, а в завершение погружаться в гипнагогические галлюцинации и общаться со мной. Очень хорошо, что ты наконец-то уронил свой стакан и символично, что днем раньше с этого же места на пол упал я. Меня столкнула оконная створка, качнувшись от порыва ветра, тогда же приоткрылось и входная дверь, которую ты забыл закрыть. Случайно ли?

Трель будильника разлилась по комнате, заполнив все ее пространство дурацкой электронной мелодией. Михаил открыл глаза и увидел на потолке маленького паучка, невесть откуда там взявшегося. В самый момент пробуждения он помнил все, что происходило во сне, теперь же воспоминания словно вытягивались из головы в какую-то невидимую зловещую воронку. Ускользало все, что было пережито и увидено, оставался лишь образ любимого котенка и слово «галлюцинации». Прошло минут десять, прежде чем Кудрешов поднялся с постели. Физически чувствовал он себя прекрасно, хотелось поскорее умыться и приготовить себе кофе. Сегодня Миша почти не замечал отсутствия Тимки, хотя каждое их утро всегда начиналось с игр. Само по себе в душе родилось простое решение: теперь он будет общаться с котом не во время бодрствования, как раньше, а во сне – то есть наоборот. Пусть это и ненормально с точки зрения обычного человека, но ему было уже все равно. Войдя в ванную, мужчина взглянул в зеркало и с удивлением уставился на отражение. На него смотрел человек лет пятидесяти с небольшим, довольно полный, однако без мерзких складок под мышками и дряблой сероватой кожи. Волос на голове, конечно, не прибавилось, но выглядели они значительно лучше, нежели вчера. Закрыв глаза, Михаил попробовал предельно детально восстановить свой привычный образ, потом открыл и сразу же посмотрел на себя теперешнего. Разница была потрясающей. Первым, что пришло в голову, стала мысль о возможной реакции коллег: «Саныч, ты операцию себе сделал, что ли?», «Миша, откуда у тебя деньги на косметолога?», «Кудрешов, что с тобой?». Выход нашелся сразу же – избавиться от усов, ведь довольно часто внешность мужчины кардинально меняется именно после этой процедуры. «Все подумают, что я стал моложе выглядеть потому, что побрился. Скажу еще, что моя новая женщина попросила это сделать, типа ей целоваться с усатым мужиком неприятно. Блин, какие еще поцелуи в моем возрасте? Хотя, судя по новой внешности, не такой уж я и старый. Что-то странное происходит, бред какой-то…». Исполнив задуманное, Михаил Александрович испугался по-настоящему – лишившись усов, он «помолодел» еще лет на пять. Кряхтя, достал из-под шкафа старые напольные весы, с придыханием встал на них и зажмурился от предвкушения, однако тут никакого чуда не произошло – стрелка показывала на привычный лишний вес, что, в общем-то, не особенно его расстроило. Одежда тоже была впору, хотя некий положительный момент все же имелся, поскольку сидела она немного свободнее прежнего. Так или иначе, Михаилу Александровичу Кудрешову предстояло явить миру свое новое обличие, не задумываясь ни о причинах его появления, ни о возможных последствиях. Он ведь и сам ничего про это не знал.

Явившись в контору, помолодевший Михаил был принят в коллективе весьма взволнованно. Началось все, разумеется, со входа в здание. Охранник, ровесник Кудрешова, служивший в свое время в рядах милиции и в течение многих лет ловивший преступников и доставлявший пьяных сограждан в медицинский вытрезвитель, мнил себя человеком бывалым и внимательным. Уверенность в том, что чудес на свете не бывает, а любое событие можно объяснить с позиции здравого смысла, не раз помогала ему пресекать на корню многочисленные попытки работников вынести что-нибудь ценное из помещения организации. Личные убеждения вкратце сводились к следующему: «воровать нельзя», «посторонним вход запрещен» и «если что непонятно – звоните директору». Сотрудников компании Никита Георгиевич Санчила, бывший майор, не только знал в лицо, но и определял по походке. К турникету, за которым он восседал с важным видом, вел десятиметровый коридор и, учитывая довольно скромный перечень должностных обязанностей «специалиста по пропускному режиму», ему невольно приходилось ежедневно наблюдать за манерой передвижения сотрудников. Тяжелая походка электрика Кудрешова никогда не отличалась чеканным шагом, сейчас же к Никите Георгиевичу приближался вполне бодрый мужчина, в движениях которого угадывалась уверенность в себе и позитивный настрой к окружающим. Подойдя, мужчина поздоровался и в шутливой манере сообщил:

– Георгиевич, не удивляйся, я с утра малость переборщил с эликсиром молодости.

– Подождите, товарищ. Вы – Михаил Кудрешов? – Охранник узнал черты лица Михаила, однако кнопку турникета нажимать не торопился. – Или… родственник?

Повеселевший электрик демонстративно развернул перед озадаченным коллегой паспорт и улыбнулся.

– Никита Георгиевич! Я на работу спешу, сегодня показания в двенадцати домах снимаем, потом еще оформлять полдня будем. Пошутили, и хватит. Я просто усы сбрил, да бухать перестал. Чего и тебе, кстати, желаю.

Охранник внимательно посмотрел на паспорт, затем заглянул зачем-то в свой журнал и, ухмыльнувшись, пропустил Михаила. В кабинете, напротив, его внешность никого не смутила. Поздоровавшись со всеми сразу, он снял верхнюю одежду, накинул куртку с логотипом «ООО «Управляющая компания № 1» и уткнулся в монитор компьютера. Первым, кто заинтересовался похорошевшим сотрудником, стал начальник смены.

– Саныч, забирай своих и дуйте на объект. Если что, звони Алексею, он подтянется. – Потягивающий утренний кофе руководитель повернулся в сторону Кудрешова и поставил чашку с напитком на стол. Затем поднялся, подошел к подчиненному и, упершись обеими руками на его стол, с трудом выдавил:

– Что это с тобой, Миша? Это ты вообще?

– Да, Александр, это я. Сбрил усы, перестал пить, с утра бегал, а потом принял контрастный душ. Искренне желаю всем членам нашего дружного коллектива сделать то же самое. Надеюсь, в моих действиях отсутствует состав дисциплинарного проступка?

– Ну, Саныч! Первый раз такое вижу, ты же лет на пятнадцать помолодел. Это все твоя знакомая, что ли? Охренеть!

К этому моменту к процессу подключились все, кто находился в помещении. Больше десятка недоумевающих сослуживцев пялились на Кудрешова и, перебивая друг друга, засыпали того вопросами и скабрезными шутками. Продолжалось это, как показалось самому герою, минут двадцать. Затем в кабинет зашел директор и все быстро занялись своими привычными производственными делами. Сам же директор, не обращая внимания на Михаила, поскольку видел его со спины, обратился к начальнику смены и грозно потребовал не затягивать с подготовкой к субботнику. Тот, конечно же, вышел из помещения вслед за директором и до ухода Кудрешова на объект не вернулся.

Рабочий день, наполненный, помимо производства, массой забавных разговоров, подошел к завершению. Миша вновь вернулся в пустую квартиру, без особой радости полюбовался отражением, в задумчивости постоял минуту перед бутылкой самогона и, поужинав, завалился на кровать. Смотреть телевизор не хотелось, читать тоже. Он просто лежал с закрытыми глазами и думал о том, как здорово было сажать на грудь Тимку и рассказывать ему про все на свете. Сон одолел Кудрешова через час.

– Привет, Миша! Я скучал. – Голос не звучал, а как-бы находился внутри Михаила. Складывалось ощущение, что некто нажимал на кнопку и позволял этому голосу себя обнаруживать. Не было и котенка, однако его белая пушистая шерстка отчетливо чувствовалась ладонью. Мужчина гладил то, чего не было, но понимал, что касается именно Тимки, рука трогала несуществующее животное. Человек знал это, как знал он и то, что спит, что зверек похоронен недалеко от дома, что сон нереален и абсурден.

– И я скучал, мой маленький.

– А ты, Миша, изменился. Это оттого, что тебе предстоит прожить то, что я не прожил. Мое неистраченное время стало твоим. Лет двадцать, а то и больше. Мне с тобой уютно было, сытно, ты любил меня очень – значит, я бы долго жил. Только ты не беспокойся, что станешь старым и немощным. Я и здоровьем своим кошачьим с тобой поделился.

Нет, Михаил не был приверженцем мистических переживаний. Подобно начинающему наркоману, он пытался ощутить что-то доселе неизвестное, догадываясь, что загоняет себя в зависимость. Одновременно с этим, он прекрасно понимал, что сон – не стимулятор, а естественная жизненная потребность, что отказаться от него невозможно. Вариант своего душевного расстройства, могущий стать основанием для обращения к психиатру, мужчина отверг. «К чему что-то выяснять, если мне это доставляет удовольствие, я никому не мешаю, и никто про мои «ночные встречи» ничего не знает?»

Каждое утро, любуясь на свое отражение, он с удовлетворением отмечал что-то новое: взгляд становился яснее, осанка выравнивалась, даже морщинки в уголках глаз перестали быть заметны. За последнюю неделю странным образом снизился вес, в ход пошли джинсы, хранившиеся в комоде десять лет. Продавщица в магазине, который Кудрешов посетил накануне своего краткосрочного отпуска, назвала его «молодым человеком» и как бы невзначай, поправила прическу, улыбнувшись исподлобья. Судя по внешности, ей самой было не больше сорока лет. Да что и говорить, если тридцатилетняя инспектор по кадрам, оформлявшая ему отпуск и потому знавшая реальный возраст работающего пенсионера, кокетливо улыбалась и пыталась даже перейти на «ты». Вернувшийся из деревни сосед, любивший поболтать с Михаилом у подъезда еще пару месяцев назад, совершенно искренне не узнал бывшего собеседника, а, заговорив, поспешил тут же закончить беседу.

Вечера стали напоминать прелюдии к таинству. Легкий ужин, бытовые мелочи, довольно поверхностная гимнастика, иногда короткая прогулка во дворе с посещением в финале могилки домочадца – все это как бы предвосхищало отход ко сну, обещавшему новые путешествия по волшебному миру иллюзорной реальности (ничего более близкого по значению, чем оксюморон, Михаил придумать не смог, а потому представлял свои ночные разговоры с котенком именно так). Гимнастика и прогулки появились в его распорядке одновременно с уходом алкоголя и привнесли в жизнь не только удовольствие и блеск в глазах, но и некое правдоподобное объяснение для окружающих, своей прекрасной физической формы. «Саныч молодец! Вот что с людьми здоровый образ жизни делает» – завистливо замечали соседи и коллеги.

– Миша, это снова я. Здесь хорошо, но я все равно тебя ждал. Ты просто красавчиком стал, молодой такой, бодрый.

– Привет, милый мой. А ты и вправду здоровьем со мной поделился. Я в детстве кино смотрел, «Сказка о потерянном времени называется». Боюсь, что скоро в ребенка превращусь.

– Не говори глупостей, не превратишься – коты же не по пятьдесят лет живут. Если не открытая дверь, ты бы и сейчас пил свой самогон и разваливался на моих глазах, а так… Теперь мой Миша – мужчина в рассвете сил.

Кудрешов машинально осмотрелся по сторонам в поисках зеркала, но встретить отражение не получилось. Опустив взгляд, не обнаружил он и своих ног. Поднял руки, но и их не увидел. Тимка, поняв недоумение хозяина, моргнул синими глазками и тихонько прошептал ему на самое ухо:

– У нас нет зеркал. Здесь невозможно отражаться, потому что отражаться нечему. И все равно мы с тобой друг друга видим, только не глазами. Поэтому я перед тобой белый, без крови и грязи от грузовика, а ты – не храпишь в майке и трусах на кровати, а стоишь и со мной разговариваешь. Понимаешь?

– Нет, Тимочка, не понимаю.

– Ну, это и необязательно. В течение наших с тобой встреч (а общаемся мы уже больше месяца) я передал все, что может передать одна сущность другой. Нарочно не называю себя котенком, а тебя человеком. Ты искренне спас меня, а я тебя. Конечно же, ты тоже исчезнешь через какое-то время и навряд ли застанешь меня, но… Миша, в этот раз мы расстаемся насовсем.

– Тимка!

– Это так и будет, Миша. Давай, не будем терять возможность договорить. Я же хочу, чтобы у тебя все было хорошо, чтобы ты там свой путь до конца прошел, без горя. Так что слушай и запоминай.

Любимое животное исчезло, в пространстве остался лишь голос. Голос по-кошачьему милый и одновременно жестко наполнявший собой каждую клетку организма слушающего. Звук вливался в Михаила и, создавая немыслимую вибрацию, впечатывал в сознание образы слов, затем формировал из них картины словосочетаний и, демонстрируя смысл произнесенного, вытаскивал их из сознания и исчезал. За звуком следовала вспышка, потом темнота. Продолжалось это, как ощущалось, мужчиной, минут тридцать.

– Ну вот, Миша, мне пора. Тебе предстоит покончить с одиночеством и жениться. Пусть в тебя влюбится добрая и умная домохозяйка, лет сорока. Она будет встречать тебя по вечерам в коридоре нашей с тобой квартиры, а выходные дни вы будете проводить вместе с самого утра. Конечно же, разницу в возрасте никто из вас никогда не почувствует, ведь эту разницу отдал тебе я, а меня нет.

– Тимочка, неужели мы вот так… Да не нужна мне жена, я не хочу никакую жену. Я готов до самой смерти жить один и сны каждую ночь видеть.

Котенка уже не было слышно, образ бывшего питомца пропал. Стало холодно. Михаил поежился и натянул на себя сползшее одеяло. Утро еще не занялось, по полу тянулся луч белого света, берущий начало от приоткрытой входной двери. Он становился то шире, то уже, наконец дверь качнулась и, щелкнув замком, погрузила жилище в предрассветный мрак. Миша силился вернуть детали сна, но ничего не получилось. В памяти остались, однако, Тимкины глазки да белая пушистая шерстка. Зверек сидел на руках стройной длинноволосой женщины, лица которой не было видно, и довольно мурлыкал.

2. ОТКРЫТОЕ ОКНО

  «Рыхлый мартовский туман окутал небольшой провинциальный город сыростью и тоской. По тропе, ведущей к железнодорожной станции, угрюмо брел спортивного вида человек. Тонкие ледяные пласты, ломавшиеся под ногами бывшего любителя физкультуры, обнажали черную прошлогоднюю листву и робко нарушали треском покой спящего парка. В сердце было дико и пусто, но никаких эмоций идущий не испытывал и даже холодок, зависший над прогалинами после морозной ночи, не ощущался им вовсе. Мысли ничем себя не проявляли, время остановилось и почти исчезло из его восприятия…

   Приблизившись к мосту, путник оглянулся на прогудевший вдалеке локомотив, медленно преодолел довольно длинный бетонный устой, прошагал несколько метров пролета и вцепился в ржавую металлическую ограду. За спиной с грохотом пролетел состав, увозя в столицу несколько вагонов с продукцией местного деревообрабатывающего комбината, гул рельсов жадно поглотился массивными опорами сооружения, над рекой воцарился абсолютный покой. Свидетелем того, что произошло далее, стал только калеченный бродячий пес. Волоча парализованную лапу, он медленно спустился по насыпи, осторожно обнюхал мертвое тело и испуганно отскочил, когда труп мягко скользнул по кровавой луже и исчез под кромкой льда».

   Владимиру Кустову, жизнерадостному и удачливому бизнесмену, всегда нравилось бегать в городском парке со своей красавицей женой Машей. Детей у них не было, зато любви, искрящейся от одного только взгляда друг на друга, имелось в избытке – и к родственникам с обеих сторон, и к заласканной беспородной собаке Пальме, и даже к коллективу собственного торгового центра. Да и времени хватало абсолютно на все, включая здоровый образ жизни. Обычно, пробежав привычную ежедневную дистанцию в пять километров, супруги останавливались на спортивной площадке и, взаимно поддерживая атмосферу оздоровления шутками и признаниями в любви, всецело погружались в гимнастику. Возвращались всегда, хоть и быстрым, но шагом, рассуждая о близких планах, будущих детях и перспективах развития бизнеса. Иногда страстно спорили, подшучивали над встречными, критиковали местную власть. Время шло, любовь принимала форму привязанности, неотделимой от быта, общения и способа полноценного существования в социуме. Дети стали чем-то скорее связанным с далекой целью, нежели близко реализуемым. Затем отложенным на неопределенный срок, а вскоре они и вовсе исчезли из разговоров. Круг приятелей, уже воспитывающих своих школьников и школьниц, перестал быть интересным, надвигающийся возраст вручил сомнения в реализации грандиозных планов, беседы о жизни утратили былые искорки. Как-то раз, проезжая мимо детского дома, Кустовы взглянули друг на друга, подумали об одном и том же и замолчали.

   Вечером Маша подошла к Владимиру, привычно обняла его за талию и тихо, едва сдерживая слезы, произнесла:

– Я не смогу полюбить чужого ребенка.

– Машенька, я все продумал. В мире много кто усыновляет детей. Если стесняешься общественного мнения, то зря. Это ведь даже благородно…

– Чтобы все считали меня неполноценной? Ты же знаешь, что я еще могу родить сама, просто поздно уже с медициной экспериментировать. Давно уже надо было тебе… Какое к черту благородство?

   Кустов освободился от объятий жены, взглянул в ее глаза и твердо произнес:

– Маша, я в клинику не поеду, ты сама знаешь, что это бесполезно. Не хитри.

    На следующее утро жена отказалась от совместной пробежки, не составила она компанию мужу и днем позднее. Через неделю охладел к утреннему ритуалу и сам Владимир. Тема неизлечимого мужского бесплодия, всегда казавшегося ему единственным своим недостатком, стала расти такими темпами, что поглотила самоуверенность. То, что настолько внезапно ворвалось в семейную жизнь, не поддавалось объяснению. Проблема, существовавшая много лет, быстро увеличилась до размеров неоперабельной опухоли и стала давить собой все, созданное в любви и гармонии. Впервые мужчина почувствовал себя жалким и ненужным. По злой иронии, именно теперь он впервые усомнился в разумности принятого когда-то решения. Наивный порыв подарить Маше свою долю в совместно нажитом имуществе, реализованный нотариально и втайне даже от престарелых родителей, представлялся теперь невероятной глупостью. Если отбросить в сторону доверие, любовь и прочие нематериальные активы, образ «разбитого корыта» теперь мог стать единственным атрибутом его осознанного, хотя и незавидного уже существования. Еще месяц назад закредитованный под завязку предприниматель даже не задумывался ни о чем таком, сейчас же внутренний голос неумолимо твердил о необходимости пересмотреть ситуацию кардинально. Статус хозяина в условиях образовавшегося семейного вакуума – единственное, что могло удержать формальный и фактический авторитет, а также право самостоятельно определять дальнейшие события. Нужно было начать разговор и попытаться что-то изменить, пусть и обманом. Взять все в свои руки. Новый кредит под залог дома, хозяйкой которого теперь по всем документам является Маша, навряд ли мог явится достаточной причиной, в силу которой удастся усыпить ее бдительность в сложившихся обстоятельствах. Однако Владимир такую попытку предпринял.

– Дорогая, мне нужны деньги.

– Зачем? – в голосе супруги обнаружились нотки строгой мамы, капризное дитя которой пытается уговорить ее на покупку новой дорогой игрушки – Насколько я понимаю, долгов у нас нет или…

– Маша, я тебя не посвящал в свои рабочие дела ни разу, не грузил ничем. Все это долго объяснять. В-общем, мне нужен кредит на строительство. Заложить придется наш дом, расплатимся за два года…