Текст книги "Восторг свободы"

Восторг свободы
Максим Петросян

© Максим Петросян, 2024

ISBN 978-5-0062-1755-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается Кате – belleza

«Тайна любви величественнее тайны смерти» – Оскар Уайльд

Я облокотился спиной об ствол высокого дерева, корни которого уходят далеко вниз, под меня и под мир вокруг. Не представляю, что там скрывается, но это не важно. По правде, всё не важно, кроме настоящего, так мне часто говорит мой разум, но я не всегда слушаю его как следует, ухожу в прошлое, или наоборот, надеюсь лишь на будущее. Так или иначе, я тут, около возвышающегося надо мной дерева, один.

Меня звало сюда сердце, не что-то иное, даже не обстоятельства. В моей голове не всплывали отрезки прошедшего, и не было так таковых эмоций – было просто спокойно. Такие моменты в жизни бывают крайне редко, и я уже в свои годы это понял.

Жизнь ведёт нас по некому пути, который мы до конца не знаем, а если точнее, понятия не имеем. По крайней мере, в Чили всё так, не знаю про другие места. Скорее всего мир везде работает одинаково, но я не видел этот мир, и он меня тоже. Об этом нечасто упоминают, но это так. Можем ли мы говорить что знаем мир, если сами для него неизвестны, или же, всё иначе.

Ветер колышет верхушки травы, покачивает листья, кончики моих волос. Он приносит далёкий бриз океана, настоящей свободы, которая отсюда чувствуется чем-то неземным и чуждым. Мы так сильно отвергаем неизвестное, что и теряем остальное.

Иногда я устаю от самого себя, и это злит, ведь убежать я не могу. Лишить себя другого человека так легко. Мы берём от всех понемногу, составляем свою личность, а что в итоге? Поле. Дерево. Один.

Пиночет у власти, я в своей власти. Главное, что мы можем, это держаться за самих себя, спасаться.

Я направился домой. Я живу в городке Темуко – административном центре одноимённой коммуны, провинции Каутин и области Араукания. Близость горных хребтов Анд, окружающие леса и озера, просторные долины делают город одним из необычайно красивых мест на земле. Сам город был основан ещё в конце 19 века, и изначально являлся испанским фортом.

Я иду по Анибал Пинто – площади, которая является сердцем и центром города. Перед площадью располагается собор Святого Иосифа, а вокруг очень много малоэтажных колониальных зданий в немецком стиле. Темуко в большей степени был обжит немцами. На скамейках в тени деревьев отдыхают люди.

Город жив, и я вместе с ним. Мы живём одну и ту же жизнь раз за разом, проигрываем одну и ту же пластинку. С течением времени мы приходим к тому, что всё меняется, а мы остаёмся такими же, либо, падаем в пропасть самокопания, рабства. Было уже прохладно, но даже так, приятно. Именно так я бы описал свои прогулки в те времена – приятные. Они доставляли мне удовольствие, давали возможность уединиться, сбежать от суеты, семьи. Отца сегодня дома не было, не знаю точно где он мог бы быть, а мама плакала, снова, я чувствовал это. Её слезы проникали не только в деревянные доски жесткого пола и одноразовую робу, но и в моё сердце, или в селезёнку. Большие пространства, которые представляют собой площади, как и Анибал Пинто, привносят в типичность городов нечто необходимое, это место для дыхания. Они как лёгкие, полые и вмещают в себя много воздуха, но и легко им заполняются, и ничего, продолжают вдыхать и вздыхать. Нет ничего трудного в дыхании, только если у вас не закрыт рот, а нос, точно клапан, прикрыт.

Дорога длилась дальше, вела за собой любого наивного путника. Я знал куда мне надо, мой дом за этот вечер никуда не переехал, хотя ноги шли в другом направлении. Почему-то они не поддавались моей воле, решили взять вверх надо мной и создать свою собственную стихию. И у них получилось, не к удивлению. Кажется, я легко сдаюсь.

Амилия не была на меня рассержена, вовсе нет. Думаю, в душе она понимала тот факт, что мои слова тогда не были всерьёз. Я не хотел её обижать, и уж тем более унижать. Она сильный человек, из тех, которые могут дать сдачи, но почему-то она ничего не сделала. Не дала мне пощёчину, не накричала, просто ушла. В её этом жесте, который она показала мне в ту секунду, пока поворачивалась ко мне спиной, было намного больше смысла чем в любых словах. Презрение к себе, и это всё что я мог чувствовать позже. Штиль заполонил меня сейчас, когда Амилия не рядом, школа в 2 милях, а дом в затворках памяти. А ключ от воспоминаний я обронил специально. А ведь мы часто шутили друг над другом, и вот в один раз как-то не задалось. Каждый иногда перебарщивает, зачастую с близкими нам людьми, но я ошибся иначе. Этот поступок не был основан на глупости, невежестве, или злости. Он был рождён желанием, я хотел сделать ей больно, и сумел.

«Приверженцы самоотродства!» – крик был не громким, но доносился с соседних улиц. Похоже кто-то тоже был расстроен. Контекст его слов не был мне известен, и привнёс мне одну лишь смуту. Я потерял нить мысли, ушёл от себя, Амилии, дома, к незнакомому голосу, наверняка принадлежавшему алкашу, который не просто пропил свою жизнь, но и проиграл под залог дом. Не представляю что движет людьми, но в одном уверен точно – всё строится либо на деньгах, либо желании вознестись над другими.

А вечер сгущался, погружался в краски, оттеснял яркость дня. Всё более он походил на закрытость глаз, то есть, был невидимо видим. Эта тьма не являлась ничем, это просто мрак. Разница в том, чего ты боишься больше, ничего или видимое ничего. А я боялся неопределённости, которая нависла над моей жизнью, и не хотела уходить. Кто я? И главное, почему всё так. Какой смысл в том, что я сейчас гуляю один, в безмятежности ночи ловя взгляды Луны, и ожидая роз, которые польются на меня рекой. А когда реальность обливает меня холодной водой, я снова очнусь, забуду о розах, начну мечтать о подсолнухах. Цветы можно менять сколько угодно, их всегда будет хватать, только вот себя не изменить. Мои желания шли откуда-то, куда мне не было пути и разрешения на вход.

Так и всё же, ожидал ли я спасения, или удушения, это по большому счёту ничего не значит. А значит ли тогда, что и остальное тоже?

Не мне судить, строил ли я тогда свои мысли правильно, или нет. Мир был полон всего мне интересного, и продолжает до сих пор, это то что никогда не может измениться. Такие факты и есть стимул жить, они заставляют вспомнить, что среди скукоты, ужаса, печали и горя, скрывается всеобъемлющая красота живого и не живого. Тот кто способен просто-напросто открыть глаза, разуть обувь и побежать вперёд, вот тот и найдёт то что должен, либо потеряется, кто знает. Не мне же судить.

А пока, коленки повторяли свою песенку об усталости, и я решил что стоит передохнуть. Мои глаза зацепились за ближайший бордюр. Он был жёстким, но поэтому и дал мне пинок под зад, и я чуток очнулся. Я не знаю где я, не в смысле, жизни, а место в городе. Закоулки и переулки, повороты и длинные тропинки привели меня сюда, к нескольким домам, стоящим так близко что птица не пролетит, и фонарному столбу, напоминающему строго стоящего сверху начальника. Ему не подходил такой вид, ведь он освещал меня, и делал это бесплатно, не просил за это разговоров, не ругался на меня, даже не смотрел. У него не было глаз, да и я устремил взор вниз. Мама наверное уже спит, а я тут. Я тут, пока всё там, где-либо, но не здесь со мной. Хотя, может справедливее сказать, я не там где они. Вот о чём я и толкую – неопределённость. В одном плане всё так, в другом наоборот. Бесконечный день наоборот, который и не задумывается останавливаться.

Сверчки ошивались вокруг, издавая те самые звуки. Я приложил лицо к рукам, моргал, дышал. В общем, пытался не уснуть так, как мог. И ещё хотел пить, именно воды. Когда вода в достатке, ты пьёшь на замечая её, а когда она далеко, ты представляешь как она разливается в тебе, заползает в глубокие жилки, пропитывая тебя, как почву перед вспашкой. А семя это хлеб, но и его нет. Без всего этого и не будет урожая, будет голод, смерть, а потом всё заново по кругу, и расцвет. Жизнь выигрывает смерть тем, что проигрывая раз за разом, встаёт с нокаута.

Глубокий вдох позволял немного взлететь вверх, и быстро возвращал обратно. Наши грёзы материализуются по щелчку пальца, и пропадают как только мы заметим что они есть. Слова ценнее молчания тогда, когда молчание это единственное что остаётся для защиты, и сейчас я молчал, но не чтобы защитится, а чтобы держаться, а это две совершенно разные сущности, хоть и одной той же крайности.

Вечер даёт нам моральное право не думать о чём-то серьёзном, но я забыл о своих правах. Впрочем, не я один. Тут многие не то что забыли, они просто не знают что такое права, хотя и хотят. Меня не очень интересует политика и всё это, но иногда я подмечаю такие мелочи. Встречая такое, невольно задумываешься о правильности того или иного, а потом теряешься во всём это. Кстати об этом, я пока что не заблудился. Не помню все повороты, но вернуться думаю смогу.

Впереди шли какие-то люди, чаще всего не самые молодые, и сред них я заметил одного парня, на вид мой ровесник. Что-то в нём было, не скрывалось в потёмках глаз, или в карманах штанов, а именно было. Отличался ли он от других? Да не очень, обычная ветровка, без кепки или шапки, которые бы закрывали его чуть взъерошенные волосы, но они были слишком длинные, в таком состоянии, когда немного длиннее будет красиво, а вот так чувствуется недоделанным. В общем, он цеплял взгляд, это было ясно.

Во мне тогда что-то загорелось, захотелось просто сделать хоть что-то. Не знаю чем это было обусловлено, но в ту секунду я почувствовал такую свободу, как будто я был на волне. Она вела меня туда, куда мне всегда был закрыт проход. Мне хотелось потянуться, взяться за ручку и отпереть заветную дверь. К чему бы она не вела, это было важнее чего-либо. Важнее страха, ценнее тюрьмы.

– Извини, сколько времени? – Я повторил это в голове несколько раз, и вот, когда он проходил мимо меня, сказал смотря на него снизу вверх. Я продолжал сидеть на бордюре, держа руки на коленях, пока низ штанины касался холодной бетонной дороги. Это напоминало о ужасе и страхе, но было не так сильно. Тем более, я уже это сделал.

Он посмотрел прямиком на меня, не давая ни секунды для защиты, и сказал голосом, больше мелодичным, чем мягким, но и не нежным, это было похожее на лаванду зимой.

– Уже около часа, ты пьян?

Отрицательно помахав головой, я ударил два раза ладонью слева от себя, наклоняя голову в ту сторону. Этого было достаточно, чтобы он понял. И на удивление моего сонного, ничего не осознающего мозга, он сел рядом со мной. Он и правда вот тут, незнакомец. На пару мгновений я подумал, что совершил грубую ошибку, но по правде, это была великолепная глупость. Великолепие не развеялось и после того, как он снова заговорил, взирая одним глазом на мой профиль, а другим перевязывая свой ботинок.

– Так что ты тут делаешь?

– У тебя красивые кроссовки, кто рисовал?

На них были различные рисунки, и даже какие-то иероглифы. Они явно несли в себе смысл, не были обычной шуткой, которую делают в промежутке дел. Это было особенно, предназначалось для того, кто понимал их историю. А для других это было загадкой, причиной вопросов, заинтересованных взглядов, таких как мой.

– Брат.

– А ты почему тут? – Мне понадобилась неловкая пауза, чтобы снова начать диалог, или что это было.

– Возвращаюсь с ночёвки. Так, а ты? Я всё же первым спросил.

– Как тебе сказать, прогуливаюсь тут и там.

– Сбежал?

Именно тогда я и понял что это была хоть и глупость, но такая хорошая, нужная. По мне пробежала дрожь от его слов, вопросов. Был на ночевке, брат, сбежал. Я выделял конкретные слова, и придавал им окраску, как будто у всего есть свой истинный цвет.

Лёгкая ухмылка у нас обоих.

– Я знаю одно место, пойдём.

Он резко встал, подпрыгнув в конце, смотря на меня так, будто я должен также. Не спросил, а сказал факт, но и достаточно вежливо, заманчиво. Но идти с незнакомым мне парнем туда, куда сам не знаю, и в такое время? Это было слишком даже для меня.

Конечно я согласился, и пошёл за ним.

Меня звал дух юного путешественника, жаждущего познать что-то отличное от всего привычного. Уйти от такого равноценно уходу от самой жизни. Нельзя отказываться от таких возможностей, как бы они не противоречили привычкам и традициям. Ломая одно, мы создаём из его крупиц новое.

И вот таким образом, я молча шёл за ним. Слова не вырывались из меня не из-за стеснения, или того же страха, наоборот, это было любопытство. Оно выражалось не в речи, а в том как я смотрел на него, изучал мелкие движения, их род. Походка была простодушной, и отдавала легкомыслием, но и бесстрашием. Казалось, он видел многое, но пережил ли это, не думаю. Я строил свои предположения лишь по тому, что мне виделось. Правильно это, или нет, не имеет разницы.

Мы остановились, и я уже догадался куда он привёл меня. Это был водный комплекс, и за закрытой калиткой виднелся широкий бассейн, абсолютно безлюдный.

– И зачем ты меня сюда привёл?

– Просто так решил тебе калитку показать, так думаешь? – Он залился смехом, и начал перелезать через забор, и сделал это так быстро, отточено. Не в первый раз.

– Ты собираешься, или мне тут палатку уже разложить?

Пришлось повторить за ним, моя рубашка зацепилась за железный прут, и тем самым, дала воздуху проникнуть под неё. Прохлада полилась по моему тела, оставляя после себя лишь мурашки, выраженные не то что пупырышками, а гримасой на моём лице, которая не могла остановить каскад смеха и учтивости.

Я действовал инстинктивно, поддаваясь телу и его прихотям, не думая о чем-то постороннем. Был я, он и бассейн, остальное за кадром. И это чувствовалось так живо, в моменте передавало мне то, что было так далеко от меня, обычная погода затерялась, и на её смену пришла другая. В эту секунду, пока мы оба стояли, за забором, смотря друг на друга, я понял, что не спросил главного. И как я мог это забыть.

– А как тебя зовут? – Говорил я немного запыхавшись, всё же, не каждый день такие трюки вытворяю.

– Альваро, а тебя?

У него были такие густые брови, подчеркивающие толи лоб, толи щёки, которые, впрочем, мало чем выделялись из его общей композиции. А имя, оно играло в ушах как вино, растекалось по буквам в памяти, и отпускало лишь выжав из тебя последние соки. Я сказал ему своё имя, и его реакция была естественной.

Мы продолжали смотреть друг на друга, Андриан смотрел на Альваро, Альваро на меня. В нём виделись нотки спокойствия, но и игристости. Первым начал он – начал разуваться, поспешно, отбросил свои ботинки в сторону, хоть они и выглядели недешево. Да и сам он тоже. Он открыл миру свои лодыжки, и после всё оставшееся, и кучка его одежды лежала неподалёку, создавая хаос гармонии, ведь так всё и должно быть. Ведь правда, как иначе может лежать одежда кроме как так, как ещё я мог бы провести эту ночь, если не так. Выбор состоял лишь в том, признаю ли я это или нет. Впрочем, я сделал также, снял рубашку, отстегнул ремень, и он полетел. Живот освободился, стало легче дышать, и тем самым я разделся ещё быстрее. Рукав рубашки касался ткани его штанов. Что это, если не сотворение Адама?

Всё было так знакомо, но и неизвестно для меня. Время приняло обратный отсчёт, вывернулось наизнанку, и поэтому казалось, что его и нет. Что всё это мелкие песчинки, которые ничего не стоят. Я был близок к тому, имя чего ещё не ведал в своей жизни. Это повергало меня в восторг, и не обращая внимания больше ни на что кроме момента, я сперва коснулся кончиком ноги поверхности воды, и убедившись, прыгнул. Просто взял и прыгнул, и этого было достаточно, что ещё могло быть тогда мне нужно. Разве что свобода, но и это, в каком-то роде, свобода, точнее, раскрепощение.

Он немного повременил, и какое-то время смотрел на меня плескающегося в воде, пытающегося убрать волосы от глаз, и потом погрузился в воду. Чувства были так глубоко в нас обоих, что выражались только в покачивании мелких волн, и вибраций в нас самих. Мы не были чем-то целым, даже я сказал бы, мы были так далеки друг от друга, что казались ничем. Но когда что-то сводится к нулю, то от этого и начинается бесконечность. Я не искал в то тот вечер ничего подобного, да и меня не нашли. Скорее, просто так случилось, и причин тому нет, виновных тоже.

Ноги, руки, торс, плечи, кадык, спина – всё в каплях, стекающих вниз, на кафель, или что это. Похоже было, что вода пропиталась нами больше, чем мы ею. Альваро не спешил натягивать одежду, он сел на край бассейна, опустив лодыжки в воду. Конечно я подошёл к нему и сделал также.

– Ты часто тут бываешь? – Этот вопрос был на языке, а Альваро был таким мирным.

– Бывал пару раз, но так, редко. – Он взял паузу, хотя, по правде сказать, не брал он паузу, он не думал, не стеснялся, просто молчал. Но продолжил, – Ты бы хотел иметь много денег?

Странный вопрос, подумал я, и сказал, – Любой бы хотел много денег. Я живу в обычном доме, хожу в школу, ем, в принципе всего хватает, но сам понимаешь, далеко не на всё. Иногда мне стыдно, когда я понимаю всё положение, но всё не так уж и плохо, так ведь? Люди сверху знают больше чем мы, и это не моя забота. Хочется просто жить, вот как сейчас – И я с лёгкой силой зачерпнул воду в руку и прыснул на него. Это было неожиданно смешно, для нас обоих.

Что-то тогда было правильно, так, как должно было. Природа покрывала городок своим покрывалом, призывая поспать ещё чуть-чуть, лишь бы не вставать, не слышать никаких звуков. А мы шумели, смеялись, прыгали по воде, то и дело толкая друг друга в воду. Я пригладил замокшие волосы, и убрав руку, холодные капли мельком пробежали по затылку, идя вдоль спины всё ниже. Дрожь прошла по мне, затронув тесные закоулки за ухом, и оцепенев за секунду, я понял. Пора одеваться.

Мне не нужно было объяснять, пару взглядов, шагов, и вот мы уже натягиваем на себя лежавшую в стороне одежду. Давалась она не легко, цепляясь за коленки, локти, как бы борясь, как природа.

«Всё связано» – подумал я.

и взаправду, он приободрился, глядел на меня спокойно-радостным взглядом пингвина, и был таков. Не подавая виду, он своевременно, пока я ещё завязывал шнурки, перепрыгнул обратно через калитку, но там стал ждать. Теперь вот он, вот я и вот тёмная дорога, ведущая в разные стороны, с множеством развилок, поворотов, потёмок. Мог уйти я, и забыть об этом навсегда, как о сне, который был более явственным чем другие. Мог и он, убежать в свой мирок, но разве такое забудешь? Точнее, имеем ли он право это делать?

– Думаю мне уже пора, сам понимаешь. – И это сказал я.

Казалось, сейчас он в том самом состоянии, в котором слова отошли на второй план. Думал я так, потому что версия о том, что он просто проглотил язык, выглядело слишком нелепо. Хотя это было сильно на это похоже.

Бумажка, оторванная откуда-то и которую он достал из кармана, маленький карандаш, который явно раньше был длиннее, но его сломали пополам, и его адрес. А главное, время. 18:00.

Следующий день, новый час. Уже день, птицы проснулись, а уличная кошка трётся об стекло моей комнаты. Не помешало бы проветрить её, поэтому я распахнул единственное окно, и кошка исследовала углы, хотя и так знала их досконально. Она далеко не первый раз тут, иногда ночью спит со мной, но у неё нет имени. Я не осознавал, что не даю ей имя потому, что не хочу привязываться и потом терять. Хотя что тут такого страшного. Я облокотился спиной о стену, и глядел в вид, открывающийся из моей комнаты. Старые цементные дома, вдалеке более томные и высокие, а те, что поближе, низкие, частные, как наш. Во мне не было какой-то тревоги или переживаний, просто всё текло, а кошка вылизывала себя на моей постели. Её взгляд был таким диким, но и радушно-глупым, что было трудно долго держать с ней контакт.

Обои были немного облуплены, отдавая не то серым, не то бежевым оттенком, но на них я обращал мало внимания. Не замечая их, я предавался двери, следил за ручкой. На ней не было замка, но раньше он был. И я понимал, что рано или поздно мне надо будет выйти из комнаты, как бы не было в ней комфортно. Блеск из окна манил меня так сильно, тянул ввысь, к чему-то сверху, но и быстро оттаскивал назад, в самый последний миг.

Время идёт, и пришло время выйти, дойти до конца коридора, и, свернув направо, грустным взором посмотрев на стрелки часов, сесть за стол, взять вилку и молча есть, всеми силами стараясь не выдать себя, и не спровоцировать.

Папа ел медленно, запевая всё чем-то явно не вкусным, и заедая хлебом. Я же придерживался традиций: макароны с сыром и вода. Не надо было ничего вычурного, или же, говоря словами отца, «всякой гадости». Иногда он выпаливал и другие остромётные фразы, но чаще это было похоже на бред пьяного, но могу поклясться, он был трезв.

Так было почти всегда, и в общем-то, я мало уже об этом думал.

Он доел и быстро ушёл, взяв с собой любимую шляпу, висящую на ручке входной двери. Он любил кидать её каждый раз, когда возвращался домой, а уходя, делал то привычное движение рукой, и так брал её, что казалось, вот оно, тот самый момент всего его дня, когда он чувствует себя не то что уверенно, а живо. Я следил за тем, как он всё это проделывал, и доедал остатки пищи на тарелке.

Дверь захлопнулась, замок прокрутился. Я один, наконец.

Квартира, пока в ней нахожусь только я, кажется мне даже уютненькой. Она заполнена всяким хламом, который лежит без дела, как я. Я лёг на диван в главной комнате, и начал снова думать. Идти ли мне сегодня туда к нему? Или всё это абсурд, а может быть это и не его адрес, он просто решил пошутить. Такое возможно, нельзя это исключать. Да и я дурак, пробрался ночью в бассейн с незнакомцем, на что я надеялся?

Но в то же время, наклоня голову на подушку повидавшую много разлитого пива, и почти придя к выводу, что я полный олух, ко мне прильнули чувства, те которые были во мне тогда. Мысли путали меня, сбивали меня не просто с пути, но и с ног, но ощущения, они питали меня. И вот, я, поменявший несколько версия, принял решение.

До встречи ещё много времени, поэтому я натягиваю уличные штаны, завязываю шнурки и выхожу, но не так уверенно как отец.

Погода не вписывалась в моё состояние, но и резонировала с ним. С ней мы всегда играем в какую-то игру, правила которой мне не известны, она сама их диктует время от времени. Я бы не назвал это смирением, но я слушаюсь её, хотя наверное выбор всё равно есть.

Счёт был пока равным, но я уже стаял перед домом Амилии, собираясь с духом. Необходимо с ней поговорить, не только о моих словах, но и о бассейне. Разговоры с ней напоминают мне о том, что люди ещё способны не только болтать, но болтушка она та ещё.

Я стучу в дверь. Забавно, в жизни так много дверей, но иногда легче перелезть через калитку, чем войти.

Звуки, ходьба, приближение, щелчок.

– А, ты, я одна, – говорит она, отходя в сторону, тем самым позволяя мне увидеть сразу лёгким беспорядок в коридоре. Кучка обуви в углу, это пародия на пирамиды, подумал я пошутить, но не осмелился.

Молча проводя меня до дивана, она пошла на кухню, но жестом показала мне оставаться на месте. Как будто я ушёл бы куда-нибудь.

Я не так часто бывал у неё, был на паре дней рождений, один раз на ночевке. Она не охотно звала меня, но когда мамы не было ей было легче согласится. У неё есть свой замкнутый мир, и в него трудно зайти полностью, даже мне. А говорю я «даже», потому что мы друзья, лучшие, или по крайней мере единственные.

– Я пришёл поговорить! – пришлось говорить громко из-за звука текущей из под крана струи воды, похоже она мыла посуду. Но быстро остановилась, и спустя минуту села передо мной на кресло, а на низкий столик между нами поставила кружку полную магазинного сока.

– Ну так, говори.

– Если короче, – тут я пытался вспомнить всё, что подготовил у себя в голове, – то, я хочу извиниться за мои слова. Я понимаю, что был просто зол, и тем более не имел право тебя так называть. Но и ты пойми меня, я не изменил своё общее мнение. Как бы тебе сказать, Грег был очень плох для тебя, да и ты сама мне жаловалась на него. Он не ставил тебя ни во что, и когда ты наконец послушала меня и закончило это, я был не рад, но горд. И когда ты сказал мне, что хочешь снова быть с ним… я не знаю, это слишком. Это твоя жизнь, Амели, но она влияет на меня тоже. Не хочу быть эгоистом, и чего я не хочу сильнее всего так это Грега или кого угодно как он.

Я замолчал, передохнул, вроде бы сказал неплохо. А она слушала, не перебивая, хотя её мимика подсказывала что ей есть что сказать.

– Но, – начала она тихим медленным голосом – я же не такая?

Её взгляд, такой беспрекословный, им она сказала мне так много, отдала мне частицу самой себя.

– Конечно нет.

Я невольно улыбнулся улыбкой, говорящей что эти слова – такая банальная истина. Она сразу обняла меня, пересев на диван со мной, и заплакала.

Ссоры больше нет, Грега нет, лимонада нет. Порой шляпа на ручке, выражение глаз, какая-то калитка способны впитывать в себя всю нашу жизнь, со всей её полнотой. Может жизнь и есть только это, и всё в мире это только шляпа, глаза, калитка, а всё остальное не это. Такая простая мысль пролетает в голове быстро, как разряд, но улетает, ведь наш мозг это не то, и поэтому мы бежим дальше и дальше. А пока что мы плачем на диване, а погода переходит на другую частоту.

Часто, попадая туда, где ты не был, начинаешь понимать и вникать в то, что ты ничего не знаешь. В этой части города я редкий гость, поэтому я удивлялся, когда проходя мимо здешних домов видел правда дорогие. Но я просто шёл дальше, стараясь не волноваться. Получалось не очень хорошо. Я его не знаю, и тем самым, может, и не очень знаю себя, раз я готов пойти на такое. Раньше казалось я не такой, но пусть что будет.

И вот, я дохожу, передо мной четырёхэтажное здание, отделённое от других зданий вокруг забором, и напоминающее торт своими ярусами. День затухает, теряется в закоулках, где солнечные лучи прячутся, а вечер подступает к моим стопам, покрывая их своей мрачно-романтичной тенью, но я этого почти не замечаю. Он не говорил что мне делать, когда я приду, так что, я как в нашу встречу, сел на бордюр и стал ждать.

Забавно как всё бывает, повторение, циклы, которые провожают нас туда и сюда.

После Амилии во мне был некий штиль, и её слезы оставили пару следов на моих штанах, но это не страшно.

И дверь все ещё рядом, и я тут. За столь короткое время мне показалось, что прошло уже несколько месяцев, дождь лил и заканчивался, Солнце выходило и уходило, люди плакали и смеялись, и так, день за днём, я у этой двери – двери необычной, той, которая открывает тебе иной мир, тот, что ты не мог себе представить или боялся представить. Положение заставляло меня все ближе и ближе подходить к ней, её рельеф начал переливаться в моей сетчатке, и в чём-то они сроднились, серьезно.

Но дверь открылась, без моего участия, да и прошла буквальна минута.

Он все в той же одежде что и вчера, только более свежей.

– Как ты узнал, что я тут?

– К гадалке сходил, заходи.

И всё это без единого слова приветствия, не знаю, оно шло само и не нуждалось в этих нескольких формальностей, но думаю, на это повлияло и то, что я увидел.

Прихожая – большой коридор, с отделкой на стенах, двумя зеркалами на противоположных стенах. Мой облик быстро промелькнул в них, размыто, и он повел меня к лестнице на второй этаж. Глаза пытались цепляться за какие-то мелочи, детали интерьера, но мельком, едва замечая то картину на стене, то ковер под моими ногами, растекшийся на протяжении всех этажей.

Шаг за шагом мы оказались в его комнате, как я понял, во-первых, из-за множества постеров на стене, но в то же время, она выглядела не скудно, нет, но слишком официально. Тумбочка перед кроватью, которая, в свою очередь, заправлена так, как никто из людей в обычном настроении делать не будет.

А по правде, понятия не имею какие мысли тогда преследовали меня, всё просто было так.

Он сел на стул у окна, а меня пригласил сесть на кровать. Тогда же я и спросил, где его родители.

– Папа на работе, его часто дома нет, поэтому и гуляю ночью с незнакомцем в бассейне.

Его слова часто напоминали слова того, кто так сильно находится в жизни, в моменте, что и перестаёт существовать отдельно как таковое, но и одним целым не становится. Барьер всегда присутствует.

– Ты голоден? Я чертовски! Сиди здесь, я скоро.

Побежал он. Ботинки постучали по коврику, по ступенькам, вниз и вниз, а я остался один. Ощущения теперь уже были другими, не теми, какие были у двери.

«Это слишком нереально» – подумал я, и да, огляделся, увидел эти ценники. Я не видел ни мебели, ни её качество, ни цвет, а одни цифры. Невообразимые цифры, которые ты слышишь исключительно при розыгрыше лотереи.

У нас это было частой традицией раньше, собираться вместе у телевизора, в пятничный вечер. Мама любила какао больше, чем чай, как и я, а папа пил только кофе. Она размешивает ложкой сахар, пока он сидит на диване, а я удивляюсь всем этим странным людям на экране. Интересно было представлять их лица, когда они в сотый раз проигрывали, хотя далеко ходить не надо было, один взгляд на отца иллюстрировал всё это сильнее моих детский фантазий.

Хосе Хосе11
  Хосе Ромуло Соса Ортис, также известный как Хосе Хосе – мексиканский певец, музыкант и актёр.


[Закрыть] смотрел на меня своими пронзительными старческими глазами, напоминая человека с открытым взором, если можно так сказать.

Он вернулся, уже с кружкой холодного лимонада, с парой кубиков льда плавающих сверху. Глоток, переливаясь во мне как вода по трубам канализации. И пока вода текла по тёмным подземным проходам, скрывающимися где-то за нашим взором, Альваро продолжил.

– А ты один в семье?

Я кивнул, а он в ответ тоже, по этому сразу всё читалось.

– А друзей у тебя сколько? – Говорил он, повернувшись ко мне спиной, ища что-то в комоде.

– У меня есть лучшая подруга, Амилия.

Я не боялся рассказывать ему что-либо, это просто текло из меня потоком, сказал одно, пошло другое, но про маму я не говорил.

Он повернулся ко мне, и, не смотря в глаза, чуть-чуть отвернув голову в бок, в сторону открытого окна, сказал, – А у меня нет друзей.

Эти слова пролетели мимо меня, но ветер не унёс их, как обычно делает со всем остальным в мире. Нет, он развернул их, создал вокруг них купол, некое эхо, которое в неистовой попытке вернуться, дёргало за уши, как родители на твой день рождения.

– Как так?

Вопрос был сам собой разумеющимся.

– Я сам не полностью понимаю почему. В школе было что-то в зачатке, но быстро отмерло. Все эти люди или не понимали меня самого, или мою жизнь, или я их. Мой отец… Как бы сказать, он сильно на это влиял и влияет.