Текст книги "Да будет воля Твоя"

– Если вы хотите обмануть нос вашей жены, вам придется сжевать целую пачку.

Джарвис повелительно протянул руку за сигаретой. С наслаждением наркомана, принявшего дозу, он сделал первую затяжку. Дым заполнил легкие, распространился по всему содрогнувшемуся организму и заполнил каждую клеточку мозга. Выпустив через ноздри дым, он уставился на маленький раскаленный столбик. Слегка покашлял, чтобы акклиматизироваться к новому кислороду. Это, конечно, свинство, но свинство прекрасное. Оно марало его настолько, насколько восполняло недостающее. Дым умел прятаться в пробелах, заполнял его бреши, даруя возможность обрести хотя бы приблизительное спокойствие.

Одним щелчком он отправил сигарету на погрузочную платформу. Он слишком любил жену, чтобы продолжать травиться дальше. И вдобавок она заставит его дорого заплатить за эту сигарету. Ему предстоит целый вечер растирать ей ноги таким жирным кремом, что потом минут десять смываешь его с рук, и, разумеется, день или два жена запретит целовать ее, иначе говоря, то время, пока его чертовы усы не выветрятся и вновь не станут пахнуть исключительно одеколоном с расчески, которой он по утрам их причесывал.

Джарвис положил руку на холодное запястье Терезы Тернпайк.

– Мне очень жаль, Тереза, – тихо произнес он.

10

Жизнь человека является единственными истинными часами мира. Эдвину Джеймсу циферблатом служило его собственное лицо, на котором стрелки времени оставили свои отметины, покрыв кожу десятками крошечных шрамов, морщинами глубиной в четыре десятилетия и пятнами, напоминавшими о прожитых годах.

Как только Эдвин заметил шерифа, он осторожно сделал шаг назад, на что Джарвис Джефферсон немедленно напомнил ему, что если он не трогал своего сынка, то бояться ему нечего. Мужчины разговаривали долго. Прощупывая почву, шериф задавал множество вопросов: видел ли он недавно Терезу Тернпайк, в каких они были отношениях и тому подобное. Эдвин не уклонялся от ответов. Он признался, что ненавидел эту «навозную крысу», повторил, что если она посмеет забрать у него сына, он будет преследовать ее до самого ада, чтобы заставить заплатить за это, что Маркусу хорошо здесь, со своим отцом, что сам он больше не срывается и даже пытается меньше пить, во всяком случае, вечерами, когда остается вдвоем с сыном. А теперь у Эдвина и вовсе отношения с официанточкой из «Одинокого волка». Это что-то новенькое. Джарвис быстро представил себе, о какого рода девице могла идти речь. Бар «Одинокий волк» находился на севере, на окраине города: гиблое место, облюбованное маргиналами, кучкой молодежи и проезжими, жаждавшими приобщиться к ночной жизни. Когда Джарвис объяснил Эдвину, что Тереза Тернпайк мертва, убита, тот отреагировал дважды и по-разному. Сначала на его физиономии появилась злорадная улыбка, сопровождаемая надменным взглядом, и только потом его лицо обрело приличествующее подобному сообщению выражение. Однако он тотчас поднял руки в знак протеста и раз десять повторил, что это не он, что он ничего не сделал, и Джарвису даже пришлось рявкнуть, чтобы тот заткнулся. В завершение беседы шериф спросил, есть ли у него сигареты, и, немного смутившись, Эдвин протянул ему пачку «Пэлл Мэлл».

– Ты по-прежнему куришь эту марку? – спросил Джарвис.

– Разумеется, раз уж привык, чего ж менять.

Поколебавшись, Эдвин прибавил:

– Вы же знаете, я ненавидел старую гарпию, но чтоб стрелять в нее…

В Терезу не стреляли, но шериф предпочел не поправлять его.

– Я тебе верю, Эдвин. Я тебе верю.

Справившись с искушением стрельнуть сигаретку, Джарвис вернулся к своему автомобилю. На месте преступления они ничего особенного не нашли, если не считать многочисленных окурков, валявшихся вокруг тела. При более тщательном осмотре Беннет разглядел ожог на лбу несчастной женщины. Кружок обожженной кожи, однако не пузырящейся и не гноящейся. Джарвис знал, что это потому, что, когда ей прижгли сигаретой лоб, она была уже мертва и ее организм отреагировал всего лишь как скатерть под действием огня, не более того. Решительно, облако ненависти вокруг этой женщины оказалось необычайно густым. Настолько, что ее убили, а затем рядом с трупом выкурили несколько сигарет, возможно, размышляя, что с ним еще сделать, а потом в последний раз унизили ее останки. Джарвиса заинтересовала марка окурков. Не абы какие, а «Герберт Тарейтон», но не те, современные, с фильтром, которые обычно продаются, а старые «Тарейтон», с характерным пробковым кончиком. Джарвис узнал их, потому что в свое время сам курил их именно из-за своеобразного вкуса. Такие пачки сейчас уже не часто встретишь.

Усевшись на скрипящую кожу сиденья своего автомобиля, Джарвис временно вычеркнул из головы имя Эдвина Джеймса. Он ему верил: мужчина без раздумий заявил, что ненавидит библиотекаршу, прежде чем отреагировать на известие о ее смерти. И к тому же, бычки были не из дешевых.

Джарвис поехал к себе в офис, но добравшись до места, начал с того, что перешел улицу и вошел в магазинчик Аль Метцера. Мужчины приветствовали друг друга; знакомые с детства, они были ровесниками с разницей в несколько месяцев, хотя Аль весил примерно раза в два больше шерифа.

– У тебя все еще есть «Герберт Тарейтон», Аль? Те, у которых кончик из пробки вместо фильтра?

Добродушный малый повернулся к стене, составленной из разноцветных сигаретных пачек, и, с трудом наклонившись, выхватил белую коробочку с синей короной в центре.

– Ты снова закурил? Вот уж Эмма обрадуется!

– А ты часто их продаешь?

– Именно эти? Нет, не часто, берут только старые завсегдатаи, неисправимые.

– Ты можешь составить мне их список?

Аль нахмурил брови, отчего его пухлое лицо сразу сделалось смешным.

– Это официальный запрос?

– Ну, скажем так.

– Дело серьезное?

Джарвис лишь поджал губы, и Аль кивнул: он достаточно хорошо знал друга, чтобы понимать, когда настаивать бесполезно, Джарвис мог хранить свои самые мрачные секреты до гробовой доски, если считал это необходимым.

– Я напишу тебе тех, кого помню, но здесь бывает много народу, и я могу кого-нибудь забыть.

– Впредь будешь отмечать имена всех, кто станет покупать у тебя именно эту марку.

– Можешь на меня положиться. А то я даже испугался, подумав, что ты снова закурил.

Джарвис окинул взглядом ряды разноцветных пачек, и тотчас узнал свои любимые сигареты.

– Дай-ка мне лучше пакетик сушеного мяса, я сегодня с утра ничего не ел, – произнес он немного нервно.

Не успел Джарвис переступить порог своего офиса, как Диана, его секретарша, бросилась ему навстречу.

– Вам надо срочно идти к Монро, Элейн звонила.

– У меня нет времени.

– Она сказала, что это срочно.

– Диана, Тереза Тернпайк мертва, убита.

Диана выронила чашку с кофе, та упала ей под ноги и разбилась, оставив на индейской циновке коричневое пятно. Секретарша замерла в изумлении, а потом, бормоча извинения, опустилась на колени и стала собирать осколки. Джарвис наклонился ей помочь.

– А вы… вы знаете, кто ее убил? – спросила она.

– Нет. Беннет вернулся?

– Еще нет.

– Вызовите Дуга, скажите, чтобы непременно пришел сегодня.

– Хорошо, шериф.

– А что хотела Элейн Монро?

Заметив, как у собиравшей осколки Дианы дрожат пальцы, Джарвис велел ей прекратить это занятие: ему совершенно не хотелось, чтобы она порезалась и добавила на его коврик кровавых пятен.

– Она узнала о Луизе Мэки. Уже весь город в курсе. И… Элейн считает, что прошлой ночью ее дочь тоже изнасиловали.

При этом известии из рук Джарвиса посыпались осколки.

* * *

Семья Монро жила на юге Карсон Миллса, там, где вместо небольших, в основном трехэтажных построек центральной части города стояли просторные дома, окруженные садами с деревянными качелями и беседками, увитыми розами. В этом квартале улицы оставались чистыми, а припаркованные машины блестели. Монро занимали один из самых красивых домов: белый и просторный, напоминавший старинные дома плантаторов в Луизиане, с высокими закругленными окнами и белоснежными колоннами, поддерживавшими балкон, обрамлявший здание со всех четырех сторон.

Кормак Монро с сигарой в руке ждал Джарвиса на крыльце. Шериф прошел по длинной аллее с маленькими уличными фонарями. Внезапно у него перед глазами заплясали крупные хлопья, посыпавшиеся буквально из ниоткуда, а точнее, из туманного чрева так низко нависшего неба, что можно подумать, будто колокольни только что вспороли его, и теперь оно, словно огромная и бесформенная плюшевая игрушка, освобождалось от набитого в нее пуха.

– Вам следовало бы припарковаться под навесом, шериф, – произнес Кормак, – а не там внизу. Тогда вы бы не успели промокнуть.

– О, в моем возрасте немного движения никогда не помешает, – ответил Джарвис, приподнимая шляпу в знак приветствия.

В присутствии Кормака Монро Джарвис никогда не чувствовал себя непринужденно. Это было глупо и раздражало, но осанка Кормака производила на него невообразимое впечатление и внушала чувство, близкое к благоговению, от которого он не мог избавиться. Правнук золотоискателя, ставшего благодаря своей удаче за несколько лет миллионером, Кормак обладал богатством и влиянием. Ему принадлежал главный банк в городе, у него была своя газета, а так как и треть полей вокруг Карсон Миллса принадлежала ему, он владел еще и частью местного сельскохозяйственного кооператива, и это не считая делишек в Канзас-Сити. Но Канзас-Сити далеко, а потому тамошние его дела местных жителей не интересовали.

Само собой разумеется, все, чего хотел Кормак Монро, город ему давал. Тем не менее он никогда этим не пользовался, и семья Монро строго следовала этике, что не только вызывало восхищение, но иногда заставляло относиться к ним с подозрением. Они обеспечивали базовый бюджет благотворительных дел округа, лично вкладывались в промышленные проекты, в которых не участвовали напрямую, никогда не пропускали воскресной мессы в лютеранской церкви и считали, что газета должна сохранять независимость, даже если речь шла о критике управленческих решений, продиктованных Кормаком. А главное, в противоположность двум другим влиятельным семействам Карсон Миллса, Монро не лезли в политику. Обладая большими возможностями для сражений в сфере финансов и местной экономики, Кормак Монро никогда не вмешивался в дела мэрии. Джарвис Джефферсон всегда пользовался его поддержкой, хотя он ни разу не просил ее, и это его несколько удивляло: он ненавидел собак, способных укусить руку, которая их кормит, и тем не менее ему нравилось думать, что он Монро ничего не должен, так как никогда ничего у них не просил. К тому же, с людьми состоятельными он всегда поддерживал строго определенные отношения: не в силах перебороть себя, Джарвис перед ними всегда робел, как если бы деньги создавали им бесценную ауру, что, конечно, как он сам признавался, совершенно глупо, но он ничего не мог с собой поделать.

Своими темными глазами Кормак уставился на шерифа. Он был похож на Кэри Гранта с его безупречным боковым пробором и черными как смоль волосами. Когда Джарвис поднялся по ступенькам на крыльцо, бизнесмен взял его под руку.

– Спасибо, что приехали, шериф, – произнес он негромко, не глядя на него. – Я не уверен, что Элейн ничего не напутала, но я был бы вам очень признателен, если бы вы сделали вид, что внимательно ее слушаете.

Джарвис заколебался. Он замечал, что в случаях насилия нередко именно отец семейства старается свести на нет серьезность ситуации, чаще всего чтобы погасить скандал и защитить от сплетен свое потомство, а главное, чтобы сохранить шанс сделать хорошую партию, поэтому расследовать такие дела оказывалось крайне сложно. В этот раз, зная, что в округе бродит потенциальный хищник, шериф был склонен, скорее, поверить недоверчивой матери, чем покровителю-отцу. Ничего не ответив, он последовал за Кормаком Монро в гостиную размером с весь дом Джарвиса, украшенную большими картинами, объемными букетами цветов (принимая во внимание холодное время года, букеты больше всего удивили шерифа) и длинными белыми диванами со множеством подушек.

Если Кормак имел отдаленное сходство с Кэри Грантом, то его жена Элейн явно хотела походить на Ким Новак с ее высоким лбом, светлыми волосами и фарфоровой кожей. Несмотря на обстоятельства, она успела нанести на щеки немного румян, ее глаза были безупречно подведены черным карандашом, а губы старательно подчеркнуты яркой красной помадой. Когда она встала навстречу шерифу, тот на мгновение ощутил себя среди декораций к фильму, в обществе двух звезд, ожидающих, чтобы камеры остановились, и тогда они смогут улыбнуться, дружески похлопать друг друга по спине и расслабиться. Но ничего такого не произошло, и царившее в комнате напряжение, настолько сильное, что пушистые волосы на затылке Джарвиса встали дыбом, не рассеялось. Шериф впервые попал в жилище Монро, и сам интерьер уже подавлял его.

Бесцветным голосом Элейн предложила ему чаю, но он вежливо отказался. Она сидела на краю дивана, напротив Джарвиса, в своем безупречном, с иголочки костюме из мягкой шерсти, казавшейся нежнее кожи младенца, и нервно потирала руки, глядя на шерифа холодными голубыми глазами, контрастировавшими с ее приветливой внешностью.

– Я узнала про Луизу Мэки, – внезапно произнесла она. – Мне кажется, он снова объявился, теперь у нас.

Ее веки коротко сомкнулись, а когда она вновь открыла глаза, ее ледяные радужки с вызовом обратились к мужу, как бы говоря, что не стоит препятствовать ей. Кормак ответил подобающей улыбкой. Он явно не собирался противоречить супруге, однако все в нем выдавало его скептический настрой.

– Вы полагаете, что… ваша дочь? – едва слышно спросил Джарвис.

Элейн подалась вперед, придав себе решительный вид, ее грудь натянула ангорскую шерсть пуловера. Несмотря на разыгравшуюся в ней драму, на кипящее нутро, на охватившие ее бурные чувства, на разъяренную материнскую душу, Элейн Монро сохраняла достоинство и, рискуя показаться бесчувственной, соблюдала запредельную дистанцию. Но Джарвис прекрасно чувствовал, что она прилагает массу усилий, чтобы не взорваться.

– Вот уже несколько дней, как Эзра ходит сама не своя.

– А точнее? Диана, моя помощница, сказала, что речь идет о прошлой ночи.

– Нет, в прошлую ночь я нашла ее в слезах в туалете, там я это и поняла, но перемены с ней произошли за последние пять дней. Она убеждает меня, что все это ерунда, что это из-за… ну, вы понимаете, женские дела, но я не верю ни единому слову. Она избегает нас, почти все время проводит в комнате, а когда выходит, держится за стены, ничего не ест, у нее вечно красные глаза, разъеденные солью от слез, а ведь была такая веселая и живая! Теперь же она превратилась в призрак.

Слова выстреливали изо рта Элейн Монро, словно она старательно повторяла их на протяжении нескольких часов, чтобы, наконец, высказать в урочное время. Джарвис потер руки. Боже, как ему хотелось курить. Всего одну-две затяжки, чтобы придать себе уверенности, заполнить себя.

– Что заставляет вас думать, что она была?.. – осмелился спросить шериф, не рискнув произнести главного слова, так как оба родителя находились перед ним, и это слово относилось к их дочери.

– В прошлую субботу меня не было, я ездила к сестре в Талсу, Кормак сидел на производственном совещании, из тех, что завершаются карточными партиями, если вы понимаете, о чем я говорю.

Она снова посмотрела на мужа, и в этот раз Джарвису показалось, что своим взглядом она пригвоздила его к стене так, как могут делать только женщины.

– Эзре весной исполнится шестнадцать, – продолжила Элейн, – она уже достаточно большая, чтобы оставаться дома одна, особенно когда рядом есть прислуга, так что, по сути, она не совсем одна. Два месяца назад она сама настоятельно попросила, чтобы мы перестали приглашать Лавинию посидеть с ней, ей хотелось больше независимости, больше доверия. И Кормак решил, что настал подходящий момент, он любит возлагать ответственность на всех и вся.

– Вы вернулись в тот же вечер?

– Нет, я осталась у сестры, чтобы не ехать ночью, и вернулась утром. Эзра находилась у себя в комнате. Сразу я ничего не заметила, в полдень она сказала, что чувствует себя неважно, и не спустилась к завтраку. На следующий вечер я стала подозревать что-то неладное, однако она уверяла меня в обратном, надела на себя маску женщины и притворно улыбалась, чтобы попытаться переубедить меня. Но в таких обстоятельствах одурачить мать невозможно. Сначала я подумала о поклоннике, подождала, пока она уйдет в школу, и обыскала ее комнату, но ничего не нашла. Но я упорная, шериф, настоящая гиена, когда речь заходит о моем потомстве.

Джарвис легко в это поверил, достаточно послушать, как она произносила свою речь: чеканила каждое слово с вызывающей точностью, а взгляд ее не терпел никаких возражений.

– Я заподозрила неладное, когда спустилась в подвал. Там я нашла свежевыстиранные простыни.

Повернув голову к мужу, она продолжила, немного повысив голос, чтобы предвосхитить любой контраргумент:

– Прислуга меняет белье только по четвергам, никогда в начале недели, специально, чтобы на выходных у нас были чистые простыни, за исключением особых случаев. Я спросила у Прешиз, нашей экономки, отдавала ли ей Эзра постирать простыни, но оказалось, что нет. Эзра выстирала их сама. Она никогда не стирает сама. А знаете, что я нашла рядом с корзиной для белья? Баночку с крупной солью.

Джарвис откинулся на спинку дивана и скрестил руки на груди. Почти тридцать лет он жил с королевой порядка и управления, и за это время столько раз слышал, как Эмма излагает свои маленькие хитрости, что выучил их наизусть. Крупную соль сыплют в холодную воду, чтобы отстирать пятна крови с одежды: это основное правило, особенно когда в доме трое сыновей.

– Позволю себе заметить, что это могло совпасть с тем, о чем она вам сказала, – произнес Джарвис, пытаясь понять: перед ним властная мать, оскорбленная поведением дочери, или же за словами Элейн действительно скрывается настоящая драма.

– Если бы вы знали мою Эзру, шериф, вы бы поняли, что нет. Ее поведение изменилось в одночасье. Она съежилась в своем коконе, она больше не смеется, у нее отсутствующий вид, ее голова где-то в другом месте, и по ее глазам я вижу, что в ней что-то сломалось. А если вам хочется знать все, скажу, что я знаю с точностью до дня, когда моя девочка становится женщиной, подобного рода вещи от меня не ускользают, и это не самые лучшие дни месяца.

Внезапно Элейн подалась вперед, и впервые после того, как Джарвис переступил порог дома, он убедился, что здесь слишком просторно, ибо жена Кормака так и не смогла положить руку ему на запястье – жест, который ему вряд ли бы понравился, потому что ладонь ее наверняка холодная и неприятная на ощупь. Вместо этого она зажала его душу в тиски своих голубых глаз и добавила слегка дрожащим голосом:

– Шериф, мою дочь изнасиловали, у меня сомнений нет. Это тот же самый тип, что напал на Луизу Мэки, я знаю эту историю, он нападает на девушек у них в доме, ночью, когда они спят, хрупкие подростки, не способные себя защитить. Это он, шериф, я уверена. И хочу, чтобы вы немедленно арестовали его. Хочу, чтобы все ваши люди работали днем и ночью, чтобы найти его и посадить за решетку, хочу увидеть, как его мозг станет кипеть на электрическом стуле, пока не польется из ушей. Надеюсь, я ясно выразилась?

Теперь она говорила ровно, не повышая голоса, и четко, не мигая, перечисляла свои желания. У Джарвиса пересохло во рту. Он посмотрел на еще дымящийся фарфоровый чайник, не решаясь самому налить себе чаю, но внезапно передумал. Он явственно услышал голос жены и почувствовал, как она легонько шлепнула его по пальцам, чтобы он вел себя подобающе.

Кормак вытащил из кармана зажигалку и разжег потухшую сигару, окутав себя, словно призрачным костюмом, серыми клубами ароматного дыма.

– Насколько я понял, это вы в тот вечер вернулись домой? – спросил шериф у бизнесмена, который, глубоко затянувшись своей сигарой, в ответ кивнул головой. – Вы не заметили ничего подозрительного? Взломанная дверь, приоткрытое окно?

– Нет, вы же знаете, какая погода стояла в эти дни, я бы непременно заметил.

– Вы поднялись к дочери?

– Нет, я вернулся довольно поздно, к тому же, я давно не захожу к ней, чтобы поцеловать ее на ночь, ведь она… она почти взрослая.

– Могу я с ней поговорить?

– Она вам ничего не скажет, – тотчас произнесла Элейн, – можете поверить мне на слово. Как мать, я глубоко в этом убеждена. Вы увидите Эзру, которая постарается притвориться любезной, улыбающейся и станет отрицать, что она стала жертвой чего бы то ни было. Но я знаю ее лучше, чем кто-либо, и я это чувствую. Если ваша жена утверждает, что знает, что что-то случилось с вашим ребенком, вы ведь поверите ей?

– Здесь случай несколько более сложный, мадам Мон…

– Шериф, если бы ваша жена оказалась сейчас здесь, перед вами, абсолютно уверенная, что с вашим ребенком что-то случилось, вы бы ее выслушали?

Столкнувшись с такой твердокаменной решимостью Элейн Монро, Джарвис, закусив нижнюю губу, проглотил все свои аргументы, и кротко согласился.

– Думаю, да, – сдержанно произнес он.

– Тогда вы знаете, что надо делать.

Теперь голубые лучи глаз Элейн одним ударом пригвоздили к стене шерифа. Джарвис почувствовал себя растерянным. Издав протяжный вздох, он встал, держа в руке шляпу.

– В таком случае я лучше пойду обойду поместье, пока все не замело снегом, – произнес он.

– Может, вам нужна помощь? – предложил Кормак.

– Нет, я сам, я дорогу знаю. Только не пугайтесь, если встретите меня в ваших владениях: я считаю нужным осмотреть все калитки, мало ли.

Вскочив, Элейн преградила дорогу шерифу. В этот раз деваться было некуда, и она положила руку на рукав его рубашки: несмотря на плотную ткань, ему показалось, что его ужалило холодом.

– Когда вы найдете гаденыша, который это сделал, я хочу стать первой, кому вы об этом сообщите.

Джарвис не ответил. Проведя рукой по усам и кивнув на прощание, он направился к выходу. Когда он проходил мимо Кормака Монро, тот, выпустив клуб едкого дыма, произнес:

– Полагаюсь на вас, шериф, все должно остаться в тайне. На кону репутация нашей дочери. Это дело только между вами, нами и этим типом.

Нахлобучив стетсон на свою седеющую шевелюру, Джарвис вышел.