Текст книги "Да будет воля Твоя"

11

Эмме понадобилось не более десяти секунд, чтобы, приблизив лицо к усам мужа, обнюхать их и в ужасе отшатнуться, как если бы он был самим дьяволом. Не сказав ни слова, она грозно направила на него указательный палец, а на лице ее, обычно столь кротком, отразилась ярость всего мира, и Джарвис понял, что он влип. Она дулась на него целых пять дней, что не мешало ей собирать ему ланч в жестяную коробку и каждое утро оставлять ее на столе, положив рядом его дубленку, но в остальном ему приходилось довольствоваться строгим минимумом. По вечерам он сидел рядом с ней и читал газету, в то время как она молча вязала что-то для Лестера, второго малыша, недавно родившегося в семье его старшего сына. Ему не хватало детей, семейной жизни, шума в доме, доверху заполненных суетой дней – всего, от чего теперь остались только ностальгические воспоминания. К счастью, у него есть Рози, даже если она заставляет его расплачиваться за попытку снова начать курить – он знал, что все пройдет, лишь бы он держался и снова не потянулся за сигаретой. Он всегда считал, что им повезло, что они нашли друг друга. Жить в полном согласии после тридцати лет брака не каждым удается, в том числе и их ровесникам. Многие жили вместе по привычке, одни дружелюбно помогали друг другу, другие пребывали в состоянии нейтралитета, зачастую переходившего в необъявленную войну. Но они с Рози по-настоящему любили друг друга, и он нисколько не сомневался, что они умрут вместе, с потертыми обручальными кольцами на пальцах. Он гордился ею, равно как и своими сыновьями, даже если теперь они жили далеко от них. Джарвис видел их не так часто, как ему бы хотелось. Возможно, настанет время, когда он возьмет тайм-аут и решит снять свою бляху. В конце концов, Дуглас – смышленый малый, он готов взять на себя обязанности шерифа, с ним Карсон Миллс будет в безопасности. Да, наверное, надо подумать о том, чтобы остановиться, выкроить время для себя, для Рози, для мальчиков. К тому же, то, что творится вокруг, превосходит его понимание. Сначала несчастная Луиза Мэки, затем убийство Терезы, а теперь история с Монро, в которой Джарвис так и не смог до конца разобраться. Может, земля вдруг завертелась в другую сторону или он просто слишком стар для всего этого абсурда?

В один прекрасный день Эмма перестала его третировать своим обидным безразличием: он искупил свою вину. В среду утром, проснувшись, она приготовила им завтрак и принесла его в спальню. Сидя в постели, словно им снова было по двадцать лет, они съели поджаренный бекон с глазуньей, и Рози предложила вдвоем прогуляться по городу: она составила список покупок, к тому же, они целую вечность не выходили вместе. Немного удивленный, Джарвис согласился. Расследование шло своим чередом, Дуг мог его подстраховать, так что он вправе высвободить сегодняшнее утро. К тому же, у них нет ни одной серьезной улики, но не потому, что они не искали: они опросили всех, кто был в городе проездом, всех бродяг, всех известных маргиналов и даже нескольких добропорядочных жителей, которых шериф считал способными на подобные вещи, но все напрасно. Каждый день, включая воскресенье, он вместе с Дугом и Беннетом часами рыскал в поисках следов, но безрезультатно. С другой стороны, Аль Метцер составил ему список немногочисленных покупателей сигарет «Герберт Тарейтон» с пробковым кончиком, но никто из них не подходил под портрет преступника. Трое оказались женщинами, четверо обычными мужчинами: Джарвис их опросил и ничего подозрительного не выявил. Но по признанию самого Аль Метцера, некоторые покупатели могли ускользнуть от его внимания, к тому же, он не единственный, кто торгует сигаретами в штате. Джарвис был обескуражен, и, как признавался он самому себе, ему даже стало стыдно. Карсон Миллс – его город, он отвечал за то, чтобы в нем царил порядок, а если кто-то покушается на безопасность его сограждан, правосудие обязано восторжествовать. Полнейшее отсутствие подозреваемых в одном, нет, даже двух делах об изнасиловании и одном деле об убийстве, причиняло ему боль. Ему нужно дать задний ход, подышать хотя бы несколько часов, чтобы проветрить голову.

Вместе с Рози он отправился к Мо, чтобы основательно закупиться бакалеей, а в магазине Кэмпбела он украдкой сунул в корзину две банки свинины с фасолью в томате, своей любимой: он полакомится ей, когда его жена отправится на очередное собрание бридж-клуба. Потом они пошли в кулинарию, расположенную за церковью, чтобы купить знаменитые ломтики индейки в меду. Когда же им встречался кто-нибудь из знакомых, Джарвис, слегка наклонив голову, двумя пальцами – большим и указательным – придерживал поля шляпы в знак приветствия. Он знал, что Рози обожает этот обычай, и хотя он соблюдал его уже двадцать лет, она всегда гордилась быть женой шерифа. Джарвис чувствовал, что обязан распутать эти дела не только ради собственной гордости и чести города, но и ради того, чтобы Рози могла по-прежнему ходить по улицам с довольным и даже чуточку надменным видом.

По дороге к кулинарии Марвина они встретили Конни Маккарти, приятельницу по бридж-клубу. Рози остановилась перекинуться с ней парой слов, а Джарвис, воспользовавшись возможностью, уселся на ближайшую скамейку и принялся изучать заголовки местных газет. Распрощавшись с подругой, жена вернулась к нему и, взяв его под руку, сказала:

– Тебе надо бы сходить к Петерсенам, ну ты знаешь, этим фермерам, немного… суровым, что живут на западной окраине. Конни считает, что их младший охотится на кошек и собак в городе.

– Йон?

– Да. Помнишь, я тебе говорила, что за последние месяцы у многих семей в городе пропали кошки и собаки? Я просила тебя этим заняться, но ты ничего не сделал.

– Рози, я не могу ставить на первое место кошек и собак, если, конечно, ты понимаешь, что я хочу сказать. Особенно сейчас.

– Но для этих семей они на первом месте! Что бы ты сделал, если бы Раффи вдруг исчез? Ты представляешь лица мальчиков?

– Раффи скончался в шестнадцать лет в своей корзине, и это более чем прекрасная жизнь, особенно для дворняги.

Джарвису не хотелось примешивать к спору его собаку: он был очень привязан к этой упрямице, ему до сих пор ее не хватало, хотя после ее смерти прошло уже десять лет. Но, подобно товарному поезду, идущему на всех парах, Рози уже разогналась, и ее было не остановить.

– Поверь мне, когда твоим детям надо объяснять, что они больше никогда не увидят своего домашнего любимца, не имея при этом возможности хоть как-то оправдать его исчезновение, во время выборов шерифа ты дважды подумаешь, кому отдать свой голос!

Час от часу не легче. Если продолжать в том же духе, Джарвису, чтобы обеспечить свой мандат, в конце концов придется выстраивать свою кампанию вокруг домашних питомцев.

– Я послал Беннета, – защищался шериф, – и он не обнаружил ничего особенного. Кошки и собаки гуляют сами по себе, живут своей жизнью, уходят охотиться на мышей и теряются, попадают под колеса…

– Беннет и собственную жену не найдет, если потеряет ее среди полок спортивного магазина в Вичите! Я у тебя спрашиваю! – выговаривала Эмма, все сильнее упираясь пальцем в плечо мужа, так что ему даже стало больно.

– Хватит, Рози! Довольно! Я все понял. Скажи Конни и ее подружкам, что я схожу к Йону Петерсену. Ингмар снова набросится на меня, потому что подозрения падают на его внука, а старик считает, что все косятся на Йона лишь потому, что он родился в луже крови.

– Когда все подмечают одно и то же, значит, в этом что-то есть. Конни проделала работу, которую должен был сделать ты: она опросила всех, у кого недавно пропали животные, и очертила зону исчезновения. Это семьи, проживающие почти исключительно на периферии, на западной окраине. Ближе к Петерсенам. А ты прекрасно знаешь, что их мальчик… странный.

Джарвис согласился и заверил жену, что непременно займется этим сам. По крайней мере, она не ошибалась в одном: Йон Петерсен не такой, как другие. Шериф считал, что он вполне способен ловить животных, чтобы продавать их мех каким-нибудь торговцам. Быть каждый день примерным мужем непросто, а быть примерным мужем и одновременно образцовым шерифом сродни подвигу, и он пожалел, что за это не дают особых медалей.

Он настолько погрузился в собственные мысли, что только в последний момент заметил хрупкую девушку, прямо у него на глазах вошедшую в церковь. Несколько секунд он рылся в памяти, пытаясь понять, откуда ему знакомо ее лицо и почему инстинкт подсказывает ему, что это очень важно, пока, наконец, не понял, что увидел Эзру Монро. Он тотчас остановился и схватил жену за руку.

– Рози, дорогая, иди к Марвину без меня, встретимся у машины.

Проследив за направлением его взора, Эмма удивленным взглядом смерила мужа с головы до ног:

– Только не говори мне, что хочешь сменить приход. В сорок лет ты благородно не сменил меня на любовницу, зато теперь, в пятьдесят, хочешь поменять веру! Превосходно!

Тут Джарвис сообразил, что они стоят на паперти лютеранской церкви, и спросил себя, чем рискует он, методист, если войдет внутрь. Он никогда не задавал себе такого вопроса, ибо теологические разногласия всегда были выше его понимания. Община, духовная близость – в конечном счете подобные вещи казались ему неважными, он принадлежал к методистской церкви, потому что к ней принадлежала его семья, не более того. В конце концов, значение имел тот, к кому обращались, а не способы общения. Когда он писал сыну, путешествовавшему по Европе, ему было все равно, отправится ли письмо по воздуху или по воде, главное, чтобы никто не изменил слова, обращенные к его мальчику, и доставил их адресату.

– Не волнуйся, уверен, что здесь обитает тот же жилец, что и на нашей стороне улицы!

Джарвис снял шляпу, поцеловал жену в щеку и проскользнул следом за девушкой. Огоньки множества свечей трепетали в темноте, которую бледный зимний свет, сочившийся через узкие овальные окна, не мог разогнать. Скамьи стояли ровными рядами, друг напротив друга, по обеим сторонам от центрального прохода, и на первый взгляд Джарвис не заметил никакой разницы между этой церковью и своей собственной. Если таковая и существовала, то это явно касалось только проповедей. Склонив голову, Эзра Монро сидела в первом ряду, ее длинные золотистые волосы ниспадали, словно занавес, скрывая ее от остального мира. Он бесшумно опустил свой тощий зад на скамью позади нее и оперся о спинку скамьи, где сидела девушка.

– Здравствуй, Эзра, – тихо произнес он.

Девушка вздрогнула и резко обернулась, желая рассмотреть того, кто ее побеспокоил.

– Ты ведь узнала меня?

– Шериф Джефферсон, – прошептала она, и ее голос тихим эхом отозвался в тишине церкви.

Она приветливо и открыто смотрела на него своими огромными голубыми глазами, похожими на глаза матери.

– Не хочу беспокоить тебя во время молитвы, я просто хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

Что-то пробежало по ее лицу, какая-то сильная эмоция или важная мысль, столь мощная, что поднимается под кожным покровом, наподобие огромной рыбы, чья тень видна сквозь волны, но вид определить невозможно. На миг Эзра опустила глаза, и шериф заметил, что дыхание ее участилось.

– Ты знаешь, чем я занимаюсь в этом городе? – задал вопрос Джарвис. – Подобно пастору я собираю доказательства, но вместо того, чтобы сообщать их Богу, довожу их до сведения правосудия, чтобы наказать тех, кто его не уважает, тех, кто причиняет нам зло и мешает нам жить в мире.

Эзра медленно кивнула. Черт возьми, до чего же хороша девушка, подумал Джарвис. С таким личиком и с деньгами ее семьи все парни округа должны упасть к ее ногам. Однако девушка, совершенно очевидно, находилась в состоянии глубокой депрессии, взгляд ее был пуст, и он снова вспомнил слова Элейн, сказанные несколько дней назад. Если и в самом деле Эзра от природы отличалась веселым и шаловливым нравом, значит, в ней действительно что-то сломалось. И наверняка одна из главных деталей ее механизма.

– Ты же знаешь, если однажды у тебя возникнут проблемы, ты всегда можешь прийти ко мне за помощью?

– Да, – прошептала девушка так тихо, словно ей не хватало топлива, чтобы вдохнуть сил в свой голос.

– Знай, что ты всегда можешь на меня рассчитывать, и на мою деликатность тоже.

Она нервно сцепила руки. Джарвис выждал долгую паузу, а потом все тем же доверительным тоном спросил:

– У тебя неприятности, Эзра?

Внимательно рассмотрев ее, он понял, что ее мать, скорее всего, была права. Эзра смотрела куда-то вдаль, в пустоту, и в нерешительности размышляла. Но когда шериф, пытаясь приободрить ее, положил руку ей на плечо, она резко отшатнулась и замотала головой.

– Почему мне кажется, что ты боишься мне что-то рассказать?

На этот раз большая рыба, скользившая в глубинных слоях ее лица, неожиданно поднялась на поверхность, и Джарвис убедился, что это не дельфин, и даже не кит, а, скорее, акула, из рода белых акул. У нее был такой же темный взгляд, сжатые челюсти, и плавала она в мутных водах.

– Шериф, вы считаете, что людское правосудие выше правосудия Господа? Я думаю, что для каждого преступления есть свой судья. И про себя скажу, что если однажды я должна буду предстать перед одним из них, я выберу Бога, потому что, простите меня, шериф, но я имею все основания не верить людскому правосудию, оно ничего не может для меня сделать.

И повернувшись к нему спиной, она продолжила молиться.

12

За несколько дней снег выпал во всей южной части штата. Ветер вздымал снежные вихри, и из-за плотных туч, пропускавших очень мало света, они казались серыми. Похоже, для всего мира началась новая эра, эра пепельного апокалипсиса, который неустанно обрушивался на землю, чтобы задушить цивилизацию. Однажды вечером отключилось электричество и вновь включилось только спустя два дня, заставив человечество вспомнить все свои первобытные страхи и животные инстинкты. Собирались вокруг пузатых печек, а свечей за эти две ночи сожгли больше, чем во всех церквях штата за месяц. В Карсон Миллсе понимали, что спустя девять месяцев в городе наверняка родится младенцев больше, чем обычно; впрочем, так всегда бывает во время отключений. Джарвис опасался, что отключение электричества сыграет на руку насильнику, свирепствовавшему в городе. Желая успокоиться, он бросил взгляд в окно, за которым порывисто свистел ветер, наметая сугробы: даже самый извращенный ум вряд ли отправится на улицу в такую погоду.

Джарвис много размышлял о своих делах. После беседы с Эзрой Монро сомнений не осталось: у него на руках дело о маньяке-садисте, насильнике-рецидивисте, на счету которого по меньшей мере две жертвы. Это уже не пустяк, не вечерняя пьяная драка с расквашенными физиономиями, а преступления человека извращенного, и шериф опасался, что маньяк снова возьмется за свое. И кроме того, у него было ощущение, что убийство Терезы Тернпайк также как-то связано с происходящим, но в чем состояла эта связь, он понять не мог. Тот, кто убил библиотекаршу, настолько ненавидел ее, что изуродовал ей лицо и даже затушил сигарету об ее лоб. Ее не изнасиловали: медицинское заключение не оставляло сомнений. И никаких похожих окурков не нашли ни вокруг дома Мэки, ни в поместье Монро. Убийца же Терезы не лишил себя удовольствия покурить вволю, в частности после того, как перешел к действию. Джарвис не знал, что и думать, ведь с обеими девочками-подростками, подвергшимися нападению, Тереза не имела ничего общего ни внешне, ни по возрасту, ни по психологической уязвимости – ничего. Разве что Тереза считалась доверенным лицом детей города. Проблемных детей. Неужели она что-то узнала или услышала? Чтобы до чего-нибудь докопаться, бесполезно спрашивать Луизу или Эзру. Джарвис перерыл кабинет библиотекарши, побывал у нее дома, но ничего интересного не нашел.

В следующую пятницу, когда дороги расчистили, он отправился в методистскую церковь и нашел пастора Алеццу на заднем дворе, где тот, закутавшись в шерстяной плед, сидел на перевернутой коряге, записывая мысли для своей будущей проповеди. Пар от его равномерного дыхания заменял ему шарф.

– Уверен, – произнес он, завидев Джарвиса, – если уж сам шериф пришел ко мне, значит, в воскресенье наша церковь пустовать не будет.

– Что вы такое говорите, Азиэль, я не из тех, кто последним приходит к вам по воскресеньям!

– Я не обольщаюсь: если бы не Эмма, разве стали бы вы приходить так часто?

Джарвис поджал губы, отчего усы его затопорщились, и он уже собрался уверенным тоном опровергнуть предположение пастора, как вспомнил, что обман служителя культа, возможно, не лучший поступок.

– Как вы можете работать на воздухе при таком холоде? – спросил он, уклоняясь от ответа.

– Холод благотворно действует на кровообращение и активизирует мышление. Вы пришли исповедаться, шериф?

Смущенный, Джарвис подернул плечами.

– Нет, но в связи с этим я задался вопросом…

Алецца догадался, что его гость что-то замышляет, и, сунув в карман пальто блокнот и ручку, поднялся навстречу шерифу. Пастор являл собой обаятельного мужчину, которому навскидку можно дать не больше сорока, с тонким, всегда аккуратно прочерченным боковым пробором, делящим его черные как вороново крыло волосы на две неравные волны, с зелеными, внушающими доверие глазами и квадратным подбородком, всегда безупречно выбритым. Злые языки – главным образом среди лютеран – говорили, усмехаясь, что он заполняет свою церковь прежде всего благодаря своему обаянию и не случайно среди его паствы гораздо больше женщин, чем мужчин.

– Итак, чем я могу вам помочь?

– В последнее время вы, случайно, не слышали… ну, такие вещи… которые вряд ли приятно выслушивать? Я хочу сказать, может быть, какой-нибудь надломленный прихожанин, к примеру, захотел облегчить свою совесть?

Алецца нахмурился.

– У вас есть какие-то зацепки, которые приводят к церкви?

– Я решил обратиться к человеку, который связует Господа с нашими душами. Я говорил себе, что, возможно, во время исповеди вы услышали…

– Вы прекрасно знаете, что если бы это и случилось, я бы все равно ничего вам не сказал, – отрезал пастор. – Все, что говорится на исповеди, не выходит за пределы исповедальни.

Джарвис почувствовал, как что-то внутри него внезапно обрушилось. После долгих размышлений он пришел к выводу, что человек, которого он выслеживает, должен метаться, чтобы не сказать разрываться, между своими зловещими желаниями и добропорядочным видом, который он наверняка сохраняет на публике, чтобы не вызывать подозрений. Такое напряжение должно камнем лежать на его совести, а кто лучше церкви способен частично освободить его от морального бремени? Господь умел прощать, даже самое худшее, лишь бы на него уповали и желали исправиться. Джарвис делал ставку именно на эту версию.

– А если признаются в преступлении?

– Я этого боюсь.

– А если бы вы узнали о нечестивом деянии, которое можно было бы предотвратить, вы бы все равно ничего не сказали?

– Речь идет о завете, шериф, который всех нас связывает с Богом. Как врач и врачебная тайна: ничто не позволяет ее нарушить без согласия пациента.

Джарвис прищелкнул языком.

– Так, значит, вы ничего не могли бы сделать? Вы останетесь здесь, будете сидеть дома, ожидая, когда преступление повторится?

– Ну… это дело меня и моей совести, но я ни в коем случае не могу предупредить вас.

Джарвис покачал головой.

– Бывают случаи, когда подобная логика от меня ускользает.

– А вы считаете, что существование Бога вписывается в рамки логики?

Джарвис сделал глубокий вдох и перевел взгляд на простиравшийся вокруг белый пейзаж. Будет о чем подумать в день Страшного суда. Если вдруг весеннее солнце больше не вернется, все так и останется недвижимым, закутанным в ледяную оболочку или снежный саван и навсегда сохранится для вечности. Даже звуки людские, заглушенные снегом, звучали искаженно.

– Не будем лгать друг другу, и вы, и я – мы оба знаем: если бы не моя жена, а, главное, мои мальчики, конечно, я бы вряд ли верил в существование некой божественной логики, превосходящей наше разумение. Но у меня дети, и я очень люблю жену, это правда, и ради этого я не могу не верить. Должно быть что-то, у всего этого должна быть причина и продолжение, так или иначе. Это необходимо. Чтобы не сойти с ума.

– Как вы только что сказали, это необходимо, согласен, но из любви.

Джарвис фыркнул и повернулся лицом к пастору.

– Полагаю, у лютеран также соблюдается тайна исповеди?

– Да. Почему вы спрашиваете, хотите поменять приход?

– Отнюдь… Особенно пока вы продолжаете смешить нас время от времени по воскресеньям. Дело в том… я знаю одну девочку, которая ходит к лютеранам, и я почти уверен, что она рассказала то, что знает, вашему тамошнему коллеге.

– Почему бы вам не пойти к ней и не поговорить с ней напрямую?

– Потому что она отказывается говорить со мной.

– Тогда дайте времени сделать свое дело, шериф. Время – это голос Господа. Достаточно уметь слушать его.

Вдалеке несколько козодоев завели свою сухую скрипучую трель. В ту минуту это были единственные голоса, раздававшиеся в радиусе многих километров.

* * *

Шериф вел свой пикап по снегу, машину заносило, и чтобы не сойти с дороги, ему приходилось постоянно маневрировать. Так и не встретив никого на своем пути, он выжал газ и взобрался на холм, за которым открывались владения Петерсенов. Армия кривых дубов, с ветвями, напоминавшими когти хищной птицы, занимала горбатую вершину холма, и густые нижние ветки, согбенные под тяжестью снега, царапали крышу автомобиля. Он припарковался перед деревянным домом, из трубы которого шел густой дым, похожий на длинный черный шлейф, враставший в низкий потолок серых туч, словно ферма пыталась вырваться из земли, чтобы улететь куда-нибудь подальше отсюда.

Джарвис осмотрел окрестности: скелеты деревьев, запасы дров, прикрытые непромокаемыми чехлами, с которых уже смели свежевыпавший снег, шаткий сарай и скованный зимой участок земли на склоне, служивший огородом. Не самое плохое место для взросления ребенка, хотя, конечно, немного унылое, да и уединенное расположение могло удручать. Но Йон Петерсен, похоже, из тех, кто ценит одиночество.

Прежде чем постучать в дверь, Джарвис решил быстренько обойти ферму и нашел Йона за домом сидящим на сломанных санях с сигаретой в руке. Несмотря на скрип снега под ногами шерифа, мальчик обернулся только тогда, когда шериф подошел к нему почти вплотную.

– Твоему деду не кажется, что ты еще слишком молод, чтобы курить?

– В городе он видел в журналах рекламу, там говорится, что иногда курение полезно для здоровья, так доктора утверждают.

Джарвис покачал головой. В конце концов, если реклама позволяет, они вполне могли ей доверять. Все эти эксперты, профессионалы и врачи знали о курении гораздо больше, чем горстка деревенщин из затерянного городка Среднего Запада. Джарвис повернулся в ту сторону, куда смотрел мальчик. Поле сбегало по пологому склону площадью явно больше пяти акров и упиралось в опушку темного леса: оно напоминало огромный ковер, раскатанный там по зимнему времени.

– Наверное, зима здесь кажется тебе слишком длинной?

– Немного.

– И чем ты занимаешься, когда не в школе?

Йон в первый раз посмотрел на шерифа. В подростке чувствовалась какая-то жесткость, тени под черными глазами и бездонные зрачки придавали его взгляду несвойственную возрасту взрослость: взгляд великовозрастного нелюдимого одиночки. Высокий для своих пятнадцати лет, необычайно сухощавый, с тонкими сальными волосами и длинными прядями, спадавшими ему на щеки словно когти.

– Я жду, – ответил он холодно.

– И как это происходит? Что ты при этом делаешь?

– Ничего не делаю.

– Ты сидишь здесь просто так, скрестив руки, куришь и ждешь теплых дней?

– Можно и так сказать.

Решительно, странный мальчик. Джарвис сменил тактику:

– Ты любишь животных, Йон?

– Не очень.

– Ты никогда не хотел иметь собственную собаку?

– Нет.

– Почему? Все мальчишки в твоем возрасте хотят собаку.

– Потому что мне это не нравится, разве этого мало?

– Это твое право. Ты их недолюбливаешь?

– Возможно.

– А почему?

– Однажды меня укусила собака.

– Сильно?

– Довольно сильно, я хромал недели две.

– А где?

– Там, где икра.

– Нет, я хотел сказать, где это с тобой случилось?

– Возле старой мельницы.

– Там, где земля Стюартов?

– Да, где-то там.

– Раньше у них была собака, ты знал об этом? Это она тебя укусила?

– Не знаю.

– А что ты делал у Стюартов?

– Я не сказал, что меня укусили у них.

– На их земле, это то же самое. Если собака тебя укусила, ты наверняка находился недалеко от их фермы. Ты ходил повидаться с одной из дочерей Стюарта?

– Нет. Они даже не знают о моем существовании.

– Тогда что ты там делал?

– Уже не помню. Гулял.

– Ты любишь ходить по полям просто так, в одиночку?

– Да.

– А зачем?

– Ни за чем. Просто чтобы размять ноги.

Йон выдержал взгляд шерифа с такой стойкостью, какую тот редко встречал у подростков. Джарвису даже стало не по себе. Насколько он помнил, собака Стюартов пропала одной из первых.

– С тех пор ты снова ходил туда?

– Нет, не думаю.

– Не думаешь или уверен?

– Я уже не помню.

– Не помнишь, где ты гуляешь? В твоем возрасте у тебя уже такая плохая память?

– Я хожу всюду, мне сложно вспомнить, где конкретно.

Джарвис поморщился, тяжело вздохнул и перевел взгляд на снежный ковер, раскинувшийся у них под ногами.

– Йон, – произнес он строгим голосом, – тебе, случайно, не приходила в голову мысль отомстить этой собаке?

– Нет.

Зрачки, обрамленные зеленой радужкой в окружении лопнувших от времени сосудов, повернулись в сторону мальчика, но Йон так посмотрел в ответ, что ему пришлось добавить взгляду жесткости.

– Не ври мне, – понизив голос, холодно приказал шериф.

В ответ Йон неподвижно уставился на него, закованный в броню надменности и безразличия.

– За последнее время в здешней округе исчезли несколько кошек и собак, ты ничего не можешь мне об этом сказать?

– Нет.

Он ответил, не моргая, растягивая слово, чтобы лишний раз подчеркнуть его. Джарвис вздрогнул, сам не понимая отчего: то ли от холода, то ли от досады, то ли от непонятного страха перед тем, что он угадывал в этом мальчишке, который своим равнодушием наводил ужас. И впервые ему в голову закралось подозрение. Йону всего шестнадцать, ну или около того, и у него нет таких широких плеч, как у его ровесников, сыновей фермеров, однако в нем чувствовалась такая сила характера, что когда он злился, явно не следовало попадаться ему под руку. Тому свидетель Тайлер Клоусон, у несчастного парня до сих пор не зажили шрамы, оставшиеся после той драки. Внезапно Джарвис спросил себя, мог ли Йон Петерсен изнасиловать женщину? Позволял ли ему возраст? Разумеется. Были ли у него силы? Вполне вероятно. Но неужели это настолько его изводило, что он сумел проникнуть к этим девушкам и заставить их подчиниться его извращенным желаниям?

– Йон, ты знаешь семью Мэки?

– Нет.

– Ты что, смеешься надо мной? Это твои соседи!

– Ах, эти.

– Ты знаком с их дочерью?

– С которой?

Наконец-то. Значит, он их прекрасно знает.

– Видишь, ты даже знаешь, что у них несколько дочерей. Не советую хитрить со мной. Почему ты мне врешь?

– Не хочу неприятностей.

– Что ты сделал?

– Ничего. Но слышал, что недавно у Мэки произошел скандал.

– Знаешь, из-за чего?

– Ничего толком, впрочем, меня это не интересует. Просто не хочу, чтобы меня обвиняли, вот и все.

– Почему тебя могут обвинить?

– Когда в школе что-нибудь пропадает или разбивают окно, все всегда сваливают на меня.

– Ты знаешь старшую, рыжую красавицу?

– Я бы не сказал, что она красива.

– Ты ее знаешь?

– Я видел ее, и все.

– Ее зовут Луиза. Скажи мне, Йон, не гулял ли ты у их дома недавно вечером?

– Нет.

– Ты уверен?

– Я бы вспомнил.

– А эта Луиза не кажется тебе привлекательной? Хотя бы чуть-чуть?

– Лучше уж обжиматься со свиной задницей!

Джарвис напрягся. Мальчик произнес эти слова с такой ненавистью, что ее хватило бы не только на Луизу, но и на всех женщин, подумал Джарвис, но тут же сам себя одернул. Иногда он склонен увлекаться в своих суждениях. Тем не менее Йон явно источал ненависть и презрение.

– А Монро? Полагаю, ты понимаешь, кого я имею в виду?

– Богатеи из сельскохозяйственного кооператива?

Шериф кивнул.

– Ты уже встречал их дочь Эзру?

– Все знают, кто она.

– И ты считаешь ее красивой?

– Недурна.

– Ты уже знакомился с ней?

– Я? – изумленно спросил Йон, словно услышал забавную остроту. – Она не разговаривает с такими деревенщинами, как я.

Похоже, в этот раз он ответил откровенно.

– В Карсон Миллсе все друг друга знают, так что, возможно, вы с ней где-то сталкивались.

– Да, но для таких девушек, как она, я пустое место.

– И за это ты злишься на нее?

Йон помолчал, словно и вправду задумался, а потом пожал плечами.

– Ну и что из этого? У каждого свои проблемы, разве нет?

– Думаю, ты прав, – согласился Джарвис. На этот раз ответ подростка показался ему искренним.

Насколько Мэки жили близко, отсюда сразу по прямой, настолько Монро в своем роскошном жилище были недоступны, и Джарвис с трудом представлял себе, как Йон, не привлекая к себе внимания, мог разгуливать по улицам ухоженного буржуазного квартала Карсон Миллс. Нет, не клеилось. Разве только он обладал хитростью Макиавелли, предусмотрительностью и талантом становиться неприметным, но это уж слишком для мальчишки-подростка, даже если его зовут Йон Петерсен.

Йон хотел затянуться сигаретой, но она потухла, и, чтобы убедиться, он поднес ее к носу, а потом сунул в карман. У Джарвиса хватило времени рассмотреть, что это не «Герберт Тарейтон». Он понимал, что больше ничего не вытянет из Йона Петерсена ни о животных, ни об изнасилованиях, однако не мог так просто завершить беседу. Тут он вспомнил о Терезе Тернпайк. Почему убили именно ее? Откуда столько агрессии к бедной женщине? Ее убийство и оба изнасилования имели слишком много общего, и шериф не мог не видеть их явную связь. Серьезные происшествия в Карсон Миллсе за последний десяток лет можно пересчитать по пальцам одной руки, так что сразу три, друг за другом, с разницей в несколько дней, просто не могли не переплетаться между собой. Но что там делала Тереза? Дети, подростки, попавшие в трудное положение, изливали ей душу, и именно здесь следовало искать ключ. Она что-то знала. Или же что-то сделала. Этот вопрос постоянно вертелся у Джарвиса в голове. Такого рода сомнения давно терзали его, и хотя уверенности у него не было, тем не менее следовало попытаться выяснить хоть что-нибудь. Стараясь как можно лучше сформулировать свой вопрос, но так и не придумав как, он просто спросил Йона:

– Ты ведь знал Терезу Тернпайк?