Текст книги "Охота"

А спать до вечера было нельзя, потому что дядя Сережа не только сумел получить разрешение на посещение квартиры Журналиста для Мишки и Веры, но еще пообещал прислать пароли Журналиста от инстаграма, «Лабиринта» и вконтакте, которые полиции как раз удалось раздобыть, вскрыв его мобильный.

Мишка поставила чайник, нашла в шкафу обещанную хозяином квартиры банку растворимого кофе. Телефон завибрировал паролями, когда чайник уже вскипел. Мишка налила кипяток в фарфоровую чашку с золотой каймой и вернулась в комнату со столами, чтобы спокойно погрузиться в социальные сети Журналиста. Где-то там мог прятаться Сектант номер один. Или даже Сектант номер два.

Сектант номер два, человек с татуировкой на шее, нигде не прятался. Он сидел на полу у открытой балконной двери и пялился в черный прямоугольник мобильного телефона. Его оболочка – черная кожа пальто и серая кожа штанов – валялась кучей там, где он ее сбросил, войдя в квартиру. Там же он стянул с себя проволоку.

В телефоне было два прямоугольника. Черный, с ровными белыми строчками, и белый, с черными одинокими буквами. В черном прямоугольнике пять минут назад возникло новое предложение, и теперь человек ждал, пока в белом прямоугольнике появится отцовское благословение.

Телефон лежал на полу, прижимал к доскам перемотанный скотчем провод, убегающий к стене. Человек старался к телефону не прикасаться – только иногда проводил пальцем по экрану так, чтобы черный прямоугольник сменился белым, ждал, пока на экране загорится новая буква.

Буквы всегда были одинаковые. Если в черном прямоугольнике загорались место, время и образ, то почти сразу в белом прямоугольнике отец проявлял букву «Г» с чертой, указывающей на ее числительное значение. Такая буква-цифра, троица, о которой человек должен был помнить, собираясь на свои испытания. Ибо, как говорил отец, у пахаря на каждом плече по ангелу, и каждый ангел наущен Отцом, Сыном и Духом.

Человек уже давно не ощущал себя пахарем и не чувствовал на плечах ангелов. Когда-то, когда он только вышел из Обители и ездил по городам, ему казалось, что он ходит по ветреному белому полю, срубая черные колосья, возникающие за спиной каждый раз, когда он поворачивался на новую сторону. Такое поле рисовала ему Баба в детстве, и о таком поле рассказывал отец. Черные, гнилые колосья вырастали среди обычных золотых, словно черви, которые иногда заводились в желудках у отцовских коров, выгрызали себе путь наружу через розовые волосатые вымена и свисали между волос черными нитями. Оставлять их было нельзя, потому что поле было не бесконечное и колосьев на нем было не море – а лишь несколько, отложенное число.

Потом поле пропало. Человек и сам не заметил, как это произошло. Просто иногда в черном прямоугольнике ему писали место, время и описание нового гнилого колоска, а потом в белом прямоугольнике отец давал благословение, и тогда человек одевался, и шел туда, где качался гнилой колосок, и срубал его под корень. Он не видел колосков или поля, потому что колоски и поле за него видели другие, – ему же нужно было только идти, и косить, и ждать, когда снова появится буква в белом прямоугольнике.

И вот она появилась. Обычная «Г» с чертой, обозначающая «троицу». Человек поднялся, пробегая при этом пальцами обеих рук по своим бедрам. Идти дальше с кровоточащей кожей было нельзя, нужно было проверить, что швы не раскроются. Не замечал человек только кровь на губах и в горле – к ней он давно привык.

На левом локте норовил разойтись порез, но человек пережал его пальцем, смазал клеем из чашки. Потом стал разворачивать проволоку – пора было идти.

Мишка заглянула к Вере около одиннадцати. Соседка спала, свернувшись калачиком. Она так и не сняла ботинки. Несколько секунд Мишка просто смотрела на нее, а потом подошла к кровати, забралась на матрас и поднесла к Вериному носу чашку, которую принесла с кухни. Почти сразу соседка моргнула, и Мишка поскорее убрала чашку, чтобы Вера, просыпаясь, ее не расплескала.

– Сколько времени? – спросила Вера, переворачиваясь на спину.

– Без пяти одиннадцать, – сказала Мишка. – Вечера.

Вера закатила глаза и вытянула руки над головой, будто пытаясь соскрести обои над кроватью.

– Нам разрешили съездить на квартиру к Журналисту, – сказала Мишка. – Нужно собираться и выходить. Есть еда на кухне.

Перед тем как разбудить Веру, она сходила в магазин и вернулась с пакетом апельсинов и хлеба. Больше ничего ей в голову не пришло, потому что за еду в Москве обычно отвечала Вера. Сама по себе Мишка ела то, что попадалось под руку.

– Мне нужно в душ сходить, – сказала Вера. – И переодеться.

– Хорошо. – Мишка слезла с кровати, но Вера рывком села, протянула к ней руки.

– Кофе отдай, – сказала она. – Я сейчас приду.

Кроме дяди Сережи, в квартире ждали еще трое: молодой полицейский, явно оставленный начальством приглядывать за московскими гостями, и двое мужчин в одинаковых околоспортивных теплых костюмах, в которых Мишка сразу узнала федералов. Стало понятно, каким образом дяде Сереже удалось получить разрешение не только для Мишки, но и для Веры, – он договаривался не с новым питерским начальством, а со старыми московскими знакомыми, а они уже могли с питерцами не договариваться.

Одного из костюмированных Мишка даже видела раньше – он брал у нее показания после летнего взрыва, в котором погиб обительский сектант.

– Мириам Борисовна, – федерал протянул Мишке ладонь, – квартира в вашем распоряжении.

Мишка пожала руку своей левой, представила федералов Вере. Она видела, что соседка чувствует себя не очень комфортно, но поделать с этим ничего было нельзя. Никто бы не дал ей осматривать квартиру убитого без надзора. Оставалось радоваться, что начальник дяди Сережи решил не приезжать на этот обыск сам, видимо, чтобы не находиться в орбите более высокопоставленных чинов.

– Мы начнем с офиса, – сказала Мишка. – Проводите?

В офисе Журналиста было неубрано. В глаза сразу бросалась разбросанная по полу одежда, пустые и смятые банки, две открытые бутылки пива. У стены стоял широкий стол, почти весь заставленный такими же банками и бутылками, обрамляющими черную затертую клавиатуру и огромный монитор. На стене за ним располагалось панно, с которого Мишка и собиралась начать осмотр.

– Как пароли достали? – спросила она у дяди Сережи, который, войдя за ней в офис, сразу же слился с косым торшером, занимавшим один из свободных углов комнаты.

– Телефон через отпечаток пальца открыли, – сказал дядя Сережа. – А там было одно общее приложение с паролями. Код четырехзначный, но я подобрал.

– Двадцать два двадцать девять или девятнадцать шестьдесят два? – спросила Мишка. Еще днем, разбирая социальные сети Журналиста, она составила список всех возможных чисел и комбинаций цифр, которые могли играть важную роль в жизни этого человека. Четырехзначных среди них было около двадцати, но большинство он бы побоялся использовать как код – человек конспирологического склада ума вряд ли поставил бы себе кодом год своего рождения или цифры из собственного телефонного номера.

– Двадцать два двадцать девять, – сказал дядя Сережа. Мишка сама в свое время научила его подбирать такие числа, но он все равно поразился тому, как легко она угадала код, над которым он думал несколько часов.

– Как ты узнала? – спросила Вера, беря Мишку за рукав. Мишка подвела ее к панно, указала на одну из распечаток. Это был мелкий, стилизованный под печатную машинку текст Конституции.

– Статьи двадцать два и двадцать девять. – Мишка указала сначала на строчку «Свобода личности», потом на строчку «Свобода мысли». – Он несколько разных статей начинал с цитат из Конституции, оба раза из этих абзацев.

– А что за второй вариант? – Вера надеялась, что, пока Мишка будет отвечать на вопрос, она успеет что-нибудь заметить на панно.

– Год рождения Джордана Питерсона, – сказала Мишка, тыкая в портрет бородатого мужчина, приклеенный к стене рядом с монитором. Вера перевела взгляд на портрет и тут же почувствовала по тому, как напряглось Мишкино плечо, что искать больше ничего не нужно.

– Это вы заметили? – спросила Мишка, обходя стол и протягивая руку к листку, прикрепленному в нижнем левом углу панно. Это был рисунок заштрихованного кружка, сделанный гелевой ручкой на салфетке. По краю салфетки шла надпись курсивом: «Кофе в день».

– Заметили, – ответил за дядю Сережу один из федералов. Он стоял у двери и внимательно следил за каждым Мишкиным движением.

– А это? – Мишка снова обошла стол и теперь указала на черно-белую фотографию, прикрепленную к стене кнопкой. Вера увидела семейный снимок – на фоне недостроенного дачного домика стояли трое: небритый мужчина, голый по пояс и сжимающий в руке лопату, строгая женщина в совершенно неуместной для дачи форме – черной юбке и белой рубашке, которая подчеркивала раздутый живот, и мальчик лет десяти, в такой же белой рубашке и светлых шортах. Все трое улыбались, хотя улыбка мужчины выглядела вымученной.

Фотография была старая и мятая, как будто ее долго носили в кошельке сложенной в четыре раза.

– Нет, что с ней? – Федерал подошел поближе, и дядя Сережа тоже отделился от стены, захотел взглянуть.

– Все эти распечатки к уже написанным статьям или к статьям, над которыми работали коллеги убитого, – сказала Мишка. – Вот та для текста про водораздел. Вот эта к выборам. Портрет Питерсона, Конституция, цитаты из «Американского психопата» и «Эгоистичного гена» – это личное. Остаются символ «Обители» на салфетке и фотография.

– Может, она тоже личная? – спросил федерал. Мишка протянула руку к фотографии, и федерал кивнул, показывая, что ее можно снять со стены. Мишка осторожно вытянула кнопку, отдала фотографию федералу. Тот покрутил ее в руках, хмыкнул.

– Это единственный лист, который не сделан специально для того, чтобы повесить его на эту стену, – сказала Мишка. – Не считая салфетки. Все, кроме портрета и двух фотографий вот там, распечатано на принтере. Он здесь есть, да?

Федерал кивнул.

– Фотография Питерсона вырезана из плаката, а те снимки распечатаны в студии, – сказала Мишка. – Эта же фотография проявлена вручную, в домашней лаборатории. К тому же она лет на двадцать старше всего, что здесь есть.

Федерал снова кивнул, стал разглядывать фотографию внимательнее. Вера вместо фотографии смотрела на Мишку. Она знала, что ее соседка совершенно гениальна, но ей ни разу до этого не приходилось наблюдать Мишку за взрослой работой в окружении взрослых людей.

– Делаю вывод, – сказала Мишка. – Фотография является уликой и относится к тому же проекту, что и салфетка с кружком. Кто-то встретился с убитым, передал ему фотографию и во время разговора сделал рисунок. Нужно найти кафе, проверить, нет ли у них камер, попробовать установить, с кем встречался Журналист. Думаю, что это произошло не больше недели назад, но, возможно, придется просмотреть записи за месяц.

Мишка забрала у федерала фотографию, достала телефон.

– Вы думаете, что тот, кто передал фотографию, совершил убийство? – спросил федерал.

– Нет, – сказала Мишка. Она сфотографировала снимок, положила его на стол и погрузилась в телефон. – Кто совершил убийство, я не знаю, но я знаю, кто мог рассказать убийце о том, чем занимался убитый.

Мишка открыла инстаграм Журналиста, промотала до групповой фотографии, сделанной в сумрачном баре. Ткнула в черноволосого улыбающегося парня.

– Кто это? – спросил федерал. Дядя Сережа, качая головой, снова отошел к стене. Он уже представлял себе лицо старшего, когда придется показывать ему все Мишкины находки.

– Друг убитого, – сказала Мишка. – Смотрите ник в инстаграме: «голос-дна».

– И что? – спросил федерал, возвращая Мишке телефон. Вера с удовольствием наблюдала за его лицом, которое медленно расплывалось в недоверчивой улыбке.

– Вот тут. – Мишка ткнула в панно. – Это распечатки к статье про оборот наркотиков в Санкт-Петербурге.

Вера увидела лист с двумя диаграммами. На одной было изображено что-то вроде круговорота воды в природе, а на другом – дерево, подписанное мелкими кривыми буквами.

– Это схема химического воздействия депрессантов на кору головного мозга, – сказала Мишка. – Вот там подписано, что формула, помеченная «Д2», создает странный эффект, предположительно в основании мозжечка. Это не научное описание, а любительское, наркоманское. Такое тяжелое чувство, как будто голову тянет назад. Еще оно называется «голос дна», потому что похоже на то, что тебя кто-то зовет снизу.

– И? – Федерал развел руками. – Что это значит?

– Это друг убитого. – Мишка снова указала на фотографию в телефоне. – У него ник в инсте – термин из обихода наркоманов. Он же составлял эту схему. Видно, что она отличается по почерку от других, и посмотрите, он поставил черточку между словами «голос» и «дна» на схеме точно так же, как она расположена у него в нике. Значит, это друг Журналиста, знакомый с наркотиками, включая «Д2», за которым, я уверена, скрываются уже знакомые нам таблетки «Двоица». Нужно узнать, был ли этот Голос в гостях у убитого в последние недели – он мог увидеть символ Обители и рассказать об этом своему дилеру, который дальше передал эту информацию по эстафете тому, кто совершил убийство.

– А почему… – начал федерал, но Мишка его остановила.

– Давайте я ему прямо сейчас позвоню, – сказала она, нажимая на значок в телефоне. – И узнаем.

Глава четвертая

В лесу было совсем темно. Если бы не Златин белый платок, Ева бы ее сразу потеряла. А так среди сосен все время моргал белый овал, похожий на летающего младенца. Баба рассказывала такую сказку, про девушку, которая выбросила в окошко своего младенца, потому что хотела, чтобы он разбился, а он не разбился и поплыл по воздуху до самой церкви, в которой его спрятали монахини. Еще в сказке был черт с рогом на шее, и Ева пригнулась поближе к земле, чтобы черт, если он вдруг все еще ходил по лесу, ее не заметил.

Злата шла быстро и в какой-то момент вдруг исчезла из виду. Шорох иголок и треск сучьев прекратились, поэтому Ева подумала, что сестра упала или встала за дерево. Ева пошла медленнее, стараясь держаться сосен.

Впереди, оттуда, где пропала Злата, раздались тихие голоса. Ева замерла, потом опустилась на корточки, стала пробираться ползком, отодвигая в сторону ветки и иголки, чтобы не хрустели. Если бы ее в лесу заметила Злата, в этом ничего опасного бы не было, но вот попадаться кому-то еще не хотелось совсем. С тех пор как отец упрятал в колодец злого человека, колодцем других больше не наказывали, но могли запереть в погребе молельни, а это было почти так же страшно, потому что там, на той стене, которая повернута к колодцу, была большая икона, страшнее которой Ева никогда ничего не видела. Даже вспоминать ее не хотелось.

Она подобралась совсем близко и смогла расслышать Златин голос.

– Опять на день всего? – Злата звучала расстроенно. Ева придвинулась ближе, обогнула дерево и оказалась на краю небольшого оврага. Внизу, под обрывом, сидела Злата. Рядом с ней, вытянув ноги и упершись локтем в торчащий из земли корень, сидел Юлик. Он слушал Злату и тянул дым из тоненькой сигареты, осторожно стряхивая пепел в жестяную банку, утопленную в мох.

Ева чуть не сорвалась в овраг, увидев сигарету. Она никогда не думала, что черт может добраться до Юлика. Конечно, она знала, что все, кто покидает Обитель, сталкиваются с разными соблазнами, которых в лесу нет, но она была уверена, что Юлик никогда на них не поддастся. Он всегда почитал Троицу и всегда говорил, что живет молитвой.

А откровения на сигарете не закончились. Злата замолчала, и Юлик подобрался к ней поближе, положил руку на колено, причем не поверх платья, а просунул под ткань.

– Возьмем Аксю и Еву и уедем, – сказал он, кидая сигарету в банку и беря освободившейся рукой Злату за плечо. – Прямо завтра. – Юлик говорил тихо, так что Еве пришлось прижаться к земле, чтобы его слышать. – Я в следующий раз приеду через месяц, может, дольше. Ты еще рожать хочешь? А целый месяц – это долго, отец до тебя дойдет снова.

Ева лежала на боку, поэтому больше не видела Злату, но внизу раздался шорох одежды. Кажется, сестра встала.

– Злата… – Юлик, видимо, тоже встал, потому что его голос зазвучал ближе. – Я же тебя люблю. Хочешь, я тебе еще расскажу про Петрозаводск? И про Санкт-Петербург?

– Ты не был в Санкт-Петербурге, – сказала Злата. Она звучала неуверенно, и снова раздался шелест одежды.

– Был, – сказал Юлик. Его голос стал глуше, а дальше он стал шептать, и Ева, испугавшись, что они услышат ее дыхание, зажала себе рот рукой, нос ткнула в землю, так что дышать сразу стало очень трудно. Разговор внизу она больше разобрать не могла, но точно слышала, что Юлик что-то объясняет, а Злата ему иногда отвечает. Потом раздался смех, и Ева чуть приподнялась, заглянула в овраг.

Юлик и Злата сидели там же, но теперь Златино платье было завернуто так, что были видны и ее ноги, и черные волосы внизу живота. Юлик щекотал ее, водя рукой по ее животу. Потом он навалился на нее сверху, и Ева хотела закричать, но Злата продолжила смеяться. Юлик стянул с себя штаны, прижал Злату ко мху. Она вздохнула, обхватила брата руками. Ее глаза были закрыты, а лицо расплылось в счастливой улыбке.

Ева тихонько отползла от оврага, а потом поднялась и быстро побежала к домам. Она не могла поверить, что Юлик впустил в себя черта, который сначала научил его втягивать дым, а потом еще убедил сбежать из Обители. Ева была умная, она знала, что иногда братья и сестры, которые уехали из Обители, решали остаться в мире – это случалось из-за того, что там у них не было отца и молельни, которые могли бы защитить их от соблазнов, а соблазнов в мире было очень много. Ева могла назвать три: втягивание дыма, питье вина и прелюбодеяние, которое случалось между братьями и женщинами, живущими в мире. Старшие мальчики еще могли назвать несколько, но их Ева не понимала совсем, а на уроках про соблазны говорили редко, потому что тем, кто живет в Обители, бояться было нечего. Ева из Обители никуда уезжать не собиралась, поэтому про соблазны она думала, только если о них говорили другие. Она никогда раньше не видела вдыхания дыма и уж точно никогда не встречала прелюбодеяние, потому что в лесу и домах женщин из мира не было. Теперь же, увидев Юлика с сигаретой, она знала, как выглядят соблазненные, и это ей совсем не понравилось.

Выбежав к колодцу, Ева бросилась к крыльцу молельни, забралась под него и прижалась к святой стене. В молельню детям без старших входить не полагалось, поэтому по ночам она приходила молиться сюда, ведь Бога можно было позвать через щель между досками. Ева сложила руки у груди, закрыла глаза и набрала в грудь воздух.

Господи, услышь меня, Отче, к Тебе пришла раба Твоя Ева…

– Не отвечает. – Мишка опустила телефон. Рядом с ней собрались все участвующие в ночном обыске. Федералы о чем-то тихо переговаривались, разглядывая фотографию, молодой полицейский задумчиво смотрел на панно за монитором, дядя Сережа печатал в телефоне, а Вера ждала удобного момента, чтобы задать Мишке пару вопросов. За то время, пока соседка пыталась дозвониться до друга Журналиста, Вера успела немного отойти, и теперь ей начало казаться, что соседка как-то уж слишком легко и быстро во всем разобралась.

– Парня мы найдем, – сказал один из федералов. – И кафе найдем. Запись посмотрим.

– Кафе можете не искать, – сказала Вера, радуясь, что ей есть чем поделиться. – «Кофе в день» – это здесь недалеко, на Невском практически.

– Кафе – это хорошо, – сказала Мишка. – Но начните точно с Голоса. Как бы мы не бросились его слишком поздно искать.

– Почему? – спросил федерал.

Мишка показала ему телефон.

– Я звонила ему в инсте, с аккаунта убитого, – сказала она. – Почему бы он не подошел?

– Да мало ли. – Федерал махнул рукой. – Но мы найдем.

Мишка повернулась к Вере.

– Мы здесь в целом закончили, – сказала она, убирая телефон. – Но нужно все-таки осмотреть остальное тоже. Ты хочешь туалет и кухню или вторую спальню?

Вера успела испугаться, что ей сейчас придется впервые в жизни что-то обыскивать, но Мишка улыбнулась и качнула головой в сторону коридора.

– Пошли, – сказала она. – Начнем с кухни.

Когда они наконец сели в такси, было уже почти три часа ночи. Вера так и не решилась расспрашивать Мишку, пока рядом были федералы, потому что опасалась подорвать ее авторитет, но в машине она не сдержалась.

– Я не понимаю, – сказала Вера. – Почему ты считаешь, что фотография обязательно связана с Обителью и с убийством? Она может быть личная, как этот Питерсон. Какие-нибудь бабушка, дедушка и отец. Я не понимаю.

– Я объясню, – сказала Мишка. Она положила голову Вере на плечо, потом подняла и опустила левую руку, как будто отдавая сигнал водителю.

– Ну? – Вера слегка ткнула соседку, потому что та так и не начала говорить. Но Мишка не ответила. Она крепко спала.

– Акся? – позвала темнота снова. Акся широко открыл глаза и тут же их закрыл. Если голос в темноте принадлежал Бабиному черту или лесному нагу, то полагалось лежать и не двигаться, дышать ровно и читать молитву. Вот только молитва в голову пришла не та.

Господи, убереги от зноя, и засухи, и лесных пожаров мое поле и дом мой…

Темнота хрюкнула, как будто пытаясь сдержать смех. Акся сел в кровати и сразу понял, что в комнату пролез не черт, а мелкая Ева. Акся с ней никогда не играл и знал только, что она сестра одного из водителей. Мелкая стояла у самой двери и явно боялась войти в комнату мальчиков.

– Чего тебе? – спросил Акся. – Описалась?

Иногда младшие приходили к Аксе и другим, если нужно было поменять простыни, чтобы не просить помощи у старших, которые бы обязательно заставили оттирать пятна посреди ночи или спать в грязном.

– Акся, – снова позвала мелкая. – Выйди.

Акся был сонный, и идти ему никуда не хотелось, но он не знал, что нужно мелкой, а ведь ее могли послать старшие, и тогда нужно было обязательно идти. Он вылез из кровати, натянул длинную рубашку, в которой вообще-то полагалось спать, и вышел к мелкой.

– Чего? – спросил он, оглядываясь. В коридоре никого больше не было.

– Пошли. – Мелкая махнула рукой, потом изобразила скрещенными пальцами угол, половинку креста. – Это важное.

Акся поплелся за ней. Мелкая вывела его на улицу, и сразу стало понятно, что никто из старших ее не посылал, потому что мелкая приложила палец к губам и указала на лес.

– Туда.

От холодного воздуха Акся окончательно проснулся и пошел за сестрой уже живее. Ему стало интересно, что такого забыла в лесу мелкая. Конечно, могло оказаться, что она просто ведет его показать какой-то секретик, но тогда ее можно было побить. И сестра это, конечно, знала, а значит, вряд ли стала бы так будить его по пустякам.

Они шли по лесу несколько минут, иногда оглядываясь, чтобы проверить, что за ними никто не следит. Мелкая все время крестилась, а Акся крепился и только раз провел рукой перед лицом, когда справа вдруг хрустнула ветка и раздался ухающий голос филина.

Вдруг мелкая остановилась, опустилась на корточки и, развернувшись в сторону домов лицом, стала сползать под землю. Акся хотел развернуться и убежать, но сделал еще шаг вперед и обнаружил, что мелкая не провалилась в яму, а слезла в небольшой овраг. Там она порылась во мху и вытащила что-то круглое.

– Чего там у тебя? – спросил Акся.

– Слезай, – сказала мелкая, проводя рукой по левому плечу. – Сюда.

Акся полез вниз, уже решив, что потом слегка сестру стукнет. Могла в лес его и днем отвести.

– Ну? – спросил он, забирая у мелкой жестяную банку. – Что это?

Для секретика это было неинтересно, даже учитывая, что Ева мелкая. Банка была старая и вся полная серого порошка, то ли пепла, то ли просто пыли. Акся сунул в нее палец, понюхал порошок. Тот пах дымом.

– Это от сигарет, – сказала мелкая. – Их тут Юлик жег. Который водитель.

Это он, конечно, делал зря, тут Акся был согласен с мелкой, которая смотрела на банку осуждающе. С сигарет начинались городские соблазны, которые часто утягивали водителей и двоицы, которые уходили в мир.

– Ну и? – спросил Акся. Было непонятно, зачем мелкая стала его будить. Пошла бы сразу к отцу или к одной из сестер. К Бабе, наконец.

– Я тут видела его со Златой, – сказала мелкая. – Они хотят вместе уехать в город и нас забрать с собой.

– Не, – сказал Акся и махнул рукой по груди, потом показал пальцем однорогую козу. – Ты врешь.

Он был уже взрослый и знаками мелких пользовался редко, но тут нужно было объяснить сестре, что она зря выдумывает такие сказки. Акся хлопнул себя по левому, потом по правому плечу, потом по левому запястью, помахал ладонью.

– Почему они сбегут? Злата взрослая, зачем она сбежит?

Мелкая насупилась, потом перекрестилась, прижала кулак к губам. Это означало, что спорить она не будет и будет стоять на своем.

– Ты такое никому не рассказывай. – Акся и сам был уверенный. Он сжал руку в кулак, поднес его к губам, а потом без размаха ударил сестру в живот, так, что та упала на дно оврага. Лежала она тихо, не плакала, и Акся сразу опустился рядом, стал ее переворачивать на спину. Вроде ударил не сильно, а мелкая так отлетела, как будто он ее на грузовике сбил.

Мелкая моргала, и губы у нее дрожали. Она оттолкнула Аксю, показала сначала крест, потом подняла рубашку, дернула по коже на груди ногтями так, что там сразу четыре красных полосы появилось. Хлопнула себя по плечу, потом толкнула брата еще раз, тоже в плечо. По лицу сестренки потекли слезы, но она все равно молчала, крепко сжав губы. Акся от нее отшатнулся, сел на мох. Если сестра сотворила полный крест, да еще наложила на сердце, то не верить ей было нельзя. При такой клятве, если соврать, Бог сразу разорвет сердце, даже если и врешь ты неспециально. Сестра вся тряслась, но сердце у нее не лопнуло и грудь не разошлась.

– Рубашку одерни, – сказал Акся. – И еще раз все расскажи.

Вера очень не хотела будить Мишку, поэтому сказала водителю, что заплатит еще пятьсот рублей, если тот покатает их кругами. Водитель вздохнул, завершил поездку в телефоне и вывел машину обратно на проспект.

Вера снова и снова перебирала в голове все увиденное в квартире Журналиста. В первый момент, после того как Мишка высказала все свои предположения, Вере хотелось просто поскорее узнать, как соседка к ним пришла. Теперь, когда было время подумать, Вера смотрела на спящую Мишку и пыталась понять, как может быть, что соседка так сразу все схватывает, а она нет. Ведь Вера была старше Мишки, училась не в школе, а уже в университете.

Стараясь не потревожить Мишку, Вера достала телефон, открыла их переписку, в которую Мишка еще в квартире скинула фотографию со странной семейкой. Никто из изображенных на Журналиста не походил – разве что мужчина тоже был крепко сложенный, но совсем не тучный. Вера переслала фотографию себе в ВК, потом открыла ее в браузере и сделала поиск по картинке. Мишка ей как-то говорила, что начинающие детективы всегда ошибаются в том, что не гуглят все и вся, что попадается им во время расследования. Важное детективное правило состояло в том, что искать, особенно в самом начале, нужно не то, что должно найтись, а все, что найтись может.

Вера уставилась на единственный выпавший результат: сайт Национальной библиотеки Республики Карелия. Нажала на ссылку – открылась вкладка с фотографией. Внизу была подпись: «Тарасовы, „Вестник республики“, 1991». Еще ниже была кнопка: «Посмотреть источник». Вот только источника на сайте не оказалось – фотография была опубликована в девяносто первом, в октябрьском выпуске газеты «Вестник республики», и сам выпуск в библиотеке имелся только в бумажном виде. Вера даже нашла нужное здание библиотеки – в городе Петрозаводске, на улице Пушкинской. Осторожно коснулась Мишкиного колена.

– Просыпайся, – сказала Вера. – Смотри, что я нашла.

Полчаса спустя они сидели за советским столом в столовой. Вера как раз заварила кофе и теперь сидела напротив Мишки и вмешивала в чашку сахар. Мишка же, щурясь и задумчиво двигая губами, слушала шуршащий голос в телефоне. Конечно, оказалось, что у нее есть знакомая в Петрозаводске, причем такая, которой спокойно можно позвонить в любое время дня и ночи. Вера всегда удивлялась тому, с каким количеством людей знакома соседка, учитывая, насколько она была нелюдимой и социально неадаптированной. Когда они с Мишкой встретились в первый раз, Вере показалось, что тогда еще будущая соседка вообще никогда раньше не общалась с другими людьми вне работы.

– Спасибо, милая. – Мишка положила телефон на стол. – Эля утром сходит в библиотеку и посмотрит нам газету.

– Как ты думаешь, – спросила Вера, – федералы уже нашли эту же газету?

– Вряд ли, – сказала Мишка. – Они не по следовательской части. Вот про Журналиста интересно. Его точные передвижения сейчас выясняются, но, если бы он в последние недели ездил в Петрозаводск, мы бы уже знали. Может быть, газету он нашел, но поленился за ней съездить, или руки не дошли.

– А он не мог, как ты, кому-нибудь позвонить? – спросила Вера. – Или прямо в библиотеку и попросить их отсканировать газету?

– Это мы узнаем, когда его почту вскроют, – сказала Мишка. – А сейчас мне хочется связаться с Голосом этим. Не нравится мне, что он не отвечает.

– Ты ему еще написала? – спросила Вера.

– Пока ты кофе варила, – сказала Мишка. – Не отвечает. Не заходит.

– Может, лежит в отключке? Или спит? – спросила Вера. – Ночь вообще-то.

– Да? – Мишка удивленно повернулась к темному окну. Заметив, как на нее посмотрела Вера, улыбнулась. – Шучу.

– Нам тоже надо спать, – сказала Вера. – Или ты не будешь ложиться?

– Я? – Мишка перевела взгляд на телефон, потом на экран ноутбука. – Не буду. Прости.

– Бог простит, – сказала сестра. Акся нахмурился, смахнул с плеча черта. Вышло нехорошо, что он ее ударил, потому что если человек, даже сестра, говорит правду, а ты его бьешь, то это значит – ты с чертом. Акся от сестры отвернулся, проговорил быстро молитву:

Иисус Христос, Бог мой, прости мои прегрешения. Призри раба Твоего Авксентия, который молит Тебя о прощении и склоняется перед Тобой, Отцом своим. Не дай сестре моей Еве гневаться и обижаться на раба Твоего, которого черт попутал ее ударить.

Сестра на самом деле не обижалась, сидела тоже хмурая, разглядывала собственные пальцы. Акся подсел к ней поближе, взял за руку.

– Нужно отцу рассказать, – сказал он.

Сестра кивнула.

– Прямо сейчас? – спросил он.

Сестра показала рукой – не знаю.

– Во сколько они хотят сбежать, не знаешь? – Акся спросил это просто так, часов у него все равно не было.

– Юлик сказал – утром. – Сестра повернулась к Аксе, показала кулак, вытянула руку вверх. – Нужно сейчас пойти.