Текст книги "Серьезные мужчины"

Ману Джозеф
Серьезные мужчины

Анурадха, тебе, любовь моя

SERIOUS MEN by Manu Joseph

© Manu Joseph 2010

© Шаши Мартынова, перевод, 2015

© «Фантом Пресс», издание, 2015

* * * 

Это гораздо больше, чем комедия об Индии и индийских мужчинах. Это тонкий, умный, точный и действительно смешной роман о «новой Индии», где «старое» прочно застряло в головах.

New York  Times

Роман, вызывающий в памяти «Белого тигра» Аравинда Адиги, но только в книге Ману Джозефа гораздо меньше обличительного пафоса и гораздо больше человеческой теплоты.

From Publishers Weekly

Часть первая
Незадача Исполинского уха

Густые черные волосы Айяна Мани были зачесаны набок и разделены пробором – беспечной ломаной линией, подобно границе, какую британцы имели обыкновение проводить между двумя враждующими соседями. Взгляд у Айяна проницательный, знающий. Под солидными усами – пожизненная улыбка. Темный опрятный мужчина, но все же какой-то уцененный.

Смеркалось. Айян обозревал прохожих. Их на длинном бетонном отрезке вдоль Аравийского моря были сотни. Поспешали одинокие молодые женщины в приличных туфлях – словно убегали от судьбы выглядеть, как их матери. Прыгали гордые груди, мягкие бедра сотрясались при каждом шаге. Их усталые высокоблагородные лица, такие светлые и блестевшие от пота, несли на себе отпечаток физкультурных мучений. Это они в восторге от его заигрываний, воображал себе Айян. Были среди них девушки, замечал он, никогда прежде никакой физкультуры не ведавшие. Они явились сюда после внезапной помолвки с подходящим юношей и шли размашистым шагом, словно мерили береговую линию. Им нужно срочно сбрасывать жир, успеть до первой брачной ночи, когда в пыльце постели из цветов отдадутся незнакомцу. Спокойные незрячие старики прогуливались с другими стариками и беседовали о судьбах нации. Они точно знали, что нужно делать. Поэтому их жены шли в полумиле от них, в своей компании, и обсуждали артриты или других женщин, которых не было рядом. Начали появляться скрытные любовники. Эти усаживались на парапет лицом к морю, их руки блуждали или же глаза набухали слезами – смотря что сейчас происходило у влюбленных в отношениях. Талии их новых джинсов пали так низко, что оттуда запятыми выглядывали их тощие индийские ягодицы.

Взгляд Айяна не утруждался принятым в обществе безразличием. Айян частенько говаривал Одже:

– Если достаточно долго смотреть на серьезных людей, они начнут выглядеть потешно.

Вот он и смотрел. Сзади его нагнала девушка с хвостом на затылке и «айподом», пристегнутым к ушам. Айян видел ее крепкую юную спину под влажной футболкой. Он ускорил шаг и почти нагнал девушку. И попытался заглянуть ей в лицо, надеясь, что девушка не красивее его жены. Красивые женщины его удручали. Они были как «мерседесы», телефоны «блэкберри» и дома с видом на море.

Девушка на миг перехватила его взгляд и, не польщенная, отвернулась. Лицо у нее было надменное – такую одно удовольствие укрощать. Любовью, поэзией или, может, даже ремнем. На ее вкус. Лицо ее не выказало ничего, однако похолодело. Она понимала, что на нее смотрят, – не только этот странный бойкий мужчина, но и нескончаемые орды несчастных, распространявших тропическую лихорадку и царапавших ей машину. Они всегда болтались на краю ее мира и пялились на нее, как бродячие собаки на бульонные кости.

Айян сбавил шаг и дал ей фору. В нескольких футах от них замер, глядя на нее, другой мужчина. Девушка прошла мимо, и его голова повернулась слева направо, вслед. Он был коротышкой и, казалось, стоял по струнке, но лишь оттого, что у него длина спины такая. По натяжению его рубашки Айян понял, что она заправлена прямо в исподнее, чтоб было потуже. (Тайная уловка многих его знакомых.) Узкий коричневый ремень обегал его тощую талию почти дважды. Нагрудный карман рубашки провисал от напиханной в него всячины. Из заднего кармана брюк выглядывала красная расческа.

– Хватит пялиться на девушку, – сказал Айян.

Коротышка оторопел. Потом с видом знатока раззявил рот и залился беззвучным смехом. От верхних зубов к нижним устремились скоротечные нити слюны.

Они дошли до розовой бетонной скамейки – из тех, что посвящены памяти усопшего члена клуба «Ротари».

– Суматоха, – сказал человек, хлопая себя по бедрам. – У меня поездка. Я потому тебя и побеспокоил, Мани. Хотел побыстрее разделаться.

– Все в порядке, друг мой, – сказал Айян. – Важно, что нам удалось увидеться. – Он извлек отпечатанный листок бумаги и подал ему, добавив: – Тут все записано.

Человек изучил листок внимательнее, чем, вероятно, хотел. И попытался выглядеть невозмутимо, когда набитый наличными конверт ткнулся ему в грудь.

Чуть погодя коротышка ушел, мелкой иноходью показывая, насколько занят, а Айян остался сидеть на скамейке и глазеть. Ставки должны повышаться, сказал он себе. Игра должна выходить на следующий уровень. В некотором смысле то, что он сделал сейчас, было жестоко. Может, даже преступно. Но что мужчине до́лжно делать? Обычный конторщик, влипший в большой многотрудный мир, желает ощутить азарт жизни, желает освободить свою жену от заклятья желтушных стен. Что ему до́лжно делать?

Толпа на набережной Ворли прибывала – теперь это был громадный бесцветный рой. Бледные юноши с фиаско во взгляде бродили ордами-шеренгами и хихикали, глядя на аэробику недоступных женщин. И не давали проходу торопливым девушкам. Это Айяну в городе и нравилось: волглые толпы, великая нескончаемая давка, безмолвная месть нищих. В жалких лифтах и набитых поездах он частенько слышал послеобеденный пердеж, видел струпья на незнакомых лицах, прожилки в их неподвижных глазах. И тайные усики женщин. И ужасную свежую зелень на том месте, откуда их недавно удалили ниткой. Он ощущал тычки, толчки и тяжесть брюх. Любил он эту раздражающую давку Мумбаи: скопление безнадежных шаркающих человеческих тел, где его родили, – до некоторой степени удел и богатых. На улицах, в поездах, в помойных садиках и на внезапных пляжах нищими были все. В этом и справедливость.

Безрассудные влюбленные все прибывали и быстро занимали свободные места на парапете между другими слившимися парочками. Они тоже усаживались лицом к морю, спиной к плывущим мимо огромным толпам, обустраивались и втихаря принимались за свои дела. Воцарись тут вдруг всемогущая тишина, вы бы услышали щелчки тысяч бюстгальтерных застежек. Некоторые здесь были женаты, а кое-кто – даже друг на друге. Когда придет ночь, они отправятся в свои однокомнатные жилища размером с салон «мерседеса» и воссоединятся со своими детьми, стариками, братьями и сестрами, племянниками и племянницами – все живут под одной крышей в исполинских гроздьях бурлящих многоквартирников. Как чоулы БДЗ,[1]1
  Чоул – 3–5-этажный дом на 10–20 комнат (кхоли); БДЗ – Бомбейский директорат по застройке. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть] мать-тьма. Люди, знавшие, что такое БДЗ, здесь не жили. А вот Айян знал, хотя и родился здесь же, на холодном полу, тридцать девять лет назад.

Это был улей из тысячи с лишним однокомнатных обиталищ внутри ста двадцати одинаковых трехэтажных строений, стоявших серыми руинами, с которых старые ливни давно смыли краску. Миллионы одежек свисали с решеток маленьких темных окон. Куски внешних стен, а иногда и кровель то и дело обрушались, особенно под августовскими проливными дождями. Чоулы больше восьмидесяти лет назад понастроили британцы в запоздалом припадке совестливости, чтобы приютить бездомных. Но многоквартирники оказались придуманы так скверно, что обитатели улиц их презрели: у них есть целый мир и синее небо, а им подсунули взамен темную комнатку в бесконечном коридоре мрака. И тогда эти постройки превратили в казематы для борцов за свободу. Невостребованные однокомнатные жилища стали камерами, из которых не сбежать. Восемьдесят лет назад эти дома отвергли даже бездомные, они ненадолго стали тюрьмой, а теперь здесь жили около восьмидесяти тысяч человек, которые вздыхали под бременем новых сожительств и от облегчения, что несла им смерть.

Айян добрался домой по разбитым мощеным проулкам между коренастых зданий. Сотни мужчин и женщин просто околачивались на улице. Будто случилось что-то нехорошее. Болтали истощенные девчушки со впалой грудью. Чистенькие, пылкие, в глазах надежда. Некоторые разговаривали по-английски – ради практики. Прошел пьяный, они потеснились. Мальчишки в тугих поддельных джинсах, задки что манго, жизнерадостно возились, сцепившись руками и пытаясь подсечь друг дружку. У одного лицо начало меняться. Кто-то выгибал ему палец. Лицо его, поначалу дурацки веселое, посерьезнело. Завязалась драка.

Но Айяну нравилось возвращаться домой. У подножия крутой колониальной лестницы в Корпус номер Сорок один лишь хорошая женитьба подталкивала мужчину карабкаться вверх. Он поднялся по ступеням, сказал «каай кхабар»[2]2
  Зд.: Что новенького? (хинди)


[Закрыть] мужчинам, спускавшимся выпить. Женщины в БДЗ от своих мужчин многого не ждали. Стареющие матери, потерявшие всех своих сыновей до их тридцатника, все еще могли хохотать, пока не задохнутся. Тлен мужчин здесь постоянно проступал в усталых лицах только что умерших, или в пустых глазах пьяниц, или в безропотном покое безработных юнцов, часами глазевших на жизнь, что идет мимо. В каком-то смысле здесь мужчиной быть лучшего всего. Довольно и того, что жив. Трезв и трудоустроен? Вообще невероятно. Айян Мани был тут своего рода легендой.

Хотя местные мужчины любили Айяна по воспоминаниям общего детства, он уже давно был отрезанный ломоть. Он всегда перешучивался с ними, одалживал им денег, а душными ночами трепался на промазанной битумом террасе о том, кто именно лучший отбивающий на свете, или о строителях, желавших выкупить весь чоул, или что Айшвария Рай,[3]3
  Айшвария Рай Баччан (р. 1973) – индийская киноактриса и модель, Мисс Мира 1994 г.


[Закрыть] если приглядеться, не очень красивая. Но внутри он никогда этих мужчин не принимал. Ему пришлось отринуть мир, в котором вырос, чтобы измыслить новые пути побега из него. Иногда он замечал горечь в глазах старых друзей: они считали, он в жизни слишком далеко пошел, а их бросил. Эта обида придавала ему уверенности. А еще тайная ярость в их потупленных взглядах напоминала ему об истине, что дороже всего на свете. Что мужчины в других мужчинах на самом деле друзей не обретают. Что мужское братство, вопреки веселому обмену остротами, преувеличенным воспоминаниям о былых проделках и альтруизму, с каким они делятся порнографией, – вообще-то все фарс. Потому что мужчина по-настоящему хочет лишь превзойти своих друзей.

Айян увидел, как по лестнице спускается молодая пара.

– Все путем? – спросил он.

Юноша застенчиво улыбнулся. При нем была дорожная сумка. Айян знал, что она пуста. Это знак любви. В некоторых комнатах здесь жило с десяток человек, и новобрачные почивали на самопальных деревянных антресолях – с негласной уверенностью, что остальные домочадцы под ними не станут смотреть вверх. Иногда необузданные парочки отправлялись в дешевые номера в Пареле или Ворли – с пустыми сумками, чтобы сойти за туристов. Кое-кто носил с собой свадебные фотоальбомы на случай, если нагрянет полиция. Молодожены весь день валялись на кровати, и вся она принадлежала только им, и возвращались домой, с нежностью вспоминая обслуживание в номерах и свою там любовь. Айяну такое предпринимать не довелось. Оджа Мани явилась в его жизнь, когда все остальные из нее отбыли. Трое его братьев умерли за полтора года от кровоизлияния в печень, через год, от туберкулеза, скончался отец, а мать вскоре догнала его чисто по привычке. Ему тогда было двадцать семь, Одже – семнадцать. Он привел ее в дом, рассчитывая, что она будет юна еще долго после того, как он более или менее утеряет потенцию.

Он прошел по сумрачному коридору третьего этажа – верхнего. По сторонам тянулись обветшалые бледно-желтые стены с огромными трещинами, которые разбегались подобно темным речным системам. Примерно сорок распахнутых дверей. У порогов сидели и пялились неподвижные тени. Старые вдовы тихо расчесывали волосы. По древним серым камням коридора с восторгом носились дети.

Он постучал в единственную закрытую дверь. Пока ждал, в него впиталось беспокойство всех этих распахнутых дверей, суетливых теней. Внутри у него па́ром поднялась старая знакомая печаль. Оджа здесь в ловушке – вместе с ним. Когда-то ее юношеские слова спешили наружу, как смешки, она по утрам пела сама себе. Но постепенно в нее просочился чоул. Тьма росла и по временам смотрела на Айяна ее большими черными глазами.

Дверь открылась – несколько медленнее и с гораздо меньшим предвкушением, чем годы назад. Появилась Оджа Мани, ее роскошные темные волосы были все еще влажными после душа. Как и прежде, изящная, все еще совершенно способная достать руками до пальцев ног, попроси ее кто-нибудь, что маловероятно. Но никакой пижонской физкультурой Оджа не занималась в отличие от женщин кастой повыше, с набережной Ворли. Под тонкой красной ночной сорочкой у нее прятался небольшой животик, который исчезал, если Оджа ложилась на спину.

Их жилище было ровно пятнадцать футов в длину и десять в ширину. Расчищенный клочок гладкого серого каменного пола в середине. У стены – телевизор, стиральная машина, доброжелательный золотой Будда и высокий стальной шкаф. В одном конце комнаты, у единственного окна, забранного ржавой решеткой, находилась простенькая кухонька, перетекавшая в крохотную ванную, отгороженную матовым стеклом, куда один человек просто помещался, а двое уже вступали в отношения.

Оджа оставила дверь открытой, а сама села обратно на пол – таращиться в телевизор. Ежевечерне с семи до девяти ее гипнотизировали меланхолические тамильские сериалы. В это время она побуждала всех исчезнуть. Айян сел рядом и взялся терпеливо смотреть.

– Чего эта женщина ревет? – спросил он, чтобы допечь жену. – Вчера она тоже ревела. У нее совсем нет текста?

Оджа не ответила. Ее громадные увлеченные глаза тоже намокли.

Айян сказал:

– Я пришел домой после тяжелого рабочего дня, а ты просто сидишь и смотришь телик?

Ноздри ее раздулись, но она решила промолчать. Такая у нее была стратегия.

– Знаешь, Оджа, – сказал Айян, как обычно, когда брался об этом заговаривать, – у богатых людей для всего есть название. Даже для времени, которое мужчина проводит со своей семьей.

– Правда? – спросила она, не поворачиваясь.

– Они это называют личной жизнью.

– Это по-английски?

– Да.

– А зачем это как-то называть?

– Они там всё называют, – сказал он. – Знаешь, Оджа, в высотках есть люди, которые вдруг начинают задаваться вопросами «Кто я? Что я?». И для этого у них тоже есть название.

В дверь постучали. Оджа пробормотала, что нет покоя в этом доме. Айян отпер, в комнату вошли две девочки. Одной – лет десять, вторая года на два помладше. Они сказали в один голос:

– У нас гости, нам нужны стулья. – И уволокли оба пластиковых стула.

Оджа захлопнула дверь и, словно чтобы защититься от таившихся снаружи захватчиков, накрепко заперла ее на задвижку. И опять уселась на пол. Но телевизор внезапно разразился жизнерадостной попевкой рекламы шампуня. Она вскочила и шагнула в кухню. Оджа точно знала, сколько длятся эти рекламные паузы. Первая – самая долгая, и за это время она старалась разделаться со всей стряпней.

– Ты глянь, – сказал Айян про рекламу. – У этой женщины проблема. Громадная прямо-таки проблема. У нее волосы жидкие и слабые. Вот в чем беда-то. И вот она применяет шампунь. А теперь посмотри. Она счастлива. Никаких больше проблем. Мужчина пожирает ее глазами, а она лишь на него косится. Волосы у нее теперь очень густые и крепкие.

Айян смеялся, но Оджа знала, что на скулах у него ходят желваки. Она не отворачивалась от дрожавшей на плите посудины. Ждала, пока Айян выплеснет всю свою ненависть.

Он говорил:

– Вот что эти мерзавцы считают бедой. Выпадение волос. Вот их страшная беда. – И потом вдруг спросил: – А где Ади?

Оджа ответила:

– Девочки и бабочки, мальчишки и мартышки.

Бо́льшую часть ее поговорок Айян не понимал.

– Оджа, где он?

– Бог знает, что на уме у этого странного мальчика, – сказала Оджа. Но именно она пылко попросила его убраться вон перед началом сериала.

* * *

На просторной террасе, промазанной битумом и окруженной высившимися вдали зданиями, маленькими разрозненными компаниями расселись люди. Под беззвездным небом вопили и носились дети. Один мальчик лет десяти молча стоял в углу. Волосы намаслены и жесточайше причесаны. Футболка с Эйнштейном, весело высунувшим язык. У мальчика ясные черные глаза – глаза Оджи. В левом ухе слуховой аппарат. Белый проводок убегает за ворот футболки.

Ему, похоже, не очень хотелось носиться, хотя вроде было очень интересно, что происходит вокруг. Чуть погодя рядом с ним собрались дети. Они радостно пыхтели, и кто-то решил, что, раз все очень устали, надо играть в мужа-и-жену. По их мнению, это была отдыхательная игра.

Без особых перепалок все разделились на пары. Оставшуюся без пары девочку быстро объединили с молчаливым мальчиком. Она оглядела его снисходительно: она – девочка, а он-то – мальчик. Он не просил объяснений, но она растолковала ему правила.

– Все просто, – сказала она для затравки. – Надо вести себя как родители.

Остальные парочки разбрелись по разным углам террасы, где размещались воображаемые рынки и театры. Мальчик посмотрел на свою девочку пару секунд и задумался, чем бы им заняться из того, что делают родители. И тут в его диковинно крупную голову пришло решение.

Он осторожно опустил девочку на пол и раздвинул ей ноги. Она вроде бы растерялась, но попробовала понять, что он пытается сделать. А он устроился сверху и принялся неуклюже елозить бедрами. Тут ожили молодые мамаши – до сей поры они время от времени лениво поглядывали на своих детей, как дикие звери в саванне. Раздались смущенные смешки, матери кинулись разъединять мальчика и его временную жену. Малыш с кислой миной вернулся к себе в угол. Девочка освободилась от вмешательства взрослых. Теперь-то она поняла, что именно делал мальчик, и дальше играла сама, изображая, что приводит в порядок волосы, на лице – намек на скуку. А затем улеглась спать на битумном полу.

Поскольку все пары были заняты своими делами, а его напарница уснула, Ади отправился домой. Оджа открыла ему дверь. Мальчик зашел в дом воплощением мудрого покоя и достал из нижней секции тумбочки под телевизором «Британскую энциклопедию», том «М—П».

– Чуть не забыла, – сказала Оджа мужу, – учитель опять оставил замечание в его дневнике. Придется тебе утром идти к директору.

– Что еще он натворил? – спросил Айян с гордой улыбкой. Ади глянул на отца и проказливо ему подмигнул.

– Это ты его портишь, – заметила Оджа. – Того и гляди выпрут из школы.

Она подошла к Ади и легонько крутнула его ухо.

– Он опять задал на уроке вопрос, из этих его, – сказала Оджа.

– Какой вопрос? – уточнил Айян, хихикнув.

– Не знаю. И не поняла бы, даже если б ты мне рассказал. Этот мальчик ненормальный.

– Что ты натворил, Ади?

– Учительница по природоведению рассказывала, что если что-нибудь подбросить, оно упадет. Всякое простое вроде этого. Ну я и спросил, может ли ускорение, вызванное силой тяжести любой планеты где угодно во вселенной, заставить предметы перемещаться быстрее скорости света.

Оджа выглядела расстроенной.

– И он читал на уроке какую-то твою книжку, – сказала она с упреком. – Не знаю, как он ее утащил.

Айян скроил сыну заговорщицкую гримасу и спросил, о какой именно книге речь.

– «Краткая история времени»,[4]4
  «Краткая история времени. От Большого взрыва до черных дыр» (1988) – научно-популярная книга британского физика Стивена Хокинга (р. 1942).


[Закрыть] – ответил Ади. – Мне не нравится.

Оджа таращилась на сына со смесью страха и волнения. Айян любил такое лицо жены – это ее внезапное пробуждение от угрюмого смирения с жизнью в БДЗ.

– Ему всего десять, – сказала она, – разве он такое понимает?

В прошлом месяце, прямо посреди урока, Ади спросил учительницу по природоведению что-то про арифметическую прогрессию. А перед этим еще о чем-то. Оджа слышала эти истории от учителей, которые, жалуясь ей, впадали в некую радостную горячку.

В ту ночь Ади спал, как обычно, у холодильника, а рядом с ним лежал его отец, держа унизанную стеклянными браслетами руку жены. Айян размышлял, не построить ли им деревянные антресоли. Повернулся к сыну – тот лежал лицом к отцу, но крепко спал. Через несколько минут мальчик повернулся во сне и спрятал лицо под холодильник. Обнадеживающий поворот событий.

Блеклый свет проникал сквозь ржавую решетку кухонного окна, и Оджа виднелась Айяну в синем сиянии. Раскрытая ладонь с четкой линией судьбы расслабленно покоилась у нее на лбу. Красная ночнушка возбуждала куда меньше, чем сари, которые она носила сразу после их свадьбы. В те дни она всегда ходила в сари, потому что мать поучала ее, что не следует выглядеть либералкой. Ноги Оджа свела вместе и согнула колени. Серебряные браслеты на щиколотках лежали неподвижно. Айян провел рукой по ее талии. Она открыла глаза – ни смущения, ни сопротивления. Подняла голову – проверить, как там Ади. Дальше пара все делала мастерски. Они научились беззвучно ласкаться и даже немножко возиться и перекатываться.

Посреди взаимного переплетения – трусы на Айяне где-то у колен, ночнушка Оджи задрана, ноги раздвинуты, – она, зевнув, решила проверить еще разок, как там Ади. Тот сидел, прислонившись спиной к стене.

– Мне вчера не дали в это поиграть, – сказал он. Утром, когда Ади мылся в стеклянном закутке, Айян произнес понуро и глухо:

– Надо кое-что тебе сказать. – Оджа глянула на него, следом – на кипящее молоко. – Ради нашего сына, – договорил он, – нам надо прекратить стяжать себе удовольствия.

Час спустя Айян вел Ади в школу и думал о том, с какой готовностью Оджа согласилась с его решением. Она кивнула, поглядывая на молоко. Этот образ не покидал его, пока они не добрались до задов на Ворли и не подошли к высоким черным воротам школы Св. Андрея. О разложении мужчины, сказал он себе, первой сообщает ему его жена.

Лицо Оджи в неудобствах любви теперь было холодно и будто совсем не выражало никакой боли. Когда-то она стонала, отрывисто хватала ртом воздух и жеманилась. Ныне же, когда он занимался с ней любовью, она выглядела так, будто ждет автобус. Когда у нее только начал появляться этот отсутствующий вид, он использовал его при своих тайных играх, в которых стремился вызвать у нее хоть какой-то отклик – всхлип, вздох, стон, что угодно. Затем игра преобразилась. Он стал воображать, что он – могущественный чайный плантатор и насилует работницу, которая пришла просить заем. Но вскоре пустой взгляд жены выплеснулся за края его фантазий, сотканных им ради спасения от общества шлюх. Этот взгляд просочился в его сердце зловонной жижей, она плескалась вокруг его внутреннего огня, и от нее немели все его мышцы и кости. И тогда он положил конец своим тайным играм. И принял эту безразличную любовь так же, как принимал от жены чашки чая.

Но ее бесстрастное, разочарованное лицо временами пугало его. Оно напоминало Айяну, что из-за него женщина, которую он так любил, увязла в тусклой жизни. Было время, когда он думал, будто может спасти ее от БДЗ и всего остального, будто любовь сама сделает его сверхчеловеком и унесет их к лучшей жизни. Но этого не случилось и, возможно, не случится никогда.

Ему вдруг неодолимо захотелось упасть и заснуть, как неизменные пьяницы чоулов. Захотелось удрать куда-нибудь подальше, где он останется один и ничего не будет хотеть от людей, а люди ничего не будут хотеть от него. Станет есть плоды деревьев, что никому не принадлежат, спать под ясным синим небом, убаюканный шумом волн и ветра из далеких краев. Айян представил себя на громадном рекламном щите: он идет по длинной, сужающейся к горизонту дороге, спиной к миру, навстречу бескрайнему морю, а на морском горизонте встают раскаленные буквы – «Свободный Мужчина®».

Но он понимал, что свобода холостяка – свобода бродячего пса. В такие дни, когда чувствовал, что вязнет в семейной жизни, Айян извлекал из памяти воспоминание о том вечере, когда Оджа испуганной невестой впервые вошла к нему в дом. Она была так красива, а ее страх так возбуждал. Но в первую ночь, когда он сел рядом с ней на супружеский матрас, набитый погребальными розами, оставленными соседями и друзьями, он обнаружил, что его молодая жена порезала себе руки и ноги лезвием «Топаз». Проделала это осторожно и вдумчиво, чтобы не задеть вены. Организовала себе отговорку, чтобы ее не трогали. Так она береглась от посягательств незнакомца.

– Я боялась. – Это первое, что она сказала ему в жизни.

– Чего? – спросил он. И она взглянула на него с еще большим ужасом.

Айян где-то читал, что женщине нужно приготовиться, что бы это ни значило. И решил подождать. Где-то на втором месяце их совместной жизни теща под предлогом невинного визита подослала к ним двоюродную сестру Оджи – проверить, все ли ладно. За сбиванием творога девушки беседовали о сокровенном.

– Он это еще не сделал? – вскричала кузина. – С ним точно что-то не так. – Она рассказала о какой-то темной штуке, «которую будто не доели», что пригвоздила ее саму еще до того, как она поднесла своему мужчине молоко в брачную ночь. – Оно здоровенное, было больно, – прошептала кузина. – Я потом два дня ходила, как паучиха.

Вскоре Айян все же затребовал свое – как-то вечером в воскресенье, когда Оджа сидела на полу и резала лук. Когда все закончилось, Оджа посмотрела в потолок – а по щеке скатилась луковая слеза – и спросила несколько разочарованно:

– И все? – Затем вдруг задрала ноги и в терапевтических целях прижала колени к лицу.

Первый год их брака прошел в непрерывной болтовне о чем-то, что теперь уже не вспомнится, и в мгновениях одиночества, какое временами несло на себе мрачный отпечаток изгнания, а временами – счастливого уединения сбежавших любовников. И в их нечастых любовных утехах, которые Оджа осеняла спокойным, заинтересованным взглядом. И в непреходящем осознании Айяна, что пачка презервативов в их доме пережила банку свадебных солений.

Тогда-то ему и приснился кошмар, который он никогда не стал бы пересказывать Одже. Ему привиделось, что его призвал Бог, выглядевший в точности как Альберт Эйнштейн, только сильно освещенный. Бог спросил его:

– Зачем ты женился?

Айян пылко ответил:

– Чтобы заниматься сексом в любое время дня и ночи.

Бог мгновение смотрел на него задумчиво, а потом на его лике прорезались смешливые морщинки. Улыбка переросла в смех, а смех породил эхо. Мужчины и женщины на улицах тоже смотрели на Айяна и безудержно хохотали. Люди, свисавшие с местного поезда, закидывали головы и веселились. Машинист остановил поезд – от смеха. На рынке, прикрывая рты, хохотали рыботорговцы. Даже портрет Джавахарлала Неру в раме на стене держался за живот и смеялся так, что у него из петлицы выпала розочка. И тогда Айян увидел на громадном рекламном щите лицо своей красавицы-жены, от всего этого смущенное и так изящно смятенное. Он проснулся в ужасе, потому что такой ее вид был непереносим.

Сообразив, что это лишь сон, Айян повернулся к спящей рядом фигуре и обнял ее. И хотя глаза жены были закрыты, она жадно приняла его объятия, словно и сама, блуждая во снах, оказалась в той же сцене.

* * *

У школьных ворот Айяну перепало пиршество: разглядывать молодых матерей. Лица у них все еще были юны, вольная плоть колыхалась в тугих маечках подобно воде распутных розовых лож в тамильских фильмах. Их брюки ошалевали, обтягивая все это, асимметричные линии трусиков походили на птиц в небе, изображенных беспечным карикатуристом. Нынче многие юные матери носили и длинные юбки. Он считал, что это красиво. В чоулах мамаши никогда юбок не носят. Два года назад дерзнула одна женщина. Пока добралась до разбитых мощеных улиц, над ней посмеялось столько народу, столько глаз осудило этот ее порыв, что она опрометью вернулась домой, смирилась с судьбой и показалась на люди в шальварах.

По утрам воздух вокруг школьных ворот словно уплотнялся. Мальчики в белом и девочки в синих фартучках уходили от родителей с несчастными лицами. Вечерами они весело неслись к воротам – так в этой стране выжившие в землетрясении бежали бы к корреспонденту Би-би-си.

Айян посмотрел на сына. Ади был в белых рубашке и шортах. И в ладных черных ботинках. Его сумку, крупноватую для десятилетнего мальчика, держал отец. Вид спокойного задумчивого мальчика утешал. И тайная игра, которую они затеяли, мать всех игр, вновь наполнила Айяна предвкушением. Иногда он больше ничего у жизни и не просил – лишь восторга предвкушения.

Одинокий охранник, облаченный в хаки и фуражку, которые его обязывали носить, смотрел в спины уходящим юным матерям так, будто его жена была нравственно выше. Он дружелюбно кивнул Айяну, почти подпихивая его взглянуть на одну очень пухлую молодую мамашу. Айян не снизошел. И никогда не снисходил, потому что хотел дать охраннику понять, что они не ровня, что охраннику следует уважать его в той же мере, в какой он торопливо салютовал отцам, подкатывавшим на автомобилях. Но охранник понимал, что утруждаться тут не стоит.

Директрисой в школе служила несгибаемая салезианская матрона. Покрывало покоилось на середине ее черепа. У нее были толстое изменчивое лицо и суровый взгляд. Она была квадратна и мускулиста, а на голенях, видневшихся из-под рясы, росли жесткие волосы. Звали ее Сестра Честити.

Иисус Христос в терновом венце угрюмо озирал комнату, приложив руку к видимому сердцу, полыхающему огнем. Директриса выказывала экологическую сознательность (нехарактерную для католического матриарха). Стол ее был захламлен сделанными из бумаги мелочами и прочими предметами из переработанных материалов. «В кабинете этой женщины все когда-то было чем-то другим», – сказал Айян Одже после первой встречи с Сестрой Честити.

– Вот мы и встретились снова, – безрадостно произнесла Сестра Честити, указывая Айяну на стул. Она обычно разговаривала с ним на хинди с легким малаяльским акцентом. – Отчего же мать ребенка не является, когда неприятности? – спросила она.

– Она вас боится, и ей ужасно стыдно за него.

– Где Ади? Уже на уроке?

– Да.

Воцарилась неуютная тишина, потому что этого хотелось Сестре Честити. Затем она произнесла:

– Господин Мани, не знаю, радоваться мне за вашего сына или печалиться. Его просят выполнить сложение, а он рассуждает о вещах, которые мальчики намного его старше даже не понимают. Он хочет знать про скорость света, гравитационное ускорение и тому подобное. Очевидно, он своего рода гений, и мы должны его поддерживать. Он очень особый. Но его поведение в школе и что он ляпает перед всем классом, его сомнения в авторитете учителей, понимаете, – такое мы терпеть не можем.

– Я прослежу, чтобы он вел себя как следует. Его трудно контролировать, но я сделаю все, чтобы призвать его к дисциплине.

– Дисциплина. Именно. К этому и сводится образование.