Текст книги "Шура. Времена жизни"

Снова евреи играют важную роль в Шуриной жизни.

Передо мной старая фотография работников зубоврачебной поликлиники времени начала Шуриной работы. Этой фотографии лет 70. Некоторые лица мне знакомы, я помню их с детства. Шура сидит в первом ряду. Самая юная, самая красивая. Рядом с ней, в центре, глубокая старушка в очках, еврейка. Наибольшая часть среди тридцати с лишним лиц – лица еврейской национальности. Это разного возраста врачи и медсестры, которые в войну успели уехать в эвакуацию или были на фронте. Небольшой плотной группой в верхнем ряду стоят Шурины ровесники – молодые зубные техники-евреи. С ними она будет сотрудничать десятилетия.

Вопрос, почему зубными врачами и техниками, которых называли дантистами, в послевоенные (впрочем, и довоенные) годы в Бельцах являлись в основном люди этой национальности, меня интересовал время от времени. Ответ я узнала только сейчас от своего верного друга Интернета.

Он говорит, что так сложилось исторически и начинает издалека. В конце XVIII века после отторжения территорий Речи Посполитой вместе с проживавшим на них еврейским населением в пользу Российской империи, евреям было разрешено селиться только в определенных «местечках» (небольших городках) Литвы, Белоруссии, Бессарабии, Латвии, части территории современной Украины. Таким «местечком» стали и Бельцы. Здесь они жили более ста лет чаще всего в бедности.

В Российской империи вплоть до конца XIX века не хватало специалистов медицинского профиля. Поэтому в 1879 году было предоставлено право повсеместного жительства евреям: 1) окончившим курс высших учебных заведений, в том числе и медицинских, 2) аптекарским помощникам, дантистам, фельдшерам и повивальным бабкам, 3) изучающим фармацию, фельдшерское и повивальное искусство.

Каждая еврейская семья стремилась дать детям образование, позволяющее уехать за лучшей долей. Но были и те, кто становился, например, дантистом, и оставался по разным причинам дома. Они старались выполнять работу качественно, ведь это определяло материальное состояние семьи.

Именно к евреям – врачам и зубным техникам – тянулась Шура в работе и в жизни. Кроме желания и готовности много работать, она в них видела умных, честных, хорошо образованных, интеллигентных людей. Преданных своей семье. Думаю, память о Фруме тоже жила в ее отношении к ним.

Таким образом, в начале 50-х годов, установив в комнате недостроенного дома бормашину, закрепив на спинке обычного стула подголовник, поставив на стол лампу освещения, а на пол – тазик для сплевывания, Шура начала сначала только лечить, а затем и вырывать больные зубы, протезировать и вставлять. Зубные техники получали от нее «работу» – гипсовые или пластмассовые заготовки или, по-другому, «мерки» на выполнение зубов, коронок, мостов, пластинок и приносили готовые изделия.

Работа ответственная, требует внимания, терпения, больших психических и физических сил. У Шуры сильный характер и крепкие руки, она берется за работу любой сложности.

Возникает вполне естественный вопрос: как допускала зубоврачебную практику на дому ОБХСС, санэпидстанция? Интернет подсказывает ответ: в то время они обращали на частное лечение у дипломированного врача мало внимания.

Лечебных учреждений в стране не хватало ни до, ни после войны. Еще в 30-е годы частная врачебная практика была юридически признана таким же направлением медицинского обслуживания населения, как больницы, поликлиники, амбулатории и медпункты. В послевоенном Союзе новых законодательных актов, касающихся частной врачебной практики, не появилось.

Тем не менее, Шура боялась. Врачебная работа велась в частном доме без удобств, не соответствовала санитарным нормам и могла быть запрещена. Например, испачканная слюной и кровью вата, использованный гипс вместе с бытовыми отходами выбрасывались в рытвину земляной дороги нашей улицы. Отходы на улицу тогда выливали все соседи, но все же были, хоть и редкие, жалобы. Шура каждый день помнила о возможной проверке. Поэтому, когда в доме были больные, она почти всегда, прежде чем открыть дверь, осторожно высматривала через занавеску пришедших. Не открывала, если сомневалась.

Боялись все частнопрактикующие врачи в Бельцах, но упорно продолжали работать. Ни один частный врачебный кабинет с 50-х по 90-е годы не был закрыт.

Однако ОБХСС внимательно отслеживал тех, кто решился ставить золотые зубы. Основным нормативным документом в этом вопросе являлось Постановление ЦИК и СНК СССР от 1937 года. Оно определяло исключительное право государства на совершение любых сделок с драгоценными металлами, в том числе в зубном протезировании. Вплоть до 1976 года врачам выносились обвинительные приговоры, предполагавшие лишение свободы на срок от 3 до 15 лет и конфискацию имущества.

В жизни Шуры имели место два или три случая, когда она по настойчивой просьбе поставила золотые зубы заведующим магазинами и их родственникам. Это было в начале 70-х годов. После последнего случая пришли люди из ОБХСС. Было счастьем, что пациентов не было. Разговор с этими людьми мне не было слышен, они плотно закрыли дверь, но я запомнила на всю жизнь, как после их ухода мама, такая независимая, жесткая с пациентами, властная, устремилась в спальню и упала со слезами на колени перед иконой Богородицы.

Годы с начала 50-х по середину 70-х были периодом восхождения Шуры к вершинам опыта, самореализации, самовыражения в своей профессиональной деятельности. Она отдавала работе всю себя. Ее, отработавшую в поликлинике с 8 до 15.30, где на каждого пациента отводилось по 15 минут, ждали дома еще примерно десять. Особенно много приходило в выходные дни.

Это были, как правило, люди деревенские, терпеливые, нетребовательные к удобствам и стерильной чистоте. Главным для них было избавление от боли и надежные зубы на долгие годы.

Шурина молодая сила, здоровая энергетика, возрастающий опыт делали свое дело. Ее известность и количество больных продолжали расти.

Далеко не каждый мужчина, тем более, женщина, способен выдержать такую нагрузку. Но именно в этой тяжелой, безо всякого отдыха, изнурительной, беспросветной работе сосредоточился смысл ее жизни. Смысл нужности, востребованности, признания во врачебной среде, обретения материального благосостояния. Именно эта работа дарила ей чувство состоявшегося человека, дарила ей чувство счастья.

Шура расцвела внешне. Она стала красивой, женственной, элегантной женщиной, на которую порой засматривались проходящие мимо люди.

Вот такое оно было, Шурино счастье. Вот такое оно было, лето Шуриной жизни.

Конечно, заботы о семейном быте, муже и ребенке требовали своего. В доме всегда было что поесть. Пациенты из деревни, имеющие свое хозяйство, нередко приносили творог, сметану, курицу, яйца, брынзу. Кто в дар, кто в счет оплаты. Когда продукты заканчивались, мама вставала рано утром и шла на вокзал в 20 минутах ходьбы к 7-часовому электропоезду, с которым приезжали сельчане торговать на стихийном рынке.

Бывало, папа, постояв в большой очереди, приходил с колбасой, кефиром и молоком, которые иногда «выбрасывали» к концу рабочего дня в магазинчике у завода. На ужин чаще всего у нас была жареная картошка, на завтрак манная каша, яичница.

В городе, как и во всей стране вплоть до развала Союза, были проблемы с продовольственными продуктами и промтоварами.

Промтоварные магазины были безлики, полупусты, чужды приходящему. Они не привлекали, а отторгали человека. Развитие легкой промышленности, с производством хороших по качеству и красивых товаров для народа мало интересовала власть. Всегда в СССР военная и космическая отрасли находились в неоспоримом превосходстве, в их развитии состоял основной его интерес.

Продукция тяжелой промышленности оставляла желать лучшего. Качество производимых грузовиков, комбайнов, легковых автомобилей было очевидно плохим.

Сельское хозяйство испытывало большие трудности.

Были и большие проблемы с жильем. Жилищные условия улучшались, но медленно. Отстояв в очереди на квартиру где-то от 10 до 20 лет, городские жители получали ее бесплатно. Появлялась потребность в хорошей обстановке. Тогда под ней подразумевалась красивая мебель, ковры на стене и на полу, хрусталь, чайный сервиз в серванте. Человек, имевший такую квартиру и легковую машину, считался богатым. Только единицы могли так жить. Не только потому, что обстановка и машина стоили гораздо больше получаемой зарплаты, но и потому, что все это надо было «достать» и существенно переплатить.

Как-то так получалось в стране развитого социализма, что обычный честный человек, хорошо выполняющий свою работу, всю жизнь жил в постоянном ограничении своих потребностей в хорошей еде, одежде, уютной квартире, машине.

Как-то так получалось в стране, строившей коммунизм, в котором «от каждого по способностям, каждому по потребностям», что вместо постепенного повышения доступности того, что хотелось бы приобрести, обычный честный человек видел все пустеющие магазины, увеличивающееся расслоение общества, уменьшающуюся реальную зарплату.

Импортные товары поступали на склады и в обычные магазины в единичных экземплярах и продавалась «из-под полы» в несколько раз дороже, только «по блату», людям «нужным» или имеющим откуда-то деньги, связи. Пышным цветом расцвела спекуляция. Общеупотребительным стало слово «дефицит».

Возникло совершенно уродливое искажение общественного сознания, в котором гипертрофировано возвысился продавец, товаровед, завмагазином, завскладом и никем стал тот, кто не может предложить какую-либо услугу или дефицитный товар: инженер, рабочий, учитель, строитель, санитарка.

В Уголовном кодексе имелись статьи о наказании за спекуляцию в крупных размерах и использование своего служебного положения вплоть до конфискации имущества и даже расстрела. Но они не могли изменить сложившуюся экономическую ситуацию в стране.

Следствием бесхозяйственности на предприятиях стало мелкое воровство. Работники частенько таскали то, что могли. Люди видели, что власть апатична к происходящему.

По телевизору нас кормили Пленумами Коммунистической партии и враждебно настроенным Западом. А тем временем глушаемые радио «Свобода» и «Голос Америки» называли Советский Союз «колоссом на глиняных ногах». В эти слова невозможно было поверить.

Положение Шуры все эти годы было редкостным. С одной стороны, она много и тяжело трудилась, с другой – накопленные деньги были большими. Она могла приобретать то, что для многих людей было лишь мечтой.

Во конце 70-х годов в связи с расширением территории военного завода снесли наш дом. В то время строился микрорайон с 9-этажными домами «чешской» планировки. Они были «кооперативными». Квартиру в таком доме нельзя было получить бесплатно, ее можно было только купить у кооператива, сразу или в кредит. Мама купила сразу трехкомнатную квартиру за 12 с половиной тысяч рублей. Это были деньги, составлявшие больше 100 средних зарплат. Номера квартир разыгрывались. Нам попалась боковая квартира на первом этаже, с высоким цоколем. Сразу был сделан качественный ремонт, с использованием «дефицитных» импортных материалов. Была приобретена «дефицитная» импортная мебель.

Знакомая, жена военного, служившего в Чехословакии, привозила на продажу хрустальные люстры, сервизы, вазы, ковры, многие из которых оказывались у мамы. Обстановка в квартире по тем временам была роскошной.

Пациенты нашли маму на новом месте жительства почти сразу. Недостатка в работе не было.

Заработанных Шурой к началу 80-х годов, за три десятилетия, денег было много, очень много. Они лежали в банке по 3% годовых, в свернутом в лоджии ковре, за книгами библиотеки. Часть в облигациях, по которым она никогда не выигрывала. Шура ходила на работу или в магазин с набитой деньгами сумкой, даже не зная точно, сколько их там.

То были плоды каторжного труда. Плоды конца Шуриного лета.

Нашей семье было неведомо, как деньги можно с выгодой использовать. Мы жили в государстве, строй которого считали незыблемым и где многое было нельзя. Советский человек мог иметь только одну квартиру, он был жестко привязан к месту прописки. Нельзя покупать недвижимость, тем более в другом городе. Нельзя приобретать и хранить валюту. Нельзя свободно выезжать за границу.

Были люди, легко обходившие все «нельзя». Но Шурина жизнь была жизнью труженицы. Она была наполнена до краев бесконечными работами, сроками примерок, выполнения, стоимостью, оплатой технику. Все шло по замкнутому кругу и то, что лежало вне его, было очень далеким.

В 1982 году умирает мой любимый папа. Его долго тянуло на родину, в Забайкалье. Там он заболел и умер.

Через три недели у меня родилась дочь. Мы назвали ее Викой, в память о папе. В то время я живу тоже в Забайкалье, там, где служит муж. От папиной родины меня отделяет всего 400 км.

Шуре 58 лет. Она остается одна. Яркая и красивая, еще молодая женщина, известный врач и обеспеченный человек. Такую женщину трудно представить бросившей все и уехавшей к дочери нянчить внуков и стоять на кухне у плиты. Об этом не могло быть и речи. Она хочет быть счастливой, независимой и свободной и имеет на это полное право.

За блестящим фасадом скрывались невидимые чужому взгляду болезни. С 33 лет у Шуры высокое давление. Ей нужно ежедневно делать себе уколы. Шура продолжала работать, только вколов дибазол и туго затянув на лбу косынку,

У нее было постоянное нервное напряжение, ее измучивали хронические болезни желудка и кишечника. Она перенесла несколько женских операций, после одной из которых едва не умерла. Я тогда была еще ребенком.

Время осени в Шуриной жизни, когда ее годы перешли 65-летнюю черту, принесла новые болезни и обострение старых. Гипертония перешла в новую стадию, добавились частые простудные заболевания. Появилась онкология. Последовала операция, химиотерапия. Шура снова выжила. Единственная из тех, кто лежал в то время в онкодиспансере.

Мама потом всю жизнь утверждала, что произошла ошибка и опухоль была доброкачественная. Я думаю иначе. Она выжила благодаря своей потрясающей жизненной силе. Работая до изнеможения, она видела высокую значимость своего труда как труда ее жизни, труда, для которого она создана, а потому духовного. И труд ей возвращал жизненную силу.

На первый взгляд работа зубного врача не кажется разнообразной, интересной, творческой. Но результатом напряженного труда, тщательного выполнения очередной работы является удовлетворение ее качеством и эстетической красотой, которое возвышает врача как человека. Человек, выполняя свою работу с душой и любовью, одухотворяет ее, и она отвечает ему тем же. Между ними возникает невидимая миру живая духовная связь.

Начало 80-х годов. В стране, где в это время сменяют друг друга и умирают недееспособные вожди, вроде бы все спокойно.

Только полки в магазинах совсем пусты.

Только разыгрывают в организациях продукты питания. На один отдел одна тощая курица. Или килограмм вареной колбасы.

Только все продолжается война в Афганистане. Война далеко. О ней мало что известно.

С приходом Горбачева в 1986 году объявлена «перестройка». Она началась со вполне безобидных и приветствуемых обществом гласности, «демократизации», заявлении о необходимости ускорения экономического развития, но в итоге привела к полному разрушению Советского Союза как государства, как великой страны, которую мы не могли не любить и которой, несмотря ни на что, гордились.

И сейчас поражает, как можно было пойти в преобразованиях на высочайшую степень риска, не имея плана реформ, тщательно выверенной программы действий, грамотной команды, способной их воплотить. Это было преступлением.

Я согласна с тем, что бесхозяйственность управления второго, «застойного» периода брежневского времени была одним из важнейших факторов, приведших к коллапсу и распаду страны в 1990—91 годах. Но ведь были, были уже тогда примеры в мировой практике, когда поступательное движение в экономике приводило к ошеломительному результату. Тайвань, Южная Корея, Малайзия с началом экономического подъема еще в 60-х годах. С них брала пример Коммунистическая партия Китая.

В истории навсегда останутся происходившие в горбачевское время в СССР события: продолжавшаяся война в Афганистане, «парад суверенитетов», межнациональные конфликты, с насилием и убийствами; начавшееся разграбление общенационального богатства. Для каждого простого человека страны эти годы стали началом лет, прошедших катком по его судьбе.

С разрушением Берлинской стены Бельцы, Молдавию и весь Советский Союз стали покидать евреи. Близкие Шурины друзья, соратники уезжали в Израиль, Германию, Америку. Навсегда. Вместе с ними уходила лучшая часть Шуриной жизни.

Вскоре Шуру, отдавшую работе в поликлинике больше сорока пяти лет, отправили на пенсию. Частная практика продолжается. Теперь уже с другими зубными техниками. Они молдаване, намного моложе ее.

В Молдавии тем временем, наряду с другими республиками, разворачивается активное националистическое движение. Средства массовой информации разжигают ненависть к русским, открыто называют их оккупантами, повторяя, как мантру, фразы: «Чемодан, вокзал, Россия!», «Русские, убирайтесь!».

Шура не чувствует открытой враждебности со стороны молдаван – соседей, знакомых, пациентов. Простые люди понимают, что это игры власти и хотят жить между собой в мире, как раньше. Разговорный язык в городском транспорте, в магазинах, на рынках остается русским с русскими, молдавский с молдаванами.

В 1989 году был принят закон о языке, который провозгласил молдавский язык на латинице государственным языком. Тем, кто был русским и не знал языка, бесполезно стало искать работу в государственных учреждениях. Учиться в средне-специальном и высшем учебном заведении стало возможным, только зная молдавскую латиницу.

С приходом Б. Ельцина в 1990—1991 годы произошло то, что было уже подготовлено местными «политическими элитами» во времени правления М. Горбачева: огромная страна СССР раздробилась на республики со своей национальной властью, структурой государственного управления, банками и денежной единицей. Советские деньги превратились в ненужные бумажки. У всех людей еще недавно огромного государства «сгорели» все деньги, которые они, экономя, копили годами.

Произошло невероятное, невозможное. Без войн и революций пропали деньги у всего населения страны.

В это время люди власти много обещают. Уровень жизни как в Европе, свободу передвижения, демократию, комфорт, безопасность. Отсутствие коррупции, справедливый суд. Мы тогда еще не знаем, только догадываемся о том, что в стенах властных структур всех республик главным делом является не реализация обещанного, а деление между собой, с алчностью и разборками, общенародной собственности.

А за стенами людей власти происходит настоящая народная трагедия. По много месяцев работникам не выплачивают зарплаты, пенсионерам не выплачивают пенсии. Встает производство. Работников сокращают или после долгого ожидания они уходят сами. Часто людям нечего есть, нечем кормить детей, не на что купить необходимых лекарств. Граждане еще вчера великой страны собирают бутылки, роются в мусорных баках. Резко возрастает преступность, растет смертность, значительно сокращается продолжительность жизни.

Молдавская ССР в августе 1990 года стала республикой Молдова. Здесь простые люди пытаются выжить, как и на всем «постсоветском пространстве».

Кто молод и силен —уезжает на заработки в Россию, Германию, Италию.

Мужчины – на стройку, женщины – в торговлю, обслугу. Ухаживать за старыми людьми, например, в Италии. Дети остаются дома, со своими родными и, конечно, не здоровыми, бабушками и дедушками. Не до ухода за своими детьми и своими стариками. Рушатся семьи.

Особенно болезненно это время ударило по людям пенсионного возраста, которым некому было помочь. Пенсии стали мизерными, в 2—3 раза меньше оплаты за квартиру. Получив пенсию, пожилой человек покупал лекарства и минимум продуктов, на оплату коммунальных услуг уже не хватало. Неуплата в несколько месяцев могла привести к отключению света, газа, отопления.

Были люди, который нужда заставляла ходить по квартирам и просить даже не денег, а еды. Дети, взрослые.

На остановках общественного транспорта с утра до позднего вечера за маленькими столиками сидели пожилые и среднего возраста женщины, а порой и мужчины, продавая газеты, жвачку, спички, сигареты. За день они зарабатывали 1—2 лея.

Часть молодых и активных, не боящихся риска, становилась челноками. Продав квартиру или взяв деньги в долг, либо в кредит в банке, они ездили закупать товар, в основном одежду и обувь, на оптовых рынках Польши, России, Турции и продавали на местном рынке. Многие разорялись.

Открылось много продовольственных ларьков, пивных заведений и пунктов обмена валют.

Родился рэкет, а с ним грабежи и убийства.

Шуре в начале 90-х около 70. Она переносит потерю огромного состояния, не наворованного, не нажитого на спекуляциях, а заработанного своими руками, молча. Может быть, временами она плачет, но слез по телефону я от нее не слышу.

Пенсию не платят. Пациентов нет. Она может за бесценок продать свою квартиру и купить однокомнатную, чтобы платить меньше за коммуналку, но это невозможно. Квартира – часть Шуры. Сюда могут прийти пациенты, которых она ждет. Шура встроена в свою квартиру и свою работу, они оба ей жизненно необходимы.

В квартире она одна. Ей страшно. В любой момент может раздаться звонок в дверь, и кто это будет? Пациент или преступник? Она немолода, нездорова и совсем беззащитна. Ее легко обокрасть, легко убить.

Но Шура не хочет уезжать к моей семье. Она верит, что все наладится. Порой она говорит: «Человек невероятно сильное существо. Он даже не представляет, сколько в нем силы».

Я тоже верю, что все наладится. Жизнь, ее мощь и силу невозможно победить разрухой и убогостью. Именно поэтому в 1990 году меня появился на свет второй ребенок, сын Илья.

В это время я живу в Подмосковье. У меня муж-военнослужащий и двое маленьких детей. Мужу тоже не платят зарплату по несколько месяцев. Летом в отпуске он шабашничал: строил дачу. Я в декретном отпуске. На продовольственном рынке и в переполненных автобусах режут сумки, воруют продукты. Жить трудно.

Осенью 1991 года на часть полученной за несколько месяцев зарплаты мужа я покупаю на оптовом рынке в Лужниках несколько стеганых китайских пальто, чтобы затем продать их в Бельцах и выручить немного больше.

В Молдавию еду с одной сумкой, в плацкартном вагоне с челноками. Они забили до отказа вагон огромными баулами. Всю дорогу молчали. Было такое время, когда не знаешь, что ждать от людей, сидящих рядом. Через сутки поздно вечером я вышла на перрон, и у меня кружилась голова настолько, что я не могла идти. Села на сумку и не знала, что мне делать. Мамы не было видно. Поезд ушел. Какой-то подозрительный тип стал ходить вокруг меня. Тут из темноты появилась мама. Она встречала меня у другого конца поезда и очень волновалась. Мы сели на троллейбус и поехали домой через весь город, хотя у вокзала много таксистов предлагали свои услуги, и за 5—7 минут мы были бы уже дома. Но садиться в такси поздно вечером тогда было опасно и лишних денег у нас не было.

В квартире было холодно, неприютно. Давно из нее ушел прежний лоск, хотя все оставалось на своих местах. На кухне, где мама принимала больных, стоял один старый табурет. Стулья сломались. Даже не на что было сесть пациенту, если бы он пришел. Я поела жареную картошку, попила чаю. Стало лучше.

На рынок мы ходили вместе 2 или 3 выходных дня. Шура, известный зубной врач, у которой много знакомых, держа в руках, продавала китайское пальто.

Продать надо было быстро, пока я в Бельцах. Одной ездить и стоять на рынке ей нельзя из-за высокого давления. Такими пальто был заполнен весь рынок, но мы просили дешевле и в последний день продали все, что очень обрадовало. Одно оставили маме.

В мебельном магазине я купила и принесла два новых стула. Шура могла снова работать. Я знала, что речи не может быть о переезде к нашей семье. Это означало бы для нее «поставить на себе крест». Здесь ее дом, а в работе – ее жизнь. Ее свобода.

В тот свой приезд мне открылось, что она стала иначе есть – бережно, даже благоговейно. Такого не забыть.

Постепенно стали появляться пока еще редкие пациенты. Жизнь Шуры стала налаживаться. На еду и оплату коммуналки стало хватать. Но деньги она стала придерживать, стала экономить. Возросла конкуренция: открывались частные зубоврачебные кабинеты с самым современным оборудованием.

К середине 90-х годов постепенно покидают этот мир немногие Шурины подруги и «приятельницы». Осталась одна – Галина Васильевна, ветеран войны, в прошлом медицинская сестра. Они общаются почти каждый день по телефону, поддерживая друг друга, на редкие праздники ходят к друг другу в гости. К приходу гостей, Галины Васильевны с дочерью и зятем, Шура всегда вкусно готовит: голубцы, холодец, еврейскую маину – рулет из слоеного теста с мясом и домашней лапшой.

Остаются еще давние пациенты, зубной техник Аня. Определенные отношения у Шуры складываются с ее ровесником, зубным врачом, евреем. У него жена умерла от рака. Но вскоре дети забирают его в Германию.

В Шуре, которой за 70, продолжает жить «женское начало». Ее энергетика, молодость души, заразительный смех никого не могут оставить равнодушным, дарят радость и веселье.

Шура все время думает о своем будущем и ее не оставляет надежда найти верного человека, друга – мужчину.

В самом конце 90-х годов старая Шурина пациентка приводит лечить зубы своего брата. Он бывший шахтер, давно одинок, семейная жизнь не сложилась. Он крепок, трудолюбив, приятен на вид, общителен. Чинит Шурину старую бормашину и все сломанное в доме. Делает ремонт в квартире. Михаил Ефимович младше мамы на 13 лет. Последние 18 лет жизни Шура прожила с ним.

Шурино время зимы было теплым. Оно было согрето вниманием и заботой этого человека. Его недостатки: чрезмерная говорливость и нередкая потребность в выпивке с лихвой покрывались согласием во всем с Шурой, послушанием в делах и даже в мыслях и чувствах. Он думал и чувствовал то, что позволяла ему она.

Умным решением Шуры была оплата всех расходов. Михаил Ефимович ходил в магазин, на рынок, хорошо готовил, стирал, убирал. Сначала домашние дела они делали вместе. Вспоминали прожитое, обсуждали новости и текущие события. То было лучшее их время.

Все меньше дел по дому делает Шура, все больше отказывает пациентам. Возрастные изменения и жизнь, наполненную болезнями, приходится принимать. Но Миша придает ей сил, энергии и желания жить.

Шуре было 89, когда она упала, споткнувшись о ковер, и сломала шейку бедра. Это был приговор, неосознанный сначала. Сначала была надежда, что все пройдет, заживет. Через три месяца. Через полгода. Через год.

Когда больному под 90, при множестве хронических заболеваний врачи отказываются делать операцию.

Всю оставшуюся жизнь Шура мучается от сильных болей в области бедра. И ходунки, которые вначале считались временными, стали необходимыми.

Она пытается обслуживать себя сама. Перемещается по квартире, даже стирает и иногда готовит вместе с Мишей.

Но вот ей 90, 91, 92. Она измучена болями и немощью. Шура не хочет больше жить.

2017 год подошел к концу. Я поздравляю маму с Новым годом, произнося обычные в этот праздник пожелания. С Рождеством думаю поздравить отдельно.

Она говорит, что ей снился плохой сон. «Тебе часто снятся плохие сны, не переживай, все будет хорошо». Мама произносит свои пожелания нам всем и каждому отдельно с особой силой, и в голосе ее становятся слышны слезы. Я стараюсь закончить разговор скорее, ей нельзя расстраиваться. Позвоню к Рождеству. Сон забудется, она успокоится, и я снова услышу другой ее голос. Молодой и ясный, полный солнечного света.

Разве на Рождество может случиться что-то плохое?

Но в ночь на 4 января мне звонит Михаил Ефимович. Маме плохо, надо приехать.

Когда я вошла в комнату, мама спала. Через некоторое время, проснувшись, она меня не узнала. Задавала здравые вопросы, но как незнакомой женщине.

– «Как тебя зовут?»

– «Маргарита»

– «Мою дочь тоже зовут Маргарита. А муж у тебя есть?»

– «Есть»

– «Молодец!»

– «А он хорошо получает?»

– «Хорошо»

– «Молодец!»

– «А дети у тебя есть?»

– «Есть»

– «А кто?»

– «Девочка и мальчик»

– «Молодец!».

Я не верила в реальность происходящего. Мама смотрела, не узнавая, и в глазах ее не было жизни.

Она быстро устала. Не могла сидеть. Я вызвала скорую. На скорой приехали два медбрата. Они спросили: «Бабушка, что у вас болит?». Мама указала рукой на бедро: «Здесь очень сильно болит!». Ответ был адекватным, но взгляд ее был необычным, с особенной надеждой. Как-будто пришли ангелы-спасители, они избавят ее от боли навсегда. Но они ничего не заметили. Вкололи обезболивающее, снотворное и уехали.

Михаил Ефимович вызывал до этого скорую уже несколько раз. На один из вызовов приехала женщина-врач и дала свой номер телефона. Я позвонила ей и услышала, что у мамы деменция и жить ей осталась недолго.

Разве с деменцией не живут годами? Разве это не инсульт? Я увидела, что у мамы обездвижена левая рука. Нет, смерть невозможна. Потому что ее смерть невозможна вообще.

Спустя некоторое время мама проговорила во сне несколько слов, из которых я поняла, что снова пришли ее умершие близкие, и с ними она разговаривала. Эти слова убедили меня еще раз, что есть иной мир. Мир, который не может существовать без Бога.

Мама спала и дышала все чаще и все труднее. Я стала сильно беспокоиться и снова вызвала скорую. Приехали те же два медбрата очень быстро. К последним дыханиям мамы.

Шура, так любившая жизнь, не понимала, что она умирает. Бог охранил ее от ужаса осознания приходящей смерти.

В день похорон, на второй день Рождества, в Бельцах было так солнечно и тепло, что распустились подснежники. К вечеру небо затянуло свинцовыми тучами и пошел густой снег.