Текст книги "Рондо"

16

Ему самому порою казалось, как все для него становится безразличным. Но от этого еще больше нарастало у него щемящее чувство страха, словно он присутствует на собственных похоронах, наблюдает за всем происходящим со стороны. Он начинал тогда сильно пить, запоями – по недели, по две, по три, по месяцу. И только в пьяном безрассудстве терял осознание того, что с ним происходит.

Кусматов считал себя другим, и не ставил из-за самолюбия себя в один ряд с Гнусом. Но продолжал чувствовать зависть к карьерному росту генералов. Он уверенным оставался, что его незаконно и нечестно обходили стороной и обделяли. Но он также не допускал мыслей, что погрязает и тонет в трясине бандитского болота. Вначале ему казалось все легкой игрой, а потом тяжелые мысли одолевали и мешали жить. Порою по ночам он кричал до хрипоты:

– Уйдите, уйдите! Я не хочу… не хочу… Я честный мент… Я жить хочу! – а просыпаясь, снова брал деньги у Гнуса, и никак не мог отдернуть руку от них, а, наоборот, прирастал к дареному пакету с купюрами.

Я вышел прогуляться и подышать свежим воздухом родного города. И тут вздрогнул от визга колодок тормозов, резко остановившегося «Митсубиси Лансера» в девятом кузове. За рулем сидел Кусматов. Он так сократил расстояние между нами, чуть не проехав мне по кончикам пальцев в черных туфлях.

– Чем занимаешься, док? – спросил он меня не из простого любопытства. Я сразу почувствовал, ему хотелось видеть меня свободным.

Конечно, он не заносился высоко – до крестного отца мафии, но стал у нас в городе очень заметной и значительной фигурой. И много раз хотел мне доказать, чтобы я не дружил с теми, с кем, он считал, дружить не надо…

Он не любил Трыку. Хотя, по большому счету, я понимал, пока в городе есть противостояние, то не будет беспорядка и хаоса. Это все равно, что многополярный мир.

– Свободен! – ответил я неуверенно, потому что не знал, что я должен буду делать, чтобы мне хватило такой свободы. – Погулять вышел. А тут опять в машине сидеть! – посетовал я, когда он усадил меня на переднее сидение пассажира, и как заправский лихач рванут с места.

– Ничего! Сегодня ты не пожалеешь, как пройдет вечер! Поверь, я знаю, о чем говорю! – уверенно, без улыбки, с дыханием могильным воздухом, произнес он слова, которые поначалу показались обыденными.

– Цирк-шапито приезжает? – глупым юмором попытался я его разговорить.

– Нет, цирк уехал, а клоуны остались! Сегодня твоего друга убьют!

Я знал, что Кусматов брал деньги только у Гнуса. А Гнус боялся и ненавидел Трыку. Нетрудно было догадаться, о ком он мог говорить. Тогда я в первую очередь и подумал о Трыке, хотя поддерживал такие же ровные отношения и с другими бизнесменами. Как они мне всегда говорили: к тебе ведь, Петрович, рано или поздно все попадем.

Трыка был независимым и упрямым. Это он ужом проползет под днищем машины, а потом выскочит, как волк из псарни и скроется огородами, когда его захотят расстрелять из пистолета Макарова возле дома.

– А друг кто? – нарочно засомневался я в уверенности подполковника. Мне хотелось все-таки услышать, кого он считает моим другом.

Тогда он притормозил машину возле особняка Владимира Геннадьевича Тураканова, по прозвищу «Трыка». Тот был целой эпохой и лидером гагаринской группировки довольно длительное время в жизни нашего маленького городка. Он, пожалуй, самым первым начал заниматься бизнесом, самым первым купил крутой автомобиль, «джип Гранд Чероки», у которого мне казались такие широкие шины, что меня сильно удивляло или восхищало.

Кусматов назвал его моим другом неспроста. Он знал, что мы с ним часто видимся. Тот любил встречаться со мной и разговаривать на разные философские темы – все-таки выпускник Московского авиационного института. Тосковал о своей брошенной профессии во времена дурацкой перестройки и бурного роста кооперативного движения. И с ностальгией по прошлому говорил:

– Вот видишь, Петрович, чем занимаюсь?! А ведь двигатели для ракет конструировал! На Марс и на Венеру, думал, будут летать! – В свои дела он меня никогда не посвящал, и, начиная, про космос, опускался до обыденного и тривиального разговора. – А сейчас куплю на базе лимонад за двадцать рублей, а за двадцать один продам, вот и весь бизнес!

Ко всем Туракановым прирастет одно прозвище – «Трыки». Когда они были еще детьми, так выговаривали свою фамилию, а потом прилипло оно как второе имя к обоим братьям. Даже родителей часто станут называть «Трыкин отец», «Трыкина мать». Целая книга могла бы получиться об их жизни. Но сегодня мои мысли о Велиаре – как о страшном явлении в современной России.

Мы долго ездили по городу. День подходил к концу. Завтра 9 мая. Великий День Победы русского и советского народа над фашисткой Германией. Все улицы, дворы внутри, участки возле домов были вычищены, а деревья и бордюры тщательно побелены известью.

Я тогда опять жил без жены. Она часто так делала – уходила от меня и селилась у матери. Как я мог столь долго терпеть, не могу понять до сих пор.

Наконец, время подходило к одиннадцати вечера. Мне уже хотелось спать. Я попросил подполковника отвезти меня домой, а триллер, как я пошутил, обещал досмотреть завтра. Кусматов тоже заметил мое сонное состояние и повез меня в сторону дома, но строго предупредил:

– Ты спать не ложись! Я вот-вот заеду! Все равно оперативная группа приедет и тебя разбудит, – он опять намекал мне на то, самое ужасное, что я начинал сомневаться, у него юмор такой или бред сивой кобылы.

Кусматов знал, что я могу позвонить Трыке. Проверял, что ли? При всем этом он ухмылялся, как черт. Вот и пойми, шутка здесь или не шутка целого начальника оперативно-розыскной службы.

Жил я тогда у мамы в однокомнатной квартире. Жить в своей трехкомнатной было не всегда безопасно. Жена уходила от меня, но в любое время могла появиться, устроить скандал, обвинить в чем угодно, вызвать милицию, а потом уже звонила в полицию, когда их переименовали. Так она хотела выписать меня из квартиры и отжать ее себе.

Мама еще тоже не спала, ждала меня и хотела чем-нибудь накормить, вроде легкого ужина. Но она не успела разогреть его и вскипятить чай, как раздался звонок, и на пороге вырос подполковник Кусматов. Мы с ним только что расстались, и я думал, что сегодня уже не встретимся, а все его шутки я рассматривал как розыгрыш или желание в очередной раз показаться значимым.

– Ну, все, убили твоего друга! – как бы в подтверждение предыдущих слов, он подвел итог. Он больше казался не унылым, а сосредоточенным. Знал, что такие случаи – заведомые «глухари», и никогда не раскрываются. Но на его лице не виделось безысходности. Он находился в другом состоянии. Его беспокоил сейчас не процент раскрываемости. Он думал и отрабатывал все последующие варианты сложной и неоднозначной ситуации для себя.

Мне предстояло вытащить убитого Владимира Геннадьевича из его машины. Я ощутил, что он еще теплый. Мне показалось, даже – горячий. Не остыл. Не потерял и полградуса. На улице сохранялось тепло после разогретого солнцем воздуха. Времени после стрельбы прошло совсем мало.

Ощущение тепла от человека, зная, что он мертв, (а я проверил пульс на сонных артериях, и его не было, только пульсировали кончики собственных пальцев), вызывало сложные переживания. Я вытаскивал еще не застывшее тело, руки и ноги у него свисали как плети. Я подумал, вот и сбылась мечта Кусматова. Он не раз говорил, что Трыка – не жилец. Не любил он его. И я знал почему. Тот не бегал перед ним и не гнул спину. Давно легализовал свой бизнес. Поэтому денег оборотням не давал.

– Эх, Петрович! Не понимаешь ты! Игорь Евгеньевич – очень умный мужик. Не смотри, что «физвос» окончил. Поднакопит денег, пусть они сейчас и не очень чистые. А у кого первоначальный капитал чистый? Потом легализует бизнес, начнет заниматься честным предпринимательством. Трыка твой, что не так начинал?

– Да ведь пока щука в реке и карась не спит! – пытался я вставить реплику.

– Не убеждай меня, что люди первой волны бизнеса были честнее.

– Гнус – беспредельщик. Он зальет кровью, как юшкой, наш город и район. Потому что недостаток ума, авторитета, уважения будет компенсировать жестокостью. А вы ему нужны лишь на короткий промежуток времени.

– Ты меня с ним не путай! У нас разные дороги! – сказал Кусматов, словно прочитав мои мысли и не обратил внимания на последнее высказывание вслух.

– Да, разные! Он вас выкинет из своей жизни раньше, чем вы можете сейчас это представить.

– Поверь, в городе баламутит один Додик! А Трыка его содержал! Мне пришлось несколько месяцев Жигана прятать на конспиративной квартире, чтобы Додик его не убил!

Я, конечно, знал, что Додик – это смотрящий, а Жиган – нукер Гнуса.

Но подполковник врал, ведь он сам баламутил и стравливал их между собой. Хотел выглядеть нужным и полезным, важной фигурой в решении, якобы, конфликта между ними. В первую очередь дезинформация рассчитывалась на Гнуса. Жиган числился у него «главной боевой машиной». На нем держалась вся силовая мощь вновь организованной преступной группировки.

Додик никогда не хотел убивать Жигана, потому что тот не мог претендовать на его место. Жиган не судим, и служил во внутренних войсках. Сам туда попросился и значился, как бы, изначально ментом.

Смотрящим он никогда не хотел становиться, и над разговорами, что ему, якобы, предлагали, смеялся и говорил:

– Я и так смотрящий! А профессию такую не понимаю!

Додику Жиган нравился за веселый и независимый нрав и за смелость не показную, а настоящую – мужскую. Отслужив в войсках Министерства внутренних дел, и не где-нибудь, а в спецназе, порою вспоминал об этом со слезами на глазах и с большой горечью. Как-то рассказывал мне, что срубал головы саперной лопаткой латышским повстанцам при попытке ими захватить телецентр в Риге. Другого оружия им не выдали. Приказали стоять до конца или насмерть с одной лопатой. А те, когда начали стрелять из дробовиков, и рядом товарищей по роте убивать, закипела тогда кровь советского солдата и пошла мясорубка. Как-то напившись сильно, когда я пришел к нему домой, он стонал в пьяном бреду:

– Не виноват я, Вовка! Приказали мне! Ты под горячую руку попал! Болтать много начал… А телецентр отдавать было нельзя! Посадили бы нас! Не приходи ко мне больше! Голову свою в руках не носи! Ты сам виноват… Похоронил я тебя… по всем христианским обычаям! Не мучай меня! Война!.. Она еще идет! – и он продолжал бредить, мучился грешной неуспокоенной душой во сне.

Я невольно тогда подумал, что все слова он говорил о Володе Харламове. Они, Гнус и Глухарь, приговорили его к смерти. А после Димуля бегал в центр сотовой связи и изъял все телефонные переговоры убитого. Без помощи Кусматова здесь, конечно, тоже не обошлось. И Гнус оплатил все расходы участникам шайки. И, конечно, расходы на тех, кого пришлось подкупать. Сунин потом не смог обнаружить никаких телефонных переговоров Харламова перед смертью. Мало того, Кусматов умышленно навел Сунина на известного рецидивиста Кроля, что у того есть пистолет ТТ. Сейчас он работал на пилораме у Гнуса, и делал гробы для похоронного бюро.

Сунин вышел на него и решил ошарашить, что знает о наличии у того боевого пистолета. Были данные, что в тот последний роковой вечер, когда исчез Харламов, они вместе выпивали. Но Сунин не ведал, что все отпечатки пальцев с чашек и бокалов и со всех других предметов стер Димуля Глухарь. Туда, на место гулянки, привозил его Гнус. Кроль отказывался о наличии у него ТТ. Сунин пошел на то, что обещал не изымать оружие, поскольку Кроль неожиданно сообщил ему, что оно не может стрелять. Якобы в пистолете не хватало какой-то скобы, которую достать и изготовить невозможно. Он, конечно, врал.

Сунин даже дал честное офицерское слово, что никто не узнает, что он видел у Кроля сам пистолет. Такой хитрый ход подсказал Гнусу Кусматов. Сунин осмотрел оружие и попробовал привести его в боевое положение – не удалось. Он вернул пистолет Кролю, и, вроде согласился, что оно не может быть признано огнестрельным оружием. Кусматов организовал тайную съемку самой встречи, которая проходила «под честное офицерское слово следователя».

Так Кусматов получил компромат на Сунина. Хотя вопрос о том, что в Харламова стреляли, надуманный и эфемерный. Витал, как ложь, в воздухе. На месте происшествия изъяли гильзу от пистолета Макарова, а не от пистолета ТТ. Сунина путали, как хотели, и дурачили по полной программе. Когда он понял, какой круг лиц замешан в этом деле, чтобы скрыть следы преступления, вообще стал бояться докапываться до истины. Нависла опасность лишиться и собственной жизни.

Додик, отсидевший в камере несколько суток, как «подозреваемый» в убийстве Тураканова, неожиданно остановил меня на дороге, вылезая из машины. Возмущался:

– Представляешь, Петрович! Я парюсь в камере, а эти умники в Сочи пузо греют! – он имел в виду Гнуса и Жигана, о чем знали все, что они на море отдыхают. Они заранее и специально много рассказывали об отъезде сами. – Ну, понимаешь, если бы я был причастен, тоже оказался бы на юге!.. Шакал Кусматов! – и он, хлопнув дверкой автомобиля, уехал.

17

Через год, по весне, нашли бомжа в загородном пруду, сгнившего, объеденного раками и рыбками. Конечно, без автомата Калашникова, из которого убили Трыку. А я, словно, почувствовал, где собака зарыта, возьми, да пошути на свою голову:

– Ну вот, и киллера нашли!

Народу присутствовало много: ментов и комитетских следователей. Кусматов приблизился ко мне и тихо прорычал:

– Много болтать будешь, сам утонешь!

Так и ушло время улик, настоящих подлинных версий. А остались бесконечные допросы ненужных свидетелей, бестолковых экспертиз по делу Вовы Тураканова, а также, оставшейся столик с закуской, где последний раз видели живым тоже Вову, но Харламова. Там же, посуда, на которой не осталось отпечатков пальцев, и сотовый телефон без симки, и даже биллинг «куда-то делся». Хотя поначалу выяснили, что выпивал он с Кролем. Но тут честное слово и слово офицера Сунина, как бы ставило Кроля вне подозрений. Но как не был изъят пистолет ТТ, мне остается непонятным по сей день. Все события из области самых позорных криминальных историй, подлости и предательства офицера следственного комитета с никому не нужной «клятвой». Только за одно такое предательство он должен быть уволен со службы и привлечен к уголовной ответственности.

Так уходило время для раскрытия самых громких преступлений в нашем районе, если не считать еще и многих других преступлений, о чем мы, может быть, расскажем в следующем романе. Если только Сунин не сядет на скамью подсудимых раньше и не опередит нас своим чистосердечным признанием…

Я имел высшее образование, но сам мыл трупы, брил, стриг, накладывал макияж, и только одно, что считалось врачебной процедурой – бальзамирование. А все остальное – работа санитара, которого у меня порою не было, поэтому я мыл и полы в секционном зале. Все я делал добровольно, по собственной инициативе, хотя стеснялся, когда за таким занятием меня видели другие. Но я оставался беден, и вынужден, оказывался, искать любые дополнительные заработки, чтобы содержать семью, учить детей. Потом они меня бросят и наплюют в душу…

Когда я в очередной раз попал к Кусматову, у него выдалось веселое настроение. Он пировал и радовался, отмечая окончание запутанной истории с Горелым. Суд вынес тому приговор – четырнадцать лет лишения свободы в колонии строго режима.

Владимир Михайлович – глава семьи Сестеровых – позвонил Кусматову и пригласил его к себе в кабинет, попить чаю. Только Кусматов уже знал, что предстоит за чаек: не с сахаром и ванильными булочками, а с сухарями и черным перцем. Но все равно, отказаться от такого предложения не мог. Двум львам необходимо стало друг перед другом лязгнуть зубами и показать свои клыки. Но у Сестерова в руках административный ресурс куда больше, чем у Кусматова. Судья мог легко изменить судьбу полицейского. Хотя знал, что тот всегда готов уйти на войну в любую горячую точку, будь то Чечня или Дагестан. Но тут же понимал, что Олегу Викторовичу трудно сейчас расстаться с небезызвестным Гнусом, щедро спонсировавшим хитрого опера.

– Заходите, Олег Викторович! – пригласил Сестеров его сразу к столу. – Марина! – позвал он свою секретаршу. – Сделай кофе на двоих! С печеньем! – Секретарша быстро принесла все, что заранее уже приготовила. – Олег Викторович! – продолжил Сестеров, когда они снова остались одни, а секретарша, мелькая ляжками, вышла. – Не будем ходить вокруг да около! Мое положение вам известно!

«Еще бы, – подумал Кусматов, – председатель суда».

– В моих силах помочь вам или испортить вам жизнь, и даже, может быть, карьеру! Я надеюсь, вы понимаете меня! Пленку, что вы отдали генералу, когда прослушивали сына в следственной комнате… – тут Кусматов вздрогнул, он мог такого ожидать, но не так скоро, понял, что генерал тоже находился в системе, они все системные люди. Вот вам и высокие звания, и откуда они у них берутся. Все они одним миром мазаны. Эти мысли пронеслись в голове… – …значения особого не имеет. Вы же понимаете, ему хватит ума, где и что можно говорить! – отец в очередной раз, как показалось Олегу Викторовичу, подчеркнул ум и талант своего сына. Тогда Кусматов решил больше не затягивать время:

– Владимир Михайлович! Я тоже не стану ходить кругами! – прервав судью, подполковник перешел от обороны в наступление, а то вдруг вздумается тому еще перечислять все достоинства отпрыска. – Я захватил для вас, – продолжал Кусматов, – на всякий случай, копии записей, на флэшке. Посмотрите. Может, после просмотра ее наша беседа не затянется! Не стоит обременять обоих!

Конечно, он принес заранее с собой те записи, где сын Сестерова в наркотическом кумаре паясничает с биндюжниками, примеряя на них свой китель. Судья стал бледнее белого листа бумаги. Теперь ему стало понятно, в какую игру влез или, скорее, давно уже играл хитрый подполковник, и почему, не боясь, шел ва-банк…

– Чего я должен тебе? – трясущимися руками судья протянул хозяину флэшку, удерживая ее двумя пальцами. Такого тремора рук у него никогда не наблюдалось.

– Ничего! Мне ничего от вас не надо! – он продолжал говорить на «вы» и не переходил на фамильярное «ты», как уже сделал судья, словно раскрывал свои карты и признавал проигрыш, перед которым лежали карты второго игрока со всеми козырями или флэш-рояль, как в покере. – Мы забываем о разговоре! Я обещаю нигде и никогда не обнародовать запись, а вы, в свою очередь, больше не вспоминаете обо мне. (О наложнице Юльке он даже не завел разговор.)

Повисла тяжелая пауза. Сестеров не пытался спрашивать, какие у него гарантии, так как понимал, их не может существовать в принципе. Он догадывался, что опер играет в свою игру, и его мало интересует семейство Сестеровых. А с Горелым вышло случайное стечение обстоятельств. Просто убиенный оказался родственником Гнуса.

Откуда, вы спросите меня, дорогие читатели, я все знаю? Да ведь сам Кусматов мне перескажет диалог между ним и судьей, и обмолвится о связях Гнуса. И даже, в порыве лучших чувств, опять пообещает отдать мне свою аудиовидеозапись. Потерявший границы совести наркоман Миша станет последнее время «строить» меня, как солдата-первогодка, чтобы я слушался его как цепной пес Президента, о чем он не раз любил повторять.

После всего этого пройдет немного времени, и я начну понимать истинный смысл от сквалыжных интересов подполковника и его игру: с кем он играет и какие у него ставки.

А я мыл трупы, одевал, бальзамировал. Пришло время и работу свою пришлось узаконить, проводить официально через ИП. Все чаще и чаще в министерство здравоохранения шли на меня жалобы, и я знал, что инициировал их Гнус!

Когда официально оформил ИП, первым решил «похвалиться» Кусматову, потому что знал, что сразу узнает Гнус.

– Ну, Док, куда «доносить» понял?! – и подполковник постучал ладонью по свежеокрашенному сейфу.

А я-то тут обрадовался, что мне не придется унизительно платить оброк или дань бандитам, а стану отдавать ментам. Все-таки я почти из их колоды или когорты. И цена моя окажется выше, чем у торговца семечками на рынке. Мы ведь уже не раз с Кусматовым выезжали и днем и ночью на места происшествий. Мне казалось зазорным ходить под Гнусом. И само понятие – «ходить под кем-то» – возникло уже в наши дни, как горькая примета времени.

– Да я бы лучше вам платил, товарищ полковник! – продолжал я называть его полковником по привычке, вынесенной из армии, хотя до полковника ему оставалось несколько недель. – А то ведь я платил Гончару, приходил и забирал деньги Жиган. Мне стыдно, что судебный врач у них на побегушках! Я перестал им отдавать! Поговорите вы с ними, что я вам отдаю!

Тут подполковник и замолк. Весь его, поначалу, возбужденный и победный вид вдруг от услышанной просьбы изменился. Я мог даже поверить, что он раньше мог и не знать. Гнус специально не стал бы ему говорить. Зачем доводить до сведения то, что может нарушить злобное равновесие бандитской группировки. А вдруг Кусматов пойдет навстречу Петровичу, а Луцкие узнают, что только они платят Гнусу, и пошатнется тогда и так несостоявшийся у него «непререкаемый» авторитет. Подполковник попытался быстро, на уровне своего военного мозга, проанализировать ситуацию, но стал говорить неуверенно и заикаться, и чтобы свой недостаток скрыть, как заики начинают петь, и он запел петушиным фальцетом:

– Знаешь, Петрович! Я бы не хотел в это дело влезать! Ты разрули там как-то сам!

И вот тут я понял, как кончился в нем честный мент, честный полицейский и оборвалась наша дружба. Он стал в один ряд даже не с барыгами, не с мздоимцами. Он стал в один ряд с криминалом, с бандитами и крохоборами. Помогал им прикрывать грязные делишки, хотя всего, может, еще слишком мало, чтобы сравнивать его с самим Велиаром. Но я понял и осознал, что он отдавал меня на откуп Гнусу и предлагал мне выбираться самому. Он отдавал меня в руки организованной преступной группировки, у кого давно руки по локоть в крови. Вот их собачьи клички: Кеня, Жиган, Тафай. Они убили Хромова только из-за того, что дерзким и смелым парнем оказался тот. Боялись они таких.

Хромова Пелагея, бедная и несчастная мать, не выдержала, не вытерпела, наслушавшись разных слухов о сыне. Решила встретиться с Кеней. Говорили ей, что тот много теперь молился Богу… И она пошла к убийце своего сына. Якобы, Кеня покаялся, и другим уже стал. Может, покажет все же, где лежат мощи мальчика ее, единственного сына Пелагеи. Возьмет она тогда их и захоронит кровиночку свою Лешу, рожденного от Мужа покойного – Хромова Ивана. Место могилки обозначит крестом православным. Ходить туда начнет, поминать, плакать. Ронять и лить слезы на ту землю, где плоть от плоти ее станет покоиться. Она не хотела искать уже правду и виновников смерти его. Но Кеня встретил ее не по-людски, не по-божески, не так, не таким, каким, говорили, он будто бы стал. Был он зверем, зверем и остался, подумала она после встречи.

– Чего пришла, дура ты старая?! Еще раз заявишься, с лестницы спущу! – прошипел он ей, и глаза его налились кровью, как у быка, как и раньше часто наливались, когда в ОПГ бандитствовал.

– Бог тебе судья! Все равно от суда Его никуда не денешься! – со слезами на глазах пошла она от него восвояси.

А он не выдержал, не утерпел, не хватило духа божьего, к кому сейчас других призывал, схватил веник, которым пол в подъезде жена его подметала, и бросил в нее, озираясь машинально по сторонам, не видит ли его кто:

– Уходи, дура старая! Чтоб глаза мои тебя не видели!

Жигана и Тафая Пелагея трогать не стала. Знала, что только от Кени все зависит: скажет им, что делать, то они и будут делать. По указу президентскому их на тридцать соток закрывали. Да сам Иуда, Мудашев, вытащил их из камеры через 16 дней. Жена за Кеню перед ним уж больно хлопотала. Мудашев тоже бизнесменом еще раньше заделался. Одно время вместе с Кеней и Пичугой народ обкрадывали. Жена Кени, Дарья, та еще стерва и сама была. Когда муж сильно пил и с чужими бабами вожжался, она напилась как-то сама, и давай на столе на улице голой плясать, только туфли снимать не стала. По деревянному настилу громко отстукивала каблуками. Вроде, как злила его или назло вытворяла. А он не ревновал ее, страшненькая та была. Женился на ней аккурат, когда муж первый от рака умер. Мать Кени тогда и сказала сыну:

– Приглядись к Дашеньке! Лицом и фигурой не вышла, может, женой хорошей будет! Тебе, пастуху, – она ему так говорила, когда он еще коров пас, – трудно одному прожить! – хотя она имела в виду совсем другое: если уж не выучился ни на кого, то, что перебирать-то их, да за красотой и богатством чужим гоняться.

Но Велиар – это не перерождение человека в другую сущность, а свойство и форма природного злого духа, возникающая, изначально, сама по себе. А мы не сдаемся, горим на кострах инквизиции, гнием в тюрьмах, погибаем в ГУЛАГах. Но продолжаем нести свет и добро людям, прорываемся сквозь черную мглу, окружающую звезды. Берем и несем свет Создателя нашего и говорим Велиару:

– Нет! Долой! Никогда тебе не управлять нами! И все жертвы человеческие в борьбе с тобою не будут напрасными! Ты отодвинешься, как мгла, и уступишь место Свету!