Текст книги "Азбука семейной жизни. Детектив"

Глава 4. Предсмертная записка

Концерт в Останкино закончился несколько часов назад. В «Звездном зазеркалье» было непривычно шумно. Разговоры, как это ни странно, бурлили не под камерами внутри аквариума. Переполох нарастал комом с оборотной стороны зеркал, за камерами, среди тех, кто день и ночь должен было показывать, обслуживать, подглядывать, монтировать и снова показывать.

– Настя просто супер!

По маленькой монтажной широкими шагами, как будто он не ходил, а измерял эту комнатенку специально выращенным инструментом геологов, туда сюда маячил Георгий Геращенко. Высоченный, широкий в плечах парень только что покинул проект. За него не проголосовали ребята. Он не очень-то и расстраивался по поводу своего выбывания: существование под камерами стало для него в последнюю неделю почти невыносимым.

Камеры убивали. Постоянное топтание на одном и том же месте, бардак, вечные пререкания на кухне из-за какой-то сосиски, мелочность созвездников, среди которых кое-кто обескровел, в том плане, что крышу снесло напрочь, и невозможность выйти, погулять, побродить, – короче – недостаток свободы стал для него взрывоопасен, и он с радостью, со вздохом облегчения и умиротворения услышал:

– Георгий Геращенко. Все, ты выбываешь из проекта.

Мгновенную радость, вспыхнувшую в глазах, он едва успел прикрыть спокойной завесой умных слов благодарности всем учителям и музыкальным продюсерам, и всем всем…

– Настя была сегодня просто супер!

Он мерил комнату креативного продюсера Инны Судаковой. Здесь монтировались выпуски телевизионных сюжетов о ребятах, о жизни участников под камерами. Здесь иногда ночевала сама Инна, если засиживалась допоздна, а работы было много.

Сейчас, когда Геращенко выбыл, его временно поселили тут же, в «звездном зазеркалье». Только уже в этой, настоящей, зеркальной половине, где все было таким, как оно есть на самом деле. Где все знали всё.

– Настя просто супер, – в который раз повторил он, как будто не замечал, что Инна улыбается, хитро прищурившись на Егора, и следя за его огромными шагами.

– Вот не думал, что мне придется ее почти голую, в одной тонкой и холодной рубашке из-за кулис нести на руках до гримуборной.

Егор размахивал руками, эмоции переполняли его, хотя концерт закончился и сама Настя уже давно спала.

– С чего ты нес ее до гримуборной? А вообще, ты прав, костюмчик у нее был сегодня будуарный какой-то. Гламура было маловато.

Ведущая их воскресных концертов и комментаторша их ежедневных дневников еще не вытащила многочисленные заколки из новой прически. Сегодня у нее на голове был длинный хвост, приделанный привязанный, пришпиленный на подобранные сотней заколок короткие волосы.

– Так она там по сцене босиком шлепала уже час. Замерзла вся, но виду не подавала. Только когда спустилась со сцены и шла по грязному бетонному полу на цыпочках, только тогда начала поскуливать от холода.

– Так надо было тапочки ей… Да, в ночнушке она неплохо смотрелась… признай.

Инна продолжала улыбаться. Ей было понятно беспокойство Егора. Парень был самым приятным и понятным в этом наборе. Он был видным, спокойным, эмоциональным, адекватным.

– Ага… белые… Вот скажи, где были те, типа, фанаты и поклонники?

– Да, жалко будет, если простынет.

Егор все маячил по комнате. Здоровенный, он все никак не мог успокоиться, непонятно почему, то ли от возмущения, то ли от того, что нес сегодня свою любимую Настю. Его крашенные местами волосы все еще стояли дыбом. Этот кошмар на голове, в стиле детского панка, регулярно сооружали ему для концертов и для аквариума. Стиль этот был слизан с запада, – никто не утруждал тут себя новыми, оригинальными разработками имиджа. Карие глаза контрастно-умно поблескивали из под очков. Без них он смешно щурился. Но теперь, когда с зазеркальем было покончено, он мог спокойно ходить в очках…

Он подошел к Инне и нагнулся к монитору. Легкий запах хорошего парфюма почувствовался только сейчас.

– Ну что она там, – спит?

Дверь тихо приоткрылась, и темный провал коридора закрыла знакомая фигура.

– Кто следующий? – Инна открепила длинный хвост.

Вопрос был к вошедшему. Непосвященный и не смог бы понять смысл, скрывающийся в глубине короткого предложения.

Дистрофичный Юрий Милюта руководил всем этим заведением вяло, с улыбкой, следя за конъюнктурой внешних факторов. Джинсы смотрелись на нем как-то мешковато, свитер висел как на бомже.

– Тут пришел Шерлок Холмс, собирается выяснить обстоятельства смерти Гиршмана.

Это был не ответ на встретивший его вопрос.

– Так самоубийство.

– Ну у него бумаги. Надо ему хоть что-то рассказать. Показать место преступления. Пуаро один, без команды. Так что…

Он не успел договорить и снять свою снисходительную ухмылку с лица.

В монтажную вошел Потапенко.

Это был явный перебор для крохотного пространства комнатушки.

– Как место преступления? Какого преступления. Я не поняла, его что, вести во внутрь?

– Ну, сводить в джакузи, пока все спят там.

– Но он, наверное, захочет задать и вопросы?

– Нет, ну короче… а вот и он сам.

Милюта только теперь заметил Потапенко, просочившегося внутрь бесшумно, незаметно. В небольшой, хрупкой фигурке было что-то от дикого кота. Круглые старомодные очки, теперь ставшие вдруг популярными, придавали его взгляду что-то прицельное и хищное.

– Сергей Леонидович, – почему-то протянул он руку Инне, хотя внимательно посмотрел на Геращенко.

Картина по-школьному известного и замусолено-забытого художника повисла в атмосфере этой необычной комнатки шпионов телеэкрана. Вот оно мгновение пришедшего неожиданно, и, главное, нежелательно-нежданно. Вторжение чужого в епархию своих, спевшихся, понимающих друг друга с полуслова.

Потапенко ничуть не удивился тишине. Эти люди были почти сообщниками. Хотя, что они совершили? А реально, действительно, что собственно они делали?

Потапенко внимательно посмотрел на ряд экранов, на монтажный столик… Все это походило на шпионскую студию, где следят и выводят на чистую воду… ну это обычно в фильмах, в искусстве… там всегда все было честно и благородно…

– А это то самое оборудование? С помощью которого вы создаете… ээ… звезд?… Эээ, – почему-то опять заэкал Потапенко.

Мгновенные, быстрые взгляды фиксировали окружающее лучше любой продвинутой аппаратуры. Чувствовалось, что Потапенко не просто увидел, а тут же оценил, заложил в память, пустил в обработку. Его компьютер замигал на полную катушку, и вот вот должен был быть получен результат.

– Ну я тоже не слушаю зазеркальцев… – Милюта почему-то решил оправдываться.

– Все так плохо? А зачем тогда берете этих детишек?

Вялая фигура вяло поплыла к двери. Вдруг вспомнив о недавно заданном ему вопросе, он неожиданно замычал, и медленно развернулся в сторону Потапенко.

– Ну, я пошел. Если мы будем делать ставку на музыку, нас будут смотреть… все это смотреть будут только два с половиной инвалида.

– А без музыки?

– Не стройте из себя дурака, – мотнул вялой головой на тонкой шее Милюта. – Я знаток зрительского быдла. При чем здесь вообще музыка?

– Ах, ну так я не знал… предполагал, что тут музыка…

– И вы решили, что и правда можете понять, что произошло?

– Так ведь уже был… – вмешалась Инна. Она замялась, потом более решительно продолжила. – Разве это не самоубийство?

– А почему это должно быть самоубийством? Марк Гиршман вдург решил, что нехорошо врать зрителям, что, раз он не музыкант, то надо уступить место на сцене настоящему таланту?

– Это вы насчет совести что ль толкаете? – Геращенко стоял в дальнем углу и пытался ни во что не вмешиваться.

– У вас тут ведущий психолог работает с ребятами. Наверняка он справился бы с ростками новых чувств.

– В смысле кто? Куропаткин? – испытал вдруг новые чувства и Милютин.

– Я не знаю, вот у меня тут в документах, что ответственен за психическое состояние, следит и прочее… доктор Куропаткин.

Субтильный вяло рассмеялся. Облизнув губы, которые стали неприлично мокрыми и блестящими он прищурил глаза, сделав умное лицо.

– Ну вот видите, – фыркнул он, – вы – чужак, не сможете даже понять ничего.

– Так объясните.

– Да что тут объяснять, – почему-то вдруг заговорил Егор Геращенко. – Настьку накачали транквилизаторами, чтобы не орала, Теперь она опять затихла, глазищами вращает, но хоть молчит. Рита, со своим обезображенным железными заклепками лицом и вечными гримасами недовольства, сидит на антидепрессантах – в основном на амитриптилине и редомексе, Наташа с утра накачивается кофеином в ампулах, а потом к вечеру релаксирует, покачиваясь…. В общем, короче… колеса рулят, а Куропаткин тут только для отвода глаз.

– Колеса рулят? Вы это серьезно? А как вам удается скрыть это в онлайне?

Круглые очки повторяли форму округлившихся зеленых глаз Потапенко.

Милюта откровенно рассмеялся.

– Ну вы совсем наивный…

– Юрий Анатольевич, так кого следующего? Артема?

– Ну Инна, что ты, зачем же его выгонять… У Артема достаточно яркий типаж. Мачо. И чем дольше он в онлайне, тем больше поведение его соответствует образу. Он обходителен по отношению к женской части коллектива, внешне интересен и неконфликтен. Зачем его выгонять, если он возглавляет всю эту Санта Барбару? Татьяна бесится, Юля оголяется – рейтинги передачи растут. Петь он не умеет, это факт, но просто обаятелен, – Милюта, то ли перед новым чужаком, то ли вдруг прорвало, но решил сделать развернутый анализ ситуации в доме.

– Ну да, мог бы моделью быть, хоть не надо было бы рот открывать и позориться. Включил секси-прищур и вперед.

Геращенко определенно выпадал из роли подчиненного. Милюта удивленно посмотрел на него.

– Откуда столько недоброжелательства?

– Да так, Юрий Анатольевич, так просто вспомнил этот прищур… Я сегодня слушал песню Риты – зажигалка, – и не понял больше половины слов. А вы использовали право «вето». Оставили ее. У Татьяны вообще с самооценкой беда. Без свиты из мужиков не живется. Вот иду я, такая красивая по улице, а все парни столбенеют и сами собой в штабеля укладываются. Про Артема молчу. Хохляцкий мачо. Прищур типа секси больше похож на последствия инсульта, когда пол-лица в норме, а пол-лица не двигаются.

– Ну, мальчик, тебя повело. Иди лучше, своди господина Потапенко в наш аквариум, который был и для тебя родным местом…

– Местом, да… каким-то был местом… одним… – забурчал Егор и открыл дверь.

Разговор с руководством ничего не дал. Возможно, это и правда было самоубийство, что тут поделать. От этого никуда не деться, и дети известных, и дети богатых – все они смертны и все они могут оказаться в страшной самоубийственной депрессии.

Потапенко вошел внутрь зазеркалья. Тут все было совсем не так, как казалось снаружи. Не таким уж и большим, не таким уж чистым, не таким уж и просторным, а главное, прожектора вообще все тут делали нежилым, непонятным, тоскливым и ненастоящим. Даже в смерть тут было поверить невероятно трудно, как будто игра, сама по себе, и игра на камеру, превращали клетки организма в самостоятельных кукольных клоунов, балансирующих для публики, и изображающих из себя все, что захочет их хозяин. И смерть, и любовь, и талант, и… кровь…

Было тихо. Видимо и правда все улеглись спать. Казалось диким, что после случившегося, дети все еще оставались в этом месте, и никто даже не подумал, что мол… как же так.. тут погиб один парень, что делать нам, тут оставшимся… да мало ли что… в замкнутом.. в таких условиях… да еще после трупа…

– А джакузи опечатали? – шепотом спросил Егора следователь, молча и бесшумно ступающего рядом.

– Нет, а зачем? Там ведь…

Геращенко осекся.

– Что замолчал? Там ведь что? Ничего не случилось?

Егор продолжал молчать. А действительно, почему не опечатали джакузи? Самоубийство Гиршмана – да это бред сивой кобылы. Этот красавчик мог убить кого угодно, но только не себя. Геращенко провел ладонью по взъерошенным волосам. Нет, ну прям так сразу убить и не смог бы, хотя… кто его знает, но сделать какую-то пакость сопернику, конкуренту…. Да что говорить, атмосфера в «зазеркалье» была вполне вредная… Злоба и зависть – вот что царило в этом зазвездившимся звезданутом аквариуме. Но убить самого себя, нет, Марк этого не мог.

– Так тут камеры были отключены?

– Да, днем тут камеры отключают. Обычно тут никого не бывает.

– Почему?

– Потому что все стараются крутиться там, где показывают, чтобы популярность зарабатывать. А тут-то чего?

– А что-чего? Тут можно все показать, и способности и тело….

Геращенко оглянулся на следователя. Оба они составляли забавную пару. Огромный, широкий в плечах, высокий и холеный Егор, был похож на Гулливера рядом с очкастым и маленьким Потапенко-лилипутом.

– Воду тоже спустили.

– Да… и джакузи вымыли, – почему-то уныло дополнил молодой артист.

– Тут явно некуда и нечего смотреть.

Потапенко оглядывал выложенный красно желтой мозаикой комнату. Скамьи. Бассейн. Вода спущена. Все вымыто. Кругом ни клочочка, ни халатика, ни тряпочки. Круглые окна с затемненными стеклами ни о чем не говорили.

– И в эти окна залезть невозможно, – пробубнил он, не обращаясь к Егору, просто так, для себя, как бы повторяя строчку из детского детектива.

– А вы сами, где находились в тот момент?

– Я уже выбыл из проекта, я сидел наверху и …да ничего не делал.

– Ясно… А кто его нашел… этот Дима… он откуда, и что, на твой взгляд, за парень?

– Там еще Рита была, – почему-то решил уточнить Егор. Воспоминание было ему неприятно.

– Ладно, пока я вижу, что ничего не вижу. Значит, тут, ты говоришь, как на пороховой бочке? Каждый мог убить каждого?

– Я бы так не сказал. Но на похоронах этого плакать…

– Что никто не будет плакать на похоронах Гиршмана?

– Может, Офелька. Но может, она его и убила. Из ревности.

– А что было к кому ревновать?

– Это сложно выяснить.

– Но у Офелии что – были отношения с Гиршманом?

– Ну как… спали они тут вместе.

– А ты говоришь ревность…

– Да, как объяснить… даже не знаю…

– Ну если они спали вместе.

– Если они и трахались тут в темноте, то это не исключает ревности.

– То есть… что… он трахался с одной, и что… присматривал другую? Или влюблен был в другую?

– Вы… не понимаете…

– Гм… такие составные?

– Да нет, как раз наоборот… слишком простые… как инфузории… трахаем одну, смотрим на другую, предполагаем следующую, и так далее…

– Ну так это элементарно.

– Да, абсолютно элементарно. Это и есть лапласовский детерминизм.

– Это, когда условием выживания биологической особи является ее перемещение по криволинейной замкнутой траектории?

– Ну… проще – хочешь жить, умей вертеться….

– Да… что-то типа того… знать бы только, как вертеться, на какой скорости, в какую сторону, и с чьей подачи…

– Типа флигеля?

– Ну да, откуда ветер дует… – уловить…

– Ну вот… Гиршамн не уловил…

– Только при чем здесь ревность? Ладно, я завтра приду, надо будет опросить тут всех, по одному…

Потапенко постучал в стеклянную дверь, перекрывающую связь с внешним миром.

Сергей Леонидович не знал, с какого угла крутить клубок. Среда была незнакома, условий для работы никаких, все следы были уничтожены. Вообще было непонятно, почему тут решили, что это самоубийство. Ничто не указывало, что это был акт самурая. Хотя на японца Марк был похож. Записки не было, не было ничего, кроме соображений, что в таком хорошем обществе, которое представляли из себя эти замечательные и талантливые дети – убийства быть не могло, только потому что быть не могло, потому что не могло быть никогда, типа по определению

Казалось, нарочно – все было сделано для того, чтобы убрать все, – отпечатки пальцев, следы, все все… все было идеально вымыто, спрятано, отстирано, отскоблено до блеска.

– Интересно, эти дети так и будут плескаться в этом кровавом джакузи, – почему-то пришло в голову Потапенко.

Ну… вряд ли… не монстры же они…

Он уже подходил к выходу. За стеклянными дверьми стояла глубокая ночь. Площадь перед домом «зазеркалья» была пуста.

Плечистый парень, стоящий у дверей, щелкнул замком и выпустил Потапенко в мелькание ночного города.

Холодный воздух улицы освежал мозги и превращал кучку ребят, отдавших свободу за три минуты пряников, во что-то фантастичное и неправдоподобное.

Потапенко даже тряхнул головой. До чего надо было дойти в мыслях, в жизни, чтобы вот так запросто, по доброй воле пойти в застекляненную консервную банку на всеобщее обозрение.

– Тут еще могут черти чем приторговывать, – по привычке недоверяя всем и каждому, мелькнул черный вариант всего предприятия.

– Вы следователь?

Неожиданно из темного угла площади, из-за угла пустующей в это время будки рамблера вынырнул подросток.

– Я видел, я видел… вам надо посмотреть, что она прятала.

Речь его была сумбурна и тороплива.

– Да погоди, что ты видел-то?

– Видел, как она прятала.

– Кто?

– Да Рита. Это она.

– Что она?

– Она убила Гиршмана.

– С чего ты взял?

Потапенко начинали надоедать слова, смысл которых был за семью печатями. Подросток был на вид вполне вменяемый, но слова… о чем он говорит и почему так поздно среди ночи торчит тут на холодном осеннем… да почти зимнем ветру. Вот они – фанаты. Сумасшедшие фанаты фальшивого шоу.

– Я видел. В онлайне.

– Отлично, рад за тебя.

– Да нет, вы не понимаете.

– Ну без колдрекса мне тебя не понять.

– Я смотрю онлайн.

– Да я понял уже. Смотришь онлайн. Значит, родичи тебе купили инет безлимитный…

Подросток остановился и замолчал, Потапенко облегченно вздохнул.

– Вы ведь следователь?

– Вне сомнений. Утром был. Не знаю, как завтрашним утром, но сию минуту я все еще следователь. А ты откуда знаешь?

– Я онлайн смотрю.

– Уууу…

Потапенко сделал шаг к дороге.

– Я видел, как вы удостоверение на входе показывали.

– Вот не думал, что тут подъезд в онлайне показывают.

– Вы такой тупой, или тормозите?

– Не знаю, что сказать.

Ситуация начинала веселить Потапенко. Какой-то мальчик с шапкой курчавых волос встал у него на пути к отступлению из этого непонятного для него мира. Он говорил, то торопясь, то задумчиво замолкал. Каждый раз, как он открывал рот, было виден темный промежуток отсутствующего зуба впереди, сверху справа. Видно было, что говорить ему не совсем удобно, то ли это было неудобство, связанное с техническим производством звуков, то ли эстетическим.

– А зуб где потерял? – почему-то спросил очкарик, не выдержав обвинения в тормознутости.

– Специально выбил.

– Зачем?

– Актером хочу стать.

Неведомая логика молодых на минуту заморозила мыслительные способности взрослого юриста.

– И?

– Понимаете, – снова начал мальчик. – Она спрятала записку.

– Какую записку?

– Вот чего не знаю, того не знаю, чтобы узнать это, нам надо пойти и посмотреть, что это за записка.

Логика парня меняла свои направления каждый раз внезапно. Но она, безусловно, была. Тут спорить было как-то неловко. Узнать и посмотреть, – это было немного лучше, чем «беззубый, потому что хочет быть артистом». Вернее – для того, чтобы узнать – надо посмотреть. Как минимум.

– Так, что за записка?

Все-таки, несмотря на объявленную пацаном тормознутость, Потапенко вдруг осознал, что записка, о которой идет речь, связана как-то со смертью в зазеркалье.

– Записка Гиршмана?

– Я не знаю. Я смотрел в онлайне.

– Я не пойму, в онлайне показывали, как он убивал себя?

– Ну вы тормоз. Я видел, как Рита прятала что-то в гостиной. Как я теперь понимаю – после смерти Гиршмана. Понимаете? Онлайн не сразу отключили, а еще некоторое время показывали, все там бегали, а Рита сидела в гостиной и что-то упрятала в диванные подушки, что-то она сунула туда, в диван!!!!!

– А ты все это видел в онлайне, сидя дома у компьютерного экрана? То есть ты мог бы стать помощником моим… так… и думаешь, там реальная улика?

Подросток и Потапенко были одного роста. Они стояли друг против друга недалеко от парадного подъезда «зазеркалья». Глаза следователя, пусть и сквозь очки, но вполне могли разглядеть осознанный взгляд мальчика, потратившего свое время на наблюдение за этими, так называемыми, артистами и потом на длительное ожидание хоть кого-то, похожего на милицейского следователя, чтобы рассказать ему все, что он считал таким важным.

Потапенко оглянулся на освещенную стеклянную дверь. Охранник не обращал на них никакого внимания.

Сыщик замялся. Возвращаться не хотелось. Он был собственно в отпуске. Устал. Чертовски хотелось пива. Зачем он вообще согласился повозиться с этим. И так ясно, что тут нужны…

Что именно тут нужно, он не смог сформулировать даже мысленно. Но наверняка – это должно быть желание, стремление раскрыть ситуацию, обстоятельства смерти, или гибели этого самого Гиршмана.

А тут, все, ну абсолютно все были на другой стороне истины, и готовы были костьми лечь, чтобы она не была раскрыта.

Чей там Ольга сказала это был кузен? Волкова? Да тут могло быть что угодно, это могли быть какие-нибудь внутренние враги, или враги семейства, клана, или враги по…

Сам он не верил в эту чушь.

В глубине души Потапенко, попав на час в этот гадюшник, мгновенно почувствовал атмосферу конкурентности, выживания, мелочного и дурдомовского, именно поэтому готового на все, и вполне способного сделать все для расчистки места…

Парня разочаровывать тоже не хотелось.

Да долг. Долг… Что долг. Каждый действует зачем-то. Кто-то ходит на работу за деньгами, кто-то водит трамваи, потому что… А он расследовал, искал, копал, ковырял трупы в силу долга… Кому и что он был должен… Интересно, проценты набегают, мысленно ухмыльнулся он.

– Пошли, покажешь место, – взял он парня за плечо.

На несколько секунд в голове мелькнула мысль, что мальчишка все это придумал, чтобы попасть внутрь «зазеркалья». Какой-нибудь сумасшедший фанат, сутками сидящий перед картинкой лакированной жизни.

Шапка светло-русых волос уверенно находила дорогу в лабиринте пространства телешоу.

Диван был на прежнем месте.

– Вот тут.

– Погоди, сам не трогай.

– А как же я вам покажу.

– Никак. Просто будешь руководить. Понял? А то еще тебя обвинят. Скажут, что подбросил.

– А ну вон там… ближе к тому углу.

У стеклянных панелей стояли Милюта и Инна. Они внимательно следили за манипуляциями сыщика. Недовольная гримаса подергивала блестящее лицо субтильного субдиректора проекта.

– Ну… нашли что-нибудь?

– Да она, небось, обертку от конфетки прятала, сунула, чтоб к мусорке не ходить. Все они тут свиньи, никто не хочет убирать за собой.

– А что у вас трансляция онлайновская продолжится?

– А почему нет? Осталась неделя проекта, должен быть назван победитель, в любом случае они должны поехать на гастроли, жизнь продолжается…

– Но может, их стоит выпустить хотя бы из этого зазеркалья. Вдруг тут убийца?

– Серийный маньяк? Среди чистеньких девочек и мальчиков из хороших семей?

– Мозги, дорогой, мылом не моют. И тут дорогого шампуня мало, чтобы иметь чистоту помыслов и возвышенность желаний.

– А дорогого шампанского? – Милюта усмехнулся, он достал платок и вытер лицо. Пот капал с него уже градом.

– Вроде взрослый человек, что за дикость вы несете?

– Я пришел с пустыми руками, и ничего не несу.

– Вы нашли, за чем пришли? Или вы решили весь диван отсюда вынести? Как те тараканы в анекдоте?

– Да, нашел.

Потапенко, осторожно проводивший руками под подушкой дивана, наконец, вытянул что-то из под нее.

Милюта рванулся к нему.

– Аккуратнее, дорогой, у вас даже перчаток нет. Не тяните потные ручки к…

– Что это?

В руках очкарика была… был клочок бумаги… в другой руке он держал что-то еще.

– Так надо будет Риту вашу… Пусть расскажет нам, что это такое.

– Вы что сами посмотреть не можете, что достали?

– Да это записка.

Осторожно развернув скатанный в трубочку листок, Потапенко читал, или не столько читал, сколько рассматривал добычу саму по себе.

– Так что это?

– По тексту вроде как записка.

– Предсмертная?

– Ну вы скажете тоже. Слово-то какое выудили, фильмов насмотрелись что ль?

– Да ладно вам цепляться к словам, – Милюте не терпелось узнать, чем все это закончится. Проект нельзя было закрывать ни под каким видом.

– Ну типа да. По словам. Но надо еще сделать экспертизу по почерку и стилю… отдать психологам… У вас есть образцы почерка Гиршмана?

– Если мы сейчас пойдем в спальню – то перебудим всех ребят.

– Я принесу, – вызвался вдруг Геращенко. Я знаю, где у него тетрадь со стихами в тумбочке лежит.

– Давай неси. И Риту сюда. Пусть расскажет, что это такое.

Потапенко разжал ладонь. У него на прозрачно-пластиковой перчатке лежали тонкие осколки чего-то стеклянного и хрупкого, с полустертыми буквами, угадывающимися на поверхности…

– Это что?

– Это осколки ампулы.

– И что?

– Да что угодно.

– Именно это может быть что угодно?

– У нас в ампулах кофеин ребятам выдается. Чтобы не спали под камерами, – Инна решила прояснить вопрос появления стекляшек.

– В таких вот ампулах?

– А они его в кофе добавляют.

– Кофеин в кофе…

– Ну что такого – жидкий кофеин, чтобы не спать, кому будут интересны сонные, спящие, засыпающие лица тут, на это смотреть никто не будет…

– А вы считаете, что сейчас тут есть на что смотреть?

– А что в ампуле? – почему-то вдруг спросила Инна.

– Я не знаю…

– Это все на экспертизу… все придется изъять из имущества звездного дома.

– Да изымайте, изымайте, и закроем эту тему.

Милюта уже терял терпение, ему хотелось поскорее закрыть дверь за незнакомцем, человеком из внешнего круга. Он уже пожалел, что вообще его сюда впустил. Хотя с его бумагами он имел на это право.

Но опять же… если бы он дождался утра… то, позвонив… да кому… ну даже после гибели Гиршмана у него есть выбор, кому позвонить, чтобы оградили от чрезмерного любопытства посторонних…

– Я уже ухожу, прочел мысли потного менеджера Потапенко.

– Вот. Рита.

И правда, в пижаме, с опухшими глазами вошла маленькая девочка, девушка, подросток… даже непонятно, как лучше и правильнее было бы ее назвать. Кукольное существо.

– Это что? – без предисловий Потапенко протянул руку с запиской и осколками.

Рита молчала. Чувствовалось, что она лихорадочно что-то пытается сообразить. Что-то мгновенно подсчитать, сделать конъюнктуру событий.

Потапенко на мгновение показалось, что она сейчас раскроет рот и произнесет сакраментальную фразу из всех анекдотов про забулдыг: «Без адвоката я не буду с вами разговаривать!»

Но все обошлось.

– Это… это… – залепетала она…

Она посмотрела на Инну, видно было, – она ищет подсказки, не в силах уже справиться с этой задачей.

Немой вопрос, – а что мне говорить, – висел над ее головой, над ее мозгом, над ее маленькой, беспомощной фигуркой в этой клоунской пижаме.

– Да говорите, как есть, – оборвал сомнения Риты следователь.

– Я нашла это в джакузи.

Она снова замолчала. Ясно, что каждое слово придется вытаскивать из нее.

– Когда нашла? Как, при каких обстоятельствах нашла?

– Я нашла, после того как… нашли…

– Нашла… нашли… ты можешь грамотно сказать, чтобы мы тоже поняли…

– Я нашла это после того, как Марк…

– Когда ты взяла это?

– Как Димка ушел.

– Где ты это нашла?

– Да прямо рядом с краем, с бортиком бассейна. Тут прям…

– Тут прям – это гостиная… тут вот прям – это белый диван, – почему все это из джакузи оказалось в этом белом диване?

– Ну… там, прямо под лавочкой… под полукругом этим… около бортика…

Потапенко вспомнил круглые окна и оранжевую плитку с подсветкой… Да… само место выглядело трагично… Почему они сделали там круглые, как иллюминаторы, окна для подсматривания… Вообще, непонятно, почему там не работали камеры днем, хотя там находились ребята… и Рита, и Марк, он же не голый там был, почему камеры там сачковали? Ну… хотя бы камеры внутреннего пользования… хотя бы камеры охраны… Это было против правил…

– Но это против правил, – вслух произнес следователь, не выдержав наплыва внутренних сомнений…

– Что именно против?

– Ну вы еще бюллетени раздайте… для голосования… Есть же определенные правила… Зазеркалье – это же американское изобретение? Есть ведь правила всего этого мероприятия – разве нет?

– Да, безусловно, чем вы недовольны?

– Почему джакузи оказалось без камер? Как так получилось?

– Мы дали… мы решили давать ребятам отдушину…

– То есть, это было регулярно, об этом все знали, это было изо дня в день, а не случайное выключение по техническим причинам?

– Нет, но… сами понимаете… не все это могут выдержать.

– Так, Рита, значит, вы пошли туда, чтобы спрятаться… а Марк там мылся, чтобы тоже спрятаться?

– Не знаю, – девушка поморщилась.

Чувствовалось, что даже мертвый Марк все еще был для нее конкурентом. В мыслях она все еще боролась с ним, преодолевала его капканы…

Потапенко прищурился. Очки в маленькой круглой оправе смешно съехали набок.

Что за дети тут собрались. Девушка находит труп, находит записку и тут же бежит все это прятать…

– Зачем?

Этот вопрос так и висел тут, в этой комнате, шатром раскинувшись над недоуменными мыслями каждого участника ночного рандеву.

– Что зачем? – Милюта никак не хотел выпускать нить разговора и пытался даже попугайством держать руль управления в своих, нелепо подергивающихся, нервных ладошках.

– Зачем, девочка, ты спрятала все это?

– Я не знаю.

– Как так?

– Я, правда, не знаю…

– Ты хочешь сказать, что ты не в себе?

– Да нет… я просто не успела понять, что это такое… и спрятала…

– Я не совсем понимаю, тут что сумасшедший дом, или школа молодых дарований? – не вытерпел сыщик.

– Это, наверное, от лекарств. – Инна попыталась сгладить все.

– Что значит? Ах, да, – тряхнул очками сыщик, – психотропные… они что, совсем лишают человека какого-то соображения? Они у вас тут что, как сомнамбулы ходят? Да любая сомнамбула, любой зомби, мало-мальски себя уважающий, не побежал бы прятать вещи, записки найденный у трупа куда-то в диваны.

Ну вот, высказался, – успокоено выдохнул Потапенко, и очки почему-то скользнули на пол.

– Это что – шутка такая?

– Нет, я хочу, чтобы ваша девочка мне толково без вывертов объяснила – почему она скрыла улики с места преступления?

– Какого места преступления, если вы записку предсмертную нашли?

– Никто просто так не побежит с такими вещами… Она сама могла довести его до самоубийства, или…

– Подделать эту записку, – мягко улыбнулся Милюта, как всегда думая, что он делает это очаровательно.

– Может, и подделать…

– И спрятать…

– Для убедительности, – хмыкнула Инна, явно решив поддержать своего начальника.

– Рита, объясни все человеку, а то мы никогда сегодня не ляжем спать.

– Я просто не хотела, чтобы закрыли проект, – вдруг бодро проговорило молодое дарование. – Я не знала, что в записке, что в ампуле, но подумала – проект могут закрыть, а он слишком много для меня значит… и поэтому я… не стала даже смотреть, что там и как, просто спрятала… А вдруг бы его убили?! – глаза Риты округлились, даже вылупились. – И что тогда? Выходит, мы зря тут столько времени сидели?

– То есть как? – Потапенко не врубался в эту логику, проявляя высоту тупизма.