Текст книги "Тайная жизнь Дилана Бладлесса"

Тайная жизнь Дилана Бладлесса
Маргарита Петрюкова

Дизайнер обложки Наталия Сарана

© Маргарита Петрюкова, 2017

© Наталия Сарана, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4483-8310-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Дилан

Глава 1

Ваши мысли намного сильнее, чем вы предполагаете, а каждый мысленный образ является реальной силой, способной повлиять на вашу жизнь.

Джон Кехо, «Подсознание может всё»

Свет в гримёрке приглушён. Я стою перед ростовым зеркалом, подсвеченным софитами, и поправляю волосы. На столике валяются недоеденные шоколадки, пара пустых пивных банок и свежий номер New York Times.

– Дилан, пора на сцену, – заглянул менеджер. – Ты готов?

– Да-да, дай мне пару минут.

Дверь закрылась, и я снова повернулся к зеркалу. Причёска в порядке, макияж – тоже. Джинсы-скинни – дань моде – сидят идеально.

Высокие кеды – самая удобная для выступлений обувь. Поло «Фред Перри» и чёрный спортивный пиджак довершают мой сценический образ, который перестал быть просто имиджем и стал частью меня. Мне тридцать пять лет, но выгляжу я гораздо моложе. Меня зовут Дилан Бладлесс (фамилия, конечно же, не настоящая), и я вокалист одной из самых успешных групп современности. Звучит нескромно, но это правда. Мы продали в общей сложности десять миллионов копий наших дисков. Дома на стенах у меня висят золотые и платиновые альбомы, и стоит куча статуэток престижных музыкальных премий. Мы выигрывали почти во всех номинациях, но даже там, где нас обошли группы одного хита, мы знали – мы лучшие. Мы называемся Children of Pestilence. Это название придумали Лейтон и я ещё в школе, и если сейчас прислушаться, то можно услышать, как сотни подростков, собравшихся на наше шоу, скандируют его, ожидая, когда мы поднимемся на сцену.

Я делаю глоток яичного напитка, который наш менеджер готовит мне перед каждым концертом – он уверяет, что это полезно для связок – и спускаюсь на бэкстейдж. Там разминаются мои музыканты. Растяжка, прыжок, приседание, снова растяжка. Я бы присоединился к ним, если бы всё тело не ломило после вчерашней кокаиновой вечеринки, а так приходится просто наблюдать. Люблю этих ребят. Они настоящие профессионалы и хорошие друзья. Мне повезло, что я работаю с ними. Многие журналисты спрашивают, если бы я мог начать жизнь заново, изменил бы я что-нибудь? И я всегда отвечаю – нет. Если бы у меня было девять жизней, как у кота, я бы все их посвятил Children of Pestilence. Это наше детище.

Джей, наш барабанщик, показывает мне поднятый вверх большой палец, я отвечаю тем же, но он не видит, потому что уже выбегает на сцену. Тут же стены клуба сотрясает оглушительный вопль, вырывающийся из сотен глоток стоящих в зале людей.

Тут же на сцену поднимаются все трое гитаристов, и новая волна криков прокатывается по помещению. Здесь потрясающая акустика, концерт сегодня обещает быть великолепным. Менеджер машет мне рукой, приказывая последовать за музыкантами, но они вышли на сцену так быстро, что я не успел сообразить что к чему. Это странно, учитывая, что эту процедуру мы повторяем из года в год уже добрых десять лет подряд. Я поправляю ушной монитор и легко и грациозно вспархиваю на сцену. Прожекторы ударяют мне в глаза, ослепляя на миг, и в какую-то секунду кажется, что звуковая волна, исходящая из зала, собьёт меня с ног.

Когда после полумрака гримёрки мои зрачки, наконец, привыкают к яркому свету сцены, я вижу в зале улыбающиеся лица. Люди рукоплещут и кричат, на многих надеты наши фирменные футболки. Что может быть важнее признания твоей работы миллионами? Подтверждением тому служат полные залы, платиновые диски, первые места в чартах, огромное количество подписчиков в социальных сетях. Многие только мечтают об этом, а Children of Pestilence этого добились. Причём добились сами, упорно прокладывая дорогу собственными силами и не ведясь на провокации рекорд-компаний.

Что может тешить самолюбие сильнее, чем осознание того, что эти люди в зале пришли, чтобы увидеть нас? Чтобы увидеть меня. Кто-то из них, возможно, копил карманные деньги несколько месяцев, а кто-то проехал сотни километров, чтобы добраться сюда из соседних городов, которые группа не почтила своим присутствием. Все люди разные, но всех объединяет их любовь к музыке, любовь к нам самим.

Парни сзади меня начинают играть, и зал снова разрывается восторженным воплем. Люди узнают песню, я начинаю петь, и каждую строчку зрители поют вместе со мной. Моментально становится жарко и я сбрасываю пиджак. Следует новая волна криков.

– Привет, Балтимор! – говорю я, отдышавшись. – Мы рады снова быть здесь!

Зрители кричат и хлопают, а я мысленно вздыхаю с облегчением, что назвал правильный город. Не то, чтобы я халатно относился к поклонникам, но долгие гастроли располагают к тому, что рано или поздно неприятный казус случится.

– Как дела, Балтимор?

Одобрительный гул в ответ. Наш басист Энди вытирает лицо полотенцем и подходит к краю сцены, отчего толпа начинает кричать ещё сильнее.

Программа рассчитана на полтора часа, и за это короткое время мы собираемся зажигать так, как мы любим и умеем. Никто ещё не уходил недовольным с концерта Children of Pestilence, и сегодня этого не произойдёт.

Звук в клубе и правда потрясающий. Это было слышно ещё на саундчеке, но сейчас, непосредственно на выступлении, он превосходит все ожидания. Толпа разделяет наше мнение, они отрываются на полную катушку, прыгают в такт, поют вместе со мной. Делай то, что любишь, делай это с душой, и ты добьешься успеха. Мы добились.

Красный, синий, зелёный – цвета мелькают перед моими глазами, выхватывая из толпы взволнованные разгорячённые лица. Рябит. Я опускаю веки, падаю на колени, полностью растворяясь в своём пении. Слышу свой голос в мониторах, верчусь волчком по сцене, открываю глаза, вижу Энди, который прыгает с гитарой в опасной близости от края, делаю ему знак рукой, чтобы он отошёл на несколько шагов назад, но басист в ударе. Он остервенело дергает струны, мы исполняем один из самых агрессивных наших треков. Он отнимает много сил в плане перформанса, но любим публикой, и мы идём у них на поводу. Лица людей в зале становятся злее, я кричу в микрофон что есть мочи. Волна энергии, исходящая от аудитории заставляет меня отшатнуться назад, но со своим криком я выпускаю всю боль и злобу, и энергия смешивается, воздух тяжелеет, это ощущается почти физически. На нас обрушивается барабанный бой Джея, усиленный лучшим музыкальным оборудованием, от баса вибрирует всё вокруг, я стою на четвереньках и смотрю в пол. По лицу струится пот. Всё стихает, но лишь на мгновение, и в следующий момент публика разражается благодарственными криками. Я поднимаюсь на ноги и окидываю зал невидящим взглядом. Пот заливает глаза, я отбрасываю мокрые волосы со лба. Это простое движение приводит девушек в первых рядах в экстаз, а мы медленно спускаемся со сцены.

Гул в зале не прекращается, эти люди знают – Children of Pestilence выйдут на бис.

Менеджер очень кстати раздает нам сухие полотенца, я прижимаю своё к лицу. Кто-то хлопает меня по плечу, но я не вижу, кто это. В бэкстейдже темно, перед глазами пляшут цветные круги. Пара минут на отдых, и мы снова сцене, снова толпа неистовствует, гитары ревут. Мы играем три трека, прощаемся с публикой, благодарим их и уходим со сцены. Теперь окончательно.

В зале зажигают свет, техники идут убирать инструменты, а я снова в своей тёмной гримёрке. Стягиваю с себя мокрую от пота футболку и непроизвольно бросаю взгляд в зеркало. У меня красивое тело, достаточно красивое для моего возраста, хотя и не такое идеальное, как было, скажем в начале карьеры. Возможно, оно тогда и привлекло к нам некоторую часть женской аудитории. Впрочем, мной восхищаются в Интернете и по сей день, так что жаловаться не на что.

Татуировки нисколько не портят меня, скорее наоборот. Да и как искусство может что-либо испортить? А тату – это искусство, кто бы что ни говорил.

Кто-то из организаторов поставил на стол коробку с пиццей и тихо выскользнул из комнаты. Я отломил кусок, но, подержав его в руках несколько секунд, положил обратно. Я не голоден. Никому не говорил об этом, но что-то непонятное творится с моим аппетитом. Может это из-за препаратов, которые я принимаю?

Внизу слышен смех, это ребята делятся впечатлениями от концерта. Я натягиваю сухую футболку и нехотя спускаюсь к ним.

– Отличное шоу, Дилан! – хлопает меня по плечу менеджер.

– Только Дилан? – картинно надувает губы Джей.

– Нет, – исправляется тот. – Конечно, нет.

Энди уплетает пиццу за обе щеки, а гитаристы Лейтон и Майк полностью увлечены своими телефонами. Они жалуются друг другу на плохой вай-фай и пытаются сделать селфи. Джей притащил из холодильника пять бутылок пива и раздал всем нам. Я откупорил свою, сделал глоток и почувствовал, как холодный напиток пошёл вниз по пищеводу.

Почему-то у меня такое странное чувство, словно я смотрю на происходящее со стороны. Вот я стою со своими друзьями по группе в комнате, пью пиво, смеюсь, но я – это не я.

Когда все наконец готовы к отъезду, я вздыхаю с облегчением. Мне не терпится убраться отсюда, закрыться в своём номере в гостинице и провалиться в сон. Последнее время меня терзают довольно мрачные мысли. Я хочу поговорить об этом с ребятами, но не нахожу в себе сил. Хочется, чтобы они сами догадались, поняли, что со мной что-то не так, сели и начали откровенный разговор. Но этого не происходит. Я хочу разобраться в себе, остаться наедине с собой. Но это невозможно. До этого мы записывали альбом, сейчас мы в туре, где и пробудем следующие несколько месяцев. Потом небольшая передышка, а затем летний тур по фестивалям Европы, России и Японии. Не уверен, что смогу это выдержать.

На улице ждут поклонники, которые сразу кидаются к нам с блокнотами и фотоаппаратами. Приходится остановиться на полпути к фургону и отрабатывать свои гонорары. Не скажу, что мне это не нравится. Многие говорят также, что мы, артисты, презираем своих фанатов, считаем их быдлом и тупицами. Таким людям хочется задать вопрос: по-вашему, у нас самих нет кумиров? Нет тех, кто вдохновил нас заниматься тем, чем мы занимаемся? Мы ценим каждого поклонника. Поддержка, которую они нам оказывают, колоссальна, и наша благодарность не заставляет себя ждать.

Автограф-сессии, встречи с фанатами после концертов, фото – это всё, что мы можем сделать для них. И мы делаем.

Красивая девушка пристраивается рядом со мной для фото, и я кладу руку ей на плечо. Вспышка.

– Спасибо, – девушка забирает у фотографировавшего свой айфон и поворачивается ко мне. – Спасибо.

– Всегда пожалуйста, – отвечаю я с улыбкой. – Спасибо, что пришла.

Её место занимает другая, не менее красивая. Вспышки фотоаппаратов ослепляют меня, но я терпеливо позволяю каждому желающему подойти ко мне, обнять, поцеловать, перекинуться парой слов, подарить какую-нибудь безделушку, сделать фото.

Я стою здесь, отдаю им свою энергию, самого себя и вижу, как рядом мои коллеги по группе делают то же самое. За этим мы пришли в наш мир. Я вижу, как люди в толпе знакомятся. Возможно, многие из них станут друзьями, у кого-то завяжется роман. Наша музыка призвана объединять людей, дарить им надежду и позитивные эмоции. Музыка – очень сильное оружие, способное перевернуть всё. Так я думал. Представьте только, на концерте я могу одним движением руки заставить сотни людей замереть, а потом я щелкну пальцами, и они будут прыгать. А потом я снова остановлю их. И они будут выполнять эти команды с удовольствием. Куда до нас партийным лидерам или сектантским проповедникам? Достаточно написать хит, собрать зал, дать аудитории мощный заряд энергии и они полностью в твоей власти.

Странно, что никто ещё не додумался использовать огромную силу музыки во зло. Ведь это проще простого. Но этого не происходит, видимо потому, что музыка просто не может служить злу. Её прямое назначение – радовать. И люди будут прыгать на моих концертах в едином порыве, и останавливаться по одному моему знаку, но это просто шоу. И все мы не больше чем его часть, несмотря на то, что люди в зале считают меня Богом. А кто я на самом деле? Этого не знаю даже я сам. Я человек из плоти и крови, со своими желаниями, достоинствами и недостатками. Я тот, кто оставит след в истории рока, тот, кого любят миллионы людей по всему миру, тот, кому завидует добрая половина представителей шоу-бизнеса, тот, кто перевернул представление об альтернативной музыке с ног на голову. Я Дилан Бладлесс. Я рок-звезда.

Глава 2

Я почти ничего не помню из своего детства, но всё, что приходит сейчас в голову – сплошь хорошие воспоминания. Этот старый стереотип об успешном музыканте с трудным детством давно канул в лету. Я вырос в благополучной семье, в которой не было наркоманов и алкоголиков, и был стабильный доход. Мы никогда ни в чём не нуждались, меня не дразнили в школе, учился я тоже хорошо.

В средних классах я познакомился с Майком и Лейтоном, у которых дома тоже было все в порядке.

Изредка слыша в новостях, как пьяный житель нашего городка избил свою жену до полусмерти, мы искренне удивлялись, как такое вообще возможно. Наши родители всегда оберегали нас от подобных вещей, заставляли думать, что мир идеален, но это было не так.

Мне было лет десять, когда я впервые столкнулся с человеческой жестокостью лицом к лицу. Тогда было дикое время, начало девяностых, беззаконие, новостные сводки пестрели сообщениями об убийствах, грабежах и изнасилованиях. Но нам казалось, что подобные вещи никогда не коснутся нас. Мы жили в наших домах с уютными садиками, обнесенными дощатыми заборами, которые являются лишь частью внешнего интерьера. Завтракали кукурузными хлопьями с апельсиновым соком, прогуливались в маленьких парках, абсолютно не думая о том, что где-то в этот самый момент кого-то до полусмерти избивают бейсбольными битами в одном из темных переулков.

Я даю более ста интервью в год, и больше половины журналистов спрашивают, повлияли ли какие-нибудь детские воспоминания на мои тексты. И я отвечаю – да.

Поздним вечером мы с мамой стояли на автобусной остановке в даунтауне. Транспорт в это время ходил ужасно, и я уже начал ныть, что хочу домой. Чтобы как-то развлечь себя, мне хотелось попрыгать вокруг, но мама крепко держала меня за руку, не позволяя отходить от себя ни на шаг. Я тогда не понимал почему, даже после случившегося. Это сейчас, оглядываясь назад, я могу истолковать её необычную строгость, раздражительность и нервозность. Она боялась. Боялась каждую секунду, что мы провели там и, как выяснилось, не зря.

Совершенно внезапно рядом с нами возник чернокожий довольно ободранного вида, который попытался выхватить сумочку у девушки, стоящей буквально в метре от нас. Та сопротивлялась.

– Отдавай сумку, – сквозь зубы прошипел он.

Девушка хотела позвать на помощь, тут блеснуло лезвие охотничьего ножа, который злоумышленник тут же воткнул жертве в бок и, получив вожделенную сумочку, скрылся. Ладонь мамы легла на мои глаза, я пытался убрать её руку, но она держала крепко. Я слышал крики людей, сирену скорой помощи. Мама поймала такси и впихнула меня в машину. Я приник к заднему стеклу, пытаясь увидеть, что произошло с несчастной девушкой, но её уже окружила толпа зевак. Я посмотрел на маму:

– Она умерла?

– Нет, Дил. Просто ранена, сейчас её отвезут в больницу, и всё будет хорошо.

Маму била крупная дрожь. И неудивительно, ведь на месте этой девушки могла оказаться она сама.

И вот тогда, уносясь прочь оттуда на заднем сидении такси, я понял, что мир за пределами нашего благополучного района именно такой, каким его показывают в новостях: полный преступности, обмана и подлости.

И в тот самый момент я осознал, что не хочу жить в таком мире. Я создам собственный, богатый, изобильный мир, где живут лишь люди с благородными стремлениями. Воздух будет наполнен ароматами цветов и детским смехом. Самолёты не будут разбиваться, по дорогам будут ездить только экологически чистые автомобили. Я буду любить свой мир и всё, что внутри него. Никаких войн, бунтов и смерти, нам не нужна будет полиция, потому что не будет преступности и не будет оружия. Не будет свиста падающих бомб и этих ужасных репортажей, что показывают в вечерних новостях.

Но как я создам этот мир? Будучи ребенком, я этого ещё не знал. Ответ пришел позже, когда я поступил в университет и познакомился с Джеем. Мы постоянно слушали записи Nirvana и рассуждали о том, какое влияние на современную рок-культуру оказало их творчество. Я считал Курта Кобейна гением, Джей же придерживался мнения, что тот был просто наркоманом, которого незаслуженно переоценивают.

– Как ты можешь так говорить? – постоянно искренне поражалсяя. – Они основоположники гранжа, Курт – голос поколения, которое нашло себя в их музыке!

– Подросткам нужен был идол, которому они будут поклоняться. Им стал Кобейн. Просто оказался в нужное время в нужном месте. Если бы не он, дети нашли бы себе другой объект обожания.

– Музыкантов было много! Но выбрали именно его. Даже сейчас, после его смерти, диски Nirvana сметают с полок музыкальных магазинов!

– После его смерти это хоть как-то оправдано, – парировал Джей.

– Ты просто хочешь пойти против большинства.

– Брось. Я всего лишь пытаюсь объяснить тебе, что в мире много исполнителей достойнее и лучше этого торчка.

– Не хочу ничего слушать! О вкусах не спорят, Джей!

Будучи ярым фанатом Nirvana, я воспринимал в штыки любые доводы, направленные против моего кумира. Музыка звучит непрофессионально? А для настоящего гранжа это и не нужно! Курт принимал наркотики? Он делал это не от хорошей жизни! А как насчет его асоциального поведения? Так это же и есть тот бунтарский дух, о котором столько спето и сказано! Но он же выстрелил из ружья себе в голову! Нет! Его убили! Убили!

Вот так я рассуждал в шестнадцать лет. Я был влюблен в нигилистическую идеологию, которую проповедовало большинство современников вышеупомянутых Nirvana. Я ругал СМИ, ненавидел правительство, мечтал об анархии. Но общение с Джеем тогда помогло мне понять, как создать тот идеальный мир, о котором я грезил в детстве. Мы соберем группу.

Ребята с радостью поддержали мою инициативу, и мы приступили к сочинению наших первых песен. Тогда мы плохо представляли, в каком направлении двигаться, а если учесть, что у всех были разные музыкальные вкусы, то в итоге получалась какофония.

Звучание более-менее оформилось, когда мы нашли басиста. Изначально мы вообще не планировали брать пятого человека, но Майк и Лейтон никак не могли поделить соло-гитару, и в группе появился Энди.

Со временем мы поняли, что такое решение пошло группе на пользу. Чем больше мы прогрессировали в музыкальном плане, тем больше возможностей открывалось для двух гитаристов.

Тексты на заре нашего творчества тоже оставляли желать лучшего. Ну а что можно было ожидать от кучки подростков, которые только взяли в руки музыкальные инструменты? Мы писали о том, о чём пели наши кумиры, а кумиры у всех были разные. Из-за лирики вспыхивали бурные споры, пару раз доходило даже до драк. Энди кричал о том, что не хочет быть в группе с такими идиотами, как мы. Майк и Лейтон учили друг друга играть, Джей просто стебался над всеми, а я думал, что я единственный, кто пытается что-то сочинить. Путем проб и ошибок на протяжении всей карьеры мы пришли к тому, что наши тексты ныне – это мотивирующие и жизнеутверждающие гимны, баллады, понятные каждому, и агрессивные боевики о борьбе с системой. Это то, что нас волнует, то, о чём мы хотим говорить, и то, о чём и говорим.

Глава 3

Я хочу написать автобиографию. Это желание крепнет во мне с каждым днем, и несколько раз я даже открывал свой макбук про, собираясь начать, но каждый раз пальцы замирали над клавиатурой, когда я понимал одну вещь.

Мы собрали группу, внутри которой не было громких конфликтов. Участники никогда не менялись, мы отлично ладим друг с другом. Мы настоящие друзья не только перед камерами. Мы никогда не лгали, мы те, кто мы есть.

Мне нечего сказать. Мои родители не были пьяницами или наркоманами, не били меня, и мы не перебирались постоянно с места на место, как обычно пишется в книгах многих моих коллег. Меня не выгоняли из школы, и я не попадал в неприятности, стоящие того, чтобы упоминать о них в биографии. У меня было много подружек, но никогда не было любовных драм. Мои друзья не умирали от наркотиков, я сам не лечился в клинике-срывался-снова лечился. Ничего этого не было.

Я не был женат, у меня нет внебрачных детей. Наверное. Обо мне не ходило никаких слухов, меня не обвиняли в гомосексуализме, никаких скандалов в прессе.

Так что я полностью положительный персонаж. Положительный до тошноты. И мне не о чём написать в своей биографии.

– Лейтон, – зову я гитариста.

– Что?

– Ты никогда не думал о том, что мы просто статисты в мире музыки?

– В смысле? – нахмурился тот.

– Что когда мы уйдем со сцены, о нас никто не вспомнит.

– Ты что такое говоришь? – Лейтон возмущен. – Артист жив до тех пор, пока жива его музыка! Почему о нас должны забыть?

– Потому что, по сути, мы ничем не выделяемся из общей массы рок-групп.

– Как это не выделяемся, Дилан? У нас есть свой стиль, свой саунд, мы продали миллионы пластинок…

– Да, сейчас это круто, я не спорю, но в долговременной перспективе это ведь никого не интересует.

– А перед лицом Вселенной – тем более, – кажется, Лейтона мои слова раздражают, – откуда вообще эти мысли, Дилан?

– Просто я хочу, чтобы нас помнили долго. Не хочу быть звездой-однодневкой.

– И что ты предлагаешь?

– Я не знаю, – я действительно не знаю. – Надо сделать что-то выдающееся! Такое, чего никто до нас не делал!

– Есть идеи?

– Нет, – признался я.

– Тогда давай возобновим эту тему, когда они появятся.

– Но ты же понял мою мысль, Лейтон?

Гитарист покивал, но я всё равно почёл нужным разъяснить:

– Я хочу, чтобы люди говорили о нас спустя многие годы, как до сих пор говорят о Beatles, Sex Pistols, Ramones, Nirvana!

– Опять он про Nirvana! – закатил глаза вошедший Джей.

– Ну, это ты высоко хватил, – настороженно посмотрел на меня Лейтон.

– Считаешь, мы не способны повторить их успех?

– Мы способны делать то, что делаем, делать это хорошо и не повторять чью-то историю, а писать свою, – сказал Джей.

– А вообще, ты не заметил, что перечисленные тобой группы кое-что объединяет? – задумался Лейтон. – Как минимум одного участника каждой уже нет в живых. Я надеюсь, Дилан, ты не решишь прикончить кого-нибудь из нас, чтобы «повторить их успех»?

Я добродушно смеюсь:

– По-твоему, я похож на убийцу?

– Кстати про убийц, – вспоминает Энди. – Слыхали про этого психа-сектанта из Денвера?

Если вы живете в Америке, вы не могли про него не слышать. Ненормальный фанатик решил очистить мир от «неверных», собрал кучку последователей, с которыми убил около десяти человек, а потом пустился в бега.

Все главные телеканалы пестрели новостями о нём, мамочки не пускали детей в школу, католики устраивали молебны, пока, наконец, его и всех сообщников не поймали. Но, судя по его аккаунтам в социальных сетях, у него осталось достаточно почитателей, чтобы вырезать полстраны, но этих людей нельзя привлечь к суду лишь за то, что они были подписаны на его твиттер.

– И что с ним? – оторвался от ноутбука Майк.

– Умер в тюрьме. Объявил голодовку и никто не мог заставить его есть.

– Ожидаемо, – пожал плечами Лейтон. – Все психи так и заканчивают.

– А ведь представьте, – Энди даже содрогнулся. – Этот тип был примерным семьянином, успешным на работе. Никому и в голову не могло прийти, что он убивает направо и налево.

– Меня только удивляет, как люди могли за ним последовать? – Джей делает глоток газировки и ставит банку на стол. – То есть, ведь он проповедовал геноцид в чистом виде.

– Псих с потрясающим даром убеждения, ничего удивительного.

– Направить бы его дар в мирное русло, – вздыхаю я.

– Поздно, – мрачно отвечает ударник. – Он умер.

Я снова возвращаюсь мыслями к своей ненаписанной автобиографии. Я мог бы написать о своей семье, но у меня её нет. То есть у меня есть родители, брат, но я не об этом. Все ребята в группе женаты, у всех по двое детей, только у Майка один.

И я сморю на них и не понимаю, когда они стали взрослыми. Да, мы определенно выросли за это время: сменили мешковатые штаны и тапки Вэнс на узкие джинсы и ботинки «Рокпорт», футболки с провокационными надписями на поло «Фред Перри». Остригли волосы. Но может это не признак зрелости, а лишь дань моде? Мы росли вместе, взрослели вместе, но я не могу различить тот момент, когда они остепенились, перешагнули эту черту, за которой я остался и топчусь там до сих пор.

Есть огромное количество девушек, которые хотели бы выйти за меня замуж, и я сейчас говорю не только о фанатках, а о тех, кого знаю лично. Но я не готов. У меня впереди целая жизнь, я рок-звезда, я не хочу быть кому-то обязанным, отчитываться перед кем-то. Да, мне тридцать пять, и в этом возрасте пора создавать семью. Но я женюсь тогда, когда действительно захочу этого, а не тогда, когда мне стукнет определенное количество лет.

– В такие моменты я думаю, что все наши попытки изменить мир тщетны, – вдруг говорю я.

– В какие моменты? – поворачивается ко мне Лейтон.

– Когда я вижу все это зло. Мы поём о справедливости, гордости, честности. О борьбе с этим дерьмом, которое вокруг творится.

– О, парня накрыл кризис среднего возраста, – вставляет Джей.

– Дилан, оно всегда будет. Мы стараемся, но не может кучка людей покончить с мировой несправедливостью. Наркомания, проституция, взяточничество, ложь, убийства, изнасилования, предательство…

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – ору я, закрывая руками уши.

Вся группа шокировано смотрит меня. В гримёрке воцаряется тишина. Нам с минуты на минуту выходить на сцену. Мне дико неловко перед гитаристом, и я спешу ретироваться.

Часто во время концертов я могу обнять кого-нибудь из участников группы, могу и расцеловать. Публике это нравится, ребятам – тоже. Мы отлично взаимодействуем друг с другом, и перформанс Children of Pestilence это уже больше, чем просто рок-шоу.

Но только не сегодня. Мы отыгрываем весь сет, на бис не выходим, ребята сидят в гримёрке, а я, стараясь оттянуть момент общения с ними, иду к поклонникам.

Кто бы что ни говорил, они много для меня значат. Общение с ними поднимает мне настроение, позволяет понять, что я не зря живу в этом мире, раз есть люди, которые меня любят.

Зарядившись позитивной энергией, я возвращаюсь в гримёрку. Нам принесли пиццу, но я не хочу есть. Музыканты сидят, уткнувшись в ноутбуки и телефоны, делая вид, что меня здесь нет. Я беру кусок пиццы, откусываю, кладу обратно.

– Лейтон, – слова застревают в горле.

Гитарист поднимает голову. Смотрит на меня, а я не могу ничего сказать. Гордыня – один из смертных грехов и, должен признать, я грешен. Место в аду уже ждёт меня, остается лишь собрать чемоданы и найти себе хорошую компанию, а с этим, я уверен, проблем не будет.

Лейтон всё смотрит на меня, ждёт, что я скажу. Глаза у него большие и голубые, а у меня зелёные. Голубые лучше, чем зелёные.

– Прости, что накричал. Я был неправ.

– Дил, – гитарист встал.

Чтобы быть ближе ко мне или чтобы не смотреть снизу вверх – не знаю.

– Скажи, у тебя всё нормально? Тебя что-то беспокоит? Поделись, Дил.

– Нет, у меня всё хорошо.

Чёрт, я только что пытался поделиться тем, что меня беспокоит, и что получил в ответ? Насмешки и полное нежелание хотя бы задуматься над моими словами. Спасибо, мне хватит.

Не могу больше терпеть пронзительный взгляд Лейтона. Отворачиваюсь.

– Ты собирайся, – говорит мне он. – Ехать пора.

Я рассеянно киваю, ухожу, пишу в Твиттер о том, что Children of Pestilence, возможно лишь капля в море групп, получаю десятки реплаев несогласных фанатов, утверждающих, что мы сама уникальность.

Ненадолго становится легче. Достаточно для того, чтобы я взял себя в руки и сложил вещи в чемодан.

Едем в отель. Молчим. Я делаю вид, что сплю.

Утро. Сижу в лобби отеля, проверяю социальные сети. До выезда ещё рано, но я не могу находиться в своём тесном номере. Всю ночь, пока я лежал в постели, мне мерещилось, что стены сдвигаются и вот-вот раздавят меня, поэтому лишь только чуть рассвело, я пулей вылетел оттуда.

Что-то странное творится с моим аппетитом. За последние три дня почти ничего не ел. Может, это из-за наркотиков? Но я не принимал ничего уже неделю.

На плечо мне ложится рука. Джей.

– Хреново? – спрашивает он.

Я молчу, но по моему лицу видно, что даже эпитет, употреблённый барабанщиком, не способен в полной мере описать моё состояние.

– Вот, чтобы не чувствовать себя так, как сегодня утром, не веди себя так, как вчера вечером.