Текст книги "Одиночка"

Так праба была рядом. Обнимала Сашу. Защищала. Она знала это.

Всегда знала.

Машина резко дернулась и остановилась.

– Ну наконец-то, – прохрипел доктор, вставая и обращаясь к водителю. – Давай, выгружаем и на следующий вызов. Тоже ребенок…

– Мамочка, приехали, – скрипучим голосом добавила фельдшер, наклонилась, хотела схватить Сашу за плечо, но та резко вскочила, проверила рукой сумку и, сдерживая стон, вылезла из скорой.

В ушах гудело. Не надо было вчера принимать то, что она приняла Не надо. Она плохо понимала, что происходило вокруг. Казалось, сначала они вечно – дважды вечно – ехали в машине, и еще казалось, она что-то вспоминала, бредила. А тут события ускорились, и все, что она могла, – это остолбенеть, замереть, остаться на ногах, как бы ни хотелось упасть прямо на асфальт перед детской больницей.

Все ускорилось – раз.

Мужские руки под ребенком – скрип ботинок по расчищенному подъему, приемное отделение – бледное лицо и теплая ладошка малыша – бумажки из рук в руки – круговорот подписей напротив какого-то, наверное, своего и его имени – ожидание, а как иначе?

Все ускорилось – два.

Коридоры, лифты, коридоры – двери – женщины в белых халатах – пропахшая едой и людьми палата – очередная соседка – «это моя тумбочка, вот твоя», «вещи можно сложить сюда», «не бойся, первый раз, да, бледная такая?» – да куда там.

Все ускорилось – три.

Закрытая дверь. Наконец туалет. Наконец вырвало. Наконец она долго умывалась холодной водой, пытаясь успокоить желудок. Подняла голову и в заляпанном зеркале долго смотрела на себя; капли с лица некрасиво стекали, а она все глядела на жалкую себя, на ту самую, виноватую сволочную себя, и радовалась, как же она радовалась, что может эту себя немного помучить.

Она же это заслужила.

* * *

– Вы одна воспитываете ребенка?

– Да.

Врач пометила что-то в карточке и задала следующий вопрос. Ухоженная, сорокалетняя, опытная женщина, интересно, довольна ли она своей работой, подумала Саша. Есть ли у нее дети? Одна ли она их воспитывает?

– Как начался приступ?

Саша опустила голову.

– Он замер, как окоченел, – наконец разлепила она губы. – Задрожал. Ему было больно.

Говорила, как видела раньше. С последним не врала. Так и было. Он кричал, а никого – ни одной, пусть даже безразличной испуганной матери – рядом не было. Зато боль была.

– Не надо себя корить, – неожиданно сочувственно сказала женщина. – Вам сложно с ребенком, понимаю. Но приступы случаются, вы ничего с этим не можете поделать.

Может.

– Только вовремя обратиться за помощью, перебирать противоэпилептические препараты, противосудорожную терапию.

Врач договорила, вздохнула, поджала нижнюю губу.

– Я посмотрела назначения прошлого эпилептолога. Все в порядке, начали с популярного лекарства, но оно не подходит.

Саша промолчала.

– Начнем переводить на новый препарат, посмотрим на реакцию. Ребенок стабилен, долго мы вас не продержим. Я скажу лечащему врачу.

– А почему так?

– А-а?

– Почему так получилось?

– Мозг развивается, и пока мы можем только наблюдать и, как я говорила, подбирать препараты. Раз то лекарство уже не сдерживает приступы, попробуем… вот это.

Она говорила и параллельно что-то писала в карте и на отдельном листочке. Поставила печать и протянула рецепт.

Саша встала, но у двери не выдержала, обернулась.

– А массаж может спровоцировать приступ?

– Да, может, но назвать одну причину всегда сложно, – кивнула эпилептолог.

Она продолжила что-то писать в карте пациента, а потом резко подняла голову:

– А что, вы делали массаж?

* * *

Их выписали через пять дней.

Саша складывала вещи ребенка и тихо радовалась, что уезжает, радовалась, что скоро, скоро они будут дома. В этой больнице было трудно по многим причинам: пружины из советских скрипучих кроватей не мешали заснуть, но и не позволяли выспаться; отвратительная еда давала чувство тяжести, но не насыщения; агрессия медсестер и апатия лечащих врачей доходила до халатности, однако эту грань не переходила, и лезть в это никто не хотел.

Своему носатому лечащему врачу Саша, очевидно, не нравилась. Напрямую он этого не говорил, но кривился, когда им приходилось контактировать. Может, обиделся, потому что она не захотела с ним общаться сразу после госпитализации. Ответила на вопросы, но – как он, вероятно, подумал – с апломбом, а на самом деле она хотела добежать скорее до туалета и проблеваться. Он, конечно, направил их к узкому специалисту – сочувствующей женщине-эпилептологу. И на этом охладел. В палату заходил редко, а когда Саша спрашивала о состоянии ребенка, отделывался парочкой фраз. Он, казалось, был рад оформить выписку, когда четыре дня подряд ребенок показывал положительную динамику на новых препаратах.

Какая разница, что он думал. Какая разница.

А вот Саша.

Накануне она очень плохо спала. Ворочалась на этих ржаво-садистских пружинах. Часто подходила к кроватке ребенка. Ступала тихонько, дышала еле-еле, чтобы не разбудить соседку. Смотрела на его плотно-упругие щечки, на сетчатые тонкие веки, на несимметрично сомкнутый рот, с одной стороны которого застыли остатки смеси. У него – надо же – было свое лицо. Его – свое собственное и немного ее, Сашино, – лицо. Лицо, которое она чуть было не стерла.

Она протянула руку, чтобы дотронуться, чтобы убрать эту белесую корочку. Но одернула себя. Положила руку на животик поверх одеяла. Вглядывалась в закрытые глаза, пыталась прочитать его мысли. Ненавидит ли он ее?

Может ли такой маленький ребенок, маленький человек вообще ненавидеть?

и может ли он прощать?

* * *

Денег у них – у нее – больше не было. Нет. Не то чтобы вообще не было. Но те, что остались, были последними. Около года она не работала, а траты лишь увеличивались.

Бюджет складывался из заработанных и отложенных – закончились на второй месяц после родов – и подаренных денег. Папа отправил несколько десятков тысяч еще в первую неделю рождения малыша, а потом понемногу досылал на расходы. Саша не просила, было неудобно, но и не отказывалась, благодарила. Тетя и дядя перевели достаточно, чтобы хватило на массаж, несколько огромных пачек памперсов и недешевой смеси на месяц.

Так она и тратила. Кормила ребенка, кормила ту, что его родила. Смотрела на уменьшающиеся цифры на экране. Покупала себе вино, покупала изредка японский рис с угрем или другие радости; ела, ела, жрала, проедала то, что принадлежало не ей, а ему. Он же родился, это все было его.

А она развлекалась. Тогда почти не открывала банковское приложение, смахивала уведомления, стараясь не вчитываться в эти «покупка… баланс…»; от них лишь расстройства. Брала эти детские деньги. И шла в бары. Шла за вином. За смесью. Едой. Опять за вином. И опять в бары.

И вот сейчас получила, что втайне одновременно ждала и боялась: деньги закончились. Счета за коммуналку копились. Все вокруг, всё вокруг требовало оплаты. Ребенка нужно было кормить смесью. Налоговая требовала оплатить «образовавшуюся задолженность и начисленные пени». Долги висели.

Все вокруг давило, жало, мир становился тесным, приторным, душным. Ей хотелось кричать, хотелось разорвать эти долговые путы, вместе с грудной клеткой, с сердцем, можно вместе с головой. Ведь она заслужила.

Заслужила.

Ну, что же теперь.

Можно было не есть. Тем более после сковавшего страхом приступа и дурацкой больничной еды особо-то и не хотелось. Не ушедшее, лишь уплотнившееся черное нечто сразу выталкивало еду из желудка, а если не выталкивало, то причиняло мучительную боль при переваривании, при движении вниз. Боль причиняло и дешевое вино, но от него Саша пока никак не могла избавиться. Ей нужно было совсем немного. Но каждый день.

совсем немного

Да, можно было есть, но мало – кашу на воде, чуть-чуть овощей и крупы, редко курицу или индейку. Много пить воды – это дешево и полезно. Любимый кофе заваривать изредка. До минимума сократить расходы.

Но.

Нужны были живые деньги.

Вернуться на старое место работы? Там ясно сказали, что не испытают радости видеть ее после спешного увольнения. Мало ли младших аналитиков, мало ли девочек, которые готовы не рожать ради карьеры в крупном банке? Да и зарплата еле-еле покроет хорошую няню, какой смысл.

Продолжить работу над крохотным магазином одежды? Ну да, смешно, то дело – недодело, – ради которого увольнялась, и которое не пошло, и за ошибки которого она еще должна государству пару месячных зарплат.

Пустить жильца в квартиру? Саша оглядела гостиную и почти рассмеялась: опеку, конечно, не вызовут, но и приемы здесь устраивать не стоит. Да и негде.

Что же ей было делать?

Пойти проституткой?

В вебкам-модели?

Воровать?

Мыть подъезды?

Что?

А перед Новым годом папа прислал деньги, и Саша выдохнула. Она могла прожить еще несколько недель, не опасаясь умереть от голода. В этот момент она была почти рада. Прижала к себе ребенка и закружилась по комнате.

Потом пошла за покупками. Конечно, первым делом заказала смесь и памперсы. Это было как мантра. Смесь и памперсы. Она отложила деньги на лекарства. Купила вино чуть дороже – и долой мысли, что скоро ей не будет никакого, даже трехсотрублевого вина, а потом долго нюхала в бокале, пока оно естественным образом декантировалось, «дышало».

Она – нюхала, а оно – дышало. Это было забавно.

Она радостно ответила на предложение Инны встретиться да, с удовольствием, давно не виделись Договорились через три дня в простом, уютном, доступном для Машеньки кафе с подносами – его, исходя из своего бюджета, предложила Саша, а больничная приятельница сразу согласилась.

Саша пошла в поисковик.

«Льготы семьям с детьми-инвалидами». Матерям-одиночкам. «Как пройти комиссию МСЭ». Комиссию? «Как общаться с семьями, где родился инвалид».

Она закрыла этот материал, нашла и прочитала несколько статей, которые четко давали понять, как важна психологическая устойчивость мамы (участие папы в основном и не предполагалось). Авторы рекомендовали обратиться за помощью, хотя бы удаленно, анонимно. Саша задумалась на секунду, а потом решилась – набрала в поисковой строке «телефон доверия». Уставилась на открывшиеся ссылки.

Позвонить? Неужели она позвонит?

Во рту пересохло.

А если позвонит, то вряд ли сможет открыть рот, чтобы произнести хоть слово.

Так, тут детский центр доверия, телефон доверия для детей и подростков, а, вот. Она нажала на одну из первых ссылок для взрослых и уставилась на открывшуюся на сайте надпись: ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА.

Ну уж нет. Она коротко ругнулась. Нет. Залпом допила вино и грохнула бокал о крышку ноутбука.

Не разбился.

* * *

Не так Саша представляла долгожданную встречу.

Сначала она вернулась домой переодеть ребенка, затем, взмыленная, долго спускала коляску – можно было оставить внизу раму, но она побоялась. Пропустила свой автобус и долго ждала следующий. Он, естественно, приехал набитый кашляющими людьми. Пока стояла, возникло ощущение, что ее кто-то трогает, и Саша быстро провела рукой по бедру. Прекратилось.

Поэтому, когда она добралась до кафе, у Инны и Машеньки оставался всего час.

– С наступающим! – весело крикнула девочка, дала себя обнять и вручила огромный пакет, в котором виднелись подарки: шампанское, конфеты, сыр, книга, что-то еще.

Это было глухое – а может, и глупое – чувство, но оно задело Сашу. Она ничего не приготовила. Не принесла. Ни шоколадки, ни игрушки. Не задумалась даже. Не побеспокоилась. Нормально не поблагодарила. Ничего.

Чертов Новый год.

– Спасибо, – сказала она, но говорить совсем не хотелось. – Я еле доехала.

– Понимаю, – вздохнула Инна и встала, чтобы снять комбинезон с ребенка.

Они как-то криво, неловко обнялись – Саша не знала, куда пристроить мозолящий глаза пакет. Ее обдало духами, запахом хорошего крема для лица, помады, свежеокрашенными волосами. Она разделась, села, посмотрела на полупустые тарелки на столе, спохватилась, что должна что-то заказать тоже. Убежала к зоне раздачи, засуетилась, не знала, что выбрать, и уже не хотела ничего. Она хотела лишь не чувствовать себя такой ущербной. Совершенно лишней на этом празднике жизни. Им-то легко веселиться, им легко жить, думала она, улавливая имбирный, елочно-мандариновый флер очереди.

Наконец Саша была на месте, кофе и булочка были на месте. И Машенька начала щебетать.

Инна легко пила чай, подливала из чайника себе и дочери. Не изменилась в лице, не остановилась на еле двигающихся Сашиных пальцах – руки той опухли от напряжения, затекли в одном положении от страстных, голодных попыток вырвать кутикулу с мясом. Саша вновь сгрызла ногти, расковыряла прыщи на шее и щеке, а потом жалко попыталась замазать их тональным кремом; она разодрала голову до крови в трех местах и не давала этим местам зажить, потому что трогала их снова и снова.

снова и снова

Тело давало сигналы. О чем-то – об упадке – говорило. Месячные еще не вернулись. Постмолочная грудь усохла, устремилась вниз, выглядела как не до конца набитая – или наполовину выпотрошенная – мягкая игрушка. Грудям не хватало возбужденной полноты. Живости, присущей расправленным плечам и твердеющим соскам. Всему Сашиному телу не хватало, определенно, жизни.

Машенька щебетала. В школе прошел новогодний утренник и всему классу подарили сладкие подарки, и как хорошо, что папа забрал все карамельки, она их просто ненавидит. По оценкам она немного не дотянула до отличницы, а Катя – девятилетняя главная соперница – была этому очень рада. Завидно ей. Нашлась новая музыкальная группа, которая совершенно не раздражает, как эти «бум-бум-бум» – совсем тупые песни, кто их вообще слушает? На Новый год попросила у Деда Мороза – который, конечно, родители (шепотом) – телескоп. И он – конечно, они – не откажет, не откажут, подарят. Дорогой, да.

– Надо теперь и Сашу послушать, – усмехнулась Инна, останавливая Машеньку. Она потрепала малыша по щечке, почти рядом с сине-красной соской, и повернулась обратно к Саше. – Ну, как у вас дела?

– Неплохо, наверное.

А что еще можно сказать? Откуда взять силы на вранье.

– Нормально глотает? – Инна прямо смотрела на Сашу, и та чувствовала, как мешает Машенька взрослым жестким разговорам, честным вопросам и ответам. Но это ей сейчас было на руку.

– Да вроде как.

– Это хорошо! А приступы?

– На том новом лекарстве, последнем, пока нет побочек, – слегка улыбнулась Саша.

Она быстро продолжила про смесь. Про то, как начал потихоньку держать голову – большое достижение, но Инна уже знала. Про их распорядок дня. Про туалетные дела и памперсы. Про купание. Прогулки.

Она говорила-говорила, но понимала – Инну не проведешь. Саша просто «заполняла эфир». И они обе это знали.

Больничная приятельница нетерпеливо стала смотреть на телефон. Пора было прощаться. Пора отпускать. Саша выдохнула. Отодвинула свой нетронутый десерт, достала бутылочку – ребенок уже начал нетерпеливо кряхтеть. Предложила встретиться еще раз. «Да, надо, обязательно!» Обняла Машеньку, обняла ее ухоженную маму. Почувствовала, что прежнее близкое общение пошло вкривь и вкось, но сделать с этим ничего не могла.

Она держала бутылочку, а Инна уходила. Девочка уезжала.

Маша смотрела перед собой. Управляла движениями. Коляска ей повиновалась. Коляска ехала вперед. Маша внимательно следила за узким пространством между столиками. Лавировала, слегка хвастаясь, слегка рисуясь новомодным средством передвижения. Чисто, слезно-прозрачно смотрела в смущенные, заинтересованные лица людей. Нет, не хотела привлекать внимание, хотела просто быть. Быть как все. Хотела того же, что сейчас хотела Саша, – влиться. Только она, Саша, думала о новогоднем настроении.

а эта сильная девочка, вероятно, – о ногах

Но.

Но вполне может быть – не думала.

Она гордо – но не показательно горделиво – держала голову. Не искала в людях вокруг осуждения или жалости, ведь и то и то слишком энергоотдающее, энергозабирающее действие. Ничего не просила. Не ждала. Она просто ехала. Поражала своей красотой и силой. Просто жила и меняла мир. Да, постепенно меняла мир и меняла людей вокруг. Саша была в этом убеждена.

Перед выходом из кафе Машенька затормозила. Обернулась, как купальщица с красной лентой на темно-медных волосах, с согнутой в локте правой рукой, небрежно лежащей на левом плече. Большими глазами посмотрела на Сашу, сложив губки, не улыбаясь, серьезно, нежно, с любовью. Потом взяла протянутую куртку, шапку; надела, застегнулась, взялась за пульт и подождала, пока пройдут спешащие куда-то семьи, куда-то опаздывающие мужчины и мама наконец откроет дверь.

Интересно, как долго этой девочке расти, ждать.

Не чувствовать вину или стыд, а откровенно говорить: «Мне чуть сложнее, чем вам, так вышло, и это ничего. Но возьмите и просто придержите дверь».

Когда Саша вышла на улицу, дороги замело. Ветер легко гонял снежинки. Она тяжело катила коляску с ребенком. А еще этот пакет с подарками. А еще ждать автобуса. Еще идти от остановки домой. Она чуть не взвыла, а потом вспомнила.

Когда выпадет снег, говорила как-то Инна, то Маша…

Да.

Черт возьми.

* * *

Папа поверил?

Тридцать первого декабря она притворилась больной и не вышла с ним на видеосвязь. Нашла в себе силы сфотографировать спящего ребенка с выпотрошенной с антресоли гирляндой, в переписке рассказала, какая у них пышная небольшая елка, как смеется ребенок, когда она переключает огоньки, как приятно они вдвоем посидят, поедят, послушают бой курантов и, обнявшись, лягут спать.

Папа поверил.

На это ушли последние – действительно последние – силы.

Дома было шампанское и конфеты – от Инны. Дома был купленный в последний момент, залитый майонезом оливье – как же без него наступит Новый год? Достаточно, чтобы сидеть одной со включенным ноутбуком и встречать то, что встречать не хотелось.

Саша все это ненавидела. Как же она ненавидела дежурные поздравления в соцсетях, от бывших коллег, бывших подруг, дальних и не очень близких родственников. Ненавидела белозубые звездные улыбки на мастерски накрашенных лицах, их сшитые на заказ костюмы и платья, их счастливую жизнь без долгов и сложностей.

Она сходила в ванную, умылась, посмотрела на себя в зеркало. Усмехнулась. Сверкающий мир экрана контрастировал с реальной жизнью. С ее нечистой кожей, растянутой на локтях и коленях пижамой, отваливающейся плиткой и проржавевшей раковиной. С ее одиночеством.

Саша зашла в спальню, проверила спящего ребенка. После того случая она вскакивала – как бы ни уставала и как бы долго ни обходилась без сна – раз в пару часов и судорожно кидалась к его кроватке.

Вернулась в комнату и выключила ноутбук. Закрыла лицо руками, провалилась в черное, страшное, в то, что преследовало ее и во сне и наяву, каждый раз, когда она моргала.

Она не выдерживала.

Ничего не помогало. Ни изнурять тело недосыпом и полуголодом, ни отвлекать нервную систему домашней работой и заботой о ребенке. Мысли прорывались, лезли, разрушали больное сознание, разлагались. Она не могла дать им выход.

Нет. Нет. Нет.

Стоп.

Она выпила налитый бокал – раз.

Налила новый и выпила – два.

Захотела заплакать – три.

Но не смогла – четыре.

Достаточно.

Она стойко продержалась еще день. А утром второго января написала: «Инна, мне нужно с кем-то поговорить, можешь приехать?»

Инна приехала поздним вечером. Что-то доделала дома с мужем, завезла Машеньку к подруге, взяла еды, вина и две большие бутылки мартини.

– У нас есть ночь. Хватит? – деловито сказала она прямо с порога.

Саша не ответила. Обняла рыжую красавицу – уже, конечно, подругу. Заплакала, надрывно, как в детстве. Что-то внутри себя отпустила. Смогла.

смогла

И все как есть – как было – рассказала.

семь

(третий день после Нового года)

У них получился очень долгий разговор.

Долгий монолог, не прерываемый громким дыханием. Инна молчала, кивала, казалось, чувствовала, как нервозно, отчаянно Сашино желание ей раскрыться, как страшно это делать в первый раз.

Саша закончила, замолчала, вдохнула-выдохнула. Чего-то ждала.

– Тебе было совсем плохо. Почему не сказала?

Она замерла. Почти восемь месяцев прожила одна – не считая разовые связи, – без близких, то в больнице, то в квартире, лишний раз не открывая рта, не жалуясь на свое состояние. Копила вину и ненависть. Жалила себя изнутри. Но сейчас неожиданно подумала, что жаловаться-то должен был он, ребенок, пострадавший, а не она, инфантильная недоженщина.

– Я сделала ему много плохого. Какая из меня…

Она так и не сказала этого слова на букву «м». Но Инна поняла.

– Сейчас хотела бы исправить. Но вдруг уже поздно? Вдруг это я виновата, что он останется таким? Как я смогу с этим жить?

Саша сглотнула слюну. Вытерла последние слезы, после которых неминуемо приходит пустота. Отпила мартини. Говорить об этом после тягучего многомесячного молчания было противно и тяжело.

– Когда родилась Машенька… – медленно начала Инна, заправляя пышную прядку в низкий хвост. – Когда она родилась, у меня обострилась тяжелая депрессия.

– Да? – вырвалось у Саши.

– Да. Три психиатра и множество препаратов – полгода мой муж жил один. Как ему казалось. Как потом он делился у семейного психолога. Я была рядом лишь физически. Спала, иногда ела, рисовала в альбоме. Считала пульс. Я и надеялась, и нет, что однажды ночью он возьмет и остановится. Это было страшно.

Инна отстраненно взъерошила волосы.

– Маша, малютка, ничего не замечала. А мы не понимали друг друга. Почти разлюбили. У Жени появился кто-то, кого он начал скрывать. У нас, знаешь, всегда были свои, не совсем стандартные договоренности. И я и он любили пофлиртовать, поэкспериментировать. Заводили так называемых друзей, по типу fwb.

– Fwb?

– Ну да, «друзья с преимуществами». И в гости ездили, и целыми семьями знакомились. Но друг с другом всегда делились эмоциями, рассказывали, не было ничего важнее нашей любви. А тогда он страдал с другими, с другим. Я страдала и боролась одна.

– Что тебе помогло? – прошептала Саша, подливая прозрачную жидкость в ее, а затем и в свой стакан. Хорошо. Сверху сок.

– Я очень-очень любила Машеньку, – сразу ответила Инна.

Она хмыкнула и продолжила:

– Ну и помогли лекарства, конечно, правильная терапия.

Отпила.

– Постепенно все стало налаживаться. Мы наконец поговорили. Пошли на прием к семейному психотерапевту. Обсуждали новые для нас роли родителей. Родителей особого ребенка. Плакали, ругались, поддерживали. Снова плакали.

А как у них сейчас хотелось узнать Саше, но пока – она чувствовала – это был бы личный вопрос. Она только прошептала:

– Спасибо, что поделилась.

– Сказала отцу? – резко уточнила Инна.

– Пока нет. Не могу. Не хочу. Не знаю.

– А подругам?

– Подругам, – горько повторила Саша. – Их было две-три, а сейчас? Сама виновата. Из меня та еще подруга.

подруга, которая оттолкнула всех, кого могла

– А они пишут, звонят?

– Редко переписываемся «как дела – нормально». Они думают, я застряла в ребенке.

– Поделись. Это не страшно. Тебе станет легче.

– Уже стало.

– Это твои близкие, – напомнила Инна. – Вечно убегать не получится.

– Не получится, – упрямо подтвердила Саша.

– Необычный ты человек, Александра, – прищурившись, посмотрела на нее Инна. – Почти все, да что уж, все первым делом рассказывают родителям, мужьям, друзьям, родственникам. Одной слишком тяжело. Слишком. А ты тянула на себе.

Дело в том, что я бы поделилась – делить боль, делить делить – но у меня никого нет подумала Саша уже ни праба, ни мамы И тут же себя одернула – есть. Есть, остался же папа. Чего это она?

– А Марк? Не общались?

– Не-а. Даже не интересовался. Это странно, но я думала, что он написал в день родов. Обижалась. Удивлялась, как он узнал больницу и диагноз. А потом поняла, что это все мне привиделось. Проверила – сообщений, естественно, нет. Он заблокирован.

– Да уж.

– Да. Может, я это придумала, чтобы было на кого злиться, – сказала вдруг Саша.

– Логично, – подтвердила Инна. – А сейчас злишься?

– Не знаю. На себя злюсь.

Инна села рядом и обняла сгорбившуюся Сашу за плечи.

– Ты гораздо лучше Марка.

Саша дернулась, сопротивляясь словам, и подруга добавила:

– Будешь лучше.

Саша расслабилась, приобняла Инну в ответ, обмякла от человеческого тепла.

Буду подумала она.

постараюсь

Наутро Саша, помешивая сахар в кофе, спросила:

– И что же мне делать? Если я сейчас хочу что-то сделать.

– Получить помощь, – твердо сказала Инна. – Оформить все выплаты. Ты хоть что-то делала? Нет? Ну вот. И займись инвалидностью.

Саша вздрогнула.

– На диагнозы сейчас не смотри, не думай. Получи деньги. Там немного, но тревогу снимет, хотя бы на время.

– Я еще думаю про работу, – сказала Саша.

– И правильно, – кивнула Инна. – Кроме тебя, тебе никто не поможет. Но это и хорошо.

И собралась домой.

* * *

Саша еле дождалась первого рабочего дня. Стояла в автобусе с коляской. В соцзащите нужно отдать бумажки. Чтобы не умереть с голоду. Просто не умереть не думать о диагнозе, не думать!

Она старалась отбросить негативные мысли. Ей же стало легче. Вот. И она намеревалась это «легче» сохранить как можно дольше.

В эти праздничные дни она с особым вниманием ухаживала за ребенком: гуляла, кормила, переодевала, учила переворачиваться на животик, отходила в ванную и била себя по щекам, когда раз за разом ничего не получалось. И хотелось разораться. На себя. Хотелось обвинять. Себя. Хотелось взять и бросить. Но нет. Это проходило. И можно было начинать сначала. Вот только охладить под ледяной струей красные руки и заплаканное лицо.

Она начала читать ему – или ему для себя – сказки. Гладить по животику. Ловила себя на том, что подолгу смотрит на него спящего и пытается разгадать, что творится там, в маленькой, обрастающей волосиками голове.

Она переписывалась с Инной, почти решилась написать папе, бродила по сайтам и быстро вышла на форум, где общались родители, в основном мамы, у которых родились дети с инвалидностью.

Форум оказался большим. Полезной информации столько, что Сашин мозг через полчаса перестал справляться. Нужна была правильная дозировка. Чуть ниже основных она увидела группу с общими обсуждениями, личными историями. ДЦП, эпилепсия, реабилитация, инвалидность, помощь, аутизм. И вот там и застряла. Сначала потерялась в темах, ветках, сообщениях, но чем больше читала, тем больше затягивало.

Некоторые темы уже названием ее ранили. Входили в душу резко, без подготовки – больно. Она не хотела еще как хотела заходить и читать, но заходила и читала. А как начала, так не могла оторваться.

почему отцы уходят от детей-инвалидов

как выжить в Москве на пособие

родитель особого ребенка – крест или благо

не справляюсь как сдать малыша в детдом

взрослые инвалиды в социальных деревнях

как выжить в маленьком городе родни нет я одна

не могу принять диагноз ребенка не хочу жить

месячные у лежачих детей

«служба передышки» или как родителям не сойти с ума

подростки-инвалиды хотят секса что делать как помочь

общество выбрасывает наших детей на помойку

родила овоща муж ушел к другой здорового рожать

нетрадиционные методы лечения наших особят

Они, эти женщины, писали все как есть, в несладких, объемных подробностях. Может, это именно так и работало, плакала Саша – вывернуть душу, омыть слезами чем же еще а потом пересобрать заново, чувствовать, конечно, чувствовать чужеродность, первое время страдать от неудобства – ведь как иначе, не каждый день кто-то и она сама копается в твоем в собственном нутре. Но хотя бы избавиться от зажима, хотя бы вдохнуть и выдохнуть. С болью, но открывать легкие.

с болью, но дышать

И понимать, что кто-то готов дышать с ней. Она, они уже были не одни. Они все, родители особых детей, вместе стояли против горя, против этой беды.

Ш-ш-ш-р.

Что-то зашуршало прямо перед Сашиным лицом. На очередной остановке набилось еще больше людей. Коляску она поставила надежно, к окну, сама встала так, чтобы никто не задел мальчика. Люди давили с трех сторон. Толкались. Тогда-то перед ее лицом и оказался этот пакет из 2000-х.

Это было странно. Сашу на секунду ослепила полярность, цивилизационная разность этого мира. Ошеломила настоящесть момента.

Ведь пока где-то там, в интернете, молодые прогрессивные лица воевали за зеленую экологичную среду, сортировку отходов, собирали подписи, чтобы запретить использование тонких шуршащих полиэтиленовых пакетов, которые убивают дельфинов да, именно в это самое время тетеньки в автобусах и в очередях к автомату самообслуживания в магазинах беззлобно держали в руках глянцевые, бликующие, очевидно, многоразовые пакеты с пластиковыми ручками.

Так оно и происходило в жизни.

Пластиковые пакеты были символом, культом одноразовой жизни. Объектом, в который нужно что-то положить, чтобы придать ему самую сущность, наделить смыслом. Создать и наделить. Так уж человек устроен. Создать и наделить.

А какой бы пакет сейчас использовала мама подумалось ей. Ее мама всегда была красивая, модно одетая, самая современная. Такой маленькая Саша ее помнила, такой большая Саша ее видела. Но мама бы постарела, неизбежно, как стареют все на свете, а особенно родители, она бы постарела и изменилась. Возможно, полюбила бы такие пакеты. Хотя дело ведь вовсе не в них. Какая разница, какой пакет, если человек живет.

живет

Саша отвлеклась на ребенка, потом вздохнула про себя, что автобус долго стоит в пробке, и дернуло же ее поехать в утренние часы пик. Толпились. Рядом кто-то ругался, кто-то разговаривал по телефону, кто-то сидел в наушниках, с отрешенным видом.

«Передайте за проезд», – кричали над ухом. А, нет, послышалось, навеяло воспоминание о поездках с родителями с папой На автобусе, в местный Дом творчества, на Сашины танцы.

Она так хорошо помнила то время – три раза в неделю, вечером, после садика. Папа брал сумку для занятий и перекус на обратную дорогу; забирал Сашу чуть пораньше с прогулки, и они садились в первый подошедший автобус.

Она ясно помнила, собирала это в памяти. Мимолетное. Такое нелепо наивное и, внутри нее, неожиданно – постоянное. Транспорт обклеен яркой рекламой или трепыхающимися при открытии и закрытии дверей объявлениями, а некоторые из них с отрывными листочками. И полные, с накрашенными голубыми веками и черной сумкой через плечо кондукторши, внушительные, в митенках – чтобы удобнее было считать бумажные деньги – надрывались по сто раз на дню: «Уступите ребенку мужчина уступите не видите бабушка бабуля едет».

А люди стояли с поднятыми руками, и через эти руки, подмышки, разговаривали; делились подробностями своей жизни, будто и не было вокруг целого автобуса, не было никого, а эти увлеченные собеседники ехали в каком-то странном, стоячем такси.

Папа тоже стоял, но папа никогда и не садился. Сажал ее, следил за болтающимися, неугомонными ножками в сандаликах, ботиночках, сапожках или валенках – в зависимости от времени года, чтобы Саша никого и ничего не испачкала. Наклонялся и шептал ей что-то на ухо: чаще смешное. Иногда они молчали. И тогда она прислушивалась к уличному, предвечернему шуму, к разговорам вокруг. Но взрослых ей было слушать скучно: какие-то имена, родственники, проблемы, еда, деньги, покупки. Подростков – уже интереснее. Детей постарше на пару лет, уже школьников – лучше всего. Но таких было немного что им, поговорить не хочется думала маленькая Саша. Взрослым вот только дай рот открыть.