Текст книги "Солнце внутри"

– Да ладно тебе, – махнул рукой Барон и снова отклонился назад. – Нет тут ничего позорного. Есть нечто другое. Но поговорим об этом позже… Я скажу тебе вот что, Адам. Ты меня слушаешь?

– Да, – буркнул я в стол.

– Так, хватит дуться, – хлопнул Барон по мраморной столешнице, и взгляд мой взметнулся вверх. – Не забываем, что мы не бабы. Не забываем!

Я поглубже вдохнул и выпрямился.

– Вот так-то лучше, – кивнул Барон. – Теперь тебе придется сосредоточиться, мой юный друг. Я знаю, что чревоугодие не особо к этому располагает, но ты справишься. До сих пор ты плыл по течению, причем весьма успешно. Но теперь ты уже не ребенок… Да, знаю, я уже несколько раз утверждал обратное, но ты не ребенок. И теперь тебе нужен некий теоретический фундамент.

Я сам чувствовал, что таращусь на Барона не самым разумным взглядом.

– Угу, – выдал я.

– Что «угу»? – рассердился Барон. – Говори нормально!

– Мне нужен теоретический фундамент, – повторил я, как прилежный ученик.

– Что такое теоретический фундамент? – спросил он строго.

Я пожал плечами.

– Ладно, – вздохнул Барон. – Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя как в школе. Я хочу просто-напросто объяснить тебе, что такое время.

– Прям просто-напросто? – усомнился я.

– Не наглей! – погрозил Барон мне пальцем.

– Не буду, – вздохнул уже я. – Я внимательно слушаю.

Барон прищурился и впился в меня взглядом, читая мою душу, как книгу. Я испуганно съежился и закрылся, но он явно уже увидел все, что хотел. Мои лежавшие на деревянных ручках стула ладони вспотели, я быстро вытер их о джинсы и переместил на свои колени.

– Хорошо, – медленно начал Барон так, как начинают, когда намерены говорить долго. – Я не собираюсь читать тебе лекцию. Мне важен диалог. Так что начни ты. Расскажи мне, как тебе видится время, Адам.

– Как оно мне видится? – поднял я брови.

– Да. Ты пишешь стихи, значит, у тебя все должно быть нормально с образным мышлением. Подумай. Если время – это образ, то что это за образ?

Я отвел взгляд в глубь деловито гудевшего зала, явно не думавшего о вечных космических вопросах, и отпустил собственные мысли, открываясь летающим в воздухе идеям. Первая идея, которую удалось ухватить, была неоригинальной до безобразия, но я не хотел заставлять ждать Барона.

– Как поток, – признался я смущенно. – Река… Как-то так.

– Так я и думал, – цокнул языком Барон.

Я поник.

– Да нет, все в порядке, – поспешил взбодрить меня Барон. – Я в принципе ничего другого и не ожидал… Хотя ты преуспел в преодолении страха и в обретении свободы – что по сути одно и то же, скажу я тебе, – для тебя время все еще остается живым.

– Живым? – скривил я лицо в типичной туповатой молодежной манере, которую обычно презирал.

Но «живое время» звучало примерно как «живая рыба», и я так и представил себе, как оно бултыхается в канистре.

– Да, живое, – невозмутимо продолжил Барон. – Ты говоришь – река, поток. Он несет тебя куда-то. У него есть начало и конец, так? Или хотя бы направление.

– Ну, направление, да, – согласился я. – Разумеется.

Барон поджал губы и горестно покачал головой.

– Вот именно в этом и заключается самая главная проблема, – сказал он. – В этом «разумеется». Просто люди в своей массе не задумываются ни на секунду о таких основополагающих понятиях или явлениях, как, например, время. Они воспринимают его как данность, и все. Течет оно себе, тянет их за собой… А то, что оно тянет их в обрыв… Ну, что тут поделаешь, правильно?

– Ну, как бы да, – согласился я.

Барона передернуло.

– Так, дорогой мой, нам с тобой придется серьезно поработать над твоим лексиконом, но это потом… «Как бы да» ты оставь для тех, кто живет, как приходится, по-скотски. А мы с тобой вроде решили быть хозяевами времени, разве не так?

– Так, – ответил я и даже немного задрал подбородок, как полагалось хозяину над временем.

– Не бояться его, так?

– Так, – задрал я подборок еще выше.

– И как ты собираешься не бояться чего-то, что несет тебя неизвестно куда? Ты же полностью находишься в его власти!

Плечи мои упали вместе с подбородком.

– Не знаю, – окончательно расстроился я.

Я казался себе маленьким и глупым, почти что семилетним, а прожитые в таком старании годы стремительно катились коту под хвост. Барон заметил мое мрачнеющее настроение и решил перестать мучить меня.

– А что, если времени нет? – прошептал он торжественно. – Что, если время – или хотя бы течение времени – это иллюзия? Громадная иллюзия?

Совершенно неожиданно меня в бок кольнуло ядовитое подозрение, что Барон мог быть не в себе.

– Что значит иллюзия? – проговорил я напряженно.

– Иллюзия – это что-то, что только кажется, но…

– Я знаю, что такое иллюзия, – перебил я его нагло. – Но как может быть иллюзией нечто…

Я провел опущенной вниз ладонью твердую линию по воздуху.

– Фундаментальное? Основательное? – пришел на подмогу Барон.

Я повел плечом и склонил голову в знак частичного согласия.

– А ты знаешь, что самые умные люди, которые когда-либо жили, относились ко времени именно так? – побарабанил он пальцами по столу и вальяжно закинул ногу на ногу, явно чувствуя себя на коне. – Как к чему-то иллюзорному или, по крайней мере, лишнему. Спроси Ньютона, Эйнштейна…

– У вас висел его портрет, – вспомнил я и не смог сдержать ностальгическую улыбку.

– Правильно! – обрадовался Барон. – Он показывает язык времени! А знаешь как?

– Как? – наконец отбросил я сомнения и заинтересовался всерьез.

– Он сливает его воедино с пространством! Вот как! И получается пространство-время. Слышал о таком?

Что-то смутное заворошилось в моих мозгах.

– Вроде что-то такое нам говорили в школе, – сморщил я лоб. – Как целый кусок такой, да? Блок…

Барон щелкнул пальцами и даже слегка подпрыгнул на стуле. Я вылупил на него круглые глаза.

– Бинго! – щелкнул Барон еще раз уже почти у меня перед носом, и я слегка отпрянул. – Блок! Блок, блок, блок! Только Эйнштейн не дожил до этого понятия. А очень зря! Очень бы оно пришлось ему по душе!

Он отодвинулся от меня и театрально развел руками над своим ярко-красным глазированным тортиком, как будто показывая на сцене волшебный предмет. На тортике лежала веточка красной смородины, и Барон схватил ее двумя пальцами и нервно отбросил на блюдце. Теперь блок был безупречен.

– Так вот, смотри сюда, – заиграл Барон пальцами по воздуху над тортиком. – Это – наша вселенная.

– Сладенькая такая, не откажусь там пожить, – усмехнулся я, но Барон тут же сделал такие страшные глаза, что я поспешил отвести взгляд и запить неуместную улыбку горячим шоколадом.

– Тут, Адам, не до шуток, – процедил он. – Я пытаюсь доходчиво и наглядно донести космические истины до твоего витающего в нулевом пространстве между детством и взрослостью мозга. Так что изволь послушать внимательно.

Я никак не мог привыкнуть к граничащей с хамством прямолинейности Барона, но в очередной раз списал это на его доверительное отношение ко мне и решил не обижаться и подумать попозже о нулевом пространстве, в котором якобы находился мой мозг. Отставив чашку, я положил одну ногу на другую и обхватил колено. Такая поза представлялась мне очень взрослой, хотя и не особо комфортной. Но я застыл в ней, боясь пошевелиться, чтобы не сделать какое-нибудь несуразное движение и не выглядеть смешным. Примерно такие же ощущения у меня были, когда я затянулся первой в жизни сигаретой и изо всех сил сдерживался, чтобы не закашляться. Но Барон не обращал на мои старания никакого внимания. Внимание его было вновь поглощено тортиком-блоком и своей собственной речью.

– Так вот, ты видишь тут некий трехмерный объект, так?

– Так, – деловито кивнул я.

– Ты можешь представить себе, что это – образ вселенной? Вот в этом блоке все находится: земля, планеты, млечные пути, черные дыры… Пространство, одним словом?

– Ну да, почему нет, – пожал я плечами.

– А где тут время?

– Ну… – задумался я и слегка расслабил свою закостенелую позу. – Вокруг как-то, наверное…

– Вокруг – это как?

Забыв про взрослость, я снял ногу с ноги и придвинулся ближе к тортику.

Одну чайную ложку я положил с одного его конца, другую с другого, так что тортик стоял, как «Красная стрела» на рельсах.

– Вот время, – провел я указательным пальцем поверх конструкции слева направо.

– И вселенная катится по нему поездом, – правильно понял меня Барон.

– Ну да, наверное, так, – подтвердил я.

– Все та же река, замечаешь?

Я замечал. Но иного голова моя не выдавала, и я уже испугался, что работает она слишком медленно. Однако Барон не сердился на меня. Убрав одну ложку, он взял другую и нацелился ею на тортик, правда не той стороной.

– А теперь представь, что время – не вокруг блока, а одно из его измерений, – сказал он и осторожно проткнул тортик ложкой по диагонали.

– Одно из измерений, – повторил он многозначительным шепотом.

– Но… – сморщил я лоб, не сводя глаз с торчащего во вселенной острия.

– Но? – подбодрил меня Барон.

Я почесал подбородок, пытаясь понять, что меня смущает.

– Но проблема же в том, что тортик-то уже есть, – понял я свои сомнения. – А ложки еще нет. То есть еще не полностью. То есть… – снова запутался я и замолк.

– То есть пространство – это то, что есть целиком, а время – это то, что постоянно происходит? – пришел мне на подмогу Барон.

– Да! – с облегчением кивнул я.

– Ты хочешь сказать, что та ложка, которая лежала перед тортиком, – это будущее, которое нереально, а та, которая лежала сзади, – это прошлое. А оно реально?

– Ну… Не очень, – ответил я, чувствуя себя все больше как в школе у доски. Причем проверяли у меня не выученные уроки, а саму возможность думать. И ситуация эта, надо сказать, меня пугала. Но одновременно и завораживала.

– «Не очень» – значит «нет», – решил за меня Барон и указал сверху на тортик. – Под ним же тоже есть ложка, так? Невидимая. А это что? На чем стоит наш поезд?

– Настоящее, – выпалил я. – На настоящем.

– И оно реально?

– Да!

– Прекрасно, – потер ладони Барон и улыбнулся несколько хищно. – Скажи, Париж, это кафе – реально?

– Конечно, – не понял я даже вопроса.

– А Москва?

Ответ уже практически соскочил с моего языка, но я вовремя спохватился. Барон не задавал глупых или простых вопросов. Что-то тут было не так.

– Ты же ее не видишь сейчас, – заметил Барон мое смятение. – Как ты можешь быть уверенным в том, что она есть?

– Но я же знаю ее! Я там живу!

– Итак, назовем Москву – прошлым. Ты его знаешь, но в данный момент не видишь. Согласен?

Нехотя я кивнул.

– А теперь представь себе… скажем, Амстердам. Ты там никогда еще не был, не видел его. Но он где-то есть, и ты вполне можешь в нем оказаться рано или поздно. Амстердам реален?

– Реален, – прошептал я.

– И если Москва – это прошлое, а Париж – настоящее, то Амстердам – это…

– Будущее, – прошептал я еще тише.

– Так вот, я спрашиваю тебя еще раз, – продолжил Барон крайне довольным голосом. – От того, что ты не видишь Москвы или Амстердама и, может быть, даже никогда не видел, они становятся менее реальными?

– Нет, конечно, – внезапно встал я на дыбы. – Но как можно сравнивать пространство и время?

– А очень легко! – делано удивился Барон. – По сути, тогда и сейчас никак не отличаются от там и тут. Одно мы просто способны ощущать своими чувствами, воспринимать, а другое – нет. Но ограниченность наших чувств никак не означает, что одно менее реально, чем другое.

Я вновь уставился на пронизанный ложкой тортик.

– Но тогда, – выговорил я мучительно, – это значит, что прошлое, настоящее и будущее – все уже есть и есть именно сейчас…

– О чем и речь! – обрадовался Барон.

Я поднял руки, как бы останавливая его.

– Но нет! – встряхнул я головой. – Тогда не может быть настоящего! Не может быть никакого сейчас!

Барон встал, наклонился ко мне, взял мое лицо в ладони и чмокнул меня в лоб. Мои глаза чуть не вывалились из орбит. Такого всплеска эмоций я от самодостаточного Барона никак не ожидал.

– Не зря! – махал он, садясь обратно, указательным пальцем, словно доказывая что-то невидимому собеседнику. – Не зря я выбрал этого мальчика лопоухого!

Я с трудом поборол желание схватиться за уши.

– Ты совершенно прав, Адам, – обратился он ко мне с лучезарной улыбкой. – Его нет! Настоящего момента просто нет! Все уже есть, все уже случилось, все – блок!

– Но почему мы тогда ощущаем это по-другому? – чуть не расплакался я, сам дивясь своей внезапной эмоциональности по поводу каких-то абстрактных понятий. – Почему нам кажется, что время течет?!

– А вот это, юный мой друг, – вынул Барон ложку из тортика и слизнул с нее сливки, – уже другой вопрос!

Голова моя вдруг разболелась, и я поспешил отпить горячего шоколада, в то время как Барон наконец разрезал тортик пополам и отодвинул половинки друг от друга. Внутри у тортика было три слоя разных оттенков красного и розового, и, если бы я не был и так забит сахаром по самое горло, у меня наверняка потекли бы слюни.

– Честно говоря, Адам, сторонникам блочной вселенной глубоко наплевать на наши ощущения, – сказал Барон. – Им это просто неинтересно. И будучи солидарным с ними практически во всем, тут я тоже не мог отделаться от чувства, что какое-то объяснение все же нужно. И единственная теория, которую я могу предложить тебе… Потому что это та, которая отозвалась во мне… Хм, немного странно, но это теория человека, который отвергал видение вселенной как блока. Но тем не менее мне кажется, что одно вполне может дополнить другое.

Барон заметил мой стеклянный взгляд.

– Запутал тебя, прости, – покачал он головой. – Не столь важно. Я просто расскажу тебе о видении времени Барбура[8]8
  Джулиан Барбур (р. 1937) – британский физик, сторонник физической картины мира, отрицающей существование времени.


[Закрыть]. Ты умный мальчик, и я дам тебе направление, а дальше ты вполне можешь думать сам. Так вот, старый добрый Барбур говорит, что есть капсулы времени.

– Капсулы? – переспросил я машинально, хотя голова моя уже была так переполнена, что с трудом вмещала новую информацию.

Мозги мои кипели и скрипели шестернями, основательно перезагружаясь. Но Барон не знал пощады.

– Да, капсулы. – Он щелкнул пальцами. – Это один момент, одна капсула. – Он щелкнул еще раз. – Это другая. Не вторая, а именно другая! А мы их воспринимаем в определенной последовательности, потому что у нас есть память о первом щелчке, и мы сами выстраиваем связи. Сложно?

– Да, – буркнул я почти обиженно и сложил руки на груди.

– Но тем не менее постарайся! Ты можешь понять! Не думай о том, насколько долго длится одно такое мгновение, такая капсула.

– Как можно об этом не думать? – удивился я. – Вы говорите мне, что моя жизнь – это беспорядочный набор отдельных мгновений. Так хотелось бы понять, насколько все хаотично. То есть я не понимаю, – вдруг окончательно рассердился я. – Нет разницы, пошел я сначала в первый класс или в десятый, старик я или ребенок, рождаюсь я или умираю…

– Да! – вскрикнул Барон так громко, что разговоры вокруг нас затихли, и к нам обернулись, но довольно быстро снова отвернулись, отдавая дань воспитанию. Но Барону было не до окружающих людей. Столь возбужденным я не видел его еще никогда. Он вцепился в подлокотники и слегка приподнялся на стуле, готовый вспрыгнуть. – Вот именно! Ты понимаешь, какая в этом свобода, Адам?! Момент смерти – это просто один из моментов! И просто сейчас он настал, и тебе кажется, что он последний! Но на самом деле он – просто один из многих камушков в банке. И сейчас банку встряхнули, и этот камушек оказался на поверхности. Один из многих! А потом банку снова встряхнут!

– Кто? – задал я, как мне казалось, логичный вопрос. – Кто встряхнет банку?

– Не надо лишнего! – резко рассердился Барон и отмахнулся. – Не в этом суть. Не в этом!

– Хорошо, – потер я переносицу. – Но если все эти камушки, эти капсулы, никак друг с другом не связаны…

– Нет, – перебил меня сразу снова подобревший Барон. – Связаны – это не то слово. Они намного больше этого! Каждая капсула содержит в себе все прошлое и все будущее. Все! Разве это не прекрасно?

– Что значит, содержит прошлое и будущее? – покачал я головой в некоем отчаянии.

– Как пространство! Вспомни про Москву и Амстердам. Ты их не видишь, но они есть.

– То есть все есть сразу и сейчас, и в каждое мгновение, и все живо? – потер я раскрасневшиеся от умственного напряжения щеки.

– Да! – засветились глаза Барона. – Да, да, да!

– Но как это можно в себя вместить? – страдальчески обмяк я на стуле.

Барон взял ложку, пронзил ею все три слоя тортика и отправил разноцветный кусок себе в рот.

– Вот так, – усмехнулся он, проглотив свою временную капсулу.

– Но… – все не мог перестать я мучиться. – Но если все уже есть, то это же значит, что наши действия и решения не имеют никакого значения! Все уже давно решено! Так?

– Так, – кивнул Барон.

Я не был уверен, что мне нравится это представление.

– Я не уверен, что мне нравится это представление, – сказал я вслух довольно жующему очередную капсулу Барону.

– Очень даже зря, – цокнул он языком. – В этом «представлении», как ты говоришь, заключается громадная свобода.

– Да какая же?! – не на шутку возмутился я.

– Как какая? – пригвоздил меня Барон резким взглядом к стулу, и я даже вздрогнул. – Имеет ли смысл бояться того, что и так уже решено? Имеет ли смысл винить себя в чем-то? Имеет ли смысл переживать и метаться, если можно просто расслабиться и принимать эту жизнь такой, какая она есть и всегда была?

– Вы имеете в виду, что нет ответственности?

– Ответственности, – фыркнул Барон и закатил глаза. – Мне не нравится это слово, слишком оно заряжено чем-то… Морализаторским, что ли… Есть большая свобода, скажем так.

Я прикрыл веки. Меня тошнило. Часы с девятью стрелками лежали в моем кармане многотонным грузом. Мысли кипели в мозгу, как в котле, и мне срочно надо было сбавить огонь.

– Мне надо подумать обо всем этом спокойно, – открыл я глаза, моргая от возвращающегося света.

– Разумеется! – почти ласково согласился Барон, вытирая губы салфеткой.

– И еще мне надо в туалет, – добавил я.

Последнее слово я прошептал, но все еще не был уверен в том, что это предложение соответствовало высоким ожиданиям Барона, что касалось воспитанности.

– Je t’en prie[9]9
  Пожалуйста (фр.).


[Закрыть], – махнул он рукой через плечо, очевидно указывая в сторону уборной. – Я буду ждать тебя на выходе.

Кивнув, я встал на подгибающиеся ноги и пару секунд боялся отпустить спинку стула. Внезапно все стало казаться каким-то изменившимся и далеким. Я не чувствовал твердости пола, не ощущал масштабов помещения, не мог отделить человеческих голосов от общего гула. В конце концов я глубоко вдохнул слишком теплый воздух, оттолкнулся от стула и быстро пошел по проходу. Быстро и неуверенно, словно впервые после долгого перерыва катясь с горы на лыжах. Больше надеясь на удачу, чем на собственные силы.

Когда я вышел на улицу навстречу шуму моторов и гудкам машин, Барон стоял спиной ко мне в арке и смотрел в предвечернее небо, заливающееся золотистым молоком. Еще без примесей малины, но уже в ожидании. По моим согревшимся в помещении ногам снова потянуло влажностью и прохладой, а в сознание постучались злые, как собаки, потерявшие меня учительницы. Не без труда оторвавшись от «Анжелины», я прошел к Барону и остановился в шаге от него.

– Теперь, когда мы позаботились о твоем внутреннем мире, можно приступить и к внешнему, – сказал он, не оборачиваясь. Шагнул сквозь арку к дороге и поднял руку.

– Что вы имеете в виду? – спросил я не без опаски.

Вообще-то я исходил из того, что после такой основательной душевной трепки меня отпустят в мой обшарпанный отель, который казался сейчас далеким, как сама луна. В конце концов, я не хотел слишком уж наглеть и портить нервы моим несчастным учительницам. Вернее, я скорее не хотел изводить себя, что было бы неминуемо, если бы с перепугу вызвали полицию. Придумать какую-нибудь отмазку и нагородить чушь двум не сильно сообразительным женщинам все-таки легче, чем дотошным французам с погонами. Перед Бароном затормозило такси, и он открыл заднюю дверь и наконец повернулся ко мне.

– Ты будешь там стоять, выпучив губки, и ждать, что я стану тебя уговаривать? Смотри, я не буду. Я сейчас сяду в машину и уеду. А ты как хочешь.

С этими словами он действительно сел в такси и захлопнул дверь. Мне словно дали подзатыльник. Я с такой скоростью выскочил на проезжую часть, что сразу две машины загудели, резко объезжая меня. Но мне было все равно. Меня обуревал почти животный страх, что такси с Бароном сейчас тронется и навсегда увезет его из моей жизни. Не отрывая рук от машины, как будто я смог бы ее удержать при необходимости, я оббежал вокруг, открыл вторую заднюю дверь и запрыгнул внутрь. Барон смотрел на меня с насмешкой.

– То-то, – усмехнулся он и обратился к водителю: – Au BHV, s’il vous plaît[10]10
  В BHV, пожалуйста (фр.).


[Закрыть].

Меня вжало в черное кожаное сиденье, и машина понеслась с казавшейся тогда фантастической плавностью по дороге. Я всегда любил рассматривать местность из окон машин и поездов. В ускоренном и отдаленном режиме. Вместо отдельных кадров природные и городские ландшафты таким образом представлялись мне панорамной съемкой, которая текла через тебя без фильтров и наполняла до краев. Так и сейчас, я уткнулся лбом в холодное окно и прыгал глазами от прохожих к витринам, от ажурных решеток перед окнами к мчавшимся рядом каким-то невероятно чистым машинам, от разлетающихся голубей к переключающимся фонарям. Ничто из этого я не мог задержать, но хотя бы частично мог впитать.

Но ехать нам пришлось совсем недолго. Резко затормозив, такси остановилось у обочины перед большим угловым зданием с темным куполом. В этот раз я вышел уже осторожно и встал на тротуар, дожидаясь расплачивающегося Барона. Архитектурное богатство этого места впечатляло, но не смотреть именно на полукруглое здание с куполом было невозможно. Громадные колонны подпирали стеклянный фронт, отзеркаливающий соседние дома и свет, а флажок на шпиле купола играл на мягком ветру.

– Ville, – прочитал я на свой обезьяний манер крупную надпись на здании и прошел несколько влево, чтобы разглядеть и другие буквы. – Hôtel de ville…

Рядом со мной хлопнула дверь, и такси умчалось восвояси.

– Это отель? – обратился я к Барону.

– Нет, вот Отель-де-Виль, – указал Барон влево на здание, скорее похожее на дворец. – А это торговый дом. Ты просто не видишь первого слова. Базар. Bazar de l’hôtel de ville. Вообще-то я терпеть не могу больших торговых центров: их пошлости нет предела. Но у этого есть традиция, а я не хочу перегружать тебя элитными бутиками, поэтому…

– Вы хотите купить мне вещи? – хихикнул я некстати.

Обычно одежду мне приносила мама, и выбирать, в чем ходить, особо не приходилось. Надо было радоваться уже тому, что размер был более-менее подходящим. Так говорила мама. Так говорили все. На таком фоне пристрастию к моде было сложно развиться даже у девушек, не говоря уж обо мне.

Барон по-отцовски взял меня за плечи и кивком указал мне на себя. Я опустил взгляд и увидел то, что видел всегда. Ничего особенного. Потертые джинсы, поблекшая и бесформенная зеленая куртка, кеды на последнем издыхании. На этом последнем издыхании они, правда, находились практически с того момента, как я их получил, что внушало надежду на дальнейшие совместные месяцы или даже годы.

– В таком виде невозможно наслаждаться жизнью, ты хоть понимаешь это? – как-то грустно спросил Барон.

– Нет, – искренне удивился я. – Почему же?

– Это вот, – несколько брезгливо потрепал Барон ткань моей куртки, – не той текстуры, чтобы хранить прекрасное.

– Чтобы что? – криво улыбнулся я.

– Эх, глупый ты, – тяжело вздохнул Барон. – Ты думаешь, что одежда висит на тебе бессмысленной тряпкой в то время, как происходит жизнь? О нет… Одежда – это твоя оболочка, тот внешний слой, которым ты с этой жизнью соприкасаешься. И если этот слой никудышный, то и соприкосновение будет никудышным. Одежда, Адам, – это сокровищница, которая хранит в себе мимолетные мгновения. Она консервирует их. Впитывает в себя и хранит. Для этого нужна качественная ткань, твердая огранка, надежность… Что может хранить в себе тряпка, пахнущая пластиком, скажи мне?

На это у меня ответа не было.

– Вот видишь, – похлопал Барон меня по плечу и слегка толкнул в сторону перехода. – Вот поэтому мы идем выбирать тебе качественную оболочку. В здоровом теле – здоровый дух, как говорится. А тело не может быть здоровым, когда страдает от нацепленного на него уродства.

Просторный, ярко освещенный торговый центр настолько не имел ничего общего с базаром в моем представлении, что вообще не имел права так называться. Так мне казалось. Куда ни глянь, росли стеллажи и бросались в глаза вешалки, как расцветающие, но одновременно сдержанные бутоны, а мы плыли между ними по наполированным до зеркального блеска проходам. Мои глаза то цеплялись за какую-нибудь вещь, то вновь разбегались, хаотично мечась по незнакомой территории. Такое изобилие просто-напросто пугало меня, и представить себе, что когда-нибудь нечто подобное станет возможным в Москве, было совершенно невозможно. Еще более невозможно, чем русский аналог «Анжелины».

– Ты считаешь, что это неправильно? – заметил мой взгляд Барон.

– Почему неправильно? – оторвал я глаза от гор брюк.

– Потому что за долгие годы жизни в России тебе прочно вбили в голову, что консюмеризм – это плохо.

– Потребление? – переспросил я на всякий случай, но даже не стал дожидаться подтверждения. – Да нет, особо мне это вроде никто не вбивал в голову. Просто…

Барон ступил передо мной на эскалатор, и я прыгнул за ним, как на уходящий поезд.

– Особо вроде… – повернулся ко мне Барон, качая головой. – В мозги вбивают незаметно, Адам. Что ты там хотел сказать?

Я и сам толком не знал, что хотел сказать. Перед тем как эскалатор унес меня на следующий этаж, я сверху взглянул на расстилающиеся груды вещей, среди которых фланировали беспечные женщины.

– Просто это настолько не про нас, – решил я.

– Про нас – русских? – уточнил Барон.

Я кивнул, и мы сошли с эскалатора и ступили в очередной сверкающий проход. На этом уровне цвета были более приглушенными, там и тут виднелась деревянная отделка, а множество женщин сменилось на единицы мужчин.

– Разумеется, – задумчиво проговорил Барон себе под ноги. – Как материальное может быть про нас, русских, так? Про нас – это Достоевский, Чайковский и затянутые пояса. Все мысли о смысле жизни и ни одной о ее качестве. Вот это про нас, правда?

Мне сразу захотелось возразить, но одновременно я понял, что Барон прав. Все эти бесчисленные шмотки казались мне не только бессмысленным излишеством, но и признаком праздной поверхностности. Но стоило мне об этом подумать, как я столь же быстро осознал ущербность подобного мышления. Более того, я испугался, потому что оно выдавало мою непригодность в качестве ученика Барона, который объяснял мне не раз, что один из главных навыков – это умение наслаждаться жизнью без угрызений совести.

– Ладно, ты не виноват в грехах многих поколений, – остановился Барон перед манекеном в голубом свитере поверх белой рубашки и бежевых брюках. – Над вкусом надо работать. Кропотливо и постоянно. Над вкусом в одежде, вкусом в еде, вкусом в культуре… И все это в совокупности приведет ко вкусу к жизни. Без которого невозможно что?

– Свобода, бесстрашие? – заметался я, боясь вновь не угодить.

– Это все методы для достижения цели, – откинул Барон волосы назад и важно поднял голову. – Свобода, бесстрашие, наслаждение… Все это позволяет нам вознестись над временем. О котором мы никогда не забываем, – погрозил он мне указательным пальцем.

Я сморщил лоб:

– Но если мы никогда не забываем о времени, то оно как раз держит нас очень цепко, разве не так? Если мы живем только ради того, чтобы его побороть…

– Молчи! – вдруг налился краской Барон, и я прикусил свой болтливый язык.

– Говори, когда тебя спрашивают, а в остальном просто следуй указаниям, хорошо? – просипел Барон с вытаращенными глазами.

– Х-хорошо, – поспешил я его заверить и даже слегка попятился назад, но тут за спиной свирепствовавшего Барона нарисовался маленький худенький продавец.

– Je peux vous aider?[11]11
  Я могу вам чем-то помочь? (фр.)


[Закрыть] – пропел он услужливым, слишком высоким для мужчины голосочком и протер ладонью свою лысину.

– Нет! – прогремел Барон, и продавец оцепенел. – Хотя…

Злость на глазах покидала его лицо вместе с краской, так что я перестал пятиться.

– А вообще-то можете, – продолжил Барон уже по-французски, повернувшись к бедному продавцу. – Нам бы вот это, – указал он на манекен, – в размере вот этого сорванца, – указал он на меня.

– Конечно! – обрадовался продавец, смерил меня профессиональным взглядом с головы до ног и унесся к стеллажам.

– Иди в примерочную, – скомандовал мне Барон, махнув головой в сторону светящихся кабинок.

Я послушно отправился, куда велели. Мимо меня протекали пиджаки, галстуки и легкие свитера, выглядевшие дорого и в своей непринужденной элегантности очень экзотично.

– Барон, – откашлялся я, зайдя за тяжелую ткань занавески, к которой уже спешил сияющий продавец с бежевой-голубой стопкой в руках, – мне все это, конечно, очень нравится, но я совсем…

– Только не говори, что ты совсем не знаешь, куда тебе это носить, – нахмурился Барон и упер кулаки в бока.

Именно это я собирался сказать и теперь только растерянно пожал плечами.

– Мы сейчас не думаем о практичности, – отрезал Барон. – Мы думаем о прекрасном. Мне надо, чтобы ты почувствовал вкус, Адам. Вкус той жизни, которая сделает тебя королем. Ты хочешь быть королем?

– Ну конечно, – почему-то покраснел я.

– Тогда доверься мне, поменьше болтай и не сомневайся и побольше делай и наслаждайся. Договорились?

Продавец уже протягивал мне вещи, не расслабляя своей натянутой улыбки. Неловко улыбнувшись в ответ, я взял стопку и прижал ее к груди, как младенца.

– Давай меряй! – рявкнул Барон и задернул занавеску.

Из зеркала смотрел незнакомый мне молодой человек. Англичанин, как мне казалось. Из какого-нибудь элитного снобского интерната. Такой, с которым я точно не хотел бы дружить, потому что по одному виду заподозрил бы его в оттопыривании мизинца при отпивании из своей чашечки «Эрл Грея». И тем не менее я заметил, что самозабвенно поглаживаю свои кашемировые рукава и с наслаждением верчусь перед зеркалом, как выпускница перед балом.

– Ну что? Выйдешь? – властно поинтересовался Барон.

– Сейчас! – отозвался я каким-то слишком высоким голосом и нервно сглотнул.

Слишком хорош был мягкий свет, сглаживающий красные пятна и подчеркивающий скулы на моем подростковом лице, и слишком упоительны внезапно взорвавшие мой мозг фантазии о званых вечерах среди невиданных красавиц.

– Понравилось, – довольно констатировал Барон, и продавец добродушно похихикал.

С некоторым волнением я отодвинул занавеску и ступил на всеобщее обозрение. Продавец всплеснул руками и защебетал заученные фразы восторга, а Барон неожиданно застыл. Улыбка его замерла, а глаза поплыли и погрустнели, и я уже испугался, что снова чем-то не угодил, но тут он глубоко вдохнул, сморгнул наваждение и тряхнул своей белой гривой.