Текст книги "Кенгуру в пиджаке (сборник)"

Не покидай меня, Дзундза!

Однажды мы выдавали замуж мою старшую сестру Лину. Это случилось абсолютно неожиданно. Из другого города ездил к нашей Линке ее друг Аркаша со звонкой фамилией Дзундза. Он звонил из автомата: мол, я приехал, выходи. А к нам домой прийти – ужас! – он так стеснялся. А мама приглашала, мы же все хотели посмотреть на Линкиного Дзундзу. Мама говорила: «Познакомь нас! Ты что, – подозревала мама, – ты что, нас стесняешься?» А папа добавлял, что мы же интеллигентная семья. Благодаря маме. И что он, Дзундза Аркадий, еще будет этим гордиться. Да-да… да-да…

И был как-то осенью дождик. И холодно. Линка простудилась. Тут вдруг телефонный звонок: Дзундза. Лина ему говорит – дождик, холодно. И, с одной стороны, она хотела бы видеть Аркашу, а с другой стороны – ее мама не пускает, потому что температура. А Дзундза растерялся: к нам зайти боится – что же делать? И Лина наша пошутила, умная: «Тогда уже женись!»

Пошутила и забыла. А Дзундза расценил это как приказ. Через неделю он неожиданно позвонил. Но не по телефону, а в нашу дверь. Линка вся в мыле – она Каролину, собаку нашу, купала – открыла… И стоял там Дундза, такой торжественный-сияющий-праздничный, с букетом и двумя родителями – мамой и папой Дзундзами.

Мы, конечно, были в ужасе. Мы ведь ни сном ни духом. Линка возилась с Каролиной. Я на кухне чистила клетку, где жил волнистый попугайчик Терентий, мама мыла посуду после обеда, а папа, как всегда, пел свою любимую песню про «я могла бы побежать за поворот, только гордость не дает» и налаживал удочки на зимнюю рыбалку. И так под папино пение мы мирно переругивались на тему: почему все в доме должна делать именно мама, – и у каждого был свой аргумент. У Линки – собака, у меня – попугай, у папы – песня. И вот нагрянули Дзундзы…

Сначала я даже обрадовалась. Наконец-то мы увидим Линкиного избранника. Ой! Он оказался такой симпатичный, такой застенчивый, что сразу уронил в прихожей большой керамический горшок с деревом алоэ. И алоэ шлепнулось на пол, и мокрая наша собака Каролина собрала на себя всю вывалившуюся из горшка землю. И попугай наш Терентий заорал: «Подсекай!» Мы все выбежали в прихожую и толкались там, от неловкости дотаптывая бедное, похрустывающее под нашими ногами алоэ. Мама Дзундза была в красном пальто, огромная, как гренадер. А папа наоборот – мелкий и с усами. Мама Дзундза басом сказала стишок, что у нас товар – у них купец. И подмигнула, вручив маме коробку с тортом. И все остальные неловко захихикали, умиленно наклоняя головы то к правому, то к левому плечу. Гостей повели в дом. Мама Дзундза топала громко и уверенно – бух-бух! – большими, как у пожарного, ногами, папа же Дзундза передвигался суетливыми перебежками – топ-топ-топ, топ-топ-топ, – как муравей, стараясь никому не мешать и не привлекать внимания.

И тогда я поняла, что Аркаша – в папу. И это мне очень понравилось.

Через несколько минут мы все ошалели еще больше, потому что выяснилось, что Дзундзы к нам приехали почти навсегда. Ну то есть с ночевкой. Положение, как всегда в нашей семье, спасла мама. Ну как она придумывает мгновенно такие слова, как она умеет все смягчить – недаром папа гордится, что у нашей мамы голубая кровь! А в нас с Линкой мамина интеллигентность вымерла еще в детском саду. (Так всегда добавляет папа.) Мама привела Аркашу и Аркашиных родителей поселиться в нашу с Линой комнату, где папа за минуту до этого разбирал удочки и орал песню про девичью гордость. Аркаша, как только вошел, конечно, сразу зацепился за рыболовный крючок и, пытаясь выбраться, закрутил на себя половину очень ценной папиной лески, заодно затянув в круговорот и своего папу Дзундзу. Так они вертелись, пыхтели, стыдливо улыбаясь, кланяясь и извиняясь, пока папа не схватил острый нож и под визг особо слабонервных – то есть меня – разрубил узел и выпустил Дзундз на свободу. Мама и Лина побежали на кухню готовить ужин, Аркаша вызвался им помогать, а мы с папой плотно сели в комнате с гостями, потому что надо же кому-то выяснить, в какую семью Линка замуж идет.

Оказалось, в ужасную: папа Дзундза работал дантистом, а мама Дзундза преподавала математику в школе. (Как я ненавидела зубных врачей и математику!) И если папа Дзундза молчал, то мама Дзундза разошлась, обнаружив свежего слушателя – моего папу, и убеждала, что у нее математику знают все. И потом, когда она сказала, что даже в «пьятом классе дети высчитывают семенерку в четыренадцатой степени», я под видом «сейчас-сейчас» побежала на кухню шептать Лине про «семенерку в четыренадцатой степени», но там было не до меня. Там бинтовали Дзундзу-младшего. Аркаша успел залезть в клетку к Терентию, нашему попугаю, и тот больно, до крови, укусил Аркашу за палец. И чего полез? Наш попугай на тот период был влюблен в колокольчик. Обычный такой рыбацкий колокольчик – наш папа ему подвесил для развлечения. А что удивительного? Я, например, читала о том, как гусь ухаживал за садовой лейкой, и сама лично была знакома с индюком, очарованным старой пуховой подушкой. Такой был изумительной красоты индюк с гордым профилем ацтека… А Терентий оказывал знаки внимания колокольчику, кормил его зерном, изюмом, пел ему песенки и любовался возлюбленной (ным?), склонив набок свою буйную головушку. Кстати, у нашего попугая была еще одна страсть, из-за которой мы закрывали Терентия в клетке не только на задвижечку, – он ее легко открывал, – но и на прищепку. Дело в том, что Терентий обожал сидеть в теплом картофельном пюре. В центре тарелки. И если вдруг клетку забывали закрыть, Терентий во время нашего обеда вылетал и купался в чьем-нибудь пюре, заедая купание котлеткой и овощами.

В тот день, когда Дзундзы приехали сватать нашу Лину, на ужин, как назло, готовили картофельное пюре. Естественно, в суете, бинтуя Аркашу, накрывая на стол, попутно отпихивая вывалянную в земле все еще мокрую Каролину, забыли прищепить Терентия. Он возился недолго, чтобы открыть свою клетку, – ровно столько, чтобы пюре чуть-чуть остыло. Терентий вылетел как раз тогда, когда опрокинули третью рюмочку за родителей, и чтоб был мир во всем мире, и мама разложила по тарелкам горячее – фрикадельки и картофельное пюре. Никто не заметил, как Терентий летает над столом, примериваясь, – он же маленький. Мамы обсуждали варианты свадебного меню, Аркаша беседовал с Линой, папа вдохновенно рассказывал папе Дзундзе, какая рыба на что клюет. Терентия засекла только я, но поздно… Попугай со всего размаху бухнулся пузом прямо в центр тарелки папы Дзундзы. Тот, вежливо кивая моему папе, обнаружил непрошеного гостя и сначала пытался незаметно вилкой спихнуть попугая. Но Терентий же не муха. У него вообще наш семейный характер: он не только настойчив, но и жизнелюбив. И тогда старший Дзундза смирился и наперегонки с попугаем стал поглощать салат и фрикадельки. Я завороженно следила, кому же больше достанется. Болела за Дзундзу – он явно проигрывал. У Терентия всегда был отменный аппетит. Наконец попугай наелся и, пригревшись в остатках пюре, вздремнул под разговоры. И Дзундза-папа аккуратно доел что осталось, деликатно возя вилочкой вокруг картофельного островка, где сидел осоловевший Терентий. К тому времени его увидели уже все, но, к моему удивлению, мама Дзундза, хоть и была учителем математики, искренне всплеснула ладонями и ахнула басом: «Какая прелесть!» Наша мама сидела с бледным вытянутым лицом и делала мне страшные глаза, чтоб я водворила Терентия в клетку.

Крик ужаса мы с мамой услышали одновременно, когда разливали чай, – Лина пошла в свою комнату за детскими фотографиями. Мама глазами приказала мне бежать и выяснить. Я побежала. Картина была ужасной! Каролина, наша болонка, чумазая, мокрая и счастливая, уютно свернувшись, спала прямо на пальто мамы Дзундзы – на новом красном пальто, небрежно брошенном в кресло.

Ой-ой-ой! И это было еще не все. Не все. Пальто – мелочи. Что пальто… Мы с Линой тихонько унесли его к родителям в спальню, а потом ночью Лина и мама вычистили его. Пальто – ерунда.

Страшное дело – мы забыли совсем о главном. Мы! Совсем! Забыли! Про кота!!!

Это была моя, и только моя, вина. Я обожала свою сестру. И искренне хотела ей счастья. И ужасно боялась, что ее не возьмут замуж за Аркашу из-за меня. Ведь папа сказал, что девушки – это такой товар, что надо отдавать, пока его просят.

Так вот, я прикормила уличного кота. И у него, у этого кота, появилась бессовестная привычка по ореху взбираться на окно нашей с Линой спальни. Обычно вечерами или позже он бродил по подоконнику туда-сюда, гремел жестью, подвывал и бодал головой стекло. Короче, те гости, которые оставались ночевать в нашей комнате, переживали по ночам незабываемые впечатления. (Если мы забывали их предупредить.) Комната-то была на втором этаже…

И вот, когда все уже улеглись спать, мама вдруг ахнула: кот! Мы забыли сказать им про кота. И именно в этот момент раздался грохот – кот вспрыгнул на подоконник. Мы – мама, папа, Линка и я – в пижамах столпились у двери наших гостей, прислушиваясь. Кот гремел, как каменный гость, но в остальном никаких других звуков не было: никто не кричал, не возмущался. Наши гости то ли замерли от страха, то ли потеряли сознание…

Папа спустился вниз во двор, чтобы позвать и покормить кота. А мы в жутком настроении разошлись по комнатам. Хуже всего было мне. Из-за меня Линка могла остаться старой девой и всю жизнь вязать синие чулки.

Утром я все проспала. Когда я проснулась, в доме пахло ванилью: на кухне мама Дзундза и моя мама пекли оладушки. Мама Дзундза что-то неторопливо рассказывала моей маме. Я пробралась в ванную – оттуда было удобно подслушивать: мама Дзундза рассказывала, как она познакомилась с папой Дзундзой и как они однажды поссорились на мосту и папа Дзундза повернулся и ушел. И тогда мама Дзундза закричала с моста во весь голос – а у нее был тот еще голос, – она закричала так, что ее услышал весь город. «Не покидай меня! – протрубила мама Дзундза. – Не покидай меня, Дзундза!»

И папа Дзундза остался. Навсегда.

И так мне это понравилось, что я вышла из ванной, побежала за учебником математики и попросила маму Дзундзу объяснить мне формулы сокращенного умножения, которые я не понимала и путала. И она объяснила терпеливо и очень понятно. И потом мы снова сидели за столом, и наш папа вместе с папой Дзундзой пели песню про «побежать за поворот», душевно и тепло.

Весной наша Линка вышла замуж и стала Дзундзой. Родители Аркаши в своем городе рассказывают, что они взяли девочку из очень хорошей, интеллигентной семьи. И добавляют, что они – то есть мы – очень любят животных. И что это хорошо о них, то есть о нас, говорит.

Любовь

Преподаватель этики Маковец, плотный, маленький, румяный, нарядный, радостный и самоуверенный, как Первомай, готовил свои лекции явно для шестиклассников с задержкой умственного развития, но никак не для нас, джинсовых разгильдяев, предпочитавших литературу с грифом «низ-зя» и вражеские голоса, переводивших без словаря английское издание Камасутры вместо книги Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир».

Маковец сначала зачитывал сложное определение понятия, а потом, в силу своих представлений, образования и развития, объяснял это на простых примерах, в которых всегда участвовали одни и те же герои – Человек Петр и Человек Павел. В строгой последовательности. Чтоб не запутаться.

В зависимости от темы эти два виртуальных кретина уступали место в общественном транспорте, кланялись дамам, приподымая шляпу, хранили деньги в сберегательной кассе, участвовали в общественной жизни и берегли народное добро.

Лекции по этике забавляли нас. Безупречный, как начало шестого сигнала точного московского времени, Маковец Петра и Павла, или МПП, как мы его называли, замечен был только в одной слабости (кроме слабоумия, конечно) – он охотно кокетничал с мальчиками. Особенно с моим другом Левушкой Шустером. Я ревновала. МПП меня тихо ненавидел. Мы были соперницами.

Как-то весной всегда пунктуальный МПП на лекцию не пришел. Причина оказалась уважительной: его укусила лошадь. Где он нашел лошадь в Черновцах? Как он спровоцировал бедное животное на такой неблаговидный поступок? Но факт – лошадь укусила МПП за… Нет. И не за ягодицу. За голову! А?! Мы с Левкой пробовали – кусали друг друга за лоб и затылок – не получалось. И Левка заявил, что на месте дуры лошади он укусил бы МПП за такое место, за такое… Левка был хорошо воспитан и не смог придумать, за какое место он бы укусил МПП.

Но случай представился. Когда мы с Левой мирно дочитывали в четыре глаза «Суету вокруг дивана» Стругацких, Маковец объявил новую тему:

«А. Любовь.

Б. Любовь и ее исторические этапы».

– Любовь, – урчал МПП, – это нравственно-эстетическое чувство, выраженное в бескорыстном стремлении объекта одного пола к объекту другого.

Оторвавшись от конспекта, он, по обыкновению, пустился в объяснения:

– Че-эк Петр идет в театр. Отдохнуть. Или в цирк. А там он встречает человека… по имени мнэ-э… мнэ-э… Па… По… Пол… мнэ-мнэ…

Конечно, Человек Павел тут был явно лишним, но МПП никак не мог подобрать имя «объекту другого пола».

– Мнэ-э… мнэ… Ну, скажем… мнэ… мнэ…

Какое имя просится после этого «скажем… мнэ… мнэ…»? Особенно тем, кто только что читал Стругацких? Правильно!

– Полуэкт! – услужливо подсказал Лева.

– Полуэкт! – облегченно подхватил МПП, но, осознав, что сказал, покрылся пятнами и с криком «Шустер и Гончарова! Вон из университета!» выскочил из аудитории.

Правда, я этого не помню. По словам Левушки, я, приличная девочка, реготала, как пьяный павиан.

Зачет по этике мы с Шустером сдавали четыре раза.

Вскоре Левка уехал и выбрал другой объект для бескорыстного стремления.

А Маковец сдружился с лаборантом кафедры Борькой Павловским. Его тут же перекрестили в Петропавловского. Через несколько лет они ушли из университета и открыли издательство. Выпускают переводные женские романы. О любви.

Раз в крещенский вечерок

Я. И. Пащуку

Не понимаю, какой смысл вкладывает женщина, когда говорит: «Я не такая…»

Лично я – такая. Да. Я доверчивая. Радостная. Я наивная. И – круглая-круглая дура, из-за чего чуть не вылетела из университета. И то, что я именно такая, подтвердил однажды декан нашего факультета иностранных языков Ярослав Иванович Пащук. Он так и сказал: «Ну, Марынка, – он так меня называл – «Марынка», наш Ярослав Иванович, – не знал, не знал, что ты такая!»

С тех пор я и сама в этом неоднократно убеждалась.

Вот, скажем, случай во время зимней сессии, как раз в канун старого Нового года. Вечером я притопала к подругам в общежитие якобы учить билеты по теорграмматике. Подошла к двери комнаты 45, а девчонки закрылись и никого не пускают. А у двери на корточках сидел Исмаил-оглы, студент геофака, наследный иранский принц (так он всегда представлялся) и потенциальный жених моей подруги легкоатлетки Ларисы.

Про Исмаила надо подробнее. Он такой был особенный, непохожий на других, такой нелепый и забавный, открытый и щедрый, что заслуживает тут отдельного рассказа. Какие ветры занесли его, теплолюбивого, смуглого, с большими черными-черными обиженными глазами, тонкими нежными руками, густыми волосами торчком и княжескими манерами, в наш сырой, ветреный, переменчивый климат изучать географию – кто знает. Я не догадалась спросить тогда, а сейчас он вообще очень далеко. В Норильске. Они с Лариской там предсказывают погоду, которую Исмаил чувствует носом и кожей за несколько дней. Поэтому его, Исмаила-оглы, там очень ценят. Особенно летчики.

– Ну? – поздоровалась я с Исмаилом.

– Ларыса закрыл и не выходит, я стучаля-стучаля… – уныло объяснился Исмаил.

– Учат? – поинтересовалась я.

– Не… Свет выключиль. Я замочную скважину смотреля, – признался наследный принц, – кричаля: «Ларыса, на мой голос выйди, дэ!», а Ларыса сказал, что они гадают – в зеркале жених смотрят. И если мене покажут, Ларыса на мене женится.

– А если не тебя?

– Тогда, мамой клянусь, Исмаил будет очень огорчаться. Тогда Исмаил всех будет рэзат, – обреченно вздохнул наследный принц, – и Ларыса, и Валя (Валя – это вторая моя подружка, которая с Ларисой жила в комнате), и себе, и… – Исмаил оценивающе обвел меня взглядом и задумался.

Я поняла, что он не шутит, и стала бить в дверь кулаком. Дверь открыла Лариска, раскрасневшаяся, возбужденная. Глазами вращает, шепчет жарко – давай быстрей заходи, мы уже все приготовили.

– А ты, – строго обратилась она к своему принцу, – иди в свою комнату и учи. Мы тебя потом позовем.

Исмаил угрюмо и недобро зыркнул из-под насупленных бровей и медленно поплелся к себе. Явно не учить, а, например, точить ножи-кинжалы. На всякий случай.

В комнате у большого зеркала горело несколько свечей. Там же, на столике, лежали какие-то сухие травки, ножницы и стояла плошка с водой.

И теперь о Лариске. Я уже говорила, что она была блистательной легкоатлеткой, мастером спорта, и если вдруг ей бы грозила расправа ее ревнивого жениха Исмаила-оглы, она бы легко удрала от него, посверкивая пятками и хихикая. Чего нельзя было сказать о нас с Валей. Я бегаю очень плохо. Вот прыгаю я хорошо. Верней, подскакиваю. Особенно когда меня пугают. И еще хорошо соображаю. Хотя и дура. И тогда я понимала, что если правдивая и упрямая Лариска узрит в зеркале не Исмаила, а какого-нибудь Васю из своего родного села Кобеляки Звенигородского района Черкасской области, то Исмаиловой расправы нам не избежать. Надо было спасать подруг и ситуацию.

– Вы все неправильно делаете, – заявила я, сбрасывая пальто на кровать. – Я знаю, как надо гадать!

Причем в моих словах была крупица правды. Потому что летом я напросилась в фольклорную экспедицию в села староверов и там много чего видела. Как надо зиму провожать, да невесту одевать, да у зеркала гадать.

– А главное, чтобы ты, – обратилась я к Лариске, – чтобы ты, если хочешь жениха в зеркале увидеть, – чтобы ты в сторонке пока сидела и ждала, когда тебя к зеркалу позовут. Поняла?

Лариска кивнула. И села в сторонке, пока я с Валей шепталась да над плошкой с водой колдовала. На самом деле для Лариски вопрос жениха был животрепещущ, актуален и жгуч, потому как ее родители не очень хотели Исмаила в зятья. Уж много было на глазах разных примеров, когда по маленьким провинциальным городкам бродили одинокие грустные красавицы, водя за ручку смуглокожих деток. А наоборот, Ларискины родители хотели в зятья надежного толстого и прижимистого Васю из села Кобеляки Звенигородского района.

– Иди ко мне! – замогильным голосом позвала я Лариску, оставив у зеркала гореть всего одну свечу. – Садись у зеркала, – продолжала вещать я, – садись, закрой глаза и молчи. Когда скажу: «Смотри!» – тогда откроешь глаза, посмотришь и быстро-быстро отвернешься. Иначе…

Я и сама не знала, что «иначе», но меня уже несло.

Лариска села у зеркала, закрыла глаза и задрожала. Я взяла ее правую руку, опустила ее пальцы в плошку с жидкостью и завозила ими по Ларискиному лицу и волосам, бормоча-приговаривая:

– Ряженый-суженый, приходи ко мне ужинать, а не хочешь ужинать – приходи стричься… – такую околесицу я несла, вдохновенно импровизируя, пока не усыпила Ларискину бдительность.

– Свет! – резко дала я команду Вале, и та повернула выключатель.

– Смотри! – скомандовала я Лариске.

И Лариска открыла глаза. Помаргивая и щурясь от яркого света, Лариска приникла к зеркалу. У-у-у! Из зеркала на нее смотрело нечто страшное, грязное, лохматое, с горящим угрюмым взором. Оно тоже щурилось и внимательно вглядывалось из зеркала в Лариску.

– И-и-и-и!!! – завизжала Лариска, и Валя выключила свет. – А-а-а-а!!! Что это?! Кто это?!

В дверь сильно забили ногами, и раздался крик:

– Лары-ы-ыса!!! Выйди на мой голос, Лары-ы-ыса!!! Я ту-ут, Ларыса, подслю-ю-юшиваю! Мамой клянусь!

Короче, пришлось признаться, что в плошку с водой мы добавили коричневую гуашь. Так, для остроты ощущений…

Хорошо, что у Лариски было чувство юмора. Она успокоилась, посмеялась и умылась. Я торжественно, как медсестра в роддоме, вышла к Исмаилу в коридор и сообщила, что в зеркале был кто-то смуглый, лохматый и страшный – как ты, Исмаил.

Исмаил засиял, глаза его увлажнились, он зашептал-зашептал, поглаживая лицо руками, поглядывая на потолок, благодаря кого-то там, наверху. И я безумно растрогалась: надо же, как переживал, как он Лариску нашу любит!

Через полчаса мы открыли гадальный салон для всех желающих, добавляя в воду и зеленую, и синюю, и красную гуашь. Всю ночь из комнаты 45 с визгом вылетали ошалевшие девчонки с разноцветными физиономиями. Вот кто-то из них, недовольный результатом гадания, пожаловался на меня в деканат.

Ярослав Иванович – наш дорогой Ярослав Иванович, светлее человек вряд ли найдется сегодня на земле, – не стал давать ход делу, как мне угрожали, а пожурил и отпустил сдавать экзамен по теорграмматике. Тогда-то он и сказал, что я такая. А я и не отрицаю. Да, я такая. Зато у Лариски с Исмаилом уже три мальчика – смуглые, нежные как Исмаил, сероглазые и шустрые, как Лариска. Да, Силим, Хаким и Ванечка. Через месяц у них девочка должна родиться. Моим именем назовут. Исмаил обещал: «Мамой клянусь!»