Текст книги "Не для взрослых. Время читать! Полка третья"

МАЙН РИД, КУМИР РОССИЙСКИХ ГИМНАЗИСТОВ

1

Сегодня в России юные читатели о Майн Риде узнают, пожалуй, из Чехова. Его рассказ «Мальчики» (он начинается запоминающимися фразами: «– Володя приехал! – крикнул кто-то на дворе. – Володичка приехали! – завопила Наталья, вбегая в столовую. – Ах, Боже мой!») читают (в тех семьях, где читают) обычно раньше, чем романы Майн Рида.

Второклассник-гимназист привез с собой на каникулы товарища, и тот глубоко поражает своим поведением Володиных сестер: «Чечевицын весь день сторонился девочек и глядел на них исподлобья. После вечернего чая случилось, что его минут на пять оставили одного с девочками. Неловко было молчать. Он сурово кашлянул, потер правой ладонью левую руку, поглядел угрюмо на Катю и спросил:

– Вы читали Майн Рида?

– Нет, не читала… Послушайте, вы умеете на коньках кататься?»

Но Чечевицын, погруженный в свои мысли, Кате не отвечает.

«Он еще раз поднял глаза на Катю и сказал:

– Когда стадо бизонов бежит через пампасы, то дрожит земля, а в это время мустанги, испугавшись, брыкаются и ржут.

Чечевицын грустно улыбнулся и добавил:

– А также индейцы нападают на поезда. Но хуже всего это москиты и термиты.

– А что это такое?

– Это вроде муравчиков, только с крыльями. Очень сильно кусаются. Знаете, кто я?

– Господин Чечевицын.

– Нет. Я Монтигомо Ястребиный Коготь, вождь непобедимых».

Господин Чечевицын потому грустно улыбается, что он-то знает, кто он и какова его дальнейшая судьба, а девочки-то этого не знают. Его жребий брошен – он со своим однокашником, второклассником Володей (тогда в гимназию поступали обычно в девять лет – после приготовительного класса, так что друзьям примерно по десять-одиннадцать лет) в ближайшие дни бежит в Америку. У них «уже все готово: пистолет, два ножа, сухари, увеличительное стекло для добывания огня, компас и четыре рубля денег».

Майн Рида активно стали издавать в русских переводах в 1860-е годы. И в конце XIX – начале XX века российские гимназисты, можно сказать, толпами бежали в Америку, начитавшись именно Майн Рида – пожалуй, он потеснил Фенимора Купера, пришедшего в Россию с его Кожаным Чулком (он же Великий Змей, Следопыт, Зверобой и так далее) немного раньше.

Будущий писатель родился в 1818 году в Ирландии. Он должен был стать, как и его отец, священником. Но этому препятствовал его воинственный темперамент: он мечтал о подвигах. В двадцать два года уехал в Америку. Был там профессиональным охотником; объехал все окраины Америки, насмотрелся на людей и на животных и начал писать…

Мне не очень-то удобно писать о личной жизни Майн Рида, обращаясь к подросткам. В его биографии есть щекотливые моменты. И меня уж точно обругают суровые к моим сочинениям женщины – детские критикессы – на этот раз за то, что я предлагаю вашему вниманию дурные и потому, возможно, заразительные примеры.

Ну, была не была! Все-таки я решила не скрывать от своих юных читателей, что когда Майн Риду стукнул тридцать один год, он влюбился – с первого взгляда! – в тринадцатилетнюю Элизабет Хайд… А когда ей исполнилось пятнадцать – женился… И они прожили в любви и согласии тридцать пять лет – до его смерти. И сто с лишним лет спустя, в 1963 году, замечательный польский поэт и философ Чеслав Милош напишет, что она «была, как теперь видно, личностью незаурядной», поскольку именно ее книга 1890 года «Майн Рид, воспоминания о его жизни» «остается – тем более что монографий о Риде пока не написано – важнейшим источником информации» о нем.

«Мне было лет десять, когда я наткнулся на сундучок отцовских сокровищ, собранных им в гимназические годы. Он был набит томиками Майн-Рида в русских переводах. Сражаясь с алфавитом (напомню, что польский язык использует латиницу. – М. Ч.), я читал подписи под картинками, это была моя первая русскоязычная книга – рассказывает Чеслав Милош (перевод Б. Дубина); в гимназические годы его отца Польша была частью России, юные поляки учились в русских гимназиях и читали так же и по-русски. – …Он околдовывал не только русских, но и польских читателей, и я помню себя, бредущего из библиотеки вверх по виленской улице Мала Погулянка с книгой Рида под мышкой: рукав перехваченного ремнем кожушка, серый зимний день, посередине улицы, лежа на животе и правя ногой как рулем, несутся вниз на санках ребята. Такие подробности обычно западают в память, если минуты, когда ими живешь, окрашены сильным чувством. От груза под мышкой сладко замирало сердце: это был заветный клад».

2

Один из многочисленных романов Майн Рида «Затерянные в океане» начинается не с человека, а с птицы. Для этого романиста мир природы – животных, зверей, растений – совсем не второстепенен по сравнению с жизнью людей.

«Ширококрылый морской коршун, реющий над просторами Атлантического океана, вдруг замер, всматриваясь во что-то внизу. Внимание его привлек маленький плот, размером не больше обеденного стола. Два небольших корабельных бруса, две широкие доски с несколькими небрежно брошенными на них полотнищами парусины да две-три доски поуже, связанные крест-накрест, – вот и весь плот.

И на таком гиблом суденышке ютятся двое людей: мужчина и юноша лет шестнадцати. Юноша, видимо, спит, растянувшись на куске мятой парусины. А мужчина стоит и, прикрыв глаза от солнца ладонью, напряженно всматривается в безбрежные дали океана.

У ног его валяются гандшпуг…»

Если кто не знает и нет под рукой словаря: гандшпуг, или аншпуг – это рычаг для передвижения тяжестей на корабле.

«…два лодочных весла, кусок просмоленного брезента, топор; ничего больше на плоту не увидеть даже зоркому глазу альбатроса».

Нельзя оторваться, читая, как люди с корабля, потерпевшего крушение, стремятся спастись.

А кто лучше Майн Рида расскажет об обитателях морских глубин?

«…Еще в самые давние времена, когда люди впервые стали плавать по морями и океанам, они с изумлением наблюдали одно явление… Рыба, существо, которому самой природой положено всегда пребывать в воде, выскакивает вдруг из глубин океана на поверхность и совершает прыжок чуть ли не с двухэтажный дом!..

Стайку долгоперов, поднявшихся в воздух, по ошибке легко принять за белокрылых птиц. Но сверкающий – особенно на солнце – блеск чешуи говорит о том, что перед нами рыбы.

Какое это очаровательное зрелище! …Сколько раз долгие часы скуки, томящие пассажира корабля, когда он сидит на корме, неустанно глядя на бесконечное водное пространство, сразу сменялись веселым оживлением при виде стайки летучих рыб, внезапно, сверкая серебром, поднявшихся из глубин океана!»

Только представьте себе – сидишь себе на палубе океанского парохода – и вдруг летит стая рыб!

Да еще, оказывается, существуют разные их виды…

«Один из этих видов – летучка европейская – водится не только в умеренных и тропических частях Атлантического океана, но и в Средиземном море. Эта пятнисто-бурая рыба достигает полуметра в длину. Ее огромные грудные плавники с острыми лучами придают головастой рыбе странный вид: во время полета она выглядит колючей „растопырой“.

Другой вид летучек – летучка восточная – живет в Индийском океане.

Выскакивая из воды, летучки пролетают до ста метров и опускаются на воду. Нужно сказать, что летают они тяжеловато».

Ага, тяжеловато!.. Сто метров над водой!

В романе Майн Рида матрос и пятнадцатилетний подросток должны погибнуть от голода и жажды – у них нет ни капли пресной воды.

Но тут он натыкаются в безбрежном океане – представьте себе! – на еще одну подобную парочку – с того же потонувшего парохода.

Это африканец, которого прозвали Снежок; он был невольником, потом стал свободным. Эпоха Майн Рида – эпоха, когда из Африки в Америку еще возят людей, которых насильно сделали рабами. Сейчас слово «негр» употреблять не принято, потому что те, которых так называют, считают это слово обидным и просят называть их «темнокожими». Но Майн Рид – яростный противник любой дискриминации, в том числе расовой, – употребляет слово «негр», как Марк Твен, как многие другие американские и английские писатели той далекой эпохи, безо всякого дурного намерения. И мы, конечно, не будем заменять это слово – ведь мы знаем, что мы, как и он, все равно не расисты.

Этот Снежок сумел спасти восьмилетнюю девочку, которую ему поручили отвезти в Америку. И вот он с маленькой девочкой на руках посреди океана – «на нескольких деревянных обломках, без еды, без капли питьевой воды. Ужасное положение, от которого самый мужественный человек может впасть в полное отчаяние!»

И дальше – весьма важные и интересные, по-моему, слова: «Но Снежок не знал, что значит отчаиваться».

Не знал, да и все тут! Не получил, значит, нужную дозу отчаяния в детстве. Это неплохо, согласитесь, – просто не знать, что такое отчаяние, страх… Не подавлять в себе эти очень плохие, недостойные мужчины чувства, а вообще их не знать!

И пошли приключения за приключениями…

3

Роман «Всадник без головы», которым сто лет зачитывались все гимназисты, первой же фразой начинается, как и «Затерянные в океане», не с людей, а с животных. Описанных так, как другие писатели описывают людей. И даже лучше. Но сразу вслед за этим – нечто страшное и таинственное…

«Техасский олень, дремавший в тиши ночной саванны, вздрагивает, услышав топот лошадиных копыт.

Но он не покидает своего ложа, даже не встает на ноги. Не ему одному принадлежат эти просторы – дикие степные лошади тоже пасутся здесь по ночам. Он только слегка поднимает голову – над высокой травой показываются его рога – и слушает: не повторится ли звук?

Снова доносится топот копыт, но теперь он звучит иначе. Можно различить звон металла, удар стали о камень.

Этот звук, такой тревожный для оленя, вызывает быструю перемену в его поведении».

Поясним для тех, кто еще не понял: олень слышит звук подков! Недалеко – лошадь. А значит – человек. То есть – скорее всего охотник с ружьем, несущим смерть.

«…Он стремительно вскакивает и мчится по прерии… В ясном лунном свете южной ночи олень узнает злейшего своего врага – человека. Человек приближается верхом на лошади.

Охваченный инстинктивным страхом, олень готов уже снова бежать; но что-то в облике всадника – что-то неестественное – приковывает его к месту.

Дрожа, он почти садится на задние ноги, поворачивает назад голову и продолжает смотреть – в его больших карих глазах отражаются страх и недоумение.

…Может быть, оленя испугал всадник? Да, это он пугает и заставляет недоумевать – в его облике есть что-то уродливое, жуткое.

Силы небесные! У всадника нет головы!

Это очевидно даже для неразумного животного. Еще с минуту смотрит олень растерянными глазами, как бы силясь понять: что это за невиданное чудовище? Но вот, охваченный ужасом, олень снова бежит. …Не обращая внимания на убегающего в испуге оленя, как будто даже не заметив его присутствия, всадник без головы продолжает свой путь.

Он тоже направляется к реке, но, кажется, никуда не спешит, а движется медленным, спокойным, почти церемониальным шагом.

Словно поглощенный своими мыслями, всадник опустил поводья, и лошадь его время от времени пощипывает траву.

…Кажется, что он во власти каких-то глубоких чувств и мелкие происшествия не могут вывести его из задумчивости. Ни единым звуком не выдает он своей тайны. Испуганный олень, лошадь, волк и полуночная луна – единственные свидетели его молчаливых раздумий».

На его плечах – широкий мексиканский плащ, который называется серапе. «Защищенный от ночной сырости и от тропических ливней, он едет вперед, молчаливый, как звезды, мерцающие над ним…»

Сотни тысяч, если не миллионы читателей романа мучительно пытались додуматься, что это за явление – всадник без головы? Ведь это не сказка. Значит, он на самом деле скачет по американской степи, покрытой высокой сочной травой, – саванне?..

«Впереди, до самого горизонта, простираются безграничные просторы саванны. На небесной лазури вырисовывается силуэт загадочной фигуры, похожей на поврежденную статую кентавра; он постепенно удаляется, пока совсем не исчезает в таинственных сумерках лунного света…».

А в конце романа больного, лежащего без сознания человека судят судом Линча (в середине XIX века в Америке еще могли убить человека по приговору толпы) и хотят тут же повесить. Но некоторые не верят, что именно он – убийца. Они требуют доказательств у того, кто больше всех настаивает на казни.

«– Есть они у вас, мистер Кассий Колхаун? – спрашивает из толпы чей-то голос с сильным ирландским акцентом.

– …Видит бог…» (издание советское, поэтому Бог там пишется с маленькой буквы, хотя его положено писать с большой – как имя собственное) «…доказательств больше чем достаточно. Даже защитники из его собственных глупых соотечественников…

– Возьмите свои слова обратно! – кричит тот же голос. – Помните, мистер Колхаун, вы в Техасе, а не на Миссисипи! Запомните это или ваш язык не доведет вас до добра!

– Я вовсе не хотел кого-нибудь оскорбить, – говорит Колхаун, стараясь выйти из неприятного положения, в которое попал из-за своей антипатии к ирландцам».

Довольно трудно понять, как можно испытывать антипатию не к какому-то человеку, а к целой нации, живущей на земле. Ведь Земля – общая!

Слово «антипатия», как известно, значит – неприязнь, когда кто-то кому-то сильно несимпатичен. Вообще-то так в жизни бывает, и ничего тут не поделаешь. Несимпатичен, пожалуй, даже антипатичен один какой-то человек. Но как может быть ан-ти-па-тич-на целая нация? Ведь не может быть, чтобы все до одного ирландца делали что-то точно плохое?

4

Чеслав Милош рассказывает, как в 1960-е годы, в каком-то московском разговоре, его американские знакомые были в полном замешательстве, когда узнали о невероятных тиражах Майн Рида на русском языке… «Они этого имени даже не слышали. Трудно их за это упрекать: в англосаксонских странах литература для юношества настолько богата, что Майн Рид, конечно же, оказался заслонен потомками…»

Нам же в России ни к чему его забывать. Он ничуть не потерял своей увлекательности. Да и вообще его вклад в мировую литературу весьма велик. Во-первых, пишет Милош, «Майн Рид привил новый – я бы сказал, более пристальный – взгляд на природу». Во-вторых, именно он первым создал романтический облик Америки. «После Рида Америка лесов, прерий, мустангов и бизонов стала существовать уже независимо от него…»

И третье – то, пожалуй, о чем написал в последнем письме из африканских джунглей знаменитый путешественник и исследователь Африки Ливингстон: «Читатели книг Майн-Рида – это тот материал, из которого получаются путешественники».

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ
ЭТИХ ПИСАТЕЛЕЙ ЧИТАТЬ МОЖНО ВСЕГДА. НО ПОЧЕМУ НЕ УЗНАТЬ ИХ ПОРАНЬШЕ?

ВСТУПЛЕНИЕ

Итак, в этом разделе книжки «Не для взрослых» мы напоминаем о тех, чьи книги можно читать в любом возрасте, но обидно лишать себя возможности познакомиться с великими сочинениями мировой литературы прежде, чем прозвенит последний школьный звонок.

Начнем знакомство с ними с Мопассана.

А кто следующий?

Сошлемся здесь на детство и отрочество одного известного человека – на его тогдашний круг чтения.

Владимир Набоков – один из лучших русских писателей ХХ века, после революции вынужденно покинувший Россию в двадцать лет, – вспоминал: «Между десятью и пятнадцатью годами (то есть в возрасте тех самых читателей, к которым мы здесь и обращаемся. – М. Ч.) в Санкт-Петербурге я прочитал, наверное, больше беллетристики и поэзии – английской, русской, французской, – чем за любой такой же отрезок своей жизни. Особенно я наслаждался сочинениями Уэллса, По, Браунинга, Китса, Флобера, Верлена, Рембо, Чехова, Толстого и Александра Блока. Другими моими героями были Скарлетт Пимпернел, Филеас Фогг и Шерлок Холмс».

Значит, и спустя столетие сегодняшним подросткам не грех в том же возрасте ознакомиться с этими писателями. Чехов, Толстой, а также герой Конан Дойля Шерлок Холмс уже поставлены на наши предыдущие две полки. Для этой – третьей – мы выбрали из набоковского списка Флобера. А потом доберемся и до других. Пока же – еще об одном писателе, на это раз – американце.

Журналистка «Московской недели» – еженедельного приложения к «Известиям» – брала у меня интервью в связи с выходом последней части моего детектива для подростков «Дела и ужасы Жени Осинкиной» – «Завещание поручика Зайончковского». Но, конечно, разговор дошел и до книжек «Не для взрослых! Время читать». Ирина Мак спросила меня:

– Будет ли у них продолжение? И что читать подросткам – тем, кому двенадцать-тринадцать? Когда Толкиен и «Гарри Поттер» уже прочитаны, а Сэлинджера оценить пока еще трудно (сужу по своему сыну)?

Вот на этот вопрос я могла ответить совершенно уверенно. Есть писатель, которого лучше всего впервые читать именно в обозначенные моей собеседницей годы – не раньше и не позже.

В то самое время, когда закладывается фундамент воли, выдержки, выносливости, уменья стремиться к поставленной цели невзирая на препятствия. Когда надо тренировать свое умение вытерпеть, сцепив зубы, любые физические трудности – холод, голод, усталость. Словом – когда самое время закалять характер, а то можно и опоздать навсегда. Тут чтение Джека Лондона – незаменимое подспорье.

Просидевший много лет в сталинских лагерях Виктор Рубанович пишет: «Лондона я полюбил на всю жизнь, особенно его северные рассказы. В лагере я их не раз вспоминал, и мне это помогало одолевать трудности суровой северной природы».

И некоторым он оказывается нужным и интересным гораздо раньше, чем в 12–13. Егор Гайдар вспоминает: «…Я сам выбирал, что мне читать. Иногда отец мне мягко, неназойливо подсовывал какую-нибудь книжечку – Киплинга в шесть лет, Джека Лондона в семь лет… Никогда не навязывал».

Так или иначе – какой это прекрасный, захватывающий писатель, стоит, наверно, узнать пораньше.

Этот раздел нашей книжки ведет Маша Чудакова.

ОПИСАТЕЛЬ НРАВОВ, ИЛИ ОЖЕРЕЛЬЕ ЦЕНОЮ В ЖИЗНЬ

1

Самый первый рассказ Ги де Мопассана, который я прочла в своей жизни, – это «Ожерелье». И никогда уже не могла его забыть – так мне было жалко героиню.

«Это была одна из тех изящных и очаровательных девушек, которые, словно по иронии судьбы, рождаются иногда в чиновничьих семьях. У нее не было ни приданого, ни надежд на будущее, никаких шансов на то, чтобы ее узнал, полюбил и сделал своей женой человек состоятельный, из хорошего общества, и она приняла предложение мелкого чиновника министерства народного образования.

Не имея средств на туалеты, она одевалась просто, но чувствовала себя несчастной, как пария, ибо для женщин нет ни касты, ни породы – красота, грация и обаяние заменяют им права рождения и фамильные привилегии. Свойственный им такт, гибкий ум и вкус – вот единственная иерархия, равняющая дочерей народа с самыми знатными дамами… У нее не было ни туалетов, ни драгоценностей, ровно ничего. А она только это и любила, она чувствовала, что для этого создана».

И вот ее муж приносит со службы (из офиса, как теперь принято говорить) приглашение на бал. Госпожа Луазель покупает роскошное, приличествующее случаю платье – у мужа как раз были отложены четыреста франков на покупку ружья. Но тут выясняется, что платье нечем «оживить»!.. И хотя муж полагает, что зимой будет вполне элегантно приколоть к платью живые розы – и всего за десять франков, она не согласна с ним: «– Нет, не хочу… это такое унижение – выглядеть нищенкой среди богатых женщин».

И тогда любящий муж предлагает одолжить что-нибудь из драгоценностей у госпожи Форестье, богатой подруги, вместе с которой Матильда, как было принято в ХIX веке во Франции, воспитывалась в монастыре. Матильда едет к подруге, та открывает ей свою шкатулку…

«Вдруг ей попалось великолепное бриллиантовое ожерелье в черном атласном футляре, и сердце ее забилось от безумного желания». И она спросила подругу «нерешительно и боязливо:

– Можешь ты мне дать вот это, только это?

– Ну конечно, могу.

Госпожа Луазель бросилась на шею подруге, горячо ее поцеловала и убежала со своим сокровищем».

В день бала, возвращаясь домой под утро, Матильда теряет драгоценное ожерелье.

Супруги влезают в непосильные долги, покупают за 36 000 франков такое же новое и возвращают его хозяйке, ничего ей не рассказывая.

Отныне жизнь героев разделена на две неравных половины – до и после потери… Они рассчитали прислугу, поменяли квартиру – наняли мансарду под крышей. Каждый месяц надо было платить по векселям, выпрашивать отсрочки. Они работают не покладая рук. Мопассан размышляет: «Что было бы, если бы она не потеряла ожерелья? Кто знает? Как изменчива и капризна жизнь! Как мало нужно для того, чтобы спасти или погубить человека».

Так прошло десять лет. Долги выплачены. Женщины случайно встречаются. Госпожа Форестье едва узнает свою давнюю подругу: «Бедная Матильда, как ты изменилась!»

И когда узнает, какой жизнью и почему та жила все эти годы, в волнении хватает ее за руки – «Бедная моя Матильда!» И следующая ее фраза звучит поистине как гром среди ясного неба, переворачивая все содержание рассказа… Скорей открывайте любой томик новелл Мопассана – и все узнаете.

2

Ги де Мопассан прожил недолгую жизнь (1850–1893) – всего сорок три года. А творческая его жизнь закончилась и того раньше – последние годы были омрачены тяжелой болезнью. Всего за одиннадцать лет он успел написать шесть романов, более трехсот новелл (они объединены автором в сборники, каждый имеет свое название, и их так и можно читать – по очереди, в хронологической последовательности; а можно и взять в библиотеке его «Избранное»).

Писатель много путешествовал – по Италии, по Корсике. Тогда никакого туризма в помине не было, путешествовали на свой страх и риск, а места были дикие и даже опасные. Так появились три книги его путевых очерков. Их тоже читать интересно – все они основаны на реальных историях. Но начать советую все же с его новелл. А когда-нибудь потом – романы и очерки.

Родился он во французской провинции Нормандии в деревушке Этрета. Впоследствии, в конце Второй мировой войны, эти места стали известны всему миру благодаря высадке союзников СССР – англичан и американцев – в 1944 году.

Во времена же Мопассана этот городок был известен в основном своими скалистыми дикими пейзажами, запечатленными на картинах художников-импрессионистов (в том числе знаменитейшего Клода Монэ). Там прошло все детство писателя, кроме короткого времени, когда семья жила в Париже. Затем был развод родителей и возвращение матери с сыновьями в Нормандию. Писатель настолько полюбил свои края, что позже купил там дом и жил в нем почти до конца дней – лишь иногда проводя зиму в Париже (отсюда и романы, основанные на сюжетах из светской жизни).

Интерес к литературе прививала мать, Лора де Мопассан. Но в то же время он с детства был очень спортивным, дружил с рыбаками, удил с ними рыбу, лазал по скалам… Любовь к морю и к прогулкам на яхте так и осталась на всю жизнь. В конце концов Мопассан смог купить собственную яхту, которую назвал «Милый друг» – как один из своих романов.

В юности Мопассан пробовал писать стихи. Но поступил на факультет права в Парижский университет. Однако учению помешала франко-прусская война.

Война с Пруссией 1870–1871 годов стала для Францией настоящим народным бедствием. Была оккупирована треть страны, погибли тысячи людей. Напомню, что это случилось задолго до Первой мировой войны, и французы, как и все европейцы, еще не знали, какими могут быть войны…

В этой войне проявился героизм многих обычных до этого людей: они вовсе и не думали совершить подвиги – просто защищали свою любимую Францию… Для Мопассана война – одна из важнейших тем. Но говорит он о ней на необычных для литературы примерах: рассказывает не о боевых действиях, а о мести французов – жителей маленькой деревни прусским солдатам за смерть мужа, отца или сына. Это новеллы «Старуха Соваж», «Дядюшка Милон», «Пленные» и, конечно, рассказ «Пышка», с публикации которого и начался его литературный успех. (Был довольно известный советский фильм 1934 года по этому рассказу – в нем снимались Татьяна Окуневская и Фаина Раневская).

Рассказ этот лишь косвенно – о войне, а на самом деле – о бескрайнем эгоизме как бы добропорядочных людей, которые в буквальном смысле воспользовались наивностью и добротой простой деревенской девушки. Чрезвычайные обстоятельства показывают – и это станет обычным сюжетным ходом Мопассана – кто чего стоит, обнаруживают подлинные свойства людей.

3

А как же писатель описывал мирную жизнь? В сегодняшней речи слова «нравоописательный», пожалуй, уже не встретишь. А раньше оно было в ходу. Нравоописательный фельетон, нравоописательный роман…

В сущности, Мопассан описывал нравы своей эпохи. Нравы французских крестьян, буржуа, отчасти – аристократов… Привычные опоры семейного устройства. Карьера, деньги…

В его прославленных новеллах и нескольких романах – французское общество последней четверти ХIХ века. Общество, так сказать, зрелого, устоявшегося капитализма. В нем нет уже того азарта, который гнал в первой половине века молодого Растиньяка – одного из главных героев Бальзака (умершего в 1850-м году) – «завоевывать Париж». Само деланье карьеры к тому времени, когда Мопассан вступил в литературу (1879), приобрело скучные, нередко малоприятные очертания. Деньги заняли в социальном устройстве свое прочное место. В глазах многих – огромное.

В сочинениях Мопассана у денег – своя функция: они проявляют человеческие характеры. У одних – обнаруживают лучшие стороны души, у других – отвратительные, третьих – портят. В характерах же четвертых они вообще ничего не меняют: жизнь слишком важна и сложна, чтобы ставить ее в зависимость от денег. А если вы прочтете рассказ «Зонтик» – то поймете, как смешно иногда бывает смотреть на людей, так любящих деньги!

Это вообще одна из интересных черт сочинений Мопассана: он, так сказать, ставит деньги на место. Они не важны сами по себе – важно, в чьих они руках.

«– Мать моя, госпожа де Курсиль, была несчастная, робкая женщина, – повествует герой рассказа „Завещание“, Рене де Бурневаль. – Муж женился на ней по расчету, и жизнь ее стала безысходной мукой. Нежная, чуткая, застенчивая, она вечно страдала от грубости того, кто должен был сделаться и моим отцом – мужлана из породы, именуемой сельским дворянством». Кроме рассказчика, у них еще два сына. «Братья мои, по примеру отца, были с нею грубы, не находили для нее ласкового слова и, привыкнув, что мать не ставят в доме ни в грош, относились к ней как к служанке.

Из всех сыновей лишь я любил ее по-настоящему, и она любила одного меня.

Мать умерла, когда мне исполнилось восемнадцать».

И вот вся семья собирается у нотариуса, он читает завещание (поскольку за матерью сохранена была ее часть состояния).

«Я помню все до мелочей, как если бы это было вчера. Посмертный бунт покойницы, этот клич свободы и протеста, вырвавшийся из могилы мученицы, жизнь которой принесли в жертву нашим нравам и которая из заколоченного гроба бросила отчаянный призыв к независимости, повлек за собой потрясающую сцену – грандиозную, трагическую и карикатурную».

В рассказе приводится весь текст завещания, прозвучавший для слушавших как удар грома или пушечный выстрел. Процитирую только его фрагмент. «…Я страдала всю жизнь. Муж женился на мне по расчету, он всегда презирал, третировал и обманывал меня.

Я прощаю его, но свободна от обязательств перед ним.

Мои старшие сыновья никогда не любили меня, не баловали вниманием и вряд ли почитали за мать.

При жизни я была для них тем, чем велел мне быть долг; по смерти я ничего им не должна. Узы крови, не скрепленные каждодневной привязанностью, – пустой звук. Неблагодарный сын – это не просто чужой человек, это преступник: он не вправе быть равнодушен к матери.

Я всегда боялась людей с их несправедливыми законами, бесчеловечными обычаями и гнусными предрассудками. Перед лицом Бога мне нечего больше страшиться. Умирая, я отбрасываю позорное лицемерие; я осмеливаюсь сказать то, что думаю, открыть и засвидетельствовать подписью тайну своего сердца».

Далее Рене узнает, чей он на самом деле сын, – и… Словом, рассказ небольшой, и все, что произошло сразу же после чтения завещания, вы узнаете, надеюсь, сами.

4

Мопассан умел загипнотизировать читателя с первой же строчки, приковать внимание читателя к каждому событию любого своего рассказа. Но это мастерство не дается от рождения. Пробовать свои силы он начал в тринадцать лет, и сначала его учителем была мать. Но потом его учили литературному мастерству известные литераторы того времени, и наконец Гюстав Флобер. Он говорил ученику: «Не знаю, есть ли у вас талант. В том, что вы принесли мне, обнаруживаются некоторые способности, но никогда не забывайте, молодой человек, что талант, – это только длительное терпение. Работайте».

И Мопассан послушался. Он писал во всех жанрах, но Флобер считал первые опыты непригодными для опубликования. Мастер требовал учиться умению описывать облик и характер именно этого крестьянина, а кроме того, найти для этого единственно точные слова. «Какова бы ни была вещь, о которой вы заговорили, – имеется только одно существительное, чтобы ее назвать, только один глагол, чтобы обозначить ее действие, и только одно прилагательное, чтобы ее определить. И нужно искать до тех пор, пока не будут найдены это существительное, этот глагол и это прилагательное, и никогда не следует удовлетворяться приблизительным» – так излагал Мопассан советы мэтра. Но зато впоследствии Флобер говорил о его сочинениях: «Я скажу лишь, что это настоящий французский язык, ибо не знаю другой, лучшей похвалы».

Вот начало рассказа «В море»: «На днях газеты напечатали следующее сообщение: „Еще одно ужасное несчастье повергло в уныние обитателей нашего побережья. (…) Рыболовное судно под командой его владельца Жавеля при входе в гавань было отнесено к западу и разбилось о скалистое основание волнолома“.

Кто этот Жавель? Уж не брат ли однорукого? Если бедняга, смытый водой с палубы и, может быть, утонувший под обломками своего разнесенного в щепы судна, именно тот, о ком я думаю, значит, еще восемнадцать лет назад он стал очевидцем другой драмы, страшной и простой, как все драмы на море…»

И начинается уже рассказ об этой драме – и мы с замиранием следим: что же победит – любовь к брату, у которого руку зажало сетью, или боязнь потерять ценную (она стоит денег!) рыболовную снасть?

Или – «Папа Симона». Мальчик стоит на коленях на берегу реки и читает молитву, готовясь покончить с собой. Но не может дочитать ее от рыданий.

«Вдруг тяжелая рука легла на его плечо, и чей-то звучный голос спросил:

– Кто тебя обидел, мальчуган?»