Текст книги "Мусульманская Русь"

– Странно подобное слышать, – сознался я. – А как же историческое право? Прародина и все такое…

– Наша Родина – Русь, – без малейшего сомнения сказал он. – Тысячу лет мы там живем, и могилы предков остались там. Куда-то мы пришли сами, кое-где жили еще до появления русских, но это такая же наша страна, как и ваша. Родина – это место, где ты родился. Даже сейчас, когда три с лишним миллиона уехали из-за религиозной нетерпимости последнего Кагана и национализма Диктатуры, на Руси из 180 миллионов каждый пятнадцатый еврей. Мы всегда были лояльны к власти, и нет случая, когда бы шли против интересов государства. И все равно нас попрекали и будут попрекать куском хлеба… Ты знаешь про Голодную степь?

– Я ее видел.

– Значит, можешь понять. Там, где не было ничего, кроме бесплодной равнины, теперь огромные орошаемые поля. Выделяя земли под заселение, нам всегда давали худшие. Вот только это тоже метод доказать, что у нас есть не только мозги, но и руки. И здесь, на песчаных и каменистых землях, мы тоже создадим сады и поля. К сожалению, а может, и к счастью, пришло Новое время. Время национальных государств, в которых нет места меньшинствам. Это не хорошо и не плохо. Это так есть. И если мы не хотим раствориться в других народах – а мы, верующие, не хотим, – надо вернуться к своим корням и превратиться из разных народов, связанных общей религией, в один. Для этого нет лучшего места, чем связанная историческими корнями с самыми глубинами нашей души и веры Иудея. Никогда не прерывалась ее связь с живущими в самых разных концах планеты. Всегда существовала здесь община, и в молитвах мы произносили: «Если я забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет моя рука».

Не суть важно, какими мотивами руководствуются люди, помогая и направляя. Религиозные они, светские, политики или вообще иноверцы. Главное – результат. Ты думаешь, великая тайна, что, закрывая въезд в США евреям, американцы договорились с русскими? Или что Салимов мечтает избавиться от наиболее радикальных и бедных еврейских элементов, заставляя богатых давать деньги на выезд, поддерживая любые организации, ведущие агитацию к переезду в Иудею, и давя всякое сопротивление сионизму в стране, вплоть до арестов? Так что если понятие «мусульманский сионист» означает мусульманина, поддерживающего право еврейского народа на собственное независимое и суверенное государство, какую бы выгоду он при этом ни искал, таких людей я приветствую.

Салимов хочет получить для себя союзников на Ближнем Востоке в противостоянии с Англией и арабами, а нас это вполне устраивает. Весьма взаимовыгодная сделка. Мы создаем свое государство, куда сможет приехать каждый еврей, и нет другого места на Земле, куда смогут вернуться в поисках помощи и защиты и где можно установить свои законы. Нигде нас не ждут, и все уже занято. Если требуется для обоснования наших прав привлечь Тору, значит, это будет сделано. Если силу, то и за этим дело не станет. Нации рождаются от экономических и политических причин, а мы ее создаем сами. Только в огне смогут слиться разные направления и идеи. Слишком уж не похожи евреи между собой. Даже те, кто не ассимилировался полностью, стали напоминать народы, среди которых они жили. А уж русские – не иначе как вообще отдельный народ, связанный с остальными только религией и абсолютно не похожий на европейцев или сефардов. Так недолго и до раскола. Пришло время доказать, что мы существуем и не являемся зимми. Меньшинством, живущим под защитой чужих армий и законов.

– Ты еретик, раввин, – удивленно сказал я. – Вот так… Вместо лекции, сколько раз упоминается в Святой книге историческая Родина, говорить про оружие…

– Я вернулся к религии уже в чине майора, – невозмутимо сообщил он, – после Кавказского фронта и гражданской войны. Ты ведь тоже знаешь, каково это. И худо-бедно дослужился потом в Сибирском войске до дивизионного раввина, совмещая это с учебой в ешиве Старкиса.

Я посмотрел на собеседника совсем другими глазами. Про Бухарскую резню 1914 года только глухой не слышал. Последнее вассальное ханство после этого превратилось в очень спокойную часть республики с немногочисленным, обожающим Салимова населением. Кто из людей зажиточных убежать за границу не успел, очень резво помчался во Владимир – доказывать покорность. А простые дехкане прекрасно сообразили, насколько наша ветвь ислама смотрится лучше. Двести лет не понимали – и вдруг сразу осознали. Другого варианта для них просто не осталось. «Военная» необходимость настоятельно требовала конфисковать участки у нелояльных общин.

Именуемый в газетах «духовным лидером Вольного Сибирского войска» Старкис, никогда не занимая официальной должности, совершенно спокойно давал указания чиновникам и офицерам не только в Фергане и Казахстане, но и здешним лидерам. Совершенно отмороженный тип, которого трогать боялся даже Салимов, чтобы не вызвать мятежа в Сибирских военных частях. Благо, он еще постоянно подчеркивал в своих речах уважение к русским, а то был момент, когда мог и оторвать Сибирь в личный удел.

Не удивлюсь, если именно в тот период и появилась идея сплавить наиболее буйных куда подальше. Среди сибиряков двое из троих были евреи и поляки, слегка разбавленные армянами еще с давних времен, отправляемые каганами заселять пустынные земли. Даже от двойного налога освобождали первопроходцев.

В девятьсот пятом, перед самой войной, издали атлас народов, населяющих Русь. Очень любопытно было смотреть. Длинные полосы иноверцев вдоль южных границ. Кто туда ехал добровольно – приравнивали в правах к саклавитам, а если еще и поселки входили в Вольные Войска, вообще освобождали от всякого налогового бремени. Гордые католики-поляки, торговцы-иудеи и сбежавшие на Русь от турок забитые православные в окружении враждебных народов очень быстро превращались в серьезную военную силу, подконтрольную центральной власти. Или погибали. Такое тоже случалось.

В самом начале иудейского проекта был страшный скандал. Третий кавалерийский полк из Маньчжурского Вольного Войска, где в молодости отслужил свое Старкис, почти в полном составе отказался возвращаться домой. Как подходил конец службы, они просили у колониальной администрации паспорт жителя Иудеи и перевозили сюда семьи. Чиновники на первых порах даже были довольны: есть на кого опереться при необходимости. Потом бывшие маньчжурцы объявили территорию Голанских высот исключительно своей и стали непринужденно ходить угонять скот из Сирии, вплоть до самого Дамаска. Обустраиваться им надо на новом месте? А люди они небогатые, поиздержавшиеся за переезд – вот и потребовалось слегка поправить благосостояние за счет соседей. Не своих же грабят! Исключительно за границей. С большим трудом их утихомирили, но в тех местах, кроме почти пятнадцати тысяч бывших маньчжурцев и минимального количества друзов на правах хороших соседей, до сих пор никто не селится. Просто не пускают. Все остальные законы они честно соблюдают, что такое центральное правительство и как с ним шутить не стоит, каганы вбили еще в XV веке, присоединяя осколки Орды к Каганату и давя любые поползновения на самостоятельную политику у сильно свободолюбивых жителей окраин.

Если бы они еще приехали в большом количестве, то непременно умудрились бы прихватить пару провинций в соседних странах. К сожалению, после этого случая организованно части из Вольных Войск уже не присылали. А бросить все и приехать не каждый был способен. На Руси они по-прежнему относились к привилегированному сословию, и в Иудею ехали немногие. Разве что вот такие – из воспитанников Старкиса, слегка сдвинувшиеся на религиозной почве.

– Еретик, – с легкой усмешкой, сказал раввин, – отличается он верующего только количеством состоящих в секте. Протестанты – для католиков еретики, шииты для суннитов. Наоборот – столь же верно. Посмотрим еще, чьи взгляды победят. Пока что видно – кто реформировал обряды позже, тот и в выигрыше. Надо вовремя реагировать на изменения окружающего мира. Протестанты сильнее католиков, Русь победила остальное мусульманское общество. Оно застыло в Средневековье, и даже турки оказались не способны модернизироваться, а вот вы совсем другие. Саклавиты ведь для остальных мусульман тоже еретики. В Мекку-то до сих пор не желают пускать?

– Я ездил.

– Простите, хаджи[6]6
  Хаджи – совершивший хадж, паломничество в Мекку.


[Закрыть] Берислав, – с осязаемой иронией в голосе повинился он, – но это до тех пор, пока вы можете настоять на своем силой оружия. Поэтому я предпочитаю руководиться статьей пятой из решения Парижской конференции: «Никакая часть территории Иудеи не может быть уступлена, сдана в аренду или помещена под управление иностранной державы». Очень, кстати, благодарен русской делегации, настоявшей на фиксировании слова «Иудеи», а не абстрактной «Палестины». В Палестине могут жить кто угодно, а в Иудее должны проживать иудеи, простите великодушно за тавтологию. «Масло масленое» нехорошо звучит, но тут уж ничего не поделаешь. В нашем Писании, христиане называют его Ветхим Заветом, написано: «Того, кто встанет, чтобы убить тебя, – убей его первым!» Было время мира, а теперь пришло время войны, и не мы это начали. Но мы это закончим!

Ранним утром по радио передали повторное выступление Салимова, где он сообщил о предоставлении Иудее полной независимости и передаче всех полномочий местному правительству. Трехмесячный срок прошел. Сразу после этого прозвучали слова: «В этой стране возник еврейский народ. Здесь сложился его духовный, религиозный и политический облик. Здесь он жил в своем суверенном государстве, здесь создавал ценности национальной и общечеловеческой культуры и завещал миру нетленную Книгу Книг.

Благодаря бескорыстной помощи России созданы такие политические, административные и хозяйственные условия, которые обеспечили установление еврейского национального дома в Иудее и развитие институтов самоуправления.

…Еврейский народ, как и всякий другой народ, обладает естественным правом быть независимым в своем суверенном государстве.

На этом основании мы, члены Народного Совета, представители еврейского населения страны Иудеи и Сионистского движения, собрались в день окончания русского мандата на Иудею, и в силу нашего естественного и исторического права и на основании решения Парижской конференции настоящим провозглашаем создание Еврейского Государства в стране Израиля – Государства Иудея».

Под общие радостные крики раввин организовал общую молитву, которая неожиданно закончилась хоровым пением на мотив «Амурских волн» Макса Кюсса:

 
Если врата Родины закрыты врагом,
Врата мы разрушим,
Проломим любую стену
И пройдем сквозь пробитые стены.
 
 
Слабым и малым
Мы откроем врата Родины.
Для малого и для старого
Мы стоим здесь как щит.
 
 
Не плачь, не грусти —
Обопрись на мою руку.
Придет час мести и расплаты
Тому, кто закрыл эти врата.
 
 
Слабым и малым
Мы откроем врата Родины,
Для малого и для старого
Мы стоим здесь как щит[7]7
  «Меж границ». Слова Хаима Хефера (подстрочный перевод).


[Закрыть].
 

Еще через два часа над поселком появились самолеты с египетскими опознавательными знаками и приступили к бомбежке. Особых повреждений они не нанесли, но праздник закончился. Вторжение состоялось. Мы еще успели плотно пообедать: все равно продукты на продажу не вывезти, и не пропадать же добру, – и слегка поскучать в ожидании дальнейшего, пока на окружающих холмах не появились египтяне в сопровождении вооруженной толпы местных арабов. Они не делали попыток напасть, а просто окружили весь район и изредка стреляли – больше для собственного удовольствия, чем по цели. Причина стала понятна позже.

В нескольких километрах от нас, возле Гадида, начался грохот пушек. Люди молча смотрели в ту сторону и, переглядываясь, расходились по местам. Даже от нас были видны следы разрывов и пламя над зданиями.

Все прекрасно понимали, что и наша очередь не за горами. Стреляли до вечера, и утром все это возобновилось. Попытки разведки ничего не давали: все кругом плотно обложили. Постоянно подходили все новые отряды.

Нас еще дважды бомбили, спалив попутно все деревянные постройки, еще не разобранные на укрепления, и уничтожив хлев. Скот вырвался из стойл и загонов – кони, мулы, стадо овец, коровы, бычки – более сотни голов. Животные метались по поселку, некоторые были ранены или обожжены. Большинство пришлось потом добить. Курятник тоже пропал, накрытый бомбой, зато мяса было вдоволь. Даже места для хранения не хватало. Множество туш валялось кругом, но рисковать, стаскивая их в кучу, не стоило: арабы продолжали регулярно стрелять, и по территории мы передвигались только ползком или по вырытым заранее траншеям.

– Вставайте, – похлопал меня по плечу Моше.

Я сел, протирая глаза. По-прежнему ночь. Глянул на часы. Всего час с небольшим и удалось подремать.

– Что случилось? – спрашиваю, настороженно прислушиваясь. Вроде все тихо. Даже севернее не стреляют.

– Пришел человек с Гадида. Их больше нет.

Я шел, раздвигая собравшихся по траншее. Он был маленький и страшно грязный. На ноге окровавленная повязка. Голова дергается, как при контузии, взгляд беспокойно бегает по лицам. При моем появлении попытался подняться с земли.

– Не вставай, – придержав его, сказал. – Как тебя зовут?

– Мотке.

– Рассказывай, – присаживаясь возле него на корточки, попросил я.

– Седьмая пехотная дивизия, – медленно, выдавливая из себя слова, начал он. Потом заговорил все быстрее, стремясь выложить сразу все, что знает: – Два полка ушли к морскому блоку поселений и тому, что закрывает дорогу в Газу. – Я кивнул: связь с ними по радиостанции была устойчивой, и мы уже об этом знали. – К Гадиду пришли два батальона из третьего полка и несколько сотен арабов из Газы. Сначала был обстрел, потом мы отбили две атаки. Опять обстрел. Опять атаки. Солдаты – дерьмо, воевать не хотят. Офицеры их гонят вперед под угрозой оружия. Надо выбивать командиров – тогда египтяне теряются и отходят. Мы много убили – не меньше двухсот солдат, но патроны кончились. Был приказ сдаваться. Они построили всех уцелевших. Целые, раненые, женщины. Пересчитали – шестьдесят два, и офицер взял у солдата винтовку и воткнул штык в живот моему соседу. Тогда я побежал. Не один, были и другие. Кто-то дошел? – с надеждой спросил. Я молча отрицательно покачал головой. – Тогда я последний. Там кричали, но я не остановился. Страшно кричали. Не расстреливали – мучили перед смертью. Я шел всю ночь, приходилось постоянно пережидать – в окрестностях полно вооруженных арабов, об этом должны знать.

– Ты правильно сделал, – твердо сказал я. – Ты предупредил, и мы теперь в курсе, что здесь капитуляция не поможет. Лучше уж стоять до конца, чем быть зарезанным, как баран. Где врач?

– Я здесь.

– Займись им. Перевязать, накормить. Завтра, – обращаясь к остальным и повышая голос, заявил я, – они придут сюда.

* * *

Опять подул горячий ветер из пустыни. Мало нам было палящего Солнца – так теперь еще песок летел, попадая в пищу, воду, на оружие, проникая даже в закрытый рот. На зубах противно скрипело, и страшный запах гниющих тел, людей и животных сводил с ума. Я, срывая голос, орал на всех, и они медленно, вроде как по инерции, поднимались и занимали свои места. Многим было уже все равно – слишком они были измучены и устали. Двадцать четыре трехдюймовки и несколько тяжелых минометов третьи сутки расстреливали небольшой пятачок, на котором мы отбивались. Вся территория была перекопана взрывами. Не осталось ни одного целого здания и сохранившегося окопа. Даже доты получили по несколько попаданий и зияли дырами.

Последний раз я обстрел такой интенсивности видел под Краковом, и тогда наша армия не выдержала и побежала. Нам отступать было некуда, а у них, похоже, огромное количество снарядов. Иногда артиллерия замолкает, и тогда египтяне идут в атаку. В первый раз я чуть ли не насильно заставил всех сидеть спокойно до самого последнего момента. Мы подпустили их прямо к проволочным заграждениям и расстреляли в упор. Многие и сейчас продолжают там висеть, воняя. Египтяне не делали никаких попыток спасти солдат, даже под прикрытием ночи. Раненые лежали там, где упали, страдая от жажды и боли. Застрелить их было с нашей стороны самое настоящее милосердие. Своих погибших мы относим в одно из убежищ, разбитое прямым попаданием, и там складываем. Хоронить нет возможности.

После гибели сотни человек египетские офицеры вспомнили, что идти в полный рост все-таки не стоит, а лучше сначала евреев уничтожить издалека. Они нас обстреливали, а по ночам мы выкапывали новые окопы и восстанавливали старые. Днем обстрел, ночью работа, и конца этому не видно. Он существует, но только когда живых в Славе уже не останется.

Только что возле меня вяло спорили, сколько было атак за прошлый день. Кто-то уверенно утверждал, что три. Лейба не менее убежденно отстаивал цифру «шесть». На самом деле это совершенно без разницы. Одной больше, одной меньше. Все мечтают о моменте, когда прекратится грохот и перестанут падать снаряды. Тогда можно увидеть врага и стрелять по нем. Ерунда, что большинство огневых точек уже разбито, что уцелело не больше половины бойцов. Люди реагируют на взрыв, угодивший прямо в траншею и убивший еще троих, заторможенно. Они уже не боятся. Им все равно. Моше прямо на позиции отрезали ножом руку по локоть, державшуюся на лоскутке кожи, а он все рвался к своему автомату. За такое у нас давали ордена.

В госпитале нет места, все забито тяжелоранеными, и кто может ходить, отправляются на позиции. Мотке перебило колено, но он все равно до последнего стрелял по наступающим, упирая винтовку о бруствер окопа, пока не погиб. Может, и к лучшему. У меня такое чувство, что с головой у него после всего произошедшего было не в порядке. Уж больно он довольно смеялся, свалив очередного офицера, даже ползал на нейтральную землю. Устроил самую настоящую охоту и убивал, убивал, убивал.

Вчера на нас пустили бронеавтомобили. На самом деле это, скорее, легкий танк. 40-мм пушка и пулемет. Четыре человека экипаж. Один мы сожгли, второй подорвался на заботливо приготовленных прямо у единственного нормального въезда в ворота минах, и выскакивающий экипаж я с трудом отбил у желающих порвать на куски. Перед этим «Даймлер» давил окоп, и трое погибли. Я это сделал не из гуманизма. Командира машины на глазах у двух уцелевших застрелил, и они запели, как соловьи.

Все время я продолжаю передавать репортажи по радио от прямого свидетеля, и англичане в качестве пленных очень пригодились. Весь мир должен знать, что они вмешались в происходящее напрямую. Имена, звания, воинская часть – все подробно ушло в Иерусалим. Теперь что бы ни произошло, сведения будут использованы на самом высоком уровне. Это уже не подзуживание иракцев и египтян из-за спины, и даже не передача им оружия и боеприпасов со складов на Канале. Есть конкретные военнослужащие, выполняющие приказ правительства Великобритании, нарушающего Парижский договор.

Я снимаю с пулемета тряпки, которыми он был обмотан для защиты от песка и падающей от разрывов земли, и упираю сошки для лучшей устойчивости при стрельбе. Я уже пятый хозяин М-9. Четверо предыдущих погибли. Раввин готовился подавать ленту. Он у меня ходил в заместителях, а его религиозный взвод – в последнем резерве. Их тоже осталось не больше десятка. Замещать уже стало некого, кроме самих себя. Теперь мы по очереди обходим остатки позиций и пытаемся подбодрить бойцов. У него получается лучше – профессионал.

Мы ждем. Сейчас из-за песчаных барханов опять появятся египетские пехотинцы. И не жалко им своих солдат… только валяющихся на виду трупов наберется не меньше трех сотен, а есть еще множество раненых. Два убитых врага к одному жителю поселка до начала осады мы уже взяли без сомнения, а заодно и держим здесь регулярный полк, заставляя тратить снаряды на второстепенную цель. Блок поселений, перекрывающий дорогу, погиб, но тоже взял выкуп большой кровью. Седьмая дивизия уже не способна на серьезные действия.

Опять повторяю про проверку оружия и приказываю целиться и стрелять в корпус. Пуля в грудь или живот если и не убьет, солдат уже небоеспособен, а громкие крики боли отваги его товарищам не добавляют. Они все это слышали уже много раз, но в бою все наставления легко забываются. В любом случае с медициной у египтян большие проблемы, и мы точно ополовинили египетский полк. Кто не умер сразу, потом непременно сдохнет в мучениях. Мы ждем.

Сентябрь 1931 г.

– А вы в Истамбуле на берег сойдете? – спросил Чарльз, явно пытаясь перевести разговор на другую тему. Сеанс выворачивания его побуждений наизнанку явно не пришелся ему по душе.

– Чего я там не видел? – равнодушно спрашиваю. – Лучше я посижу в спокойной обстановке и попробую написать что-нибудь на злобу дня. Про американцев, к примеру. Русским читателям будет интересно узнать из первых рук про обнаглевших гангстеров. – Я кивнул на соседний столик, где восседала развязная компания.

– В международной зоне ничего интересного нет, в самом городе – недоброжелательные к иностранцам местные жители. Улочки в центре кривые и узкие. Вместо покрытия – старые плохо подогнанные булыжники. Вонь и грязь страшная. Огромное количество нищих, а также беженцев, изгнанных из бывших европейских турецких владений, захваченных Болгарией, Сербией и Грецией. Естественно, они ненавидят всех подряд и не стесняются это показать. Греков и армян особенно недолюбливают. Правда, те им отвечают взаимностью, но вам от этого нисколько не легче.

Магазины больше похожи на курятники. Повернуться негде, и все завалено барахлом. Зайдешь и не сможешь оторваться от назойливого хозяина, пока ерунду какую не приобретешь. На азиатском берегу и то лучше. Там хоть немного чувствуется модернизация. А на европейском трамвай едет, а прямо на рельсах сидит куча народу и что-то продает. Прямо из-под колес выскакивают. Каждый день кого-то задавят, а им плевать. В упор не замечают идиотизма собственного поведения. Как жили века назад, так и живут. Назло европейцам выколют себе глаз, но предпочитают все-таки ограбить или ножиком пырнуть англичан с французами.

Еще мечети есть. Аль-София и прочая белиберда, на манер подземного зала с тысячей колонн. На самом деле давно подсчитано, что их только двести двадцать четыре, и ничего интересного в этом нет. С потолка капает, внизу бассейн для сбора воды. Все. Да, в мечеть лучше не соваться. При вашем знании турецкого и полном отсутствии умения себя правильно вести могут и голову оторвать.

– Я как раз думал, что вы сможете перевести, и общаться с местными жителями будет проще.

– С чего это вдруг? – поразился я. – А! Вы тоже решили, что я замечательно говорю на турецком, раз русский! Вечно на этом попадаются все иностранцы. Раз мы азиаты и татары где-то там, в глубине степей, так должны объясняться на том же языке. «Поскреби русского – и обнаружишь татарина». Если бы так! С семнадцатого века мы лезем в Европу, а нас все за тюрок принимают.

Давно мы их ассимилировали и растворили в себе. А заодно и кучу мелких народностей. Булгар, кумыков, карачаевцев, балкарцев, половцев, печенегов, крымских татар, литовцев и вообще массу всяких разных. Русские способны переварить любого. Есть у нас в языке масса слов тюрского происхождения, как и литовских, и даже арабских, но в основе мы – славяне. Скорее с сербами или чехами друг друга поймем, чем с турками. Да, мы вполне азиатского происхождения, но к степнякам отношения не имеем. Я в медресе отнюдь не турецкий учил. Немецкий, английский и арабский. Вполне достаточно. Вот чиновники в округах с преобладанием нерусского населения получают надбавку к жалованью за знание местного языка. Мне этого совершенно не требуется.

– Простите, но ведь турки тоже не кочевники.

– Ага, – согласился я. – Попробуйте открыть книжку серьезнее путеводителя и выяснить, откуда пришли туркменские предки султанов. Это совсем не тайна. Они даже гордятся своим героическим прошлым. Пришли и подчинили местное население. Данишмендиды. Вы попробуйте произнести: Данишмендидская империя. Звучит как ругань. Нормальный европеец в жизни не произнесет правильно. Даже туркменов в турок превратили.

Первый широко известный Данишменд звался Мудрый. В отличие от прочих турецких эмиров, почти поголовно неграмотных, этот вроде бы даже не туркмен был, хотя ему нарисовали потомки древнюю биографию с замечательными предками. А про его величие до сих пор учат в школах. Есть такой эпос – «Подвиги царя Данишменда», где повествуется о завоевании Мелетии, армянского города к юго-востоку от Анкары. Авторы этого сочинения считали падение города поворотным пунктом в исламизации того, что впоследствии стало Турцией.

Не заставляйте меня выполнять работу гида. Уж нам-то в детстве вбивали в голову очень подробно историю Турецкой и Русской империй. Шесть войн – это вам не кот начхал. Первая проиграна, вторая – с очень сомнительным результатом, когда пришлось признать независимость Крымского ханства, а дальше постепенное отнимание территории у Турецкой империи. До сих пор даты помню и могу разные подробности выложить без запинки. Вечное соперничество двух государств, претендующих на величие. Кстати, у нас не ругали турок, а очень уважительно к ним относились. Ну, кроме короткого периода уже в девятнадцатом веке, когда они устроили у себя изрядные армянские погромы. Победитель может себе позволить быть великодушным.

Так что давайте лучше о чем нейтральном. Про красоты Греции, к примеру. Я там ни разу не был, а говорят, интересно.

Ага, буду я ему рассказывать, как греки меня при случае приголубят за описания их поведения на войне. Да и турки тоже. В этом смысле я был страшно беспристрастен, а зверствовали они очень схоже. Вечные обиды народов, проживающих по соседству. Армия входит в город или деревню, и страдают совершенно посторонние люди. Иногда при виде иностранцев они все-таки стеснялись, но обычно делали что хотели, и вмешиваться не рекомендовалось. Вполне способны были под настроение к стенке поставить. Это еще мягкий вариант. Когда прикладами забивают или камнями закидывают, гораздо неприятнее и больнее.

– Или тоже врут путеводители для туристов? – спрашиваю Чарли.

– Нет, – отмахнулся он. – Там действительно красиво. Но мне просто интересно… Вот вы победили Турцию, имеете на ее территории две военные базы и контролируете проливы. И к вам население относится доброжелательно. Почему так? Потому что вы мусульмане и это решающий фактор?

– Вот уж совершенно не в этом дело. Турецкий султан всегда претендовал на право руководить всеми мусульманами, а Русь отказывалась подчиняться и, более того, регулярно била турецкие войска. Просто мы не расчленяли Турецкую империю. И во внутренние дела никогда не вмешивались. Зато давали кредиты на промышленное развитие и оружие во время войны с греками. И заводы помогали строить, присылая специалистов. Люди прекрасно видят хорошее и плохое. Попытку оккупации после Австрийской войны Англией и Францией, отрыв провинций и заключение неравноправных договоров с европейскими странами. И прекрасно понимают, что единственный союзник для них – Русь. Пусть не бескорыстный, но заинтересованный в независимости и развитии страны.

А мусульмане мы плохие, и это известно всем и каждому. Мы «протестанты» мусульманства, как существуют протестанты христианства. Две большие религиозные реформы, не считая языческих пережитков и большого отката перед Австрийской войной. Я вот спокойно употребляю алкоголь, и в «Иншалла» мы вкладываем совсем другой смысл. На слух одинаково – «если на то будет воля Аллаха», а толкуем по-разному…

У нас это не «На все Божья воля», как у остальных, при полном отсутствии выбора, а возможность собственных действий. Сможешь или нет, зависит от тебя, и Аллах доброжелательно дает тебе трудиться на благо мира. Нет предопределенности, и ты изменяешь окружающую действительность. Во славу Аллаха и по воле его.

Я замолчал, дождавшись искомого представления и перестав учить американца. Понять тонкости и расхождения в наших традициях и обрядах, тем более в толкованиях законов, ему все равно не удастся. Не потому что тупой – как раз нет, но тут требуется совсем другое воспитание. До меня в детстве не доходило, почему отец настойчиво требовал благодарить в молитвах Милонега и Акбара, – ведь нам не позволено иметь других кумиров, а на их могилы ходят толпами. А потом я очень близко познакомился с жизнью мусульманских народов, так и не понявших, что мир не остановился в развитии. Страшно себе представить, чем могла кончиться история Руси, если бы мы пошли по общему пути мусульман. Сначала взлет, потом – застывшая в жестких рамках традиция. Полное отсутствие развития и погружение во тьму, где ходят европейские сагибы и цедят указания сквозь зубы.

На концертный подиум поднялась моя знакомая. На ней было красивое облегающее платье, подчеркивающее фигуру и показывающее во всей красе длинные ноги. Прическу сделала, приведя голову в порядок. Чарли хитро блеснул в мою сторону глазами и уверенно набулькал себе очередную рюмку. Заслужил. Нетрудно было догадаться, что именно я хотел узнать. В этой среде все обо всех прекрасно знают. Все обожают сплетни. Будет теперь еще одна тема для разговоров.

Она что-то негромко сказала музыкантам и запела совсем не стандартный джаз, а, скорее, романс. Еще и по-русски. Американцы с легкой оторопью прислушивались, не понимая. У меня было чувство, что исполняется для меня.

 
Пусть томительна наша разлука,
Пусть горька ожидания грусть —
Свое верное сердце и руку
Лишь тебе я отдать соглашусь!
 
 
Ты, только ты —
других в мире нет!
Ты – мой любимый, мой суженый!
Ждать я тебя
готова хоть тысячу лет —
Ты, только ты, и никто больше в мире не нужен мне!..[8]8
  Слова Михаила Ножкина.


[Закрыть]
 

На сцену в очередной раз стандартно полез перепивший бык, в черно-белых штиблетах и с кучей золотых перстней на руках. Голова набриолиненная, как модно среди определенной категории граждан, и с откормленной на подозрительных доходах ряшкой. На ногах он держался нетвердо, и поэтому от первых объятий Настя уклонилась. Я не стал дожидаться, пока он ее страстно обнимет, поднялся и, дружески приобняв, несильно ткнул пальцем в шею. Учили меня в свое время. Не забыл еще полезной науки. Он тут же обмяк и успокоился. Я старательно подтащил его к столику и усадил. Его приятели ничего не поняли, а вот Настя заметила.

Надо знать места, куда бить. В таких случаях сила совсем не нужна, и скандал тоже. Ну, переломали бы ползала – кому это нужно? Ни мне, ни владельцам парохода. Парень я нехилый, но устраивать драк не люблю. К чему портить себе здоровье, рискуя поломанными ребрами и головой? Я привык проявлять агрессию только в серьезных переделках, а не по пьяни. Или вот так, или сразу ножом под ребро. Мы, восточные люди, народ горячий, но чаще все-таки на публику изображаем. Я – так точно. Давно научился при необходимости терпеть идиотов, включая собственных начальников, и кланяться, но могу и припомнить потом. Без свидетелей.