Текст книги "Варяг"

Марина АЛЕКСАНДРОВА
ВАРЯГ

Легенда о перстне

В давние времена в славном городе Константинополе жил некий ювелир. История не сохранила имени его, но известно, что равных этому мастеру не было во всей Византии. Самые прекрасные женщины почитали за честь носить украшения, изготовленные ювелиром, и сам император не раз обращался к нему, заказывая то одну безделушку, то другую.

Деньги рекой текли в карман к ювелиру, и всего у него было в достатке. Не было одного – семьи. Жил мастер затворником, а годы шли и шли, и молодость уходила.

Но однажды в его мастерскую пришла молодая девушка, желавшая заказать себе скромное украшение. Спокойно выслушал мастер ее просьбу, но когда девушка сняла покрывало, чтобы рассмотреть образцы – какое ангельское личико предстало его потрясенному взору! Гостья была прелестна, обворожительна, безупречная гармония сияла во всей ее фигуре, в каждом движении, а голубые глаза искрились, как алмазы, и локоны блестели, как расплавленное золото. Ей нельзя было дать более пятнадцати лет.

Улыбкой неизъяснимой прелести пленила она ювелира, и тот запылал страстью, как безрассудный юнец. И – о чудо! – она ответила ему столь же пылкими чувствами.

Ничего не зная о своей избраннице, ювелир поспешил со свадьбой, ибо препятствий к ней не было. Только после того как Господь соединил их навеки, несчастному мастеру раскрылся характер его супруги. Под ангельской оболочкой скрывался дьявольский нрав, но ювелир продолжал любить свою супругу. Он терпел и прощал все ее злобные выходки, решив со смирением нести свой крест и на зло отвечать добром.

Время шло, ювелир проводил дни в трудах и заботах, а его молодая жена, предоставленная самой себе – в блаженной праздности. Святые обеты были нарушены ею с первого дня брака – не стала она опорой и помощью своему супругу, но ежечасно отравляла ему жизнь.

Лишь одним смогла она порадовать мужа – вестью о своей беременности. Ювелир, будучи уже человеком преклонных лет, не смел и надеяться на такое счастье, поэтому был сам не свой от радости. Кроме того, он полагал, что рождение ребенка смягчит нрав его супруги.

В положенный срок жена разрешилась чудесной девочкой, и семейная жизнь нашего героя стала понемногу входить в спокойное русло. Конечно, жена ювелира не стала образцом добродетели, но присутствие невинного младенца удерживало ее от злобных выходок.

Как-то раз жена попросила ювелира отпустить ее погостить у родителей. Добрый муж, который ни в чем не препятствовал своей супруге, с радостью согласился. С той поры такие поездки вошли в обычай. Каждый год жена уезжала на несколько дней и возвращалась такой довольной, что даже с супругом обращалась почти ласково.

Одно огорчало доброго ювелира – ни разу жена не взяла с собой дочь. Однако она указала ему причины такого поведения – отец ее, говорила она, не может смириться с тем, что на свет появилась девочка, а не мальчик, наследник, и потому не хочет видеть внучку.

Ювелир слепо верил всем словам супруги, и невдомек было ему, что не к родителям ездит его обожаемая супруга. Увы! Она погубила свою бессмертную душу, связавшись с врагом рода человеческого, и каждый год отлучалась из дома, чтобы присутствовать на богопротивных Черных Мессах.

Дочь подросла и стала такой же красивой, как мать, и доброй, как отец. Душа ее была чиста и невинна, как у настоящего ангела, сошедшего с небес на грешную землю.

Всякий раз, когда мать готовилась к отъезду, дочь просила взять ее с собой. И как-то раз она согласилась…

На этот раз поездка затянулась немного дольше, чем обычно. Через месяц к ювелиру вернулась жена и, проливая притворные слезы, сказала ему, что их единственная дочь скончалась у родственников от лихорадки.

Ювелир был безутешен, но ни на минуту не усомнился в правдивости слов жены, только лишь изъявил желание как можно скорее посетить могилу дочери. Жена не сопротивлялась открыто, но каждый раз находила все новые поводы для того, чтобы отложить поездку.

Наконец ювелир заподозрил неладное и, не сказав жене ни слова, уехал к ее родителям один. Каково же было его недоумение, когда он обнаружил, что родители жены скончались несколько лет назад. Сначала он не поверил этому, но сам посетил кладбище и нашел их могилы. Могилы же дочери ему найти так и не удалось.

Вернувшись домой, ювелир не сказал жене ни слова о том, где он был и что обнаружил. Та, испугавшаяся сначала, постепенно успокоилась и пришла к выводу, что ее супруг ездил по каким-то своим делам.

Но с того дня ей больше не удавалось обмануть бдительность мужа. Куда бы она ни шла, что бы ни делала, за ней следили его глаза. Когда же она в очередной раз собралась погостить у родителей, ювелир сказался больным и не поехал с ней. Жена с легким сердцем уехала, а он тайно последовал за ней, стремясь докопаться до разгадки зловещей тайны.

Как тень следовал он за вероломной женой и видел тот адский притон, где служили мессу, видел окровавленный алтарь, и волосы зашевелились у него на голове – он понял, что дочь его была принесена в жертву Сатане.

Но в этот раз нечистый не получил своей добычи. Черная месса была прервана в самом разгаре – ювелир собрал многих вооруженных людей и священников. Все участники дьявольской секты были преданы пытке и смерти, а жена ювелира была признана одержимой дьяволом.

В уединенном монастыре были произведены предписанные обряды. Несколько суток подряд над одержимой читались молитвы, пока дьявол не покинул ее тело. Несчастная успела покаяться и причаститься, после чего с миром скончалась.

Отпускать демона бродить по земле было бы весьма неосмотрительно, но погубить его было невозможно. Потому монахи решили заточить демона, чтобы не мог он навредить людям. Для этого ювелир изготовил кольцо – простой серебряный перстень с черным опалом. В него-то стараниями монахов и был загнан демон.

Но могущество духа тьмы было столь велико, что и из недр камня мог он строить свои козни. Монахи, опасаясь грядущих бед, наложили на него несколько заклятий и отчасти преуменьшили его силу.

Результат был таков: демон, заключенный в перстне, будет помогать своему хозяину (а именно ювелиру, всем его родственникам и потомкам), пока хозяин его не совершит три преступления. После этого чары заклятья рухнут, и демон волен будет расправиться с владельцем перстня, и ничто не сможет ему помешать.

Для того чтобы попасть под губительную власть демона, хозяину достаточно было совершить следующие преступления: стать виновником смерти женщины, содеять грех лжесвидетельствования и заставить голодать ребенка.

Монахи не думали, что перстень еще когда-нибудь окажется в руках кого-нибудь из мирских людей, ибо мастер, потеряв свою семью, остался в монастыре и в скором времени постригся в монахи. Кольцо он всегда носил на среднем пальце правой руки, как вечное напоминание о собственной неосмотрительности и проистекшем от нее несчастье. Он завещал похоронить зловещее кольцо вместе с ним, тем самым навсегда избавив людей от напасти, но судьба распорядилась иначе.

Ювелир и в монастыре не оставил своего ремесла. Вскоре при его участии монастырь разбогател, а самого монаха-мастера стали приглашать в другие обители с тем, чтобы он украсил их плодами своего труда.

Однажды мастер отправился по своим делам в соседний монастырь. По пути на него напали разбойники. Ювелира убили, сняли с шеи золотой крест, а с пальца дешевое серебряное кольцо с черным опалом. С тех пор проклятый камень начал странствовать по свету, принося добродетельным людям удачу, а грешным – горе и смерть.

ГЛАВА 1

Было уже очень поздно, когда Эрик наконец добрался до своих покоев. Сегодняшний пир у князя дался ему нелегко, и теперь помыслы князева дружинника были об одном – рухнуть в постель и проспать как можно дольше, несмотря на то что рассвет уже был не за горами.

Что и говорить, нелегким показалось Эрику князево поручение! Да и не понимал он, отчего именно на него пал выбор пресветлого.

Получив через посланца приказ явиться пред князевы ясные очи, Эрик был готов ко всему. Новый военный поход или какое-то поручение из тех, что уж не в диковинку ему стали за время службы – невелика тягость для князева милостника.

Но беседа с глазу на глаз пошла о другом, и Эрик по сию пору не мог прийти в себя. Отчего князь именно его выбрал для исполнения своего замысла? А замысел, и вправду, диковинкой не показался.

Ни для кого уже не было секретом, что князь, достойный внук своей властительной бабки, княгини Ольги, давно уже лелеял помысел подарить своему народу нового бога. Старые, по думам его, уже не годились, а новая вера могла бы объединить людей и принести на землю русскую порядок и благочестие.

Кабы призадумался Эрик над тонкостями вопроса, то понял бы, что господин его с величайшим равнодушием относится к любой религии, видя в ней только орудие для вершения судеб своего государства. Но не к лицу доблестному гридню ломать буйную голову над такими загадками, да и сам Эрик тоже в богах не очень-то разбирался и ревнителем не был. Веровал, но скорей из животного страха перед неведомыми человеку силами. А как эти силы зовутся, какая разница?

Состоя на службе у великого князя киевского, Эрик на своем веку перевидал немало пришлых людей – торговцев, странников, послов, поклонявшихся различным богам. Каждый из них был твердо уверен в том, что его вера и есть на самом деле самая правильная. Эрик же со временем все больше склонялся к мысли о том, что Бог один, только имен у него много.

Нелегко было выбрать князю человека, который бы отправился в дальний путь за новой верой. Быть может, угадал Владимир тайные движения души своего милостника и потому и выбрал его для выполнения непростой своей задумки?

По чести сказать, Владимир еще толком не решил, какая вера более всего подойдет росичам. Потому и отправлял он теперь своих послов в разные страны, для того чтобы привезли они единственно правильный ответ на давно мучивший его вопрос. Одно было ясно Владимиру: пока росичи поклоняются Перуну и Велесу, не быть Руси великой державой.

Эрик не стал перечить князю. Путь в далекую страну грозил опасностями неисчислимыми, но манил и звал. Пора, пора на мир посмотреть, себя показать – не все же сиднем сидеть возле княжьего стола, ожидая очередного военного похода против половцев. Дорога предстоит дальняя – аж в самую Византию. Труден путь до Константинополя, но влечет он, обещает спасение от маетной скуки, от теремной ленивой жизни.

Уже лежа в постели, Эрик представлял себе предстоящее путешествие, и от предчувствия новых дорог сердце начинало сильнее биться в его груди.

На следующий день с утра пораньше, как это и было обговорено накануне с Владимиром, Эрик уже был во дворе княжьего терема. Это было довольно высокое двухъярусное строение с высоким крыльцом, выходящим во двор.

С раннего утра возле крыльца толпился различный народ – бояре, тиуны и княжьи гридни. Однако простому смерду попасть в терем не было никакой возможности, поскольку возле крыльца день и ночь дежурила охрана, сторожа покой князя.

Эрик миновал дюжих гридней и по длинному переходу подошел к широкой лестнице, ведущей на второй ярус терема. Там, у подножия лестницы, помещались палаты, где, подобно своей грозной бабке, чинил Владимир праведный суд над своими подданными и принимал их жалобы. Зело сварный народ достался Владимиру, гораздый все беды и неурядицы свои сваливать на властителя!

Сегодня в ранний утренний час в покое еще никого не было, лишь стражник стоял у дверей, да еще один дежурил возле лестницы, ведущей в покои князя.

Эрик в ожидании прошелся несколько раз вдоль стены, увешанной старыми доспехами и оружием – молчаливыми свидетелями ратной славы киевских князей, и, наконец, опустился на темную дубовую лавку, обитую синим бархатом.

Ждать ему пришлось недолго. Вскоре со стороны княжьих покоев послышались тяжелые шаги, и в комнату вошел мужчина среднего роста в богато разузоренном опашне. В его внешности не было ничего необычного – скуластое лицо с прямым, несколько большеватым носом, густые брови, аккуратная русая борода, скрывающая упрямый подбородок. Только очи его были невиданными среди людей – очень светлые, цвета расплавленного серебра. И, как ни скрывалась пронзительность княжьих глаз под длинными, девичьими совсем ресницами, всяк знал: не скрыться от взгляда. Он пронзит твои самые потаенные мысли, и солгать будет нельзя, просто не осмелишься. Старцы говорили, что у княгини Ольги такие же были очи, и князь, видать, у бабки их перенял.

Эрику не довелось повидать Ольгу, но много же он слышал о ней! И часто думалось ему, что многие из обычаев своих князь перенял у бабки: решительность и справедливость и непреодолимое стремленье добиться назначенного во что бы то ни стало! Это было видно даже по осанке княжеской, по горделивой его походке и молодецкой удали.

А ведь немолод уж князь Владимир. Седина уже припорошила виски – благородная память о многотрудно прожитых годах…

– Здрав будь, князь! – поприветствовал Эрик Владимира, поспешно поднимаясь со скамьи.

Владимир ничего не ответил, лишь коротко кивнул в знак приветствия и жестом показал Эрику, что тот может оставаться на своем месте.

– Обдумал ли ты мои вчерашние слова? – сразу же приступил к делу Владимир.

– Обдумал, пресветлый князь, – отвечал Эрик, встав все же со скамьи. Сидеть в светлейшем присутствии было все же неурядно.

– Ведаешь ли, какой важности поручение даю я тебе? Не за товаром посылаю, не на полюдье. Товар пропадет – новый можно прикупить, а ты за верой едешь. Тут оступиться не моги – урон навлечешь и позор великий! Собой всю землю русскую представлять будешь, так смотри, не посрами. Понимаешь?

– Понимаю, – спокойно отвечал Эрик. – Не изволь беспокоиться, пресветлый князь, дело твое исправлю. Верой и правдой служили киевским князьям мои предки, послужу и я. Сомневаться в чести нашего рода нет надобности.

– Вот и докажи это, Варяг, – сказал князь, задумчиво глядя на Эрика.

Варяг – так прозвали Эрика при княжьем дворе, и он уж привык к этому, за обиду прозванье не считал. Гордился варяжскими корнями, доблестью дальних предков. Прибыли они на Русь вместе с Рюриком, Синеусом, Трувором. Разошлись братья княжить по разным городам, и остался пращур Эрика Улаф в Киеве, при Рюрике.

Со временем скончались Трувор и Синеус, остался Рюрик полновластным правителем и стал жаловать своих приближенных. Достался Улафу малый град на границе со степями половецкими.

Недолго радовался старый Улаф – налетели половцы, взяли град и выжгли дотла, а жителей вырезали либо в полон угнали. К тому времени у Улафа немалая была семья, и повзрослевшие сыновья разъехались искать счастья и почета. Жаль им было отца, старого воина, да знали они верно – через пару весен он, тяжко страдавший от былых ран, все равно отправился бы на небо, где его вот уже больше десяти лет дожидалась его жена.

Вот так и получилось, что сыновья Рюрикова сподвижника остались без своего надела. Все, что осталось от княжеского подарка, – горелые руины и покосившиеся каменные идолы. Там, на пепелище, и был достойно погребен старый варяг, а сыновья разъехались в разные стороны, добрым словом поминая родителя.

И, право, стоило его помянуть, хоть и не оставил он сыновьям великих богатств! Только славное боевое осталось оружие, да еще старшему сыну достался неказистый перстень, который в семье их почитали, как волшебный.

С титешного возраста помнили братья отцовские сказы про оберег рода. Давным-давно попал он в семью, и с тех пор переходил из рук в руки.

За мутными, узкими оконцами терема лютовала вьюга, швыряла в бревенчатые стены пригоршни снега, а в палатах было жарко натоплено, сонно, спокойно. Отец восседал на высокой постели – старые раны особенно давали знать о себе в такие дни, когда даже ветер жалобно выл, просясь в тепло, и прибивались к земле иззябшиеся голые ветви. Мать хлопотала над отцом, он благосклонно принимал ее суету – правда, порой сворился, но беззлобно, для порядка. Им, бабам, дай волю – как младенчика залюлюкают старого воина!

Мать обиженно поджимала губы и уходила – возиться по клетям. А отец неспешно начинал повесть о своей далекой родине, о том, что довелось ему повидать на своем веку. Память у старого воина была юношеская – помнил он события, в славные летописи не занесенные, сказителями не воспетые. Может, и не столь важны они были, но сослужили добрую службу сыновьям Улафа, пробудив в них великую жажду к подвигам ратным, к странствиям дальним, ко всему неизведанному, непознанному, что лежит за надежными стенами терема…

Говорил отец и о перстне – ведь была эта вещица добыта в бою, в бою трудном и жестоком, в котором полегло немало славных мужей их рода. Давно это было, когда не родился еще отец, но от этого предание о перстне не казалось менее достоверным. Из уст в уста, из поколения в поколение передавалось оно вместе с заветным оберегом.

Был бой – жестокий и кровавый. Воевали на чужой земле, за чужое добро. Память поколений не сохранила имени врага – да и к чему оно? Враг, он и есть враг, и больше о нем простому человеку знать нечего.

Варяги лихо сражались и победили. Поле боя устелено было мертвыми телами, как травой. Собрав добычу, победители собрались уж в путь, как вдруг один из них углядел невдалеке, в пелене сгущающихся сумерек, рдяно мерцающий огонек.

Так обрел пращур Улафа заветный перстень. Пойдя на огонек, он обнаружил тело поверженного врага, а на нем горела кровавая искорка. Подивившись, снял воин перстень с холодной мозолистой руки мертвеца. Ярко-ярко полыхнул камушек и пропал. Превратился в обычный, темный. Только внутри, если приглядеться, дрожали-перекликались синие и багряные всполохи.

И, как говорил отец, а ему его отец говорил, а его отцу – его отец, расколол раскат грома тишину сумерек, особенно глубокую после сражения, и могучие дубы согнулись от порыва ветра. И тут же стихло все, а воин, сочтя случившееся за добрый знак, надел перстень на свою руку и продолжил путь.

С той поры счастье пришло к старому ратнику. Где бы ни был он – на веселых петушьих боях или у княжьего стола – повсюду за ним шла удача. Златниками наполнились его закрома, род забогател. И все это благо приписал родоначальник таинственному перстню, ратней своей добыче. А помирая, отказал перстень старшему сыну. Тут только уверились все в тайных чарах безделки! Неспохватист был старший сын воина, неловок – а и ему пришло счастье, как только опустил ему отец на палец перстенек.

Так и повелось. Передавался оберег из поколения в поколение, пока не оказался наконец у Улафа. а Улаф покинул родную землю и уехал в далекую страну, там и нашел свою участь.

Сыновья Улафа, покинув разоренный надел отца, отправились искать то место на земле, которое могло помочь им возместить хоть отчасти потерянное тепло родины. Старший из них увозил с собой перстень, снятый с руки отца. Неказисто выглядел родовой оберег, ну да не в красоте его сила. Даже если байки все это, про нежданную удачу – все ж память об отце останется. А когда пришел и его смертный час – передал кольцо старшему сыну, да так и пошло.

В четвертом колене дошло кольцо от Улафа к Эрику. И вот теперь, стоя перед светлейшим князем, Эрик чуял: сотни могучих, хмурых воинов, его далеких предков, словно поднимаются из праха и становятся рядом с ним, готовые принять на себя тяготы княжьего поручения.

– Поспешай со сборами, Варяг, – продолжал между тем князь. – Путь до Константинополя опасен, даже с воинами ехать трудно. Примкни к купцам, с ними покойнее и веселее. Сыт и пьян будешь, а коли набег какой, купцы за себя постоять смогут не хуже гридней.

– Будь по слову твоему, князь, – поклонился Эрик.

– Купец Стародум мой товар везет в Константинополь. С ним поедешь.

– Будь по-твоему, князь, – повторил Эрик.

Не умел он красно говорить, как многие при княжьем дворе, больше дело ценил, чем слово. Может, оттого и выбрал князь Владимир его своим посланником?

Дав еще несколько указаний, князь отпустил Эрика, повелев собираться в дальний путь.

ГЛАВА 2

Сборы в дальний поход – важное событие для города. В трудах и заботах семь дней миновали незаметно, и все семь дней не утихал шум на площади, стучали топоры, звенели молоты. Сновали по пристани княжьи и боярские люди, аки пчелы в улей носили в лодии продажные товары: мед, воск, меха и прочее добро – все, что охотно покупали ромеи. Нашлось местечко и для припасов в путь – добротной снеди, густого меда. Хмельного не брали с собой – в пути трезвый ум нужен. Нелегкий предстоял путь – сначала по Днепру, потом по изменчивому Русскому морю.

В день отплытия Эрик проснулся очень рано, еще до света. А в тереме уже не спали – слышались торопливые шаги за стеной, голоса челяди… Последними сборами руководил верный Плишка. Это был умелый, бойкий парень, ровесник Эрика, товарищ его детских игр. Но подросли юноши, и жизнь все по местам расставила – Эрик стал господином, Плишка – рабом, но обычай промеж них остался прежний, товарищеский.

Плишка, нужно отдать ему должное, лишней воли не забирал и на людях выказывал хозяину почтительность и трепет, понимал с полуслова и любое приказание выполнял слета. Зато, оставаясь наедине, хозяин и раб говорили, как равные, и Плишка мог даже попрекнуть Эрика за какую-то оплошность, указать на недогляд. Дерзость, конечно, а что поделаешь? Не мог же Эрик наказывать Плишку – это все равно, что брата своего наказать! Да и советы Плишки бывали зачастую разумны.

Брата, к слову сказать, у Эрика не было, о чем он горько жалел. Брат – опора, вторая твоя душа, помощник в любом деле. Утешением была сестрица Хельга – умница, красавица, белокурая и синеглазая, словно чистых кровей варяжских. Жила она с матерью подальше от суеты городской, почитай что в деревне. Эрик любил ее и баловал, всегда, когда наезжал, привозил дорогие гостинцы – платна, богато расшитые киевскими мастерами, колты с драгоценными самоцветами, искусно вытканные убрусы. Хоть и молода была Хельга, а пора было готовить ей посаг, чтоб было с чем прийти в семью мужа. Мать стара уже, все хозяйство на ее плечах – да и кому еще позаботится о сестре, как не братцу родному?

Два дня назад побывал Эрик у родных – проститься перед дальней дорогой. Ирина запечалилась, но грусти не показала. Сын на княжеской службе, своей воли не имеет. Да и отвыкла уже мать от сына, знала, что живет он своим умом. Страшно, конечно, вдруг сгинет сынок в дальнем, неведомом краю? О том и была ее печаль.

Любезная же сестрица, напротив, нимало не опечалилась – только широко распахнула синие глаза-озера.

– Возьми меня с собой, братка! – вырвалось вдруг у нее – и тут же осеклась Хельга, смутилась. Она и сама понимала, что не место юной девушке в таком суровом походе, среди воев и купцов. Но велика в ней была, как и в брате, жажда нового, невиданного. И не было в ее прекрасных очах страха за брата, который отправляется в такой тягостный путь, а был там интерес, и зависть, и сожаление о том, что ей, женщине, никогда не придется отправиться в дальний путь, в чудесный город, никогда не увидит ничего нового. Так и просидит всю пылкую юность в старом тереме, где всего-то и развлечений, что редкие наезды брата. А выйдет замуж – все будет то же, да еще лишится она нехитрых девичьих радостей…

Мать Эрика и Хельги была женщина нрава сурового. С молодости не отличалась ласковостью да смирением, а после смерти мужа почуяла себя полновластной хозяйкой. Эрик редко чувствовал на себе тяжелый характер матушки, а вот Хельге порой солоно приходилось.

Все это Эрик знал, и потому промолчал, с грустью и любованием поглядев на сестрицу. Теперь, облачаясь в походное платно, припомнил тот разговор и закручинился, но уже о другом – подумал, что станется с матерью и сестрицей, если он, единственная их надежда, не вернется домой, сгинув на трудном пути?

Глубоко вздохнув, прогнал он печальные мысли. У пристани уже толпился народ. Все было готово для дороги. Эрик снова вздохнул, вбирая в себя свежий утренний ветер, и почувствовал в себе такую молодую, ярую силу, что любая мысль о смерти показалась ему сущей нелепицей.

Отыскав глазами лодию Стародума, Эрик направился к ней, сзади, чуть поодаль шествовал Плишка, неимоверно гордый сам собой. Еще бы: он, простой холоп, сопровождает княжьего посланца в далекий город Константинополь, и все эти люди, собравшиеся на берегу, провожают не только купцов, но и его!

Эрик, осторожно ступая, прошел по сходням. Стародум почтительно приветствовал его и указал рукой место, где следовало поместиться ему и его сопровождающему. Плишка прошмыгнул вслед за хозяином и начал устраиваться.

На лодиях начали поднимать якоря, ставить ветрила. Ветер окреп, вздрагивали лодии, готовые сорваться с причала и лететь туда, в ясную даль. Ветрила ползли все выше, наконец лодии тронулись, миновали желтую косу и вышли на неоглядный днепровский простор.

Эрик задумчиво взирал на берега, которые впервые надолго покидал. Стремительно нес Днепр свои прозрачные воды, надулись на лодиях паруса, и летели они, как птицы. Уплывали назад берега с вербами, горами, желтыми песками – любые, родные берега. Что-то ждет его здесь, над быстрым Днепром?

Труден путь по Днепру, опасности подстерегают повсюду. Нужно очень хорошо знать норов этой опасной реки, чтоб провести по ней тяжко груженные лодьи и не потерять при этом ни людей, ни товара. Только мудрый и опытный человек может избавить путешественников от опасности погибнуть на порогах или в топких, болотистых заводях, заплутать в разветвлениях коварной реки.

И такой человек нашелся в вотчинах князя Владимира. Звали его Ворот, и не первый год водил он водные караваны по этому пути. Немолод уже был Ворот, седина посеребрила ему виски, закралась в окладистую бороду. Нравом он отличался суровым, но дело свое знал. Ни один караван, который он вел, не потерпел в пути урона, он знал каждую излучину реки, и, кажется, ослепни он завтра, не оставил бы своего дела. За мастерство прощали ему крутой нрав и угрюмость – да и каким еще быть человеку, который столько раз смотрел в лицо смерти, да еще отвечал за многих людей, плывущих за ним?

Ворот был на первой лодье, указывая путь другим. Эрик плыл на третьей по счету. С великим интересом взирал он на открывающийся впереди широкий плес, на мчащиеся по Днепру бурные, пенистые волны. Над поверхностью воды проносились чайки и с печальным криком исчезали в голубой дымке.

Вечером ветер стих, гребцы – все, как на подбор, дюжие, веселые парни – взялись за весла. Вспыхнула на небосклоне первая вечерняя звезда, на лодиях завели тихую песню…

Каравану сопутствовала удача. До самых порогов стояла ясная, теплая погода, ветер улетел в неведомые края. Хорошо, да не очень – трудно было гнать на веслах тяжело груженые лодии, да еще дни стояли жаркие, даже по ночам не было роздыху от зноя. Да еще все волновались: как будет на порогах? Только Ворот был спокоен, пристально вглядываясь в дрожащую от зноя даль.

Первый из девяти порогов называли «Не спи!» Две каменные гряды врезались в реку с обоих берегов, а посреди была быстрина, кипели волны. Не больше двух поприщ оставалось до оскаленных скал, когда Ворот надсаженно прокричал:

– К берегу, вытаскивайте лодьи, дальше посуху пойдем!

Лодьи одна за другой начали причаливать к берегу.

Эрик, впервые ставший свидетелем перехода через днепровские пороги, смотрел на все происходящее с величайшей заинтересованностью. Его не звали на помощь, знали – не по чину княжескому послу таскать лодьи по Днепру. А он и не рвался, рад был, что можно походить по земле, размять затекшие ноги.

Тем временем купеческие слуги и вои, раздевшись, ступили в прозрачную, прохладную воду и, взявшись за края лодий, сторожко повели их вперед, прямо навстречу беснующимся водоворотам. Вот-вот беснующаяся вода сметет людей с ног, перевернет лодьи и разбросает по окрестным берегам жалкие останки.

Но люди продолжали медленно двигаться к намеченной цели. На некоторое время сверкающий сноп брызг скрыл их из виду, а когда они снова появились, стало ясно: порог миновали благополучно.

Вот уже лодьи покачиваются на спокойной воде. Уставшие люди выбрались на поросший изумрудной травой берег. Решено было сделать краткий привал – ведь впереди виднелся еще один порог. Днепр здесь был узок, меж двух утесов проходил стрежень. Люди нуждались в отдыхе.

Располагались на бережке, доставали нехитрую снедь. Говорили мало – у Эрика, кроме Стародума, знакомцев не было, а остальным, видно, беседовать охоты не было. Да и о чем говорить? О превратностях пути, о своеволии Днепра и опасностях плавания по нему? Но и об этом лучше говорить потом, когда путь уже будет пройден и опасности останутся позади.

Передышка была недолгой – что зря время терять? Едва успели перекусить и размять ноги, как поднялся старый Ворот и, указав рукой на лодьи, хрипло прокаркал:

– Пора!

Никто не посмел прекословить угрюмому проводнику, и люди начали поспешно занимать свои места в лодьях.

И вновь лодьи скользят по покрытой легкой рябью реке и вновь медленно проплывают берега, поросшие зеленью лесов. Снова чайки проносятся над лодьями и кричат что-то тоскливо, будто бы сбились с пути и не могут найти дорогу.

Следующие несколько дней путешествия обошлись без приключений. Лодьи благополучно миновали семь следующих порогов тем же способом, что и первый. Но впереди оставалось самое грозное препятствие – последний, девятый порог, называемый Дидом.

Уже издалека было видно, как пенится и бурлит в нем вода. Гряда подводных камней, острых, как волчьи зубы, пересекала Днепр от берега к берегу. Вода со всего маху налетала на препятствие и билась, клокотала, ревела, как загнанный зверь, а вырвавшись, катила свои волны уже спокойно и чинно. Проводники, ведущие через порог, были уверены, что там, под водой, построили свой терем жуткие водяные. Это они, высунув свои костлявые пальцы из-под воды, ловят лодии, переворачивают их, пожирают людей.

Чем ближе приближались лодьи к порогу, тем больше мрачнел лицом купец Стародум.

– Что не так? – наконец, не выдержав, спросил его Эрик. – Что тебя тревожит, купец? Или этот порог так уж страшен? Так ведь прошли прежние и этот пройдем.

– Пройдем, – ответствовал купец. – Исходил я Днепр, и знаю: пройдем. Другая беда есть – печенеги сторожат здешнюю землю.

– Не тревожься, купец, у нас ведь воинов немало, отобьемся как-нибудь.

– Воины нам не помогут. Коли воины охранять нас будут, то кто ж лодьи понесет?

Неведомо было Эрику, что этот порог иначе обходили, чем бывшие до него. Остановились лодии выше Дида, и вытащили из них заранее заготовленные волоки – катки деревянные. Эти катки вытаскивались на берег, и люди волочили их вдоль порога.