Текст книги "Другая дорога"

Марина Аромштам
Другая дорога

© Марина Аромштам, 2016

© Валерий Калныньш, оформление и макет, 2016

© Вера Коротаева, иллюстрации, 2016

© «Время», 2016

1

Жил-был…

– Принц?

– Нет, не принц. Жил-был…

– Король?

– Нет, никакой не король. Не было тогда никаких королей. И тем более принцев.

И еще много чего тогда не было.

Компьютеров, планшетов, телефонов мобильных и немобильных – не было.

Телевизоров – не было.

Плееров – не было.

Холодильников – не было.

Электрических чайников – не было.

И вообще ничего электрического. Даже лампочек – и то не было.

Окон со стеклами – не было.

Автомобилей – не было. Мотоциклов – не было. Велосипедов – не было.

И детских колясок – не было.

Скейтбордов, роликов и коньков, горных лыж – тоже не было.

Еще не было белых крыс и породистых псов. Например, бультерьеров.

Да! Еще вот чего не было: не было книг! Не было никого, кто умел их писать. Потому что букв тоже не было.

Зато были морские коровы. Много-много морских коров. Они плавали в море, недалеко от берега, и поедали водоросли. Но мало кто о них знал.

А еще тогда были поэты. И про поэтов знали. Они не плавали в море, а жили среди людей.

Поэты сочиняли стихи: иногда – короткие, а иногда – длинные. Это могли быть целые захватывающие истории. Свои стихи и истории поэты пели людям.

Тогда истории было принято петь.

И жил в те давние времена поэт по имени Аяэль.

Когда над вершиной холма поднималось большое солнце, Аяэль пел песню новому дню. И все были уверены: солнце теперь подарит тепло и ласку, обогреет людей и животных. Когда спускалась ночь, Аяэль пел нежную песню земле, чтобы она отдохнула от дневной толкотни и возни. Когда на свет появлялся ребенок, Аяэль пел песню рождения: в песне ребенку дарилось имя, и это имя определяло его дальнейшую жизнь. А когда нападали враги, Аяэль пел песню отваги, вселяя ярость в сердца мужчин и стойкость в сердца женщин. А по праздникам Аяэль пел истории – о том, как однажды из глубины густой Тьмы пробился наружу Свет. Из Света и Тьмы большой небесный Паук соткал тело Земли. Как глаза, заблестели ее озера. Как волосы на голове, закудрявились рощи. А в дубравах и рощах, в глубинах вод, на вершинах скал завелись ее дети – разноцветные звери. Первые звери были добрыми и разумными. Когда Земля родила человека, они учили его лесным и водным законам, законам травы и ветра. И человек поначалу что-то запоминал. Но потом людей сделалось много. Они стали сильно шуметь. И быстро забыли то, что знали их древние предки. Из-за этого на земле…

В общем, много разных историй рассказывал Аяэль. И людям нравилось его слушать – даже если в песнях люди делали что-то неправильно. Тем, кто слушал, казалось, что все еще можно исправить.

Аяэля любили.

А Аяэль любил свои песни. Сильнее всего на свете.

Но однажды пришел Насмешник. Он склонил голову набок, как делают все насмешники, прищурился, внимательно посмотрел на поэта и сказал:

– Ха-ха-ха! Аяэль, ты ли это? Я тебя не узнал. Наверное, ты топтался возле Толстой Стряпухи, когда она пересыпала муку. – Насмешник обошел Аяэля слева направо, не сводя с него глаз. – А ну, потряси головой! Нет, это не мука, – Насмешник обошел Аяэля справа налево. – Ха, Аяэль, я понял: ты начинаешь седеть!

– Что поделать! – развел Аяэль руками.

– Ха! Так ты скоро состаришься! Аяэль – и старик!

– Да, – согласился с Насмешником Аяэль. А что еще он мог сделать?

А Насмешник нахмурился. Так делают все насмешники – сначала скажут «ха-ха», а потом возьмут и нахмурятся:

– Старики умирают. Известно тебе, Аяэль?

Аяэль это знал. Он много раз пел прощальные песни тем, чья земная жизнь кончилась.

– И что тогда станет с песнями? – спросил хмурый Насмешник.

– Ну… – сказал Аяэль.

Если честно, он растерялся.

– А я знаю, что с ними станет. Песни тоже умрут. В них слишком много слов. Их никто не запомнит. Правда, смешно? Ха-ха!

Но не каждое «ха-ха» может развеселить.

Аяэль стоял и молчал.

Насмешник чуть подождал, на всякий случай еще раз сказал «ха-ха-ха» и быстро-быстро ушел.

– Подумаешь, белые волосы, – пробормотал Аяэль. – Не так уж их много пока на моей голове. Не буду об этом думать.

Но тут же услышал внутри себя тоненький голосок: «Не думать нельзя, Аяэль. Как можно не думать про песни?»

И с тех пор, что бы он ни делал – ел, спал, куда-нибудь шел, – голосок то и дело напоминал ему: «Аяэль, ты помнишь, что грозит твоим песням? Ты придумал, как их спасти?» И сердце Аяэля дергалось и болело.

Наконец он не выдержал, набрал в грудь побольше воздуха и пропел-проговорил:

 
Повелительница капели,
Грома, шороха, птичьей трели,
Утренних вздохов, шелеста снов,
Коротких и длинных человеческих слов!
Та, что много умеет и знает,
Аяэль тебя призывает!
 

Тут загремело, закапало, зашипело, заплакало, загудело, заверещало, зашептало и закричало – зашевелился звучащий мир.

Обычно, призывая Повелительницу звуков, Аяэль закладывал уши мхом. Но сейчас он забыл обо всем и просто зажмурил глаза – хотя это уж точно помочь не могло.

– Ты звал меня, Аяэль, сочинитель историй? – дохнуло ему в уши ветром. – Что ты хочешь? Новую песню?

Повелительница звуков уже была здесь. Звучащий мир успокоился. Аяэль открыл глаза.

– Здравствуй, Дарительница песен, – сказал он тихо. (У волшебницы такой острый слух, что с ней приходится говорить вполголоса.) – Нет, на этот раз песня мне не нужна.

Послышался треск и писк: Повелительнице звуков не очень понравились слова Аяэля.

Но Аяэль продолжал:

– Люди думают, что я часто топчусь возле Толстой Стряпухи, когда она насыпает в миску муку. И будто бы из-за этого мои волосы стали белыми. Но если я потрясу головой, ничего не изменится. Просто я начинаю седеть. Это значит, что я старею, – Аяэль тяжело вздохнул. – Будет день, когда я умру.

Сотни змей зашипели под ногами поэта; над его головой заухали сотни филинов; запищали летучие мыши; заскрипели гнилые деревья; стали биться огромные камни – так разгневалась Повелительница звуков:

– Так ты возжелал бессмертия?

На лбу Аяэля проступили капельки пота:

– Нет, что ты! Что ты! Жизнь человека конечна. Это великий закон, которому я не противлюсь. Но мои песни… В них слишком много слов. А память людей коротка. Люди будут путать слова. А потом и совсем их забудут. Неужели песни тоже должны умереть?

Стало тихо-тихо – тише, чем в самый тихий, самый безветренный день. Голос, ответивший Аяэлю, звучал, как шелест:

– Песни живут, только пока их поют. Так устроен звучащий мир.

– Все мои песни – твои дары. Неужели тебе их не жалко?

Аяэль услышал, как закапало сто сосулек.

– Неужели нельзя ничего придумать? – почти выкрикнул Аяэль – так он разволновался.

– Я – Повелительница звуков. Я знаю лишь то, что знаю. Умею лишь то, что умею. Придумывают люди. Ты человек, Аяэль, ты и должен придумать. – Закачались верхушки деревьев, зашумели зеленые листья. – Сделай слышимое зримым, а невидимое – беззвучным.

– Что-что? – не понял поэт.

– Соедини два мира – мир звуков и зримый мир. Соедини меня и мою родную сестру.

– У тебя есть сестра?

– Волшебница зримого мира. Но мы никогда не встречались. Я живу среди звуков, увидеть меня нельзя. А она абсолютно глуха. Да еще и нема.

– О-о-о… – Аяэль почесал в затылке.

А в дупле полусгнившего дерева кто-то шумно задвигался.

– Иди по этой дороге, никуда не сворачивай. Моя сестра увидит тебя – когда ты будешь готов. Смотри, Аяэль, и слушай. Слушай, поэт, и смотри.

– О-о-о… – опять протянул Аяэль. Нельзя сказать, будто он что-то понял.

Закачались верхушки деревьев, заверещали птицы – мир зазвучал, как обычно: волшебница мира звуков оставила Аяэля.

Аяэль был настолько взволнован, в голове у него была такая ужасная путаница, что идти дальше он не мог. Он опустился на землю под большим деревом, прижался спиной к стволу и мгновенно провалился в сон. Поэты часто погружаются в сон, когда им что-то неясно.

А сон был невероятным.

Аяэль идет по дороге. Идет, идет и приходит на небольшую полянку. Полянка полна жуков – маленьких и больших, черных, зеленоватых, полосатых и в крапинку, с рогами и без рогов, с усиками и усищами. Жуки теснятся вокруг толстенного пня и громко-громко жужжат: ж-ж-ж, ж-ж-ж, ж-ж-ж.

«О! – подумал вдруг Аяэль. – Кажется, я что-то слышу…»

А на пне стоит жук-пожарник и произносит речь:

– Ж-ж-ж, – говорит жук-пожарник, – дорогие жужелицы, жуки и божьи коровки! Нас ожидает важное, торжественное событие. Сегодня мы выдадим замуж за жука-носорога его дорогую подружку. Пока не начался дождик, пусть жених прожужжит для нас что-нибудь зажигательное.

На пень забрался огромный жук-носорог. Ох, какой же он был красавец!

У Аяэля перехватило дыхание. Хоть он и был поэт, но в детстве любил собирать жуков.

«Слушай, поэт, и смотри, – сказал сам себе Аяэль. – Ты слышишь, как жужжит жук? Ж-ж-ж – вот как он жужжит. И если ты взглянешь на него через какое-то время, то тотчас же вспомнишь: ж!.. Не значит ли это, что жук – видимое “Ж”?»

Аяэль решил унести жука и схватил его.

Тут всё на поляне пришло в движение. Всё собрание жужелиц, божьих коровок, пожарников зашевелило усами, зашуршало надкрыльями – и дружно поднялось в воздух.

– Ж-ж-ж… Отдай жениха! – зажужжали хором жуки.

Аяэль не на шутку перепугался и зажужжал в ответ (некоторые поэты прекрасно умеют жужжать):

– Уважаемые жуки! Я не хотел вас тревожить! Я не желаю вам зла. Но этот жук-носорог мне очень-очень нужен! Пожалуйста, посмотрите на мои белые волосы. А ведь я не топтался возле Толстой Стряпухи, когда она насыпала в миску муку. Может, я скоро умру. Но вместе со мной не должны умереть мои песни. Для этого мне и нужен этот жук-носорог. Стоит мне на него посмотреть, и я сразу же вспомню: ж!

– Ж-ж-ж! – сказали жуки и отлетели подальше. – Ж-ж-ж, – повторили они, сели и спрятали крылья.

– Ж-ж-ж, – сказал жук-пожарник, – дорогие жужелицы, жуки и божьи коровки! Нас ожидает важное, неожиданное событие. Сегодня мы отдадим нашего друга-жука этому человеку. А человек придумает, как можно соединить мир слышимый и мир зримый. Но пусть человек поклянется, что будет беречь жука. И что всегда будет помнить, как мы ему помогли.

– Торжественно обещаю, – прожужжал Аяэль и осторожно посадил жука себе на рукав.

Полянка разом исчезла – и Аяэль проснулся.

Кто он? Где? Откуда? И что с ним произошло?

По рукаву Аяэля ползал жук-носорог.

– О! – вскричал Аяэль. – Вот первое, что я нашел. И теперь я, кажется, понял…

Он побежал в селенье, уложил дорожный мешок, накинул плащ и взял посох.

– Куда это ты собрался? – спросили его.

Аяэль показал на свои побелевшие волосы:

– Видите, я поседел. И скоро совсем состарюсь. А придет день – и умру.

– Ну… – сказали ему. – Наверное. Все умирают.

– Это понятно. Но песни… Они не должны умереть. Как вы будете жить без песен? Мне непременно нужно придумать, как сохранить мои песни.

– Хорошо, а собрался-то ты куда?

– Пойду искать, – сказал Аяэль, – как сделать слышимое зримым.

Никто ничего не понял. Но это неудивительно. Поэты и сами не всегда себя понимают.

Люди вздохнули:

– Ну что ж, как найдешь, возвращайся! Мы тебя будем ждать.

2

Шел и шел Аяэль. Думал какие-то думы, пел какие-то песни. А потом вдруг сказал сам себе: «Смотри, Аяэль, и слушай. Слушай, поэт, и смотри», – и тут же остановился.

Он увидел орешину на берегу небольшого прудика – такой лохматый, взъерошенный куст.

На ветке орешины болтался кусочек шерсти.

– Ш-ш-ш! – произнес Аяэль. – Это то, что мне надо. Я кое-что вспоминаю. Когда я был таким маленьким, что и представить не мог белые волосы на своей голове, у меня была бабушка. И она укрывала меня мягкой овечьей шкуркой. И пряла шерстяную нитку.

Аяэль потянулся снять шерстинки с орешины, но тут над его головой взвилась пташка Зеленушка. Хвостик ее задрожал – и на башмак Аяэля шлепнулась грязная капля.

– Хорошо, что пташка – не морская корова, – пробормотал Аяэль. – Хорошо, что морские коровы не умеют летать.

Но Зеленушка заверещала:

– Пик-пик, вик-вик! У орешины! Пик-пик! Большущий воришка! Он стащил мою шерсть!

И тут же над головой Аяэля возникло темное облачко – целая стайка пташек. И у всех задрожали хвостики.

«Ох! – подумал про себя Аяэль. – Это ничуть не лучше, чем морская корова».

А вслух закричал:

– Послушайте! Разве у пташек есть шерсть? – От волнения Аяэль даже стал шепелявить. – Разве вы, зеленушки, не из пуха и перьев? Разве о ствол орешины терлась не камышовая кошка?

– Камышовая кошка! Пик-пик! Вик-вик! – запищала пташка – та, что сбросила каплю на башмак Аяэля. – Я собиралась выложить свое гнездышко ее шерстью. Отдай мою шерсть, воришка!

И сверху на Аяэля опять полетели капли.

– Прошу вас! Я не воришка… Я поэт Аяэль. Я хочу сохранить свои песни. Для этого мне и нужны кошачьи шерстинки. Стоит мне на них посмотреть, и я сразу же вспомню: ш!

– Пик-вик! – пропищали пташки и уселись на ветки.

Первая Зеленушка сказала:

– Ничего не поделаешь! Для гнездышка я, пожалуй, отыщу другие шерстинки. А эти придется отдать человеку. Пусть сохранит свои песни. Но пусть он пообещает, что не забудет про нас. Про то, что мы ему помогли.

– Конечно же, не забуду! – обрадовался Аяэль. – Прощайте, пташки-малышки.

Он осторожно спрятал кошачьи шерстинки в мешок и пошел себе дальше.

Шел и шел Аяэль, думал какие-то думы, пел какие-то песни и вдруг сказал сам себе: «Смотри, Аяэль, и слушай. Слушай, поэт, и смотри». Сказал – и замер на месте. Поперек тропы лежало упавшее дерево. Его ветви тонули во мху. Мох вскарабкался и на ствол, как будто желал поскорее спрятать дерево в землю. А у вывернутых, вздернутых к небу корней что-то белело. Аяэль чуть приблизился: волчий череп!

Аяэль осторожно тронул его своим посохом. Тут ему показалось, что череп смотрит одной глазницей. Не успел он понять, что к чему, а из черепа уже выползла змея.

Аяэль отпрянул и сжал покрепче свой посох. (Поэты всегда недолюбливали змей.)

– Если я неядовитая, это не значит, что не могу укусить, – вдруг сказала змея и свернулась клубком перед Аяэлем.

– А ты неядовитая? – вздохнул Аяэль с облегчением.

– Я вообще не змея.

– Не змея? А похожа!

– Я безногая ящерица. Меня зовут Желтопузик.

– Желтопузик? Какое милое имя, – обрадовался Аяэль.

– Желтопузики тоже кусаются, если это необходимо, – повторила безногая ящерица. – Вот возьму сейчас и укушу! – И она повыше приподняла свою голову. – Ты хотел испортить мой дом.

– Не кусай меня, Желтопузик, – попросил Аяэль. – Только взгляни на меня. Мои волосы побелели. А ведь я не топтался возле Толстой Стряпухи, когда она насыпала в миску муку. Просто я скоро состарюсь, а придет день – и умру. И следом за мной погибнут все мои песни. Мне нужно придумать, как сделать слышимое видимым. Если я возьму с собой череп, он напомнит мне «Ч».

Тогда Желтопузик сказал:

– Раз так, забирай волчий череп. Я найду себе другой дом. И я тоже хочу тебе кое-что подарить. Загляни-ка сюда.

Аяэль осторожно перевернул череп палкой и увидел сухую шкурку.

– О! Ты сбросил старую кожу!

– Положи ее в свой мешок. Но обещай: ты не забудешь ящерицу по имени Желтопузик. Не забудешь о том, как я тебе помогал.

– Я тебя не забуду, – пообещал Аяэль. – Стоит мне посмотреть на шкурку, и я тут же вспомню тебя. Ящерица! «Я»!

И пошел себе дальше.

3

Шел и шел Аяэль. Заглядывал в норки кротов, залезал в медвежьи берлоги, огибал муравейники, что выросли выше гор. Переходил ручьи, вытекавшие из самых глубин земли.

И все смотрел, и слушал, и искал-собирал.

И дорога струилась у него под ногами. И шаг его был упругим.

Как-то раз пошел дождь. Он полился из серой тучи, распластавшейся на все небо, и не желал прекращаться.

Аяэль забрался в пещерку между двумя большими камнями и, чтобы не скучать, развязал свой мешок. Сколько же там сокровищ! Аяэль брал в руки то одно, то другое и говорил сам себе: вот это – речная раковина. Она хранит пятнышки ряски и слегка пахнет рыбой. Она сделает видимым «р».

Вот кора обожженного дерева: в него ударила молния и оставила метку. Она напомнит мне «М». А это…

Аяэль вытащил из мешка луковицу ландыша, пучок сухого укропа и тот самый череп, который отдал ему Желтопузик. Он положил их рядом: луковица – «Л», укроп – «У», череп – «Ч».

Мгновение или два смотрел Аяэль на луковицу, пучок укропа и череп – и вдруг понял: они сложились! Получилось «ЛУЧ».

«ЛУЧ»!

Он выскочил из укрытия, обежал вокруг камня, тут же вымок до нитки, снова залез в пещерку и снова взглянул на луковицу, пучок укропа и череп. И опять получилось «ЛУЧ».

– Ха-ха! – закричал Аяэль. – Ты слышал, Насмешник? Ха-ха! Вот он, «ЛУЧ», лежит предо мной, видимый и беззвучный. А когда мне захочется, я заставлю его звучать!

«ЛУЧ», «ЛУЧ», ЛУЧ»!

«ЛУЧ», «ЛУЧ», ЛУЧ»!

Аяэль произнес это тысячу раз – в полный голос и шепотом. И даже придумал песню из одного слова «луч». Смотрел на луковицу, пучок укропа и череп – и пел свою новую песню! А потом танцевал и пел. Его волосы слиплись, по спине бежала вода, под ногами чавкала глина – но он ничего не чувствовал.

«ЛУЧ», «ЛУЧ», ЛУЧ»!

«ЛУЧ», «ЛУЧ», ЛУЧ»!

Потом Аяэль вернулся в пещерку и выложил слово «ДОМ».

И снова бегал и пел. Повозился еще немного – и получилось «ТУЧА».

«Ах! – вздохнул Аяэль. – Я счастлив. Невидимое стало зримым! А видимое, но неслышимое я заставил звучать!»

Дождь наконец прекратился. Аяэль вышел на дорогу. Солнечный луч нашел рваное место в туче и пробился наружу. Другие бросились следом – сверкающие и жаркие. От плаща Аяэля пошел пар.

Аяэль прищурился, подставил лучам лицо, потом развязал свой мешок – и выложил «ПАР» – прямо на дороге.

И опять танцевал и пел.

И снова шел легким шагом.

И дорога вела его.

И он был будто пьяный.

Его опьянило счастье.

Он совсем забыл про свои белые волосы.

Про то, что они стали белыми вовсе не от муки.

Ведь он не топтался возле Толстой Стряпухи! Это сделало время. И время однажды положит конец его человеческой жизни. И положит конец его песням.

Его опьянило счастье – и он забыл о смерти.

Он сказал сам себе:

«О, как я много понял! Как здорово все придумал! Если я найду что-то для “С”, то смогу выложить “СОЛНЦЕ”».

Он гордо расправил плечи и быстро взглянул на небо.

«Да, я выложу “СОЛНЦЕ”. Оно будет лежать предо мной – видимое и беззвучное. А если я захочу, то заставлю его звучать. Я пропою его или оставлю немым. Я буду его повелителем! – так сказал себе Аяэль и добавил: – А если захочу – наступлю на “СОЛНЦЕ” ногами. И тогда меня убоятся все, кто об этом узнает. Потому что больше никто не может наступить на солнце ногами! Ищи свое “С”, Аяэль!»

И он пошел быстрее, оглядываясь по сторонам.

Но сколько раз он ни повторял: «Смотри, Аяэль, и слушай!» – ничего не случалось.

Аяэль слишком торопился. Слишком много думал о том, как наступит на «СОЛНЦЕ». Поэтому он плохо слушал и очень плохо смотрел.

Сменялись луна и солнце. Сменялись поля и леса. А Аяэль все шел. Плащ его полинял и порвался, посох совсем почернел. Заплечный мешок все больше напоминал уродливый горб.

Но ничего не случалось.

И вот как-то раз Аяэль пришел на лесную опушку, к большому ветвистому дереву. Высоко-высоко в ветвях он разглядел дупло, а возле дупла… зверька?

«Какой странный зверек. Похож на толстую белку», – сказал сам себе Аяэль.

Тут толстая белка решила перебраться пониже. На Аяэля посыпались сухие листья и веточки.

– Нет, это не толстая белка, а тощенький медвежонок, – недовольно сказал Аяэль и смахнул с себя листья.

А тощенький медвежонок взял да и спрыгнул на землю – и оказался мальчишкой. Лохматым и востроносым, с большими глазами. Мальчишка смотрел приветливо.

И Аяэль спросил:

– Так ты не толстая белка?

Мальчишка покачал головой.

– И не тощий медведь? – на всякий случай уточнил Аяэль. – Как же тебя зовут?

– Там, где я раньше жил, меня звали Глазастым Уродцем. А кто подобрее – Глазастиком. Только таких было мало.

– И что ты делал на дереве?

– На дереве? Я там живу. Убежал сюда и живу. Забираюсь в гнездо – и ночую.

– Отчего же ты убежал?

– А меня извести хотели, – грустно сказал Глазастик.

– Ты украл что-нибудь? Оскорбил старейшего?

Глазастик затряс головой:

– Я б никогда… Но они подумали… Они решили, что я колдун… А тебя как зовут?

– Я Аяэль, поэт.

Глазастик уставился на Аяэля:

– Но… ведь их не бывает?

Аяэль удивился:

– Как это не бывает?

– У скукотцев… ну, там, откуда я убежал… говорят, что поэтов нет. И не было никогда. А что бывают только, – Глазастик понизил голос, – проходимцы и дармоеды. И еще колдуны, – он перешел на шепот. – Колдунов отдают всеедам. Вот меня и хотели отдать. Но ведь я не колдун… Просто я… – тут он перебил сам себя: – А что у тебя в мешке?

– У меня-то? Такие вещички… Вроде бы обыкновенные. А на самом деле – сокровища. Чтобы слышимое делать видимым.

– О! – Глазастик пришел в восторг. – Я еще не встречал никого, кто умеет слышимое делать видимым. Ты не просто поэт. Ты волшебник. Или это одно и то же?

«Волшебник? Почему бы и нет?» – Аяэлю понравилось то, что сказал про него Глазастик.

– Сейчас я тебе покажу, как я творю волшебство. – Аяэль развязал свой мешок. – Это зернышки тмина. Когда я на них смотрю, то вспоминаю «Т». Так звук «т» умирает, как только закроешь рот. Но я решил, что он будет беззвучно жить в зернышках тмина. А это бузинные бусы.

– Ты решил, что в них будет жить «Б»? – догадался Глазастик.

– Это кусочек попонки, покрывавшей спину коня.

– В нем живет «П»!

– Из этих вещиц я могу выложить «ПАР». А из этих получится «ДОМ». Слышишь, я сказал «пар»? А теперь вот он, «ПАР», лежит на земле, видимый и беззвучный. Если я захочу, то заставлю его звучать. Громко, тихо, весело или грустно.

– Ты настоящий поэт! – с восторгом сказал Глазастик и прижал руки к сердцу. – Я так рад, что увидел тебя! Это скукотцы считают, что поэты как колдуны или их вовсе нет. А я всегда думал: есть они!

Аяэлю стало приятно.

– Ты хороший мальчик, Глазастик. А почему же тебя заподозрили в колдовстве?

– Потому что они узнали, что я смотрю в темноту.

– Смотришь в темноту?

– Ну, вот так, – и Глазастик закрыл глаза.

– Ты там что-нибудь видишь? – удивленно спросил Аяэль.

– О! Я тут много вижу, – отозвался Глазастик. – Разных чудесных животных. На самом деле их нет. Но здесь, – Глазастик ткнул пальцами в закрытые веки, – они совсем как живые. У меня здесь одна собака, белая, в черных пятнах. Будто кто-то на шкурке ягненка разложил угольки.

– Никогда не видел белых пятнистых собак.

– Так я же и говорю, она только здесь живет. А еще у меня есть кот. С длинной-предлинной шерстью. Шерсть длиннее, чем у лисы. И нос у кота приплюснутый – будто его вдавили. Его можно даже погладить. Тогда он тихонько урчит. Он ни разу меня не царапал! Такой замечательный кот!

– Никогда не видел котов с длинной-предлинной шерстью.

– И еще есть одна зверушка, ни на что похожая, – Глазастик даже причмокнул от удовольствия. – Мне кажется, что она откуда-то из-за моря.

– Морская корова? – подсказал Аяэль.

– Не, не корова. Свинка. Ростом меньше котенка. У нее волосатая шкурка. И она пищит, а не хрюкает.

– Ну и ну! Чудеса, – сказал Аяэль. – Никогда о таком не слыхал.

– И они никогда не слыхали. И сказали, что я колдун. А я никакой не колдун, – и Глазастик собрался заплакать.

– Конечно, ты не колдун, – успокоил его Аяэль.

– Но я все думаю, кто я? – Глазастик вытер глаза и тихонько спросил: – Может быть, я поэт?

– Ну не знаю, – задумчиво протянул Аяэль. – Поэты поют истории о том, что было давно. Или о том, что есть.

– А о том, что будет, поэты не могут петь?

– Я о таком не слышал.

– Значит, я не поэт, – огорченно вздохнул Глазастик. – Но я и не колдун! Честно, я не колдун! И знаешь, я тоже немножко умею невидимое делать видимым.

И Глазастик достал из-за пазухи перышко Серой Сойки.

У Аяэля перехватило дыхание! У Серой Сойки синие крылья. И синим-пресиним было перышко Серой Сойки. Оно вобрало в себя синеву бездонного неба, и синеву морозного снега, и синеву первоцветов. И еще оно вобрало синеву бескрайнего моря (моря, где добродушно резвились морские коровы, моря, которого Аяэль никогда не видел).

Синее-синее перышко так и светилось на солнце. И слабенький ветерок теребил его волоски.

– Это же… Это то, что я так долго искал, – выдохнул Аяэль.

– Синее перышко невозможно найти, – тихо сказал Глазастик. – Серая Сойка сама мне его подарила. Я помог ей сберечь птенцов, и она меня приютила. Сойки были моей семьей. А потом птенцы улетели, и гнездо опустело. Но когда я смотрю на перо, все они снова здесь… И тогда я вижу невидимое.

Аяэль как будто не слышал:

– Отдай мне перышко Сойки! И я выложу слово «СОЛНЦЕ».

Он потянулся к перышку.

– У меня ничего больше нет. И никого больше нет, – тихо сказал Глазастик. – Только это синее перышко. Если со мной случится какая-нибудь беда, только перышко мне и поможет. Так сказала Серая Сойка. Я не могу с ним расстаться.

– Я поэт. Мне нужнее, – глухо сказал Аяэль. – Ты сказал, что веришь в поэтов. Но ты мешаешь мне. Ты мешаешь мне выложить «СОЛНЦЕ».

Аяэль помрачнел.

– Аяэль! Не печалься! Я не хотел мешать… Знаешь, что я придумал? Я пойду вместе с тобой. Пусть все другие вещицы лежат у тебя в мешке. А я понесу свое перышко. Но когда тебе надо будет выложить «СОЛНЦЕ», я его тут же достану. А потом опять понесу. Я всегда буду рядом с тобой. И синее перышко тоже.

Аяэль посмотрел на Глазастика, посмотрел на синее перышко – и кивнул в знак согласия.