Текст книги "Любимые женщины клана Крестовских"

Глава 10

Они его не нашли. Уже темнело, над болотом собралась дымка, делая невидимыми бывшие еще пару часов назад четкими стволы одиночных деревьев. Мужики, собравшиеся на краю болота на сухой опушке, все, как один, смолили самокрутки. В глаза друг другу старались не смотреть, словно боясь признаться в своем бессилии. Чуть поодаль Вишняков разговаривал с командиром части. Солдаты прошли лес, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы, но ничего не обнаружили. Искать дальше не имело смысла – в августе светлое время суток заканчивалось к десяти вечера.

Вишняков подошел к мужикам.

– Че Елене-то говорить станем? – Бородатый Степан был такого маленького роста и такой толстый, что издали походил на куб на ножках. Его так и звали – Кубик, еще со школьных лет.

– Я сам скажу. – Лукич покосился на Вишнякова. Тот стоял молча, о чем-то задумавшись.

– И че скажешь?

– Что есть, то и скажу. Ее не обманешь, Елену-то. О! Городской едет! – кивнул он на дорогу, завидев джип Махотина.

Машина, обдав мужиков облаком пыли, остановилась посередине полянки.

Махотин спрыгнул на землю и кивнул всем сразу. Пристально посмотрел на крепкого мужика в камуфляжной форме. «Где-то я его видел! Не похож он на местного. Тоже отдыхающий? Я его в городе встречал, точно!» Он не мог понять, почему ему вдруг стало неуютно под ответным взглядом этого человека.

– Привез? – Лукич неторопливо затянулся. Собственно, он был уверен: кровь Мишкина. Но бумага есть бумага.

– Да, – протянул он Лукичу Мишкину карточку и результаты экспертизы.

– Спасибо.

– Не на чем. Нашли?

Мужики отрицательно покачали головами. Пора было возвращаться. Вишняков подошел к Махотину.

– Давайте знакомиться – Вишняков Петр Павлович. А вы Махотин Борис, не знаю по отчеству. Зять Крестовского.

– Никитич. – Махотин откровенно скривился. Опять его ткнули носом в проклятое родство. Сам виноват, нечего было жениться на Лизе! Все равно ничего хорошего из их брака не получилось. Впрочем, это не совсем так. Аленку, может быть, потому что она была больше его дочь, чем матери, он любил.

Вишняков наблюдал, как меняется лицо Махотина. Только что было будто лимон проглотил, но тут же разгладилось. Похоже, не очень-то он горд знаменитым тестем!

– Вы надолго к нам?

– На месяц, не больше. Отдохнуть решил.

– Что не на Сейшелах? – В голосе Вишнякова слышалась насмешка.

– Юза не хуже, – как можно более равнодушно ответил Борис, хотя в нем закипала злость. Долго ему еще будут приписывать грехи Лизкиного папаши! Он жил, стремясь как можно дальше находиться от этой семейки. Никогда не ходил даже на дни рождения тестя, посылая с Лизой и Аленкой дорогие безвкусные подарки. Бизнес Махотин сделал себе сам, не взяв ни копейки из денег жены. И никогда он ни у кого не одалживался. Но оправдываться перед этим бывшим воякой не собирался.

Вишняков с удивлением подумал, что зять Крестовского ему скорее нравится, чем… Чем что? Крестовский не сделал Вишнякову, собственно, ничего плохого! И Вишнякову не за что было его ненавидеть или презирать. Но! Было одно «но»: не мог ему простить того, что тот посмел предложить ему, офицеру, работать под ним. Посмел! Опустив его в его же собственных глазах. Вишняков чувствовал себя после того памятного разговора с ним будто оплеванным. И это не прошло до сих пор, хотя они больше никогда не встречались. Вишняков ни с кем это не обсуждал, даже с Анной. «Это мой скелет в шкафу», – думал он, вспоминая свою слабость. Весь стыд и был в этой минутной слабости. Был, был момент, когда он чуть не согласился! Нужны были деньги на лечение жены Светланы, срочно нужны. И он, сидя на кухне с чашкой обжигающего кофе в руках, почти сломался. Рука уже потянулась к телефону… Анна тогда достала денег. И до сих пор так и не призналась, как и у кого. Это нежелание рассказать ему было ее «скелетом».

– Пойдемте, все ушли. Не возражаете, перейдем на «ты»? – Вишняков решил сгладить свое почти откровенное хамство.

– Не возражаю. – Махотин слишком устал, чтобы обострять отношения.

– Еще раз спасибо.

– Не стоит. Я сделал это для Елены.

– Елены? Вы, то есть ты хорошо ее знаешь? – Вишнякова вдруг накрыл приступ жгучей ревности. «Она ото всех готова принять помощь, только не от меня», – с обидой констатировал он.

– Я у нее дом купил.

– И все?

Махотин удивленно оглянулся на Вишнякова, уловив в голосе нового знакомого нотки ревности.

– Все. Елена красивая и свободная женщина, отчего ж не помочь? – Он не смог удержаться от мелкой мести, глядя на вытянувшееся лицо Вишнякова.

Они дружно замолчали. Махотин подошел к машине.

– Подвезти?

– Давай. Я приехал с Лукичом на его мотоцикле. Ферму на Луговой знаешь?

– Откуда?

– Поезжай, я покажу.

Махотин вырулил с поляны, и джип плавно покатил по грунтовке. К владениям Вишнякова они подъехали, когда почти стемнело.

– Зайдешь? – Вишняков кивнул на дом.

– Нет, поеду к своим. – Он прощально махнул рукой и вдруг замер. К калитке с другой стороны забора приближалась молодая женщина. Вишняков поцеловал подставленную ею щеку и повернулся к Махотину.

– Знакомься, это Анна.

– Борис, – ответил он, вытянув руки почти что по швам и боясь выдохнуть застрявший где-то глубоко в груди воздух.

– Пойдемте, выпьем чаю с коньяком, Борис. Вы же, наверное, устали. – Анна улыбнулась и легко тронула его за руку, словно выводя из оцепенения.

Махотин, словно завороженный, шел за ней по бетонной дорожке к дому. Он не видел ничего, кроме прямой спины Анны. Он боялся, что наступит ей на ногу, боялся упасть, потому что ноги не слушались его. Он не видел усмешку Вишнякова, кажется, не видел и его самого. Он шел за женщиной, ясно осознавая, что влюбился во второй раз в жизни. Сразу, как говорят, с первого взгляда, причиняя себе боль, не в силах уже сейчас отказаться от этой сладкой боли. «Она же его жена!» – мелькнула быстрая мысль и тут же потерялась где-то в глубине сознания.

* * *

Елена не плакала. Не потому, что не было слез. Они стояли комом, не желая принести хоть какое-то облегчение хозяйке. Корить себя не было смысла. Проку от этого никакого. Слова цыганки, некогда сказанные ей, словно огнем жгли. Не уберегла она первенца, Мишеньку. Хотя до сих пор он был для нее живой.

В дверь постучали.

– Проходи, Лукич, – Елена говорила спокойно.

– Доброго тебе вечера, – сказал участковый и осекся: какой уж тут добрый!

– Не нашли?

– Не нашли. Темно уж. Завтра с утра опять пойдем.

– Что про следы крови-то молчишь, Лукич? Мишина она, так?

– Вот бабы – балаболки! Кто донес-то? – Лукич еще добавил про себя пару неласковых слов в адрес болтливых деревенских кумушек.

– Ты скажи! – настойчиво пресекла его попытки увильнуть от ответа Елена.

– Его. Только трупа-то нет! Может, раненый где лежит?

– Может, и так. – Елена безнадежно махнула рукой. – Ты иди, Лукич.

– Санек-то где шляется?

– Да дома он, на заднем дворе. Поросят кормит.

– Молодец. Ты бы поела чего, одни глаза остались!

– Я поем. Санька кормить стану и сама поем, – соврала она.

– Ну, тогда до завтра. – Лукич надел фуражку. Выходя, он чувствовал на себе взгляд Елены.

– Здрасти, дядя Семен. Ну че, не нашли? – Санек стоял на крыльце, поджидая участкового.

– Нет. Ты от матери-то надолго не отходи. Следи за ней.

– Че я, не понимаю, что ли! – Санек сплюнул под ноги, показывая тем свою взрослость.

Возле калитки остановилась машина. Санек насторожился. У местных такой нет. Джип, классная тачка. Он увидел, что с водителем, который вышел из машины, Лукич разговаривает как со старым знакомым. «Да это ж наш дачник!» – признал он. Дверка с пассажирской стороны открылась, и на землю легко спрыгнула женщина. «Чудеса… это ж фермера жена!» У Санька от изумления приоткрылся рот. Он знал про нее только то, что ее зовут Анна и что она очень красивая. Это Миха ему говорил. Сам он видел ее только раз, когда заходил к брату в мастерскую, и то издалека. Она тогда показалась ему… королевой! Кожа светлая, совсем не загорелая. И волосы распущенные! Золотые, глазам больно! И вот она идет к их дому…

– Здравствуйте, – выдавил он из себя вежливо.

– Здравствуй, Саша. Мама дома?

– Дома, проходите. – Санек оторопело смотрел ей вслед. Потом глянул за калитку: и джипа, и мотоцикла Лукича уже не было.

Решение пойти к Елене созрело сразу же, едва Петр рассказал ей о напрасных поисках. Потерять сына! Анна знала, как это. И знала, что нельзя быть одной. Мысли у всех матерей одинаковые – душа рвется к нему, к ребенку. Много чего можно натворить, и уйти вслед тоже можно. Кажется, что так будет единственно верно. Если бы не Петя! Он был рядом тогда, день за днем, взял отпуск, занимался одной лишь ею. В первое время, уединившись в туалетной комнате, она слышала его тяжелое дыхание по ту сторону двери. Он то и дело окликал ее, не давая задуматься ни о чем таком! А потом это прошло – желание уйти вслед за сыном. О погибшем тогда же муже она почти не думала, бессильно обвиняя его в случившейся аварии. Потом и это прошло. Осталась только боль. Светлая, но боль. Вот от нее избавиться невозможно.

Елена повернула голову на скрип двери. И тут же вскочила.

– Здравствуйте, – пролепетала она. Зачем эта женщина здесь? Что ей нужно?

– Елена, выслушайте меня, пожалуйста. – Анна на миг растерялась, углядев в глазах Елены настороженность.

– Я слушаю.

Что она могла сказать ей, эта никогда не знавшая нужды и горя женщина? Да и кто ей может что-то сказать сейчас, объяснить?

– Лена, давайте вы переедете к нам. С Сашей. На время. – Анна решила, что сразу скажет главное.

– Зачем?

– Вам нельзя оставаться одной. Я знаю.

Елена молчала.

– Мы с Петей одни в доме, а он огромный, вы же видели! Вам будет удобно, поверьте. И живность вашу возьмем. Вам нельзя сейчас быть одной, – повторила Анна настойчиво.

– Нет, спасибо.

Анна не выдержала, заговорила взволнованно, торопливо, словно боялась быть прерванной:

– Я бы не стала вас так настойчиво зазывать, если бы не прошла сама через смерть сына и мужа. Да, я их потеряла в один день. Сыну было всего пять лет. Если бы не Петя тогда! Он просто не давал мне возможности остаться одной ни на минуту. А мне только того и хотелось. Он спрятал в доме все ножи, вилки, таблетки, моющие средства. Он все запирал в шкаф, когда выходил за продуктами. И меня запирал. Однажды я отковыряла дверь на балкон. Всего-то третий этаж! А мне казалось, если я полечу вниз – то будто бы с небоскреба. Он снял меня с перил. Убаюкивал, как ребенка. Кормил с ложки. А потом отвел к одной женщине. Гадалка или ведунья, я не очень-то разбираюсь в этой терминологии. Все зовут ее Лялей. Она мне тогда сказала всего-то несколько слов. А я от нее вышла здоровой. «Своими слезами и горем ты задерживаешь души своих родных у земли. Чем же они так перед тобой провинились? Ты жалеешь не их, а себя, потому что они бросили тебя здесь одну. Это всего лишь твой эгоизм. Своими стенаниями и воплями ты их не вернешь. Душа, когда уходит из тела, радуется. Этот ее путь на земле пройден, она должна теперь дождаться нового вселения. Отпусти их. Помни о них светло и без горечи. Потому как горе твое о себе, а не о них. А уйти ты сможешь только тогда, когда придет твое время», – сказала она. Потом она вынула всего три карты из колоды и добавила, что мое время придет еще не скоро. Я должна пережить еще два события: большую любовь и рождение дочери…

Анна и не заметила, что по щекам ее уже давно текут слезы и что сидит она не на шатком стуле, а на кровати. Елена обнимает ее, что-то ласково шепчет на ухо. И укачивает, как маленькую.

– Ну вот. Пришла успокоить, называется! – всхлипнула Анна смущенно. Елена мягко отстранилась.

– Не было нужды за меня беспокоиться, Анна. Я ведь знаю, мой сын жив. Пока я не увижу его мертвым, я так и буду считать его живым. С ним просто случилась беда. Спасибо вам, что пришли. И Петру Павловичу передайте благодарность мою за приглашение. Но я справлюсь. Я ж не одна, со мной Санек. Ну какие такие мысли у меня могут возникнуть, ей-богу!

– Это все Петя! Он за вас испугался. Он очень хороший, правда! – Лицо Анны вмиг порозовело.

– Да-да, конечно, – проговорила Елена очень быстро, отворачиваясь.

– Он всегда поможет, вы приходите к нам, Лена, хорошо?

– Хорошо, спасибо. – Голос Елены опять стал спокойным и отстраненным.

Анна поднялась:

– Я пойду, спокойной вам ночи.

– Спокойной ночи и вам, Анна.

Санек, затаив дыхание, подслушивал под дверью. Ему не было стыдно ни капельки. Как же он тогда узнал бы, зачем приходила эта королева к маме? А она оказалась такой же, как и все женщины, – плаксой. Он едва успел отскочить от двери, чтобы не получить в лоб шишак.

– Спокойной ночи, – пискнул он в спину удалявшейся Анне. Но она, кажется, его не услышала.

* * *

Махотин смотрел ей вслед. Не слышал, что ему там втолковывает участковый, кивал невпопад, что-то мычал, якобы поддерживая разговор. Вот Анна скрылась за дверью дома Елены. Он очнулся.

– Извините, Семен Лукич, я что-то пропустил, – произнес он, все еще мысленно держа в памяти ее образ. Все повторялось. Та же болезнь, тот же ступор. Всю дорогу до дома Тихоновых он молчал. А Анна рассуждала вслух, видно, репетируя предстоящий разговор с Еленой.

Лукич смотрел на Махотина, и в нем опять закипало раздражение.

– Я вижу, вы меня совсем не слушаете. Давайте расстанемся до утра, лады? – Он устало кивнул куда-то в сторону леса.

– Да, конечно. Увидимся, – Махотин облегченно вздохнул. Нет, ему никак не хотелось сейчас ни говорить, ни думать о других. Только о себе и о ней. Он сравнивал Анну с Любавой, понимал, что они разные, и не понимал, как он мог после стольких лет памяти предать ее. Он представил себе Любаву и не почувствовал привычного волнения. Только стало грустно. Вспомнил тут же Анну, и во рту стало сухо, сердце забухало, руки судорожно вцепились в руль. «Клин клином – или это выражение здесь не подходит? – Ему было немного страшно оттого, что Любава окончательно уходит от него в небытие. – Я ее все равно буду всегда помнить», – успокоил он себя.

Он не видел ее мертвой. Он не был на похоронах, сидя в это время в КПЗ. Она приходила к нему в воспоминаниях живой, такой, какой он видел ее в последний раз, уезжая по делам в город. На крыльце их дома, с дочкой, завернутой в тонкое одеяльце, на руках. С ласковой прощальной улыбкой.

Махотин подъехал к своим владениям и посигналил. Тут же на крыльцо выбежала Алена. Глядя на ее сияющее личико, он неожиданно ощутил укол стыда: будто уже согрешил. И легкого страха: вдруг заметит? Поставив машину на сигнализацию, Махотин закрыл за собой калитку на большой кованый крюк.

– Папа! Наконец-то! Рассказывай!

– Погоди. Дай хоть умоюсь, я весь в пыли, – соврал он, чтобы выиграть время перед встречей с женой. Вот кто его просчитает в момент!

– Иди, я воду в умывальник сама налила. Ты хоть в курсе, что мыться нужно вон там, в углу двора? – Алена показала на какие-то кусты. За ними виднелось небольшое строение.

– Там наша туалетная комната? – пошутил он.

– Ага. С джакузи и кожаным сиденьем на унитазе. Иди же, мы с мамой уже успели испытать все прелести колхозной жизни.

– А у нас еда есть? – спросил он с надеждой. – Хоть хлеб с консервами?

– С этим все в порядке. Нам готовит соседка Нюша. Принесла на вечер жареной картошки и котлет.

– Здорово! – Махотин зажмурился от предвкушаемого удовольствия, только сейчас в полной мере ощутив голод.

Когда он вошел в дом, Алена уже накрывала на стол.

– Пап, нужно привезти микроволновку, а то и разогреть еду не на чем. – Алена виновато пододвинула ему тарелку с остывшей пищей.

– А плита на что?

– Это как? – Алена округлила глаза.

– Пусть мама покажет. – Он кивнул на Лизу, которая с безучастным видом сидела на кровати и листала старый журнал. Та даже не повернулась в его сторону. «Вот артистка! Ну и фиг с ней!» Он встал, подошел к газовой плите и отвернул вентиль на баллоне. Поднес спичку к конфорке, пламя весело вспыхнуло.

– Сковорода есть в доме?

Алена подала ему сковородку. Глядя, как отец, налив из бутылки подсолнечного масла, вываливает на нее содержимое тарелки и ставит на огонь, она недоверчиво поинтересовалась:

– И что, разогреется?

– А ты помешивай, чтобы все прогрелось. Помешивай, помешивай. – Он сунул в руку дочери ложку.

– Долго еще?

– Попробуй!

Алена подцепила ломтик картошки:

– Вроде нормально.

– Теперь давай выкладывай обратно в тарелку. Осторожней! – прикрикнул он, видя, как дочь неловко наклоняет горячую сковороду.

– Ты ее еще воду в самоваре кипятить научи, – подала голос Лиза.

– Как это? Мы же чайник привезли электрический! – Алена посмотрела на медный самовар, стоящий на тумбочке.

– Сейчас доем, и пойдем во двор. Чайку с дымком на ночь – м-м-м… кайф! Ты пока щепок набери в сенях. Или доску найди, там есть, я видел. Я сам щепок наделаю.

– Ты-ы? – Отец не переставал ее удивлять.

– Он ведь у нас деревенский житель, два года в деревне прожил, пока… – Лиза скривилась.

– Заткнись! – не сдержался Махотин.

Алена испуганно смотрела на мать и отца. Она видела, как у матери к вечеру окончательно испортилось настроение. Особенно после пользования «удобствами». Алена подозревала, что дело вовсе не в них, в конце концов, мама прекрасно представляла себе, что ее ждет. Просто она злилась, что отец их оставил одних. Но как же она не может понять! Ведь человек пропал. Естественно, что отец предложил помочь. И она бы пошла, только не позвал никто. Алена еще раз посмотрела на мать: та побледнела и замолчала. Алена перевела взгляд на отца и испугалась уже по-настоящему. Она видела, как сжались его кулаки. Черт бы их побрал со своими тайнами! Алена прекрасно поняла, из-за чего опять разгорелся сыр-бор! Ларкина мать – вот причина их постоянных ссор. И чего кипятятся: она же умерла давно! А что, если папа ее до сих пор любит? Нет, не может быть такого! Любить умерших нельзя, можно только вспоминать. Вот как она бабушку и дедушку, папиных родителей. Как они с ней играли, бабушка волосы заплетала в косицы, блинчики еще обалденные помнит и дедову трубку, которая так вкусно пахла душистым табаком. А мама, похоже, ненавидит папину первую жену. За что ж так? От нее все скрывают, как от маленькой. Темная, как говорится, история. Интересно, а Ларка знает правду?

Алена потянула отца за руку.

– Пап, пошли. Вот доска от ящика. Пойдет?

– Пойдет. – Махотин подхватил самовар за ручки. – Открой-ка дверь.

Они пили чай «с дымком». Это было здорово! Алена и сама не могла понять, куда делось ее недовольство. По телу разливалось тепло. Эмалированная кружка с отбитой эмалью стучала о зубы, когда она делала большой глоток. Это было так громко в ночной тишине, так нелепо, что они с отцом дружно смеялись после каждого глотка. Всхлип! – Клац. – Ха-ха. А потом лай какой-то собачонки, за ним еще и еще. Отец рассказывал о поисках, она слушала, и ей казалось, что она была с ним. Он перечислил всех, с кем успел познакомиться за сегодняшний день. «Завтра пойдешь знакомиться сама», – говорил он, и Алена решила, что – да, так и нужно. Здесь все просто: привет, как зовут, и – друзья. И еще ей хотелось в лес. Она смотрела на него сегодня из-за забора. Он манил ее своей чернотой, этот лес. Одной, конечно, страшно. Но завтра она уже не будет одна.

Они вернулись в дом за полночь. Лиза к ним так и не вышла. Махотин лег на скрипучую кровать, на влажные еще простыни и посмотрел вниз. Лиза спала на надувном матрасе, укрывшись с головой теплым одеялом. «Господи, как же я мог на ней жениться? Она же совсем чужая! Меня к ней и не тянуло как к женщине никогда. Как же я с ней столько лет прожил?» Он отвернулся к стене. Перед закрытыми глазами тут же всплыл образ Любавы. Вдруг ее лицо стало медленно таять, начали проступать черты Анны. И вот перед ним уже она. С ласковой, как и у Любавы, улыбкой. И от нее идет такое тепло, что Махотину хочется к ней немедленно прикоснуться. И он засыпает.

Глава 11

Кучеренко всегда знал, откуда растет хвост. Нутром своим звериным чуял, когда действительно опасность, а когда так, фуфло. Сейчас запахло бедой. Он виду не подал при Крестовском, что заволновался, но что-то вроде досады, что теперь этим нужно будет заниматься, испытал. Разъелись они в последнее время, расслабились. Раньше бы заскучал без живого дела, а сейчас покой ценить научился. Комфорт и покой. Как это зять Креста – бац, и в деревню! На деревянный толчок! Навоз нюхать! Он бы уже так не смог. Кучеренко передернул плечами. Молоток Бориска! В свое время это он уговорил Крестовского не противиться браку дочери. Раз уж освободили Борьку. Лизка тогда с ума сходила, высохла вся. С того дня, как Махотин дверью шваркнул и ушел к своей колхознице. Хотя, что греха таить, хороша девка была! Глазищи! Кстати, задумался Кучеренко, у самого Крестовского похожие, только потусклее будут, помутнее. Так это от жизни… сложной.

Вот он как мягонько их жизнь обозвал. А ведь жестко они тогда конкурентов убирали, без соплей и жалости. На городском кладбище иной ряд – весь! – их работа. Говорят, убиенные убийце по ночам снятся. Брехня, никто ему не снится. Засыпает, как проваливается. Просыпается, словно заново родился. Нервы крепкие, вот и вся психология. Один раз только и пожалел жертву, так сказать. Уж больно молода! Крест тогда долго не соглашался, добро не давал. Но потом сломался. И все так хорошо для них разрешилось.

А что с письмом дурацким делать, надо подумать. Сначала он съездит в эту Рождественку, к Бориске, и его поспрашивает. Если это он – полбеды. Он точно ничего не знает. Знал бы!.. Хуже, если не он. Всего-то и остается два человека, которые в курсах тогда были. И то косвенно, не докладывал им никто. Когда Серегу, шофера тогдашнего, к стенке прижали, он все выложил: и откуда информация, и как получена. Умнее своей женушки оказался, выводы-то правильные сделал. А она овца овцой, ничего не поняла. Это ее и спасло. А его не спасло, отметелили пацаны по самые эти, душу отвели. Потом – в лесочке бросили. С тех пор ни слуху ни духу. А жена подумала, что он ее бросил. По первости он, Кучеренко, за ней еще приглядывал, но она только дочкой больной занималась. Правда, однажды случился у нее короткий романчик с Махотиным, очень короткий! Он даже Кресту ничего не сказал, чего по мелочам тревожить!

Итак, двое еще знали. Серега Котов с таким здоровьем, которое ему организовали, вряд ли выжил. Эх, не лез бы со своим мелким шантажом, парень-то свой был, проверенный! А тут такой прокол! И против кого попер – против Креста! Одно слово – самоубийца! Конечно, найти его сложно. Скорее, под землей уже. А вот жену его, Галину Ветрову, и искать не нужно. Живет все там же. С нее он и начнет.

Есть, правда, еще один человек… то есть уже нет давно, Царствие небесное…

Кучеренко встал с мягкого кресла и прошелся по кабинету. Придется ехать к Бориске самому. Ну, так и Рождественка недалеко. Нужно только предлог придумать, не с пустыми же руками к Махотину являться. Он надел куртку и похлопал себя по карманам. Ключи, документы, мобильный – на месте. Вышел в приемную.

– Катя, я в Рождественку. Приедет Евгений Миронович, скажешь ему.

– Хорошо, Владимир Осипович. Вы вернетесь сегодня?

– Да. – Он отвернулся и еще раз похлопал себя по карманам. Привычка все перепроверять по нескольку раз часто помогала избежать неприятных моментов.

* * *

Лариса себя ругала. Это случалось так редко, что она никак не могла подобрать подходящие слова, чтобы себя обозвать. «Кретинка озабоченная», – наконец решила она про себя. Стыдно не было. Просто потому, что стыдно не было никогда. А вот досада не уходила. Что это такое с ней происходит? Крестовский хоть и старый, но мужик. Это она может ввести их, мужиков, в ступор, но не они ее. Они же просчитываются, как простое арифметическое действие. Даже такие крутые, как Всеволод. Кстати, нужно как-то технично от него избавиться. Не обостряя, но и не оставляя надежды. Он не дурак, поэтому поймет сразу, что у него проблемы похуже, чем то, что Лариса его бросила. Раз отошла в сторону – дело плохо, подумает он. Значит, Крестовский поставил на нем крест! А на ней Дед тоже поставил крест? Лариса растерялась. Вот и нашелся человек, давший понять ей, что она ему по фигу. От нее еще никто не отворачивался! Еще ни одна мужская спина не выражала такого холодного равнодушия. А как выпроводил?! «Извини, мне нужно работать». Он и не работает давно. На него его деньги пашут. Он же ее за красивую дурочку держит, догадалась она. Ножки, глазки и ума крохи. Такая у него в приемной сидит. Катей зовется. Как ему доказать, что она, Лариса Махотина, умнее многих мужчин?

Лариса ехала по Московскому, точнее, стояла в пробке. Оглянувшись, она поняла, что находится почти на выезде из города. Сейчас, за кольцом, поток машин разобьется на три. «Может быть, съездить в эту Рождественку, посмотреть, что за дом приобрел отец?» – подумала она, решая, куда повернуть. Неожиданно Лариса почувствовала, что голодна. «Кажется, тут недалеко трактир с потешным названием «Ясен пень». Вот он!» Она аккуратно свернула с трассы. Мест на парковочной площадке было мало, и она с трудом втиснулась между джипом и «десяткой».

В этом трактире она была только раз. С отцом. Ели простую окрошку, но со сбитнем вместо кваса, котлетки из парной телятины и на сладкое – пирог с вишней. И еще там не гремела попсовая музыка. Толстые перегородки из бревен между столиками, лавки и столы из дуба. В центре – круглый стол с закусками. Бочки с вином и пивом – подходи и наливай. Деньги тут же – девушке с русой косой.

Лариса не стала проходить в глубину зала, села за крайний стол. «Я всегда считала, что Дед относится ко мне как-то по-особенному. Уж точно не как к внучке. Что же произошло, отчего он переменился?» Ей казалось, поведению Крестовского должно быть вполне логичное объяснение. То, что он жил один, делало его в ее глазах свободным. Сколько ж баб мечтают занять вакантное место возле него! Он – билет в безбедную жизнь. Но ей-то не его деньги нужны! А что? Уж не его дряхлое тело! А дряхлое ли?

Ее размышления прервал знакомый голос. Лариса оглянулась. По лестнице, ведущей в зал со второго этажа, спускался Всеволод. На его руке повисла девица, чей внешний вид явно выдавал ее профессию. Лариса прикрылась журналом. Всеволод подтолкнул девушку по направлению к бару, а сам сел за соседний столик за перегородкой по другую сторону от Ларисы.

– Ну, что скажешь? Все обдумал? – Севка, похоже, продолжил с кем-то ранее начатый разговор.

– Рискованно! – Хриплый голос отвечавшего Лариса раньше не слышала.

– Ну, знаешь! А бабки какие?! Тем более в первый раз, что ли, заказ получаешь?

– Фигура уж больно… – Собеседник Всеволода явно набивал себе цену.

– Так это и надо: есть фигура, нет фигуры! А бабок больше не дам. Я твои расценки знаю. Так, согласен?

– А цербер его где будет?

– А кто ж его знает?

– У Кучера чутье звериное, все говорят.

– Не факт, что они поедут вместе. Тот с ним только раз ездил, мне Хлыщ сказал. У Кучера к Дронову-старшему свои предъявы, это всем известно. Давай решай. Он поедет к двенадцати. Час-два там. Или сейчас, или… я другого найду.

– Не боишься, что заложу? И про сынка Дронова? – Мужик, судя по интонации, усмехнулся.

За перегородкой все стихло, затем раздался сдавленный вздох.

Лариса замерла.

– Все-все, понял, отпусти!

– Ты че мне здесь лепишь, слизняк? Дронова вспомнил? Это хорошо, что вспомнил! Может, поумнеешь разом!

– Пусти, я сказал! Ехать пора. – Мужик тяжело дышал.

– Вали. На, возьми. Остальное потом. Я сам тебе позвоню.

Лариса оглянулась. Бежать было некуда. Сейчас Севка встанет и заметит, что в соседней кабинке не пусто. То, что он ее не узнает, надежды нет. Лариса бросила взгляд на лестницу. Да, туда еще можно попытаться уйти. Сразу на второй этаж. Это маленький, но шанс. Она потихоньку выбралась из-за стола и стала подниматься по лестнице. На верхней ступеньке оглянулась. Севка двигался в сторону бара спиной к ней. Лариса быстро спустилась вниз, выскользнула за дверь и, стараясь не выдать волнения, подошла к машине. Ловко вырулив из тесного пространства, она выехала на дорогу и, только отъехав метров двести, прижалась к обочине. Она знала лишь номер приемной Крестовского. Руки, державшие телефон, дрожали. «Черт, черт, черт!» – ругалась Лариса, слушая длинные гудки. Эта замороженная вобла Катя куда-то смылась.

Охранник, все же заметивший бегство девушки, подозвал к себе официантку.

– Девушка вон за тем столиком заплатила? – Он кивнул на стол, за которым еще недавно сидела Лариса.

– Да, только есть ничего не стала. А что?

– Да выбежала уж больно быстро. Я уж думал – не рассчиталась.

Они еще с минуту обсуждали чудачества клиентов.