Текст книги "Крест"

Вырвав с боем свои документы, не дождавшись родительского благословения, он торопился домой, в Кротовку. Ехал в автобусе – улыбка до ушей, машинка – самосвал под мышкой и сумка спортивная с вещами. Тихо было в деревне, будто ушли куда все. Даже остановка автобусная пустая – ни старушек с помидорами, ни тетки Клавы с семечками. К дому Тети Нади он подошел уже объятый тревогой, заползшей таки в душу. Вся толпа плотной стеной стояла возле их забора. УАЗик милицейский мигалкой светил, машина с красным крестом. Ужас его обуявший, ни с чем сравнить нельзя было! Прорвавшись сквозь толпу, он толкнул калитку и замер. Машинка упала на землю, за ней полетела и сумка. На траве, там, где он еще недавно играл с Ваняшей, лежало что-то, накрытое белой простыней. Что-то очень маленькое. Под тряпкой угадывались тонкие ножки, а вот ручка – немного в сторону, и головка. Ванечка! «Почему его укрыли с головой, врачи хреновы, он же задохнется!» – подумала он и, резко наклонившись, сдернул простынку. Ему показалось, что Ваняша спит, и он успокоился. Встал с колен, улыбнулся, ища глазами Любаву. Она уже шла к нему, пошатываясь и не глядя под ноги. Она смотрела только на него, Махотина. От тоски в ее глазах ему захотелось завыть. Он все – таки понял – не Ванечка, а тельце его прикрыто простыней. «Задушил он его, Боренька, быстро так, я и выбежать не успела. Виновата я», – заплакала, наконец, Любава. Махотин глянул вокруг – через стекло УАЗика лицо ненавистное усмотрел, дернулся, Любаву оттолкнул, дверцу машины на себя рванул, выволок эту сволочь за рубаху, кинул на землю, ногами пинать начал. Милиционер едва успел сверху на Бориса навалиться, запинал бы тот в усмерть вражину! Мужики соседские подоспели, увели его в дом, Любаву тоже. А этого, тронутого, в дурку увезли. Там он и остался после суда, признали невменяемым! Только Махотин всегда знал, в полном сознании тот убивал сына, выждал, когда Махотин уедет и – убил!

– Зря я вам напомнила, да? Не обижайтесь на меня!

– Нет, Лена. Не забывал я никогда.

Махотин вдруг вспомнил о записке. «А что, если?…» – он с подозрением посмотрел на Елену. «Она могла. Только зачем? Она почти посторонняя. Подумаешь, два месяца дружили. Или дольше? Врет? Зачем? Хочет, чтобы я что-то раскопал? Нашел убийц? Если заговорит о пожаре, то возможно…»

– Борис, простите, что спрашиваю. Нашли того, кто поджег ваш дом тогда?

– Нет. Обвиняли меня. Если вы в курсе.

– Нет! Впервые слышу. Мы же тогда уехали домой, сюда, в Рождественку, почти сразу после похорон мальчика. Потом у меня умерла бабушка, я родила Мишку, он ровесник вашей дочери. Мне только муж про вас рассказывал, он изредка родню навещал. И про пожар я от него узнала.

«Интересно, что же тебе еще муж рассказывал?» – Махотин не торопился продолжить разговор о пожаре. Он хотел, чтобы Елена сама сначала поделилась с ним информацией.

– Я вашего мужа совсем не помню.

– Да и меня, как видно, тоже. Мне тогда семнадцати не было, а Василию сорок.

– Как же вы так? Извините, Лена, – вырвалось невольно у Махотина, уж больно поразила его большая разница в возрасте у Елены и ее мужа.

– Трудно мне было одной с бабушкой. Вот и вышла замуж в шестнадцать лет. Мне повезло, Василий был добрый, непьющий. И меня любил. А уж мальчишки родились! Лучшего отца и не найти. Мишка его копия.

С улицы послышался шум мотоцикла. Махотин повернулся.

– Лукич, нашли? – Елена бросилась к участковому.

Тот отрицательно покачал головой. Повернувшись к Махотину, протянул руку.

– Воронин. Семен Лукич.

– Махотин Борис Никитич.

– Отдыхающий, значит. Это вы дом у Елены купили?

– Да. Отпуск здесь намереваюсь провести. Помощь моя нужна? – Махотин глазами показал на Елену.

– Потом, – тихо ответил Лукич, – Лена, где Санек?

– За вами убежал. Не томи, Семен, рассказывай.

– Нечего пока. Прочесали лес до Ведьминой опушки, речку с баграми Тарас с сыном прошарили. Трупа нет, Елена. Это хорошо, – с нажимом сказал Лукич, – так что не дергайся пока. Я пошел. Встречусь с Петром. К нему уже взвод солдат подтянули, щас дальше по лесу пойдем.

– Я с вами, – Махотин прощально махнул рукой Елене.

– Пошли, – Лукич толкнул калитку, – я что хотел попросить. У нас все заняты, надо бы в город свезти. В лабораторию. Лукич протянул Махотину пакетик с листьями какого-то растения внутри, испачканными чем-то бурым.

– Это кровь. А вот Мишкина карточка. Первая группа. Сможете?

– Не вопрос. У меня есть знакомые, сделают быстро.

– Успеть бы его самого найти. Может раненый где лежит, – Лукич с тоской оглянулся на дом Елены, – Жалко ее. Одна пацанов тянет. Мишка вот только недавно зарабатывать стал. А тут!

Он легко залез на мотоцикл и, подняв в прощальном салюте руку, умчался. Махотин почти бегом двинулся в сторону своего нового жилища.

Глава 13

Женщина задумчиво вертела в руках телефонную трубку. Звонок в контору подтвердил: он уехал. Она никак не могла решить: просчиталась она или так даже лучше. Записка сделала свое дело, хотя бы один из них отреагировал. Второй, похоже, либо не получил, либо пропустил, посчитав за шутку. Эх, если бы не нужны были так деньги! Разве же она смогла бы такое сделать? Она, человек, истово верующий в Бога, в его милосердие и могущество? Даже сейчас, когда ее дочь тихо угасает на больничной койке, а у нее одна надежда – достать эти двадцать тысяч американских рублей. А у нее даже и наших столько никогда не было. Откуда, с ее-то профессией? Только раз в жизни ей повезло. Удалось заработать приличные деньги по тем, перестроечным временам. И не только деньги. Она узнала такое! Та старушка под конец совсем умом тронулась. Может оно, конечно и бред, но уж больно складно! Она еще тогда почувствовала, правду бабушка бормочет про сына своего. И записки эти, которые та писала и запечатывала в конверты, не спроста. Щедро тогда оплатил ее услуги хозяин, не просто щедро. Намекнул как-то вскользь, мол, не болтай лишнего. У нее тогда ноги подкосились под его взглядом. Когда уходила – из города хотела уехать. Но тут беременность. Танечка родилась слабенькой. Так что вся зарплата и премиальные ушли на лечение малышки. И помогло же! Почти пятнадцать лет не было рецидива. А сейчас опять все вернулось. Только хуже. «Бог дал надежду – врачи в Германии делают такие операции. А денег мне даст один из этих двоих» – успокаивала она себя. Столько лет она молчала! Грех в душе несла, преступника покрывала. Боялась. За себя, за дочку больную. А теперь своя жизнь не дороже копейки, а Танюше хочется дать шанс пожить. Хоть сколько. «Зачем я послала записку Борису?» – засомневалась вдруг она, – «Ну начнет он копать, догадается, что я знаю больше, а дальше? Дальше – я позвоню. Думаю, уже сегодня можно звонить. И что он делать потом станет, когда имя убийцы знать будет? Мстить? Пойдет убивать или в милицию сдаст? Лет-то прошло сколько! Кому это все надо сейчас? Мне нужны только доллары. У Бориса я не могу требовать. Только попросить заплатить за информацию. Даст, сколько запрошу. Стыдно-то как! А у того не попросишь. Только шантаж. Страшно!»

Женщина затравленно посмотрела на телефонную трубку и осторожно положила ее на аппарат. Узнать судьбу второй записки она никак не могла. Придется послать третью. По домашнему адресу. Спасибо бабушке, написала она этих записочек штук десять. Что за мысли тогда копошились в ее нездоровом мозгу? Или себя она таким образом успокаивала, мол, жива Любава. Но, сгорела Борина жена, точно. А дочка уцелела. Это она Галине, будучи еще в почти здравом уме, рассказала. И про того, кто поджег дом. И как корзинку с ребенком и запиской Боре под дверь подбросили. А почерк-то в записках один! Только рука у нее потом дрожала сильно. Но все равно одинаковый. Интересно, Борис заметил? Казнит себя Галина только за одно: рассказала она все отцу Танюшкиному, Сергею. Потому, как жить с ним собиралась долго. Но он сбежал. От больной дочери сбежал. И где он сейчас, никто не знает. От хозяина их, у которого работал шофером, он уволился. Как-то сразу из города пропал, даже мать ничего про него не знает. Выросла Танюшка, а отца не видела ни разу. Может, оно и к лучшему!

Галина достала из стола клеенчатую папку с растрепавшимися завязками. Дернула за торчащий шнурок. Папка была тоненькой, будто в ней ничего не было. Но для Галины эта кажущаяся пустой папочка была сродни чеку на круглую сумму. Она вынула несколько запечатанных конвертов, отложила их в сторону. Синяя школьная тетрадка в клеточку, исписанная торопливым почерком самой Галины, легла туда же: она знала все, что там написано, наизусть. А вот и метрика. Свидетельство о рождении Челышева Александра Мироновича, 1940 года рождения, 11 августа. Рождественка. Запись в книге за номером 1245. Без этого документа тетрадочка – полный ноль. Бред умирающей старушки. Галина открыла папку пошире. А где же рисунок? Еще на той неделе она, перебирая бумажки и решая «да» или «нет», видела эту начерченную неумелой дрожащей рукой схемку. Но теперь ее не было. Галина испугалась. Она точно знала, что рисунок в папке лежал. Она даже помнила, что в прошлый раз положила его в прозрачный файл. Потеряться просто так он не мог. Нужды доставать его и куда-то перекладывать не было. Но он исчез. «Украли», – трезво подумала Галина, – «Кто? Ключа ни у кого нет. Да даже, если и вошел кто-то, свекровь, например, про папку никто не знает. Татьяна? Она в больнице, да и зачем ей? Борис не мог так быстро догадаться, кто ему послал записку. А тот?» У Галины все внутри сжалось от страха. Если это он, ей не жить. Вот так он ее пугает. Вместо денег она получит пулю. Или там еще как. Главное, дочь останется сиротой. «Нужно быстрее звонить Борису. Просить у него денег и уезжать. Да, только так!» – наконец решилась Галина. Дрожащей рукой она достала из сумочки бумажку с трудно добытым номером сотового телефона Махотина. «Абонент временно недоступен или находится вне зоны сети» – равнодушно пробубнила трубка.

Глава 15

Крестовский отдыхал. Что за возраст такой наступил, что нужно время от времени прикладываться на диванчик? Старость, вроде, называется. Крестовский ухмыльнулся. Двухчасовые тренировки в тренажерном зале, плавание зимой в открытом бассейне и регулярный ежедневный секс – и это старость? Похоже, все дело в том, что ему просто надоело работать. Пропал кураж, азарт, называй, как хочешь. Деньги капали, вернее, текли на его счета уже давно как бы сами по себе. Вершить политику в этом давно поделенном властью городе не интересно. Войны давно не было, заклятые враги предпочитают договариваться, а не устраивать показательные драки. Скучно. Крестовский ткнул в кнопку небольшого пульта, установленного на подлокотнике дивана удобства для.

– Катя, зайди.

Девочка лет восемнадцати впорхнула в комнату отдыха и остановилась так, чтобы Крестовский смотрел на нее прямо. Она знала, что он терпеть не может, когда люди становятся у него за спиной или даже сбоку.

– Слушаю, Евгений Миронович.

– Кучеренко ко мне вызови. Сюда. И, накрой к обеду. На двоих.

– Хорошо, Евгений Миронович.

– Возьми вон там, – он кивнул на столик в углу, – конверт и дай мне.

Катя развернулась на каблуках и подошла к столику. Конверт, который на днях пришел с обычной почтой, странный такой, старый, был вскрыт. Она еще тогда долго думала, стоит ли ей его вскрывать, но решила, что отдаст так. Чем-то оно ее пугало, это тоненькое письмецо. Катя взяла конверт двумя пальцами и протянула Крестовскому.

– Все?

– Да, иди.

Крестовский потянул за кончик листа. «ОНА ЖИВА». И все. Почерк показался ему знакомым еще тогда. Но кто так писал, он не вспомнил. Самое интересное, что «она» жива быть никак не могла. Менты двести раз ему доказали, что труп, вытащенный с пожарища, ее, Любавы. И тетка опознала, и Борис. Как он убивался, бедолага. А его под белы ручки – и – в СИЗО. Так бы и надо. Но Лиза! Спору нет, любит он свою дочь безумно. Она – его единственное слабое место. Не может он ей сказать «нет». И тогда не сказал. Все подчистили, а его отпустили. Должен ему, Крестовскому, Борька пятки лизать. А он, гаденыш, нос воротит. И опять ничего с ним не сделаешь, любит его Лизка, с ума сходит, а уж бабе за сорок! Что за напасть такая! Вот и ее мать такая же была. Лизу родила, а он с девками и дружками в баньках отдыхал, что ему до молодой жены! Тем более, женился по залету. Поздно аборт делать было. Гулял по бабам безнаказанно, так она его любила. Но видно, терпение ее не беспредельным оказалось. Пришел раз – висит в ванной: ножки тоненькие болтаются, рубашонка ночная просвечивает, соски торчащие видно. Долго он тогда смотрел на эти соски, дались они ему! Потом заорал. И понял, что орет не один – рядом, вцепившись ручонками в его брюки, стояла трехлетняя Лизка и орала едва ли не громче его. Схватил ребенка, отнес в детскую и швырнул в манеж. Тут в дверь ломиться стали – это Вовка Кучеренко крик услышал, когда уже в машину садился. Вместе они ее из петли вынули, скорую вызвали. Потом, когда уже труп увезли, сидели на кухне и хлестали водку каждый из своей бутылки. И записку прощальную с одним только словом «мразь» с тремя восклицательными знаками читали по очереди. Он читает, Вовка твердит «вот сука», Вовка читает, он сучит кулаком по столу «сука, сука, сука!» Потом пьяные в дупель, вдвоем перекладывали заснувшую в слезах и соплях дочь из манежа в кроватку. Вовка уехал, а он так и заснул тут же, на коврике, на полу в детской. А на следующий день полюбил дочь. Посмотрел хмельными еще глазами и вдруг осознал, что это его плоть и кровь. Комочек плоти с его, Крестовского, глазами. Никак не перепутать. Вспомнил, как Вовка еще у роддома посмотрел на нее и ляпнул: «Ну, эта точно не от соседа. Твоя, Крест, не сомневайся!» Лиза выросла не красавицей, но глаза темные – его порода.

«Короткий», как его звал Крестовский, Вовка Кучеренко имел такой маленький рост и хлипкое телосложение, что в свои шестьдесят шесть лет все еще походил на подростка. Только морщинистого. Морщины у Кучеренко были как шрамы – глубокие и заметные. Женщины, которых он имел немерено, шалели от этого изъяна его физиономии, возводя его в ранг достоинства. Впрочем, не единственного. Образ «обаяшки» и хитро – ласковый подход к очередной даме позволяли ему добиться победы там, где Крестовский долго и упорно «сдабривал почву». Кучеренко приходил и пару раз что-то шепнув на ушко избраннице друга, скромно отходил в сторонку. На этом все. Крестовский терял и подругу и друга на какое-то время. Злился, бесился, заливал потерю водкой. Кучеренко приходил с повинной через неделю максимум и, не испытывая ни малейших угрызений совести, заявлял: «Ну зачем тебе такое чмо, Крест? Я проверил – пробы ставить некуда». Он небрежно закидывал ногу за ногу, почти полностью утопая в огромном кожаном кресле Крестовского. Кресло это кочевало с ним по жизни, будучи когда-то в сталинские времена седалищем для крупного партийца. Оно было любимо Крестовским, на нем не позволялось сидеть никому, кроме…Кучеренко. «Я твоя служба безопасности», – смеялся Вовка, глядя прямо в безумно-бешено – черные глаза Креста. Вовка его не боялся. Наверное, единственный в этом городе. Их связывало в этой жизни все. Не нити, а канаты. Зная друг про друга мельчайшие штрихи биографий, они никогда не пользовались этой информацией, чтобы проявить свое первенство. Крест был первым и точка. Кучеренко принял это сразу, в те дни первой совместно проведенной «акции». Крест просто спас ему жизнь. Реально закрыл собой, посчитав себя заговоренным. Рука у Крестовского, простреленная в той разборке, предсказывает надвигающееся ненастье лучше барометра.

– Случилось что? – Кучеренко вместо приветствия задал вопрос. Через секретаршу Крест его не вызывал уже бог весть с каких времен.

– На, прочти, – Крестовский сунул ему конверт. Прежде, чем открыть его, Кучеренко внимательно осмотрел его со всех сторон, зачем-то понюхал и слегка помял. Достал листок, покачал, будто в сомнении, головой и прочел вслух «ОНА ЖИВА»

– Что за бред? Это о ком? Конверт какой-то доисторический, таких не бывает. Штемпель свежий.

– Что унюхал?

– Аптекой пахнуло. Так, слегка. А может краской. Так это о девке той, что ли, жене твоего Бориски? Так она не может быть живой.

– Нет, конечно. Вопрос: кто и зачем это прислал? Слушай, посмотри, почерк какой-то знакомый.

Кучеренко посмотрел на листок.

– Буквы корявые. Руки что ли тряслись у писаки? Нет, не знаю, Крест. А чего ты так переполошился?

– Нехорошее предчувствие какое-то. Словно привет с того света. Не надо мне такого.

– Брось, чего тебе боятся?

– Да не боюсь я. Только вдруг вспомнилась тетка этой Любавы. Может, это от нее приветик?

– Ты что, Крест? С ума не сходи! Умерла старуха давно. Давай серьезно. Важно одно. Некто напомнил тебе о давних событиях. Зачем?

– Так поджигателя не нашли. Может, мститель какой объявился?

– Не нашли, сам знаешь почему, – Кучеренко усмехнулся, – и потом – после стольких лет? Где же он был раньше? Мститель твой?

– Ты меня спрашиваешь? Ты помнишь, Борька тогда орал, что найдет убийцу, хоть через двадцать лет, но найдет.

– А ты бы не орал, когда твою жену заживо сожгли? Ты думаешь, Бориска вдруг решил старое разворошить?

– А что, это – версия! Кстати, ты знаешь, он тут отчудил. Вместо Греции или Турции семью в Рождественку отвез. На отдых, блин! Лиза чуть не плакала, когда рассказывала. С Аленкой вообще истерика случилась. Вчера отбыли.

– Вот молодец! Все – таки зять у тебя…правильный! Мужик по жизни, уважаю! А Рождественка..?

– Вот – вот. Рядом с Кротовкой. Боря не зря туда поехал, нутром чую.

– Выходит, он!

– Не исключено. Вопрос все тот же – зачем?

– Что гадать, ждать надо.

– Чего?

– Звонка, письма. Короче, продолжения. Мы обедать будем?

– Да. Катерина сейчас накроет. Что, смотрю, тебя тоже задело?

– Не хочется к старости этих… сюрпризов! Спокойненько хочется старость прожить, ты как?

– Так. Только соломку никто не подстелет. Кроме нас самих.

Глава 16

– Здорово, командир! – рослый капитан Трунин на полголовы возвышался над Вишняковым. Из машин уже выскакивали солдаты и выстраивались вдоль бортов.

– Спасибо, Юра, что приехали, – Вишняков пожал руку бывшему сослуживцу.

– Что случилось?

– Пропал парень из наших, местных. Тихонов Михаил. Нет со вчерашнего дня. В кратце: он пытался выследить постороннего, шастающего по кладбищу. Что произошло, неизвестно. Около могил, на траве – свежая кровь. Может быть его, может – нет. Отправили в город, на экспертизу. Мы с мужиками прочесали лес, до Ведьминой поляны. Дальше – сплошная чащоба. И болото. Нужно бы, чтобы твои ребята прошли цепью по этой чаще. Болото осмотрят местные мужики. Ищите следы, кровь, обрывки одежды. Если его тащили, должно что-то остаться.

– Ясно. Мальчику лет-то сколько?

– Да не мальчик уже. С армии пришел. У меня работал, в мастерских. Его голыми руками не возьмешь. Рослый, развитый физически парень. Если только напали внезапно. По голове дали, например.

– Понятно, командир, – Трунин повернулся к солдатам.

На дороге показалось облако пыли. «Воронин едет. Как там Елена?» – Вишняков помрачнел. Что-то никак ему не удается наладить контакт с Мишкиной матерью. Она даже от помощи его открещивается! Что тут такого особенного, если он поможет? Ему нравился Мишка, забавлял шустрый и любопытный Санек. Мишку он хотел даже сделать кем-то вроде компаньона. Хозяйство у Вишнякова разрасталось быстро, недавно он взял в аренду еще двадцать пять соток земли и уже начал возводить там хозяйственные постройки. Идея сделать большую техническую станцию по обслуживанию сельхозтехники подсказал ему как раз Мишка. Оказывается, в окрестных селах каждый ковыряется в своих сеялках и косилках сам, покупая запчасти на рынке в городе по довольно накладным для крестьянина ценам. Вишняков имел возможность покупать железки оптом и недорого. Он бы поставил Мишку там начальником, парень с головой и руками, к тому же, ответственный! Но тут Мишка пропал. Анна почему-то уверена, что с ним случилась беда, а ее интуиции он привык доверять. Она, конечно, Елене и виду не подала, что встревожена, но, когда та ушла, высказала все ему. И он тоже всполошился. Потому, что, прислушайся он тогда, пять лет назад, к Анне, его жена осталась бы жить. Вишняков до сих пор себя поедом ест, что глухим прикинулся. Именно прикинулся, потому как знал, что добром эти пьянки не кончатся.

…В тот день он, как обычно, собирал вещи в командировку. Сам. Светлана уже давно ничего не делала по дому. Лелея свою болезнь, жалея сама себя, она устранилась от участия в домашних делах, перекинув все хлопоты на Анну. Анна жила в соседнем доме, с мужем и сыном. Вишняков видел, что ей тяжело тащить на себе два дома, злился на жену, пытался найти домработницу, но даже на это у него не хватало времени. И он малодушно принимал помощь Анны. Закрывая чемодан, он покосился на спящую жену. Светлана пьяно похрапывала. У него перехватило дыхание от отвращения. Худая до изнеможения, больше похожая на старушку, чем на сорокалетнюю женщину, его жена спала, свернувшись клубочком под сползшей наполовину махровой простыней. Он машинально поправил простынку и, тяжело вздохнув, вышел из спальни. Раздражение не проходило. Из кухни вкусно пахло сваренным кофе. Анна, расстелив салфетку на стеклянную столешницу, уже накрыла ему к завтраку. «Что бы я без нее делал» – подумал он тогда, глядя на ее ухоженные руки, ловко заворачивающие в пленку бутерброды. Термос с горячим бульоном уже стоял на кухонном столе. Провожая его, она вдруг неожиданно сказала: «Петя, мне неспокойно что-то с утра. И сон нехороший видела. Это про Светлану. Как бы не было беды. И мне, как назло, сегодня на работу нужно выйти». Он тогда отмахнулся от ее страхов, ответив с раздражением что-то вроде того – чего такого с ней может случиться, ну напьется больше обычного. Она напилась. Таблеток. Когда Анна вечером зашла, было уже поздно. Она умерла несколько часов назад.

И в день собственной пережитой трагедии Анна в страхе металась по его дому, пугая его до одури, плача заранее, бесконечно тыча в кнопки сотового телефона. А в это время в машине, на дороге, умирали ее муж и пятилетний сын. Пьяный водитель КАМАЗа не справился с управлением. Это случилось через год после смерти Светланы. Они остались одни. Вместе жить не могли очень долго, Анна поменяла квартиру, работу, он дневал и ночевал в части, чтобы пореже бывать дома. И только когда он вышел в отставку, уехал в Рождественку, Анна, так толком и не придя в себя, все же решилась приехать к нему. Он уговорил. Покупая ферму, строя планы, он и сам не предполагал, что оставляет прошлое там, в городе. Что, интуитивно нашел нужное лекарство от вечного чувства вины. Он полностью поменял свою жизнь, превратившись в деревенского жителя с кучей деревенских проблем. Он о таких проблемах в городе и не слышал. Места и времени для самопоедания не осталось. Он ожил. Понял, что, наконец, свободен. И он преложил Анне тоже самое лекарство. А она согласилась. Здесь их считают мужем и женой, и их это устраивает. Вернее, его устраивало, до недавнего времени. Вишняков и сам не знал, что такое с ним произошло недавно. Но числиться в мужьях у Анны ему теперь было не с руки…

Воронин подошел к Вишнякову.

– Ну что?

– Ничего нового. Ребята видишь, цепью пошли. Как там Елена?

– Глупо спрашиваешь. Ждет. Да! Там дачник один приехал, из городских. Он дом мужа Елены купил. Тот, над Юзой. Помочь вызвался. Я его попросил в город съездить. Он, вроде, мужик нормальный. Сказал, поможет.

– Хорошо. Звать его как?

– Махотин Борис. Никитич, кажется.

– Махотин? А жена с ним?

– Да. И дочка. Ты его знаешь?

– Он зять Крестовского. Есть у нас в городе такой фрукт. Темная личность. Как в советские времена говорили – акула капитализма. В свое время, когда я спортом занимался, он в этой же спортшколе тренировался. На сборах в лагере вместе были. Я в училище Ульяновское поступил, потом в Омск служить уехал, мы лет десять не виделись. А когда встретились, у него уже бригада своя была. Он, представляешь, мне предложил уйти к нему. Армия уже разваливалась.

– А ты?

– Нет, я из противоположного лагеря! И что это его сюда занесло, зятька Креста? – Вишняков задумался.

– По – моему, он просто отдыхать приехал.

– Именно сейчас? Это вместо Канар что ли? – Вишняков с сомнением покачал головой.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился Воронин.

– То, что денег у него о хренища! И еще. Мишка пропал из-за кого-то чужого. И этот, Махотин, тоже, заметь не из наших!

Лукич пожал плечами. «Ты тоже еще не больно-то наш» – словно говорил этот жест. Он покосился на Вишнякова, который что-то обдумывал. «Понаехали городские, и началось! Фигуры на кладбище, тайны, похищения. Детектив, короче!» – В Лукиче неожиданно проснулась ревность деревенского жителя. «Нет! Дело тут не в них. Чую, старые дела кто-то разворошить пытается. Не зря около могил барских чужак копошился. Стоп! Как Петр сказал фамилия тестя Махотина? Крестовский! Это что же, совпадение?» – Воронин Семен Лукич был человеком трезвомыслящим и опытом обладал немалым. Верить в совпадения и случайности он перестал, будучи еще молодым участковым.