Текст книги "Он летает под аплодисменты"

– Эй, эй! – услышала она. – Вы что, реветь собрались? С чего бы? Кажется, вы неплохо провели ночь. Займитесь-ка лучше делом. Сварите кофе и пожарьте яичницу. И побольше. Страшно хочется есть.

Слезы мгновенно высыхают. Лицо Лидии вытягивается. Это он – ей? Он что, не видит, в каком она состоянии? У нее нервы! У нее сейчас будет припадок! Где капли? Боже мой, где капли?

– Что вы смотрите так, будто вас укусил тарантул? – говорит «пират». – Не хотите яичницу, сделайте омлет или оладьи. Мне все равно. Только поскорее.

Лидия вскакивает как ужаленная, накидывает халат и бежит на кухню. Машинально бросает взгляд на кучу одежды, сваленную на ковре у кровати. Что это? Какой ужас! Неужели он носит этот кошмарный зеленый пиджак? Басби смотрит ей вслед и мурлычет себе под нос песенку из «Сбежавшей куклы». «Забавно, – думает он. – Лидия Збарски! Царевна-несмеяна! Кто бы мог подумать! Если бы только не этот кошмарный байковый халат». Лидия прерывает его размышления. Она возвращается, неся поднос с кофейником, большой тарелкой с глазуньей и корзинкой с толстыми ломтями белого хлеба. Аромат свежего кофе разливается по комнате. Ноздри Басби подрагивают. Он начинает жадно есть, цепляя на вилку громадные куски яичницы, макая хлеб в растекающийся желток и прихлебывая кофе. Подобрав корочкой остатки яичницы, он подносит руку ко рту, чтобы облизать испачканные в желтке пальцы, но Лидия опережает его. Не сознавая себя, не понимая, что делает, она хватает его руку, облизывает пальцы, а потом прикусывает их. Еще раз. Еще. Сильнее. Сильнее. Лицо ее искажено. Движения порывисты. Дыхание сбивчиво. Она по-звериному кусает его пальцы до тех пор, пока он не вскрикивает от боли.

– Ого! – с удивлением произносит он.

Осторожно ставит тарелку на пол, опрокидывает Лидию на спину и падает на нее сверху.

Часть вторая

Глава I
Лидия удивляет и удивляется

– Ну, ты меня удивила! Ох и удивила! Н-да… удивила, так удивила, – все приговаривал и приговаривал Збышек.

– Приятно? – спросила Лидия, полуобернувшись к нему. Она стояла у зеркала, надевая новую кокетливую шляпку – вишневый фетр, маленькие поля, закрывающие уши и шею, а спереди отогнутые наверх и пересеченные наискось вишневой же атласной лентой наподобие кокарды.

– Еще как приятно! – воскликнул Збышек. – Последнее время ты только и делаешь, что приятно удивляешь.

Он подошел к жене сзади, обнял и поцеловал в плечо.

– Милая, – шепнул он, обнял ее крепче и тихонько начал тянуть к постели.

– Потом, потом, – сказала Лидия, шелковой змейкой выскальзывая из его рук. – Ты же хотел посмотреть…

– Да, прости, милая. Пойдем.

Лидия взяла в руки хрустальный флакон с золотой крышечкой в форме диковинного цветка. Две капли за ухо. Две – за другое. Две – в ямочку между ключицами. В воздухе растекся запах увядающего ириса. Последний взгляд в зеркало. Губы подкрашены идеально. Густые брови чуть приподняты, будто Лидия слегка удивлена. Шляпку сдвинуть немного набок. Вот так. Она готова. И, словно испытывая неловкость за то, что отстранила мужа, Лидия ласково обращается к нему:

– Ну как твой большой проект? Ты говорил мне недавно. Кажется… кажется «АэроРусь»?

– Ты помнишь? Спасибо, милая, – растроганно отзывается Збышек, и его лицо тут же приобретает озабоченное выражение. – Не знаю, не знаю. Такие риски… Понимаешь, милая, это заказ правительства, казалось бы, ничего страшного, можно вкладывать деньги, но партнеры совершенно невозможные. Никак не могу решиться. Боюсь.

– Ах ты, трусишка, – несколько иронично смеется Лидия и, потрепав мужа по щеке, натягивает перчатки и идет к выходу. – Всего-то ты боишься. За меня боишься, за Марысю, за свою «АэроРусь».

Виновато улыбаясь, Збышек шел за женой, глядя на ее покачивающиеся бедра и подрагивающие плечи. Как плавно она идет! Словно играет бедрами. Поворот головы. Быстрый взгляд из-под ресниц. Он поспешно накидывает ей на плечи мех. Она поводит одним плечом, обнажая его. Движение почти незаметное – рефлекторное. Но как она это делает! Мороз по коже! Она поднимает руку и дотрагивается пальцем до мочки уха, и Збышек не может отвести глаз от розовой мякоти, в которой сверкает бриллиантовая капля. Нет, это действительно удивительно. Как она изменилась! Когда же это случилось? Да, точно – после его возвращения из Москвы в октябре прошлого года. Первой изменения, произошедшие с матерью, заметила Марыся.

– Папочка, – сказала она. – А ведь мамочка больше не боится.

– Не боится? – он оторвался от бумаг. После приезда на него свалилось столько дел, что он почти не бывал дома и не виделся с домашними. Утром – в банк, поздно вечером – из банка. Наспех поцеловать Марысю перед сном, убедиться, что Лидии опять нет дома (и о чем там думают, на этой студии – сплошные ночные съемки!), глотнуть чаю и – в кабинет. – Не боится? – переспросил он.

– И не плачет, – добавила Марыся.

Не боится… не плачет… не пьет капли… не сидит по утрам в кресле со льдом на голове… не носит очки в толстой роговой оправе. Куда подевались приступы паники? Дурные предчувствия? Гадание на картах? Походы к спиритичкам? Как-то он слышал в ресторане разговор за соседним столиком. Беседовали двое господ с киностудии. Один, как понял Збышек, режиссер, другой – оператор. Обсуждали съемки «Анны Карениной».

– Збарски брали, чтобы она рыдала и устраивала истерики, а она, видишь ли, взялась играть страсть, – говорил один.

– А она умеет? – удивлялся другой.

– Говорят, отменно получается.

«Я всегда знал, что она гениальная актриса! – расстроганно подумал Збышек. – Неужели мой отъезд в Москву так на нее подействовал? Как же она тосковала, бедняжка! Все-таки разлука с мужем удивительно меняет женщину. Надо, надо было расставаться почаще». По дороге домой он купил букет белых лохматых хризантем и вложил в него маленькую бархатную коробочку, внутри которой нежился топаз темного чайного цвета, обшитый золотым кружевом и играющий в унисон с непроницаемыми карими глазами Лидии.

Лидия и Збигнев вышли на крыльцо. Перед входом на усыпанной желтым зерном плотного песка подъездной аллее стоял кофейного цвета маленький кабриолет с медными ручками и сиденьями, обитыми розоватой кожей. Шофер протирал лобовое стекло.

– Нравится? – спросила Лидия и, не дожидась ответа, легко сбежала по ступенькам. Подойдя к авто, она нежным жестом, точно любимого зверька, погладила лакированный бок и села за руль. Движения ее, когда она завела мотор, казались не слишком уверенными. Кабриолетик пыхнул дымом, слегка попятился, вильнул задом и только после этого двинулся вперед. Лидия медленно, враскачку обогнула клумбу, потом выровнялась, прибавила ходу и второй круг сделала красиво – быстро и плавно. Слуги высыпали на крыльцо посмотреть, как барыня забавляется с новой игрушкой. На лицах их было написано удивление. Даже Збигнев, заранее подготовленный Лидией к этой затее, был поражен. Что это за женщина, которая с сосредоточенным лицом так ловко управляется с механическим зверем? Полно! Лидия ли это? ЕГО Лидия? Быть того не может! Глядя на нее, он испытывал чувство радостного освобождения. Мрачные чары развеялись, и с новой Лидией их ждала совершенно новая жизнь. Но когда она успела освоить вождение? И ничего не говорила! Боялась, что он будет волноваться. О, лукавая! Во всем призналась лишь полчаса назад. Это ее новое кокетство – он обожал его!

Между тем Лидия остановилась перед крыльцом и поманила его к себе.

– Как ты думаешь, милый, может быть, мне поехать в авто на студию?

Тут он испугался не на шутку. В авто? Одна? За рулем? В первый раз? Но в городе такое движение! А на шоссе – такие повороты! Горы! Серпантин! Нет, нет и нет!

– С Василием… – начал было он, но она его перебила:

– Никакого Василия!

И, надвинув поглубже шляпку, маленькой рукой, обтянутой вишневой кожаной перчаткой, ударила по клаксону, спевшему первые такты «Турецкого марша», и вылетела на аллею, ведущую к воротам.

Збигнев ошеломленно смотрел ей вслед. Слишком быстро свершилась в ней перемена. Слишком быстро… Слишком…

А Лидия неслась вниз к центру города. Весенний ветер целовал ее щеки. Конец марта, а тепло почти по-летнему. И как отчаянно весело! Она передернула плечами и скинула мех. Резко вывернув руль, выскочила на широкую торговую улицу, уже обсаженную, точно грибами, зонтиками летних кафе. За одним из столиков в многочисленной компании приятелей сидел Басби, попивая легкое белое вино и щурясь на солнце. Заметив его издалека – страсть к пиджакам цвета «вырви глаз» неистребима! – Лидия слегка замедлила ход и нажала на клаксон, приветствуя его. Он обернулся и поднял ополовиненный стакан. «Просто светское знакомство – ничего больше», – говорило его равнодушно-приветливое лицо. Она сглотнула улыбку и пролетела дальше.

Пять месяцев… Пять месяцев длилась их… Связь? Роман? Любовь? Отношения? Она не знала, каким словом определить то, что происходило между ними. Он был… Он был… Он был! Одно это она находила достаточным, но он к тому же оказался существом абсолютно таинственным, непредсказуемым, но нестрашным. Напротив, с ним Лидия ничего не боялась. Она совершенно его не понимала. Совершенно! Когда он рассказывал о своих идеях, фантазировал или вспоминал прошлое, она согласно кивала в такт его словам, но не могла зацепиться ни за одно из них – будто он говорил на незнакомом языке. Все, что она слышала, было так чуждо ей, так фантастично, так непредставимо, так незнаемо ею, что она даже не старалась понять. Ей представлялся прозрачный поток бурлящей воды, на дне которого затаились обморочные омуты и расщелины, заплелись в тугие жгуты пучки водорослей, рассыпались острые камни. Что там происходит, в этой темноте, прикрытой сверкающей вуалью хрустальных брызг, таких веселых и игристых? Неизвестно. И это завораживало.

Они встречались в странных местах. Гостиницы, разумеется, были под запретом. Частные квартиры – тоже. Какой портье, какая хозяйка не узнали бы царственную диву даже под вуалью? Совместные ужины в ресторанах… Ах, о них оставалось только мечтать!

– Где же мы сможем видеться? – был ее первый вопрос, когда она окончательно очнулась в его обьятиях тем осенним днем. Остатки яичницы давно засохли на тарелке. Недопитый кофе подернулся пленкой. Он перебирал ее волосы, задевая время от времени сережку. Ей было больно и от этого приятно.

– Придумаем что-нибудь, – пробормотал он, как ей показалось, равнодушно, поднялся и стал одеваться. Она испугалась. Сейчас уйдет – и?..

Он ушел.

Оставшись одна, она почувствовала непреодолимую потребность в движении и пошла кружить по комнатам и этажам, зябко кутаясь в шаль, будто с уходом Басби сразу наступили заморозки. Телефонный аппарат звонил в гостиной, но она не снимала трубку. Это был – она знала – ассистент со студии. Она не явилась на съемки. Ну и что? Кому нужны эти игрушечные страсти, когда есть настоящие – обжигающие, живые! Она забрела на кухню. Надо что-то съесть или хотя бы выпить чаю, ведь у нее почти сутки ни крошки не было во рту. Дзин-нь – китайская фарфоровая чашка выскользнула из рук и разбилась о плитки пола. Вслед за ней полетело блюдце. Лидия стояла с растерянным видом, держа в руках чайник. С ним надо что-то сделать. Но что? Налить воду… Поставить на огонь… Она забыла, как это делается. Она забыла все, что было прежде. Отставив в сторону чайник, она, от усталости спотыкаясь о ступеньки лестницы, поднялась в комнаты, упала в кресло и мгновенно заснула.

Наутро она поехала на студию и снималась, как всегда. Через два дня начала плакать и плакала, не переставая, сутки. Еще через день ее охватило мрачное отчаянье. И вот, когда самоубийство уже стояло на пороге и Лидия прикидывала, что верней – выброситься из окна или выпить весь запас лекарств, хранящихся в доме, – какой-то человек в мешковатом костюме и с чудовищным акцентом передал ей записку от Басби. Тот звал ее на яхту «Санта-Лючия», что была пришвартована в старом порту в конце причала. Когда? Сейчас. Он уже ждет. Стараясь сохранять достоинство перед чужим, она лихорадочно натянула перчатку не на ту руку и, как была, в домашней фланелевой кофточке в красный горошек и тапочках, бросилась вон из дома. Яхта оказалась развалюхой, проржавелой инвалидкой с перебитыми мачтами, на палубу которой давно не ступала нога человека, но в каюте ее ждал Басби, устлавший пол пуховыми одеялами и подушками. Она слабо улыбнулась, вспомнив, как сама тащила ему пуховики всего несколько дней назад.

– Здесь нас никто?.. – прошептала она, прильнув к нему.

– Никто, никто, – усмехнулся он, проводя тыльной стороной ладони по ее щеке, и они провалились в сугроб перины.

Лидия не переставала удивляться тому, как ловко он придумывает места для встреч. То они как бы случайно сталкивались у колеса обозрения в городском саду и, обменявшись вежливыми поклонами, садились в одну кабинку. Когда кабинка поднималась наверх, колесо останавливалось – Басби договаривался со смотрителем, что тот опустит их не ранее чем через час. То Басби назначал ей встречу на шоссе, что вело в Массандру. Она отпускала таксомотор, шла с километр пешком и каждый раз, увидав у дороги вишневое авто Басби, похожее формой на рыбу, почему-то вздрагивала от неожиданности. В ожидании ее он обычно курил, облокотившись о капот, а когда она приближалась, давал три торжественных гудка, и их рыбка-красноперка, виляя по озорным изгибам горной дороги, неслась в пещеру, головокружительно парящую над ущельем. Басби называл ее «наш Сезамчик» и уверял, что узнал о ней из древней книги про духов и колдовские заклинания. Но главным местом встреч был заброшенный маяк на мысу за старым портом. Триста тридцать три ступеньки наверх, взбегая по которым Лидия всегда задыхалась и несколько раз останавливалась передохнуть. Комнатка смотрителя с круглыми стенами. Плошка с горящим маслом на столе. Резкие вскрики чаек. Запах соли, несущийся в окна с выбитыми стеклами. Иногда чайки садились на чудом уцелевшие оконные переплеты и, кося хищным круглым глазом, наблюдали за Басби и Лидией. Море шумело далеко внизу, словно оберегая их от ненужных визитеров.

Збышек с Марысей вернулись через неделю после первого явления Басби. Лидия приняла Збышека, поражаясь собственному спокойствию. Только в первый раз – первый после поцелуев Басби – она чуть не выдала себя.

– Ты так поправился, – с искренним удивлением произнесла она, обнимая мужа. – Совершенно другие… – и запнулась.

«Совершенно другие плечи», – сказала она про себя и закашлялась. Раньше она касалась лишь одного мужского тела. Форму плеч и рук Збышека знала назубок. Басби был другим. Конечно, другим. Боже, сейчас она запутается! Ее охватила паника. Запутается в именах, в запахе кожи, в родинках. Где она? С кем? Если Збышек что-то спросит, она точно попадет впросак.

– Ты думаешь, поправился, дорогая? – муж расстроенно откинулся на подушки и сверху вниз посмотрел на свой живот, проглядывающий сквозь полы халата. – Ты даже не представляешь, сколько приходится есть в Москве! И всегда мясо, пироги. Я и сам чувствую, что прибавил. Ну, поди ко мне, любимая, я осторожно.

Лидия хотела было – …ах, ей совсем не до его тяжелых прикосновений, когда кожа гудит от давешнего безумия, – ведь можно отвлечь Збышека на разговор о спортсмэнском клубе, который открыли в «Парадизе», заболтать, приказать, в конце концов. Однако не будет ли спокойней, если позволить ему… Только надо отвернуться. Ну, куда он тянет свою руку? Совсем не так – какой неумеха! Она взяла мужа за кисть (не более ли деловито, чем следовало?) и положила ее на свою лопатку. Надо всего лишь вспомнить. Не так все просто, но не в этом ли суть системы Константина Станиславского?

Она находилась очень, очень далеко от Збышека, когда тот целовал ее вспотевшие волосы. А тот был счастлив и благодарен за ее – нет, не страсть, а новую для него отзывчивость. Когда Басби долго не давал о себе знать, у Лидии всегда находились ласки для Збышека. И отговорки, если Басби вдруг овладевала охота к частым свиданиям.

Глава II
Басби видит сон и вспоминает

Недавно Басби приснился сон. Он сидел на краешке сцены и вспоминал его. Был обеденный перерыв, и танцовщицы упорхнули в кафе. Дирекция театра арендовала на два часа в день столовую, которую, придерживаясь новых либеральных веяний, выстроил для малоимущих глава ялтинского дворянского собрания. Там щебечущие стаи танцовщиц рассаживались вдоль длинных столов и, галдя, поглощали овощные супы и паровые котлеты. Самые беспечные успевали еще заглянуть в кондитерскую на углу Северного проспекта и пришпилить мельхиоровыми вилочками по паре крохотных пирожных. Девиц, которых с легкой руки столичного кудрявого поэта (любителя балерин, привозившего недавно в Ялту свою новую пассию) стали называть «мюзиклетками», в театре было уже более полусотни. Прошел слух, что Басби Визг («Нет, все-таки это псевдоним?» – переспрашивали друг друга зрители, ведь никто до сих пор не знал его настоящего имени) в следующей постановке решил чуть ли не утроить ряды улыбающихся блондинок, отбивающих каблучками чечетку. Как он разместит их на сцене?

«Действительно, как?» – размышлял Басби и вспоминал сегодняшний сон. Во сне раскладывался пасьянс. Но карты не ложились на стол, и бубновый валет не подмигивал застенчивой «шестерке», нет – обитателями колоды были жильцы четырехэтажного дома, на фасад которого во сне Басби смотрел из окна своей гостиничной комнаты. В окнах клубилась жизнь – на верхнем этаже двое спорили; пролетом ниже жильцы что-то искали в ящиках комода, под диваном, в книжном шкафу; няня укладывала спать неугомонного малыша; кухарка маялась с тестом, отирая пот со лба и поглядывая на часы, – она явно куда-то опаздывала; появлялся даже вор в маске и с пистолетом; и врач с саквояжем, и… Из скрытых в темноте коридоров возникали новые персонажи, включались в перипетии, и ситуации вдруг сами собой разрешались. Находилось потерянное письмо. Ребенок засыпал. Ужин отменялся, и кухарку отпускали. Спор заканчивался поцелуем с гостем, едва переступившим порог. Вор находил клад. Доктор – больного. А в комнате, где сценки заканчивались, свет гас, окно становилось темным. Следуя логике сна, следовало дождаться, когда все персонажи разойдутся по комнатам. Тогда пасьянс сойдется: дом погрузится во тьму, наступит тихая ночь.

Пасьянсы Басби раскладывал часто, практически каждое утро – на круглом столике в гостиничной ресторации, где подавали кофе и английский завтрак: тосты, омлет. Однако сценическую структуру из сна хорошо бы цыгануть для спектакля – сказал самому себе Басби. Поставить вертикаль во всю высоту до колосников, разбить на квадраты, в каждом сделать площадку, и танец последовательно будет перемещаться «из кадра в кадр», с площадки на площадку, выхватываемый лучом света, – а потом вспыхнут все «юпитеры» одновременно, и танцующая стена двинется на зрительный зал. Да! Именно так! Сидни придумает, как это сделать.

Басби рассмеялся своим мыслям, достал из кармана бархатную коробочку с сигарами, отрезал карманной гильотинкой морщинистый кончик и раскурил. К сигарам он пристрастился недавно и любил теперь подымить, расставляя «мюзиклеток» по расчерченным на сцене линиям. Они и так на него молились, а с сигарой его «шик зашкаливает», пропела однажды в коридоре хорошенькая брюнетка – и прыснула, заметив, что он услышал. Разного рода новоявленные знакомые Басби, которых он гостеприимно угощал коктейлями в заведениях на набережной, были убеждены, что у него целый гарем – и все голые коленки (числом до сотни) его. Они были неправы – стройных «мюзиклеток» он совершенно не воспринимал как «живых девиц». Они виделись ему скорее россыпью спичек, которые должны вспыхивать, чтобы расцветал пышный фейерверк шоу. Ножки, обтянутые чулками, – ну, чем не частокол спичек? А «шоу» – это словечко Сидни, так он называл спектакли на американский манер. Словечко прижилось – уже и газетчики испробовали его на язык.

Между тем из репетиционного зала донесся гомон – девушки возвращались с обеда. Раздался грохот за кулисами – рабочие уронили одну из крепежных балок. Послышались крики Сидни, ведь за монтаж декораций отвечал он. Вдруг Басби вспомнил, как вчера утром Сидни обстоятельно объяснял ему, что за фигурами в карточной колоде стоят реальные исторические персоны: царь Давид, идеальный властитель – король пик, Александр Македонский – трефы, диктатор Юлий Цезарь – бубны, Карл Великий – черви. «А дамы тоже имеют прототипов?» – спросил Басби. «Афина Паллада – the queen of… как это… пик», – поджал губы его приятель. «Вот откуда взялся оживший пасьянс – из того разговора!» – решил Басби и пошел разбираться со скандалом и рассказывать Сидни про вертикальную сцену. А навстречу ему из-за занавеса выехала массивная пушка с поднятым дулом, на котором как раз Сидни горделиво и восседал.

– Сидни едет в нэбэса! – декламировал он куплеты песенки из новой постановки. – Сидни вэрит в тшудэса! Yes? Подходит? Так-так?

– Oh, yes, – изумился Басби, оглядывая пушку.

Сидни стоял на круглой площадке, венчающей пушечное дуло, запахнувшись в рабочий халат, как в тогу. Истинный полководец декораций. Басби улыбнулся и представил на этом месте Лидию Збарски: вот ведь истинная Афина Паллада! Такие формы пропадают. Однако мюзикл – совсем не ее жанр. «И слава богу – это бы все только усложнило», – подумал Басби. Он приобнял Сидни за плечи и увлек на улицу – в конце концов, надо и им перекусить. За обедом и поговорят. И вот теперь, разомлев, они сидели на солнышке в окружении приятелей и лениво потягивали вино.

…Басби проводил глазами кофейного цвета машинку Лидии, на полном ходу проскочившую мимо кафе. На повороте мелькнула темно-красная шляпка. Опал хвост пыли. Басби допил вино. Хм… Она делает успехи. Теперь села за руль. Поменяла шляпки. Да и рыдать давно перестала. Во время первых встреч глаза у нее вечно были на мокром месте. Впрочем, она и сейчас частенько пытается закусить губу. Поразительно серьезная особа! Даже смеется на полном серьезе – так, будто делает тяжелое и очень нужное дело. Но старается, очень старается! Чувства юмора у нее – ни на грош. Голову можно дать на отсечение – она не отличает, когда он говорит серьезно, а когда нет. А если все-таки догадывается, что он пошутил, сдвигает брови, пытаясь понять, что же тут такого смешного. Лицо ее приобретает недоверчивое выражение, губы вспухают, как у обиженной девочки и – наконец-то! свершилось! – медленно и неуверенно она раздвигает рот в улыбке. Вы точно уверены, что это смешно? Ну, тогда и я посмеюсь. В такие минуты он ее обожает. Хохочет, как сумасшедший, и бросается целовать. Она забавляет и одновременно трогает его. Почему-то ему часто становится ее жалко – как будто Бог чем-то ее обидел, недодал чего-то важного. В такие минуты он обнимает ее особенно нежно.

Уходя от Лидии после первой ночи, Басби и не предполагал, что они еще когда-нибудь увидятся. Он шел домой в отличном настроении, посвистывая, вспоминая вчерашний спектакль и начисто забыв о драке в «Кабачке и тыкве» и двух верзилах, от которых пришлось удирать. Подойдя к гостинице, увидел Сидни, который возился с вишневым авто.

– Украдать! Украдать! – запричитал Сидни при виде Басби.

– Что украдать?

– Украдать наш car! Но не до конца.

Выяснилось, что ночью авто пытались угнать. «Юрий Фомич и компания», – выругался про себя Басби, вспомнив ночные приключения.

– Что же им помешало? – спросил он Сидни.

– Мe! – и американец гордо ударил себя в грудь.

– Ты?! – Басби несколько секунд смотрел на щуплого Сидни, а потом захохотал так, что не смог удержаться на ногах и, перегнувшись пополам, повалился прямо на крыльцо гостиницы.

– Мe! Мe! Смотри.

Сидни дернул запертую дверь авто, что-то зашипело, забулькало, и из недр машины на всю улицу загремел голос: «Fuck you! Твойу йадрьйону матушку!» Голос все гремел и гремел. Басби хохотал. Зеваки толпились вокруг. Из открытых окон высовывались недовольные лица.

– Да что ж это такое! Ни днем ни ночью покоя! Охальники! – И ушат грязной воды вылился на голову Сидни.

– Действительно, что ж это такое? – давясь от смеха, спросил Басби.

Сидни открыл дверцу. На приборной панели был установлен маленький патефончик, который начинал крутить пластинку и опускал на нее иглу, если кто-то пытался вскрыть машину.

– It’s my invention! – Сидни по-собачьи встряхнул мокрой головой.

– Голос тоже твой? – спросил Басби. Сидни кивнул. – Ну, и слова, конечно, – и Басби снова захохотал.

Он послал Сидни с запиской к Лидии дня через четыре. У него возникло какое-то странное, двойственное чувство. Вдруг страшно захотелось увидеть ее сумрачное лицо, ощутить в руках по-женски пышное и по-девичьи неопытное тело. Была в этом какая-то манкость, что-то неправильное, исковерканное и оттого привлекательное. К тому же Басби не оставляла мысль, что Лидия Збарски – не последняя козырная карта в его нынешней игре. О, в этом не было ни малейшего расчета. Но какой страстный игрок упустит счастливый случай? Жизнь подкидывала фокусы. Встреча с Лидией – чем не кролик из шляпы? Малыш Визг в своей стихии.

А ведь она тогда ничего – ничего! – не умела. В первую ночь вцепилась ему в плечи и прижимала к себе, точно плюшевого медвежонка. Даже странно, что к тому времени уже десять лет как была замужем. Совершенная дремучесть Лидии в деле любовных утех, помноженная на экстатическую страстность, поначалу граничила с членовредительством. Требовалось решение.

– Тише, милая, тише. Это не кулачный бой. Вы напряжены, будто играете Ричарда Третьего или того хуже – короля Лира! Того и гляди, днище нашей шхуны провалится, – шептал он во время их свидания на яхте, отодвигал от себя пылающее тело и дул Лидии в лицо, словно действительно хотел ее остудить. – Если вы откусите мне руку, придется брать таксомотор, ехать в госпиталь, просить господина хирурга пришить ее обратно к плечу. Дело ли это? – Он привстал над ложем, поискал в темноте спички, нащупал металлический коробок и зажег свечу.

В неровном свете растерянная Лидия напоминала героиню исторических полотен итальянских мастеров: горящий взгляд черных глаз, растрепанные волосы, пышные телеса, едва прикрытые – увы! – фланелькой. Она натянула перину до подбородка, и лицо ее стала заливать обида: глаза медленно наполнялись слезами – как будто специально для кинокамеры, капля за каплей, – губы дрожали все сильнее.

– Ну-ну, – Басби мягким движением подхватил капельки слез у ресниц. – Во-первых, давайте попробуем сделать вот так… – он тронул лямку сорочки и спустил ее с плеча. – Вторую – сами. И покажите, где пуговки, мы с ними разберемся, – он нагнулся и быстрым поцелуем подхватил две последние слезинки, а остальные высохли сами.

Лидия послушно выпросталась из-под одеяла и повернулась к Басби спиной, продемонстрировав длинный ряд костяных застежек на сорочке.

– Вот и чудесно! Сейчас мы попробуем побороться с этими вашими кузнечиками, – щелчками он стал отстегивать один крючок за другим. – Посмотрим, какое это даст нам преимущество.

Плямс! – отскочила последняя пуговка. Лидия инстинктивно выпрямила спину. Боже, да это же теперь настоящая кокотка! Прямо как во французском романе. Подрагивало пламя свечи, медленно двигались тени по деревянной крашеной стене – все происходящее казалось отрывками фильмы, снятой в кривоватых декорациях, которые любят рисовать так называемые авангардисты.

Басби провел рукой по голой спине Лидии.

– Не напрягайтесь, милая. Попробуйте откликнуться на мои прикосновения, – зашептал он, и от его наставительного тона у Лидии закружилась голова. – Ваша спина выписана удивительно красивой линией – взгляните на свою тень на стене, – он приподнял пальцами ее подбородок, легким движением заставил отвести назад плечи и, тронув локоть, попросил поднять руки. Лидия мельком оглянулась на своего любовника – как чудно: он действительно рассматривает ее как скульптуру или как картину. Несколько со стороны: будто он зритель или посетитель выставки, а она… Она повернула голову вполоборота, чтобы показать ему линию шеи – ежели дело в линиях, то бояться ей нечего. Тяжелые волосы все еще были схвачены шпильками. На стене покачивались тени двух завитков. Ей нравилось позировать. Не стыдно и так сладко… слишком сладко. Басби легкими поцелуями коснулся ее плеч, привлек к себе. Потом давал еще какие-то указания, которые поначалу смущали, но его ласковый голос и искреннее любопытство легко подчинили ее. «Должна ли я остановиться? – пронеслось у Лидии в голове. – Ах, разве останавливают фильму посреди сеанса? Когда стрекочет проектор и все заворожены».

Ее старательное послушание сводило Басби с ума. Слишком неожиданно. Первые несколько встреч он ждал, что «прекрасная Лидия» одумается, что окажется: она играет, использует специальную стратегию соблазнения, дабы выждать момент и выкинуть какой-нибудь фортель. Но покупался на ее нежную уступчивость, задумчивую сговорчивость. Как внимательно она вслушивалась в его шалые указания и старательно исполняла их! «Однако… не слишком ли мне повезло? Где подвох?» – думал он иной раз, закуривая сигарету и медленно возвращаясь в себя после особенно длительного любовного «сеанса». И уж, конечно, забавлял контраст между податливой «чаровницей» и госпожой Збарски – грозной кинодивой, известной непререкаемыми требованиями и списком правил, которые она выставляла продюсерам. На эту тему синематографические газеты даже публиковали фельетоны. Почему-то он привык штудировать их, будто чувствуя, что синема кружит вокруг него. Но что он сам хотел от вымытого до черно-белого блеска экрана, который казался ему слишком стерильным в сравнении с театральной сценой и кулисами, где жизнь шкворчит, как лук на сковороде, и брызжет маслом во все стороны? Как подступиться к синематографу, пока было непонятно. Только после каждой встречи с госпожой Збарски он поджидал появления фильмовых титров: вдруг на предзакатном небе, или на стекле автомобиля, или на амальгаме зеркала появятся ожившие буквы и сложатся в имена исполнителей главных ролей. Связь с «поэтической Лидией» (про себя он всегда давал ей велеречивые имена) более всего напоминала ему странное шоу: череда сумасбродных номеров на удивительных сценических подмостках. Иногда – раз в неделю или чаще, или реже – занавес поднимался, и…

…Басби поставил на стол пустой бокал, перекинулся еще парой слов с приятелями, поднялся из-за столика, бросил на стол купюру и, сев в машину, отправился за город, на летное поле, к доброму дядюшке Антону Павловичу, владельцу металлических птиц и стрекоз, к крошке-авиетке, названной в честь несчастного пропавшего поэта «Велимир Хлебников». Басби ехал медленно, раскидывая направо и налево улыбки, кивки и приветствия. В городе его, кажется, знали все. «Сбежавшая кукла» всю зиму шла в театре с неизменным аншлагом. Мартовские гастроли в Киеве прошли под овации публики. Басби раздавал интервью. Его фотографии украшали первые полосы газет. А он уже репетировал новый спектакль – «Кот на крыше».