Текст книги "Пентакль"

Люська, открывшая дверь, была бледна и нервно хихикала:

– Орал тут соседский кошак под дверью… Прямо выл, таким голосом жутким… Хотела выйти, шугануть…

– Вышла? – спросил Богдан.

Люська смутилась:

– Знаешь… Поздно все-таки… Решила лишний раз дверь не открывать.

А через несколько дней, вернувшись с работы с Денисом под мышкой, Люська обнаружила входную дверь исполосованной в клочья. Дерматин висел черными ленточками, уродливо торчали куски ваты.

– Участковому скажу, – пообещал, вернувшись, Богдан. Люська держалась молодцом – спокойно объясняла Денису, что плохие мальчишки из соседнего подъезда балуются, режут чужие двери, но дядя милиционер их поймает и накажет…

Участковый долго жаловался на свинцовые мерзости «бытовухи» и маленькую зарплату. Богдан сочувственно кивал. За ремонт двери пришлось выложить деньги, отложенные на электрический чайник.

А еще через пару дней, наскоро завтракая за кухонным столом, Богдан поднял голову – и встретился взглядом с глазами-щелочками на круглой морде без носа, с вертикальными челюстями. Морда приникла к оконному стеклу – снаружи.

Богдан поперхнулся. Прибежала Люська; в окне, разумеется, никого не было, и Богдан постеснялся рассказать жене правду. Он всегда считал себя выдержанным человеком с крепкими нервами. Но вечером по дороге домой зашел в аптеку и купил флакончик валерьянки.

– Для кота? – спросил знакомый провизор Костя, веснушчатый любимец окрестных пенсионеров.

– Ага, – беспечно ответил Богдан. И, выйдя из аптеки, почему-то перекрестился – впервые в жизни, скованно и неуклюже.

Валерьянка не помогла. Ночью Богдану приснился сон, который вполне проходил по ведомству кошмаров. Он сидел на овощной базе, перебирал картошку, но хороших клубней не было – в руках растекалась кашицей гниль. Он знал, что из всего университета прислали по разнарядке его одного и он не уйдет отсюда, пока не выполнит норму. Ящики громоздились вокруг, закрывая небо; за бастионами из гвоздеватых досок прятался кто-то, подглядывал, но Богдан не мог застать чужака врасплох, как резко ни оборачивался, как ни вертел головой. По овощехранилищу гулял ветер, порывы складывались в шепот, похожий на скрип:

– Расплатишься…

Он проснулся в отвратительном настроении и с утра накричал на Дениса. Сердитая Люська увела в садик сердитого сына, а Богдан долго остывал над чашкой холодного чая. Уныло поглядывал в окно на унылый дворик и встрепенулся, лишь когда на подоконник села птица – похожая на ласточку, но слишком большая. Птица смотрела на Богдана единственным глазом – второй был выбит в какой-то, видимо, схватке.

– Кыш, – в ужасе прошипел Богдан. И добавил, забыв, что птица не слышит: – Тебе на юг… Ноябрь на дворе… Убирайся!

Птица ударила крыльями по жести козырька под окном и улетела. Полный дурных предчувствий, Богдан стал собираться в университет; обнаружив на ковре под креслом синие колготки сына, испытал приступ раскаяния. Аккуратно сложил колготки, открыл комодик – и наткнулся на стопку альбомных листов: в последнее время Денис много и охотно рисовал, воспитатели в садике хвалили его за «развитие мелкой моторики правой руки»…

Богдан бездумно проглядывал рисунки, пока не наткнулся на один очень яркий, сделанный гуашью. На нем изображалась женщина в оранжево-синем клетчатом платье. Местами оранжевая и синяя краска слились, но в целом нарисовано аккуратно, как для трехлетки. Рядом на коричневом столике (толстая горизонтальная линия и две вертикальных) стоял зеленый круглый кактус в желтом горшке. Иголки понатыканы карандашом; в сторону от зеленого шара тянулась огромная фиолетовая труба, похожая на граммофонную.

У оранжево-синей женщины было узкое лицо, нос как у Бабы-Яги и длинный злой рот уголками книзу. В руке она держала прямоугольный предмет – сумку, чемодан или коробку.

Богдан подумал, что обязательно надо похвалить сына за этот рисунок. Или за какой-нибудь другой – но обязательно похвалить; он видит Дениса так редко, возвращается поздно, в субботу сидит в библиотеке… В воскресенье валяется в изнеможении на диване. По утрам, невыспавшийся и злой, кричит на ребенка всего-то за то, что малыш задумался над мыльной пеной в пригоршне…

Стало быть, в субботу – в зоопарк. Богдану стало легче. Он запер дверь, все еще пахнущую новым дерматином, с медным значком «8» (Люськина покупка и гордость), и отправился, почти веселый, на встречу с научным руководителем. Встреча намечалась еще две недели назад, но по множественным уважительным причинам откладывалась да откладывалась.

Екатерина Сергеевна восседала за профессорским столом. На краю стола стоял кактус, и фиолетовый цветок изгибался, как труба граммофона. Одного взгляда на лицо кураторши хватило, чтобы понять: похвалы не жди. Ноздри тонкого носа раздувались, тонкий рот изгибался уголками вниз. Екатерина Сергеевна говорила негромко, скупо, и все просчеты, допущенные Богданом, его недоработки и небрежности, подчеркнутые красным карандашом, ложились на стол одна за другой – серыми машинописными листами.

Последней легла пустая папка; Богдан смотрел, как беспомощно болтаются завязочки. Он не ждал разгрома, но беда заключалась в другом. На Екатерине Сергеевне был костюм в оранжево-синюю клеточку, не такой яркий, как на детском рисунке, но вполне узнаваемый.

– …Одна радость – кактус расцвел, – сказала в заключение профессор, и ее тонкие губы наконец-то сложились в улыбку. – Идите, Донцов, и работайте. Я знала, что вы не хватаете звезд с неба… Но чтобы в такой степени! Идите.

* * *

Он вернулся домой, когда сын уже лег в кровать. Люська была не в духе; Богдан посидел над сопящим Денисом, но сын спал крепко и безмятежно – ни кошмарам, ни пророчествам не нашлось места в маленькой комнате с плотно занавешенным окном.

На ночь он выпил чуть не полфлакона валерьянки.

– Чем это воняет? – хмуро поинтересовалась Люська.

Богдан долго не мог уснуть, в полудреме читал какие-то стихи по незнакомой книге, успевал удивляться: что за строки? Неужели сам во сне придумал? А потом, провалившись окончательно, почувствовал запах гнилой картошки, очутился на ящике посреди овощебазы, а напротив, на другом ящике, сидел небритый старик, прикрывал нечистой ладонью выбитый глаз:

– Ходит за тобой… И ходит… Гляди…

– Кто ты? – спросил во сне Богдан.

– Игнатьич… – Старик вздохнул. – Через меня ты в это дело встрял… Гляди…

На другое утро Денис одевался вдвое дольше, чем обычно, но Богдан не проявил недовольства. Наоборот, сообщил, что в субботу они идут в зоопарк; малой развеселился. Завязывая шнурки на высоких ботинках сына, Богдан спросил как бы ненароком:

– А что за тетю ты нарисовал с кактусом?

Денис не сразу понял, о чем речь.

– Просто, – сообщил удивленно, когда Богдан сходил в комнату и принес рисунок. – Просто так. Красивая тетя.

– А где ты видел, что кактус цветет?

Денис засмеялся:

– Это краска размазалась!

* * *

Всю следующую неделю Денис рисовал зверей, а Богдан спал спокойно. Выпал и растаял первый снег. Ни черная птица, ни похожее на кота существо больше не мерещились. Он занимался диссером, и ничем другим.

В пятницу Люська попросила Богдана забрать малого из садика. Дожидаясь, пока неторопливый Денис оденется, Богдан рассматривал пластилиновых мишек с бумажными ярлычками имен и подписанные шариковой ручкой гуашевые рисунки. Тема занятия была «Правила дорожного движения», на всех картинках имелись светофоры с глазками и ручками, дяди Степы в огромных фуражках, кое-где попадалось треугольное солнце в уголке листа и цветочки внизу. На рисунке Дениса, невнятном и довольно грязненьком, красовался самосвал и маленькая фигурка под огромными черными колесами.

– Деня… Что это?

– Это тетя, которая неправильно переходила дорогу, – очень серьезно сообщил художник. – Нам про такое рассказывали!

Молча проклиная дур-воспитательниц, запугивающих детей всякой ерундой, Богдан вывел сына во двор из пропахшего кашей коридора. Снова пошел снег и перестал; Денис медленно и обстоятельно рассказывал, что давали на обед, что на завтрак и что на ужин. Подходя к троллейбусной остановке, Богдан издали увидел толпу возле перехода; над толпой возвышался самосвал. Мигала синим милицейская машина, чуть поодаль стояла «Скорая помощь». Богдан сильнее сжал руку сына и потащил его прочь; во рту стоял отвратительный привкус. Взмокли ладони в перчатках из фальшивой кожи.

– …какое там жива, пополам переехало… – донеслось от остановки, где судачили женщины.

Подошел троллейбус.

– Пропустите с ребенком! – рявкнул Богдан неожиданно грубо и, крепко прижав к себе пискнувшего Дениса, ввинтился в переполненные душные недра.

* * *

– Ты ведь понимаешь, что это совпадение? – спросила Люська. – Ты огорчился из-за этой выдры Екатерины…

– Вот-вот, – подтвердил Богдан.

– А возле того перехода вечно всякая жуть. Дурное место. Месяц назад пацана сбили – перебегал…

Богдан тяжело вздохнул.

– Игнатьич, – Люська поморщилась. – Кстати, я ту птицу видела. Сидела на мусорном баке.

– Да?!

– Явно не ворона… Хотя большая. У нас похожая в селе под крышей жила.

– У нее глаза нет.

– Насчет глаза я не заметила, издали смотрела… Но явно покалеченная, едва летает. Знаешь, часто бывает: подранки не улетают на зиму, а пристраиваются где-нибудь в городе. Надо подкормить.

– Люська, слушай, это та самая, что у нас под крышей…

– Ага. Прилетела за триста километров к тебе в гости. Как же.

Насмешливый Люськин тон привел Богдана в чувство. Но на Денискины рисунки он опасался смотреть еще долго – почти две недели.

* * *

Богдан сидел за работой, когда вернулись с прогулки Люська с Денисом. Люська держала санки, Денис – старое одеяльце, служившее подстилкой. С мокрых полозьев падали на линолеум снежные кляксы.

– Замерзли? – спросил Богдан, запирая дверь.

– Ага, – сказала Люська странным голосом. – Немножко…

И взялась расстегивать на Денисе шубку, но Богдан уже знал: что-то случилось.

– Да нет, – ответила Люська на взгляд мужа. – Ничего… так. Деня, иди мой ручки…

Прикрыла за сыном дверь ванной:

– Видели мы этого… кота. Деня испугался… А дворничиха говорит, он здесь во дворе… Короче, вроде бы он таксу съел из второго подъезда.

– Кот?!

– Они говорят «чернобыльский мутант». – Люська невесело усмехнулась. – Знаешь что? Позвоню-ка я в «будку». Пусть приедут, заберут его. На фига нам во дворе такая гадость?

* * *

«Будка», служба по отлову бродячих животных, никакого кота-мутанта во дворе не нашла, зато попыталась забрать двортерьера Булата из третьего подъезда. Случился скандал, чуть ли не драка, хозяйка Булата кричала в лицо Люське оскорбления, Богдан едва сумел разрешить дело миром – заплатил «будочникам», и те убрались пустые. Китайский шарпей Бернард, пес соседа-прокурора, скалил вослед живодерам зубы и глухо рычал. Он ничем не рисковал: прокурорских шарпеев никто не отлавливал – себе дороже.

Люська долго плакала на кухне, Богдан утешал ее и не знал, как утешить. Наконец в час ночи улеглись; в пять утра Богдан вышел на кухню попить водички и, глянув в окно, увидел под единственным фонарем во дворе огромную тварь со стоящей дыбом шерстью…

Мигнул – чудовища как не бывало.

* * *

– Что это?

Богдан держал в руках новый рисунок Дениса, выпавший из-за неплотно прикрытой дверцы письменного стола. На рисунке были люди с круглыми головами, круглыми животами, с наведенными черной краской руками и ногами – много людей; некоторые сжимали в руках большие черные ножи размером с хорошую саблю. Люди стояли плечом к плечу, а в центре композиции помещался хиленький человечек в треугольном зеленом пальто и круглой шляпе. Руки человечка торчали в стороны – на каждой по пять длинных пальцев.

– Что это, Деня?

– Просто так, – уклончиво ответил сын. – Хулиганы.

– А в середине?

Сын пожал плечами.

– Это не я случайно? – осторожно спросил Богдан. – В зеленом пальто?

– Может, и ты, – пробормотал Денис, глядя в сторону.

* * *

Одноглазый старик сидел на покосившемся ящике из-под овощей. На темной морщинистой ладони лежала картофелина – чистая, золотисто-коричневая, будто светящаяся изнутри.

– Лопату найди, – говорил старик. – Найди лопату.

За штабелями ящиков, за горами мешков с гнилой картошкой ходили на мягких лапах. Смотрели глазами-щелками, разевали вертикальные челюсти. Поскрипывал ветер:

– Заплатишь…

– Лопату найди! – повторял старик, заглядывая Богдану в лицо почти с отчаянием. – В лопате твое спасение…

* * *

Когда первый из них, весь какой-то мутный и вихляющийся, вынырнул из подъезда и заступил Богдану дорогу, тот уже знал, чего ждать, и побежал, не медля ни секунды.

Судя по множественному топоту и мату, за ним погнались человек пять, не меньше. Вокруг не было ни души, фонари не горели, Богдан бежал, боясь одного – выронить папку с диссером. Преследователи, вместо того чтобы разочароваться и отстать, с каждой секундой преисполнялись азартом:

– Стой, сука!

Богдан споткнулся и все-таки упал. Вокруг захлюпали по грязи ботинки, кто-то торжествующе пнул его в бок…

– А-а-а! – распахнулось окно, стукнула рама. – Убивают! Батюшки! Милиция!

Неподалеку басовито залаял пес. Богдана пнули напоследок – и хлюпанье быстрых шагов отдалилось, затюкало по бетонной дорожке, потом по асфальту, потом стихло…

Рядом стоял сосед с догом. Вернее, сосед стоял, а дог описывал вокруг взволнованные круги.

– Бодя? Ты?

Женщина в окне матерно грозила «этим гадам» всеми возможными карами. Богдан поднялся, прижимая к груди папку с диссером.

– С-спасибо…

…Пальто пропало. Ничего страшного: и Богдан, и Люська понимали, что могло кончиться куда хуже.

* * *

В хозяйственном магазине стоял плотный химический запах. Богдан долго и бесцельно разглядывал тяпки без рукояток, грабли, жестяные лейки, пакетики с удобрениями; на толстой картонке лежала лопата. Темная, со светло-стальным ободком вокруг острия, еще ни разу не пробовавшая земли, она казалась не мирным инвентарем, но орудием убийства. Богдан смотрел на лопату третий день подряд; купить ее означало признать себя сумасшедшим. Не купить – отказаться от последнего оружия в борьбе со взбесившейся судьбой.

– Что вы все смотрите? – удивилась толстая продавщица. – Берите, пока есть. Сталь хорошая. Держачок вам подберем.

– Дорого, – сказал Богдан, ощупывая в кармане сумки ворох бумажных купонов. От портмоне пришлось отказаться – во-первых, их немилосердно воровали, во-вторых, такая масса денег не помещалась ни в один кошелек.

– Весной подорожает! Да еще и не будет, все разгребут под сезон… Берите!

«Лопата тебя спасет», – Богдан вспомнил и содрогнулся. Зачем лопата? Уж не могилу ли себе копать?!

– Мне не надо, – сообщил он разочарованной продавщице. – Дачу-то продали…

Повернулся и пошел к двери.

* * *

В четверг, забирая Дениса из садика, Богдан первым делом ринулся к выставке рисунков. Тема была «Сказки»; не глядя на работы прочих детей, он жадно отыскивал надпись «Донцов» на обороте…

На сей раз Денису рисунок явно удался: клякс почти не было. Посреди листа имелся вертикальный коричневый столб, от столба в разные стороны тянулась желтая цепь из неровных звеньев; справа цепь заканчивалась уже знакомой тщедушной фигуркой: круглоголовый человечек вместо треугольного пальто был облачен теперь в квадратную черную куртку. Всю левую сторону листа занимал бурый силуэт с острыми ушами и толстым хвостом до самого неба.

– Что это? – спросил, обмирая, Богдан. – Это… кот?

– Кот научный, – радостно подтвердил Денис. – То есть ученый.

– А это кто? Александр Сергеевич Пушкин? – Богдан указал на фигурку в правом углу листа.

– Нет. – Денис скромно потупился. – Это ты.

* * *

– Зачем? – устало удивилась Люська.

Богдан не нашелся, что ответить. Приближался Новый год, а сбережения семьи, мягко говоря, оставляли желать лучшего.

– Она дешевая, – соврал он, оправдываясь.

Люська ничего не сказала. Уселась перед телевизором с чашкой чая на блюдце.

Богдан опустился на корточки и высвободил лопату из мешка. «Острая, – говорили в магазине, – в транспорте осторожнее…» Рукоятка была слишком свежая, слишком чистая; острие поблескивало тускло и хищно, и почему-то сам вид заостренной лопаты вдруг совершенно успокоил Богдана.

Пусть приходит, подумал удовлетворенно. Кот-мутант, или кто он там…

Люська тупо смотрела на экран. Богдан понимал, что она не видит и не слышит событий «Санта-Барбары», что нервозность последних месяцев скоро доведет жену до срыва, что надо объясниться – или покаяться, что одно и то же…

Он снова оделся и вышел во двор с лопатой в руках. Остановился посреди палисадника; здесь проходила теплотрасса, снег проседал, а земля не твердела. Сам не понимая зачем, Богдан налег на заступ – мышцы вдруг вспомнили август, огород, он был почти уверен, что в ямке обнаружится картофельный клубень.

Нагнулся. Протянул руку и нащупал под сталью лопаты, под снегом и мокрой землей – влажную шероховатую картофелину.

Вытащил.

Это оказался круглый комок глины.

* * *

Новый год встретили дома, по-семейному, тихо и скромно.

Денис заболел, и две недели Богдан и Люська занимались исключительно врачами, компрессами, жаропонижающими таблетками и чаем с малиной.

Лопата стояла в кладовой. На лезвии высыхал комочек земли из палисадника.

Денис выздоровел. Убрали елку и стали ждать весну. Екатерина Сергеевна наконец-то сменила гнев на милость – в последнюю встречу с руководителем Богдан удостоился двух-трех ободряющих слов.

В воскресенье – перед тем как после долгого перерыва отправиться в садик – Денис потребовал чистой бумаги. Ему, видите ли, захотелось рисовать. Люська полезла в стол за альбомными листами, но Богдан, прибежав из кухни с чашкой кефира в руке, заявил, что хочет почитать Денису сказку. Спеть ему песенку. Показать кукольный театр. Именно сейчас.

И полдня, позабыв о своих книгах, возился с сыном. Собственноручно выкупал его в ванной и уложил спать; краски так и остались стоять на столе рядом с чистым листом из альбома.

* * *

Утром он не помнил своего сна, но в том, что это был кошмар, сомневаться не приходилось.

– Что с тобой? – спросила Люська, увидев лицо мужа.

– Дрянь какая-то снилась. – Богдан помотал головой.

– Перемена атмосферного давления, – неуверенно пробормотала Люська, и Богдан кивнул:

– Наверное…

За Люськой и Денисом закрылась дверь. Богдан побрел на кухню доедать завтрак. Снаружи, на жестяном козырьке окна, сидела большая птица, похожая на ласточку. Смотрела на Богдана единственным глазом. Била крыльями, смахивала с козырька комочки примерзшего снега.

У третьего подъезда стояла черная крышка гроба – ветер вяло теребил широкое кружево. Богдан вспомнил, что умер старичок – хозяин таксы, тот самый, что каждое утро выгуливал ее в оранжевом, на меху, пальтишке…

Темными тенями сновали люди. Хлопали двери подъездов.

Богдан задернул шторы. Позвонил на работу и сказал, что болен. Позвонил приятелю, с которым должен был встретиться в библиотеке, и отменил встречу.

Он вспомнил, что ему снилось. Овощная база, только напротив, на покосившемся ящике, никто не сидел. Кто-то смотрел в спину, все время в спину.

– Жди… Сегодня… Жди…

Там, во сне, Богдан вертелся волчком, ожидая нападения, сжимая в руках…

Он открыл кладовку и вытащил лопату. Ногтем счистил прилипшую грязь.

* * *

В полпятого позвонила озабоченная Люська. У нее заболела мама – Люська собиралась сегодня ночевать у больной, прихватив с собой и Дениса.

– Ты-то как? – спрашивала Люська сквозь треск в телефонной трубке. – Пришел в себя?

– Совершенно, – отрапортовал Богдан.

В шесть часов стемнело.

В девять единственный фонарь посреди двора замигал и погас.

Воздух полнился весной и жутью. В небе, широко раскинувшись, мерцало созвездие Ориона.

В полдвенадцатого, когда почти все окна в доме погасли, Богдан взял лопату и вышел во двор. Минут пятнадцать он был очень храбр – расхаживал взад-вперед по асфальтовой дорожке, думал о Люське и о Денисе. Пора прекратить весь этот кошмар. Пусть ребенок рисует что хочет. Пусть Люська наконец перестанет хлестать валерьянку на ночь…

Потом звезды съежились и потускнели. И Богданова храбрость съежилась тоже; он завертелся волчком, как тогда, во сне, поспешно отступил к подъезду. Будить соседей, бежать домой, вызывать милицию…

Темная тень вынырнула из-за мусорных баков. Богдан отшатнулся, выставив перед собой лопату; в этот момент единственный фонарь во дворе опять вспыхнул.

Свет упал на морду с вертикальными челюстями.

Угрожая лопатой, Богдан пятился и пятился к подъезду, молча умоляя хоть кого-нибудь проснуться и подойти к окну, крикнуть, хотя бы завизжать…

«В лопате твое спасение…»

Проклятый дом, проклятый огород, проклятая картошка…

Картошка…

Он вспомнил – клубень в руках, картофелина, летящая в страшную морду. Искры.

Не сводя глаз с ужаса, который смотрел на него, Богдан трясущимися руками опустил свое оружие. Мышцы напомнили, что делать; Богдан налег на лопату, она вошла в грунт без особенного усилия. Чудовище припало к земле, прижало уши, хлестануло по бокам хвостом; Богдан, не отводя глаз, нагнулся и нащупал в ямке – картофелину.

Она была крупная и гладкая, с тремя или четырьмя глазками. Она была теплая. Она светилась золотисто-коричневым светом.

Чудовище взревело, отталкиваясь от мокрого асфальта; Богдан размахнулся и запустил в него картофелиной – прямо в морду.

Взрыв.

* * *

– Что с тобой? – спросила Люська, увидев его лицо.

Денис сопел на кровати, натягивая колготки. Было серое утро; на письменном столе стояли баночки гуашевой краски и лежал нетронутый листок бумаги.

– Дрянь какая-то снилась. – Богдан помотал головой.

– Перемена атмосферного давления.

– Наверное…

За окном едва светало. Во дворе громко ругалась дворничиха. Богдан выглянул; дворничиха изливала душу старичку из третьего подъезда. У ног старичка вертелась такса – мерзла, несмотря на оранжевое пальтишко.

– Осторожнее, – сказал Богдан, выпуская жену и сына на лестничную площадку. И зачем-то уточнил: – Скользко…

– Ага, – улыбнулась Люська. – Не волнуйся.

Выглядывая из форточки, он смотрел, как они идут через двор. Мимо ямы на асфальтовой дорожке – глубокой, но неширокой. Не шире лезвия лопаты.

– Санэпидстанцию вызову! – угрожала дворничиха неизвестно кому. – А вдруг оно заразное? А вдруг оно здесь расплодилось? Вот, полюбуйся!

И указала Люське на мусорный бак, где на куче хлама лежала, по-видимому, падаль. Люська только глянула – отпрянула и поскорее потащила Дениса прочь. Перед тем как завернуть за угол, она остановилась и посмотрела на окно кухни. Встретилась взглядом с Богданом.

Взгляд протянулся между ними, как ниточка.

И Люська улыбнулась.