Текст книги "Игра в кубики"

Фельдшер

– Я очень волнуюсь, когда ты на дежурство уходишь, – Светлана Александровна поставила перед Викой тарелку с драниками и придвинула блюдце со сметаной.

– Мама Света, мне уже не восемнадцать, я взрослая тетка, – Вика поправила тюрбан из полотенца на мокрых волосах и взяла вилку, – и потом – я же не пешком на вызовы хожу, со мной водитель, это как минимум, а теперь еще и стажер.

– Все равно ведь никогда не знаешь, кто вызвал. Вдруг какой-нибудь идиот…

– Тебе обязательно выдумывать эти страшилки? За столько лет работы на меня никто не нападал – и вдруг непременно должен?

– Ты как будто не слышала, что в городе какой-то маньяк объявился, – Светлана Александровна налила себе чай и присела напротив племянницы. – Сегодня опять по радио рассказывали, что труп обнаружили.

– Прямо сразу и маньяк! Кто вообще сказал, что эти убийства как-то связаны? – Вика откусила от драника и зажмурилась: – Все, ничего не хочу слышать, хочу только есть и наслаждаться… между прочим, опять лишний килограмм нажру, ты будешь виновата.

– Ешь, не оговаривайся. С твоей работой вообще надо есть всегда, когда возможность появилась.

– У машины просядет днище, – весело отозвалась Вика, но еще два драника в тарелку положила и залила сверху щедрой порцией сметаны.

Светлана Александровна крутила на блюдце чашку и – Вика это чувствовала – никак не могла начать какой-то разговор, к которому готовилась.

Настроение испортилось – тема для этого разговора могла быть только одна, и имя ей – Максим Митин, который, кстати, был очень недоволен сорвавшимися планами. Вика чувствовала свою вину за это – могла бы согласиться и поехать, но отказалась, сославшись на долгую дорогу и совсем короткий промежуток времени, который им достанется в результате. Максим не стал спорить, но лицо его при этом выражало все, о чем он в этот момент думал.

– Викуля, это, конечно, не мое дело… – аккуратно начала тетка, и Вика внутренне напряглась – такое начало разговора никогда не сулило ничего хорошего, именно этими словами всегда Светлана Александровна начинала воспитательные речи еще в те времена, когда Вика училась в школе.

– Тогда зачем ты об этом заговариваешь? Если не твое дело, и ты сама себе в этом отчет отдаешь?

– Потому что я растила тебя не для того, чтобы ты ошибалась.

– Мама Света, как можно жить, не ошибаясь, а? У тебя есть рецепт?

– Ты не сердись, сперва выслушай, – в голосе тетки явно слышалось нежелание ссориться, и Вика вздохнула:

– Ну, давай, все равно ведь не остановишься, готовилась же.

Тетка пару минут молчала, смотрела в чашку, словно подсчитывала количество чаинок на дне.

Вика напряженно ждала – с самого детства она предпочитала мгновенное наказание за провинность, чем длинные, выматывающие душу воспитательные беседы, на которые тетка была горазда.

– Дело в том, Викуля… словом, мать одной из моих учениц работает в Горздраве, и я не удержалась, попросила ее узнать, кто такой этот твой Максим, раз уж ты категорически отказываешься меня с ним познакомить.

Вика почувствовала, как стали ледяными ладони, а по спине пробежал холодок страха. Ясное дело, тетка узнала и о том, что Митин женат, и теперь выскажет ей свое «фу» – для нее роман с женатым всегда был чем-то максимально неприличным, порочащим.

– Как же ты могла, моя девочка? Как ты до такого дошла, как докатилась? В какой момент я ошиблась? Где проглядела, а?

– Ой, ну, ты еще раскачиваться начни, как ванька-встанька, и причитать в голос, – с раздражением сказала Вика, разрывая вилкой драник на волокна. – Подумаешь – женат… где их, свободных, возьмешь? И где у меня время на эти поиски?

– Вика! – тетка приложила к груди руку, и Вику сразу начала грызть совесть от этого жеста – тетке нельзя волноваться, собьется сердечный ритм, а это значит – препараты, «Скорая», возможно, снова госпитализация, а с момента последней прошло всего полтора месяца…

Виктория отложила вилку, встала из-за стола и опустилась на пол перед Светланой Александровной, положила голову ей на колени и пробормотала:

– Ну, мам Света… ну, что нам делать, а? Мы любим друг друга и понимаем, что поступаем нехорошо… но какой выход?

– Почему же он не разводится? Если любит и жить не может без тебя?

– Ну… там сложно все…

– Да, Вика, там сложно, – поглаживая ее по волосам, согласилась тетка. – Сложно – второй развод.

– Почему – второй? – не сразу поняла Вика.

– Потому, моя девочка, что доктор Митин впервые женился еще на втором курсе института, на пятом уже развелся и почти сразу женился на своей нынешней супруге. А ты не знала?

Вике показалось, что ей в затылок вбили раскаленный металлический прут, и теперь он медленно проходит через все тело, причиняя боль. Она боялась поднять голову, боялась сделать вдох – было ощущение, что в ту же секунду она расплачется и уже никогда не сможет остановиться. Второй развод… Максим никогда не говорил ей о том, что бы женат раньше. И если он умолчал о таком, то о скольких же менее важных вещах он ей не рассказывал? Что еще скрыл? Может, и дети у него есть, просто он не нашел нужным поставить об этом в известность ее, Вику?

Светлана Александровна осторожно поглаживала племянницу по волосам и молчала. Все, что хотела, она уже сказала, теперь наступила очередь Вики говорить и принимать решение. Конечно, тетка понимала, что едва ли это решение будет принято сию минуту, да этого и не нужно – под влиянием эмоций никогда ничего хорошего в голову не приходит, должно пройти время.

«Бедная моя девочка, – думала Светлана Александровна, заметив на макушке Виктории несколько седых волосков, – тебе и так досталось в жизни – ни отца, ни матери, а тут еще и этот хлыщ. Конечно, я все понимаю – где ей еще искать кавалеров, как не на работе, она ведь больше-то нигде и не бывает, времени нет. Но почему из всех она ухитрилась выбрать женатого? Да еще и с таким тестем. И, мало того… как жаль, что я не могу рассказать ей всего, сейчас еще не могу».

О родстве Митина с заместителем мэра города Светлана Александровна на всякий случай тоже решила Вике не говорить. Ей казалось, что именно этот факт и делает развод Митина с женой практически невозможным, и Вике совершенно незачем об этом знать, а то еще, чего доброго, начнет считать себя человеком второго сорта – если ее так и не предпочли дочке крупного чиновника.

– Ну, что ж, – вдруг произнесла Вика глухим от еле сдерживаемых рыданий голосом, – бронзовая медаль – это, наверное, тоже хорошо.

– Это на Олимпиаде хорошо, а не в брачном забеге.

– Ну, как выяснилось, мне бежать уже некуда. А довольствоваться третьим местом – ну уж нет. Мне и второе-то не нравилось, – она заплакала, снова ткнувшись лицом в теткины колени.

Вика рыдала так горько, что Светлана Александровна начала укорять себя за вмешательство, за то, что полезла в жизнь племянницы, что открыла ей глаза на любимого мужчину.

«Может, не надо было говорить? – мучилась она, слушая, как рыдает Вика. – Пусть бы и дальше… а что – дальше? Дальше морочил бы ей голову? Кормил обещаниями? А годы идут… и подвернется более молодая, которой тоже можно будет долго пудрить мозги. Нет уж, пусть лучше сейчас переплачет, перестрадает. Ничего, ничего… От этого семейства вообще лучше держаться подальше, она просто не знает об этом».

Неожиданно Вика поднялась, вытерла рукавом халата мокрые глаза и молча ушла из кухни. Из ее комнаты до Светланы Александровны донесся звук фена, потом стук ящиков комода, а через несколько минут Вика хлопнула входной дверью.

Светлана Александровна встала и на ватных ногах подошла к окну – племянница выскочила из подъезда и опрометью кинулась в сторону автобусной остановки.

«Боже мой, что я наделала?! – с испугом подумала тетка. – Ведь она сейчас что угодно может натворить, что угодно! Зачем я сказала?»

Вика не помнила, как оказалась в этой части города, как вообще добралась сюда, на другой конец, как вошла в этот парк, как села на лавку, а главное – откуда в ее руке появилось эскимо в блестящей упаковке. Она не ела мороженое с детства, не понимала его вкуса, и только сильный стресс мог заставить ее купить и съесть это лакомство.

Судя по тому, что в руке ее оставался довольно маленький кусочек на палочке, ела Вика его уже давно. Осмотрев остаток еще раз, она сморщилась и бросила эскимо в урну. Пугало не съеденное мороженое, не калории, которые неизбежно дадут себя знать, а провал в памяти.

Вика и прежде сталкивалась с этой проблемой, когда, сильно перенервничав, через какое-то время не могла вспомнить, что делала или как попала в какое-то место. Сегодня же она даже не могла вспомнить, с чего вообще все началось.

– Так, Виктория, успокойся и возьми себя в руки, – пробормотала она, стараясь не впасть в панику. – Почему у тебя влажные волосы? Наверное, ты была дома. Что-то произошло, и ты из дома ушла – вернее, убежала, раз волосы влажные. А что могло заставить тебя выйти из дома с мокрой головой? Правильно, скандал или ссора с мамой Светой. Уже легче…

На самом деле легче не стало, потому что причину ссоры Вика так и не вспомнила, как не вспомнила и то, как попала в этот парк.

Заболела голова, в висках словно застучали разом сотни молотков, грозя расколоть череп. Вика сжала голову ладонями, наклонилась к коленям, стараясь удержаться в сознании. Мимо проходили мамаши с колясками, гуляли пенсионеры, но никто даже не поинтересовался, не нужна ли помощь скрючившейся на лавке женщине.

Вика просидела в такой позе до тех пор, пока не почувствовала, что в голове прояснилось. Народа в парке стало заметно больше – через него жителям спального района было ближе добираться от остановки. Вика бессильно сидела на лавке и никак не могла заставить себя подняться и поехать домой. Почему-то не хотелось видеть маму Свету, словно бы она чем-то сильно обидела ее, что-то такое сказала, от чего у Вики в один момент внутри образовалась огромная дыра, такая, что она ощущала ее физически. Но какие именно слова произнесла приемная мать, Вика вспомнить не могла.

«Наверное, так даже лучше, – вяло думала она, разглядывая причудливую кладку тротуарной плитки под ногами. – Мозг блокирует негативную информацию, чтобы организм снова не отреагировал. Какая, собственно, разница, кто и что сказал, когда тут посерьезнее проблема – такие провалы в памяти… Этак я вообще могу невесть что натворить и помнить не буду».

Эта мысль испугала Вику, и она почти машинально сунула руку в сумку, проверяя наличие там футляра со стерильным скальпелем, но его не было.

«О, господи… куда он делся?! Я же помню, как утром, выходя со смены, я взяла новый, а старый оставила на списание… Где он?!»

Лихорадочно роясь в сумке, Вика вдруг четко увидела картинку – ее рука, держащая вскрытую упаковку, но скальпеля в ней нет. И от этого стало еще страшнее.

Следователь

Полина возвращалась домой в половине десятого – заезжала в судебный морг к Зайченко, чтобы еще раз осмотреть трупы потерпевших.

Эксперт оказался прав – разрезы, обнаруженные на шеях потерпевших, были похожи один на другой, даже размеры отличались всего на пару миллиметров. И следов крови на трупах не было.

«Значит, их действительно сперва убили, потом уничтожили все следы… хотя одежда… не голыми же он их резал? – думала Полина, шагая по аллее от автобусной остановки к дому. – Ну, допустим, девушку еще можно как-то в эту схему уложить, в мужчину средних лет? Но рука-то явно одна и та же… Если моя версия с квартирой верна, то, опять-таки, мужчина не укладывается в схему в прямом и в переносном смысле – если убийца – тоже мужчина, то как он его в квартиру заманивал? Чем? Зайченко сказал, что могла быть и женщина. А что, запросто – если хирург, допустим. Но тогда – девушку куда? Черт бы побрал этих психов, никогда в их логике не разберешься. Надо еще заказать экспертизу на предмет наличия препаратов в крови – я только снотворным могу объяснить то, что один из трупов – мужской. А какой кайф резать обездвиженное тело тогда? Горите в аду, граждане психи…»

В квартире было тихо, только в самой глубине, в кухне, шумела вода – очевидно, Лев мыл посуду после ужина.

Полина сбросила ботинки и пальто, сунула ноги в мягкие тапочки и, кинув сумку на полку, прошла в ванную и быстро переоделась в висевший там халат. Одежду сразу сунула в машинку – не могла отделаться от мысли о том, что и блузка, и юбка пропитались запахами морга.

Лев никак не отреагировал на ее появление, даже не поздоровался, продолжая надраивать до блеска дно глубокой сковороды. Полина закурила, налила себе чаю, бросила ломтик лимона, сделала глоток и поморщилась. Муж по-прежнему молчал, только вода шумела да жесткая губка ожесточенно скребла дно сковороды.

«Мы никогда не были такими чужими, как сейчас, – вдруг с тоской подумала Полина, глядя в затылок мывшего посуду мужа и ощущая, как Лев раздражен. – Мы настолько чужие, что даже странно – что вообще мы делаем в одной квартире, как ложимся в одну постель?»

И тут она осознала, что вот уже несколько дней Лев спит на диване, а она, оказывается, этого даже не заметила.

– Лёва… у тебя кто-то есть? – хриплым от ужаса голосом выдавила Полина, боясь, что сейчас получит на свой прямой вопрос не менее прямой ответ.

– Что? – удивленно повернулся к ней муж, и с его руки на пол капнула пена от моющего средства. – Ты совсем с ума сошла?

Полина вскочила, ткнула в пепельницу сигарету и, подойдя к мужу, обняла его сзади, прижалась лицом к обтянутой футболкой спине и пробормотала:

– Ты, наверное, прав… я совсем сошла с ума… я забросила дом, забросила Инку, тебя… я все время работаю… и сейчас у меня такое запутанное дело…

– А когда они у тебя были другие? – со вздохом спросил Лев, не прекращая мыть сковороду. – Я ведь все понимаю, Поля, это работа, ее не выбирают. Но другие-то как-то успевают, а? Ты ведь не единственная женщина в прокуратуре.

Эта мысль никогда Полину не посещала – она мало общалась с коллегами-женщинами, да и когда было общаться, встречались только на совещаниях да в коридорах – «привет-пока». Наверняка у кого-то из них тоже были семьи, но не разговаривать же об этом на работе.

Полина вообще не могла себе представить, как это – разговаривать о том, что творится у тебя дома, с кем-то еще. Ее единственной подругой была сестра Виталина, родившаяся на семь минут позже, а потому считавшаяся младшей. Внешне они были настолько похожи, что человеку, знакомому с ними недолго, бывало трудно определить, кто из них кто. Высокие шатенки со спортивными фигурами – благодаря многолетним занятиям легкой атлетикой в детстве и юности, и только глаза у них были разного оттенка – карие, с желтоватым отблеском, у Полины, и зеленые – у Виталины.

С самого детства их обеих очень раздражала эта похожесть, одинаковость, и сестры всячески старались ее не подчеркивать вместо того, чтобы пользоваться этим преимуществом, например, при сдаче экзаменов. Даже профессии они выбрали разные, как всегда выбирали разных мужчин.

Виталина не стала получать высшее образование, к величайшему разочарованию родителей, а пошла в училище, закончив которое стала весьма хорошей портнихой, со временем открыла собственное ателье, наняла нескольких швей и закройщиц и теперь могла позволить себе не горбатить спину за швейной машинкой, а заниматься тем, что ей нравилось – конструированием одежды. У нее было много клиентов, но самым любимым была, разумеется, сестра, для которой Виталина шила еще в школе, набивая руку.

Но даже с Виталиной Полина никогда не обсуждала свою семейную жизнь и свои разногласия с мужем. А сегодня вдруг она поняла, что срочно должна с кем-то поговорить – иначе разорвется сердце. И Виталина подходила для подобного разговора как никто другой.

– Лёва… – выдавила Полина, не выпуская мужа из объятий, – мне все равно, что там у кого и как… я чувствую, что у нас что-то сломалось. А ты разве не чувствуешь? Мы как будто на льдине, и между нами трещина, а в ней вода уже, и вот-вот льдину вообще разорвет на две части…

– И на одной останемся мы с Инкой, а на другой – ты и твоя работа. И отправитесь вы с ней в обнимку в счастливое плавание, – подхватил Лев шутливым тоном, и Полина разозлилась:

– Я серьезно, между прочим!

– Ну, так и я не пошутил, – вздохнул муж, прекращая, наконец, мучить сковороду и выключая воду. – Погоди, я руки вытру, – попросил он, неловко поворачиваясь в объятиях жены.

– Ты что же – на самом деле так думаешь? – потрясенно спросила Полина, глядя, как он вытирает руки полотенцем, как вытягивает сигарету из ее пачки, закуривает, чуть прикрыв глаза. – Лёва…

– Поля, ты решила поговорить об этом сейчас, на ночь глядя?

– А когда? Скажи, когда нам еще разговаривать?

– Ты меня об этом спрашиваешь? Это ты приходишь домой только ночевать, между прочим. Я в половине седьмого всегда дома, что бы ни случилось, – Лев выпустил облачко дыма. – Ты бы хоть спросила, где дочь.

– А… где? – у Полины вдруг перехватило дыхание от предчувствия чего-то нехорошего, но муж насмешливо посмотрел на нее:

– Что, вспомнила? Спит дочь.

– Ох… Лёва, зачем ты так? Я знаю, что не идеальная мать, знаю…

– Все, Поля, хватит. Эти самобичевания случаются у тебя раз в месяц, но ничего не меняется, и мы оба это понимаем – и я, и Инна. У тебя такая работа, ты делаешь ее отлично, ты вычисляешь преступников и подводишь их к наказанию – кто-то должен делать это. И лучше, если этот человек будет любить то, что делает. Как ты.

– Лёва, ты сердишься? – она смотрела в красивое, словно вылепленное руками талантливого скульптора лицо мужа и не могла понять, есть ли ирония в его словах.

Но Лев выглядел абсолютно серьезным:

– Поля, я когда-то шутил по поводу твоей работы? Я совершенно искренне считаю, что ты на своем месте…

– …но мне не надо было создавать семью, если я хотела ловить преступников, да? – с горечью подхватила Полина, и Лев покачал головой:

– Иди-ка ты спать. Все равно сейчас никакого конструктивного разговора у нас не сложится, а ссоры на ночь – не самая удачная мысль. Приятных снов, дорогая, – он поцеловал ее в щеку и ушел, а через секунду щелкнул замок в двери, ведущей в гостиную.

– Еще и заперся, – пробормотала Полина с горечью, – как будто боится, что я посягну на его распрекрасное тело…

Назавтра сразу после работы Полина поехала на другой конец города, где в новом доме клубной застройки жила сестра с семьей.

Виталина удивилась – сестра нечасто баловала ее такими визитами, а потому, впустив Полину, сразу спросила:

– Случилось что-то?

– Почему? – удивилась Полина, сунув в руки сестре пакет с фруктами для племянников и бутылкой белого вина для них самих.

– Никогда ты не приезжала ко мне среди недели. Тапочки в тумбе возьми, – Виталина повернулась, окутав Полину тонким ароматом какой-то очень знакомой туалетной воды, и пошла в глубь квартиры, где располагалась просторная кухня с огромным дубовым столом, всегда покрытым льняной скатертью.

Полина посмеивалась над этой привычкой – ей казалось утомительным всякий раз приводить дорогой лен в порядок после застолий, но сестра пропускала все колкости мимо ушей:

– Нравится тебе с газетки есть – никто не возражает, а в мой домашний уклад не влезай.

Полина и не влезала, просто удивлялась, как у Виталины хватало терпения и времени на такие вещи, как крахмальные скатерти, выглаженное до идеального состояния постельное белье, ежедневное мытье полов и чистка серебряных столовых приборов. Сама Каргополова считала столовое серебро признаком какого-то дремучего мещанства, и в ее доме пользовались прозаичными вилками и ложками, купленными в посудном магазине, уборку она затевала только в выходной, и то не в каждый, и если бы не муж, непонятно, как вообще справлялась бы с домашними делами.

Виталина же придерживалась мнения, что дети должны с самого раннего возраста привыкать к хорошим условиям, к красивым интерьерам, к удобной посуде и правильно сервированному столу, чтобы в будущем у них появилось желание и самим обустроить свою жизнь подобным образом.

Оказавшись в уютной кухне сестры, Полина сразу уселась возле окна и приоткрыла створку:

– Я покурю, пока детей нет.

– Они еще не скоро, их сегодня Степан забирает, тренировка поздно заканчивается. Кури спокойно.

Виталина начала готовить ужин, попутно выставив на стол перед Полиной два бокала и штопор:

– Давай-ка по чуть-чуть, я же вижу, какая ты напряженная.

– Сильно заметно? – вкручивая штопор в пробку, спросила Полина.

– Конечно. Ну, выкладывай, пока никого нет, за этим ведь явилась.

Полина налила вино в бокалы, взяла свой, покрутила в пальцах:

– Мне кажется, Витка, у Лёвы кто-то есть.

– Что? – удивленно протянула сестра, закрывая холодильник, из которого только что вынула замаринованную рыбу. – У Лёвы? Баба, что ли? Да ты спятила, Полька! У него на это элементарно нет времени.

– Когда надо, время всегда найдется. Веришь – а мне банально ни до чего, у меня опять дело сложное, и зацепок нет почти… Я всякий раз, сдавая очередное, говорю себе – все, хватит, пора что-то менять, и тут же образуется что-то новое, не терпящее отлагательств, требующее меня целиком, без отрыва на семейные дела, понимаешь? – Полина сделала большой глоток и зажмурилась. – А ведь мне тоже иногда хочется все это послать к чертям и заняться семьей – ну, чтобы как у всех, как у тебя – тихая гавань и все такое…

– Ой, да прекрати ты! – сунув в руку сестре только что очищенную морковь, сказала Виталина. – Ну, что такое эта «тихая гавань», «негромкое семейное счастье»? Бред сопливый. И не для твоего характера такие заморочки, Полька. Я тебя знаю, как никто – и как только ты достигнешь этой мифической гавани, тебе там станет так скучно, что ты все тамошние кораблики спалишь к чертовой бабушке. Так что смирись, сестра, – то, что происходит в твоей жизни, вполне закономерно и соответствует твоим потребностям и запросам. Ну, может, стоит слегка подкорректировать собственное поведение.

– А что с ним не так? – хрумкнув морковкой, спросила Полина, удивляясь, как быстро сестра разложила по полкам ее переживания.

– Ты серьезно? – Виталина на секунду перестала шоркать морковкой по терке и повернулась к Полине. – Ты считаешь нормальным, что мужик взвалил на себя все домашние дела? Нет, я не спорю – кто успевает, у кого времени больше, тот и делает, ничего нет в этом ужасного, но, когда муж превращается в домохозяйку на постоянной основе, при этом еще и работая… Ну, знаешь, дорогая, это перебор.

Она снова принялась натирать морковку, а Полина, подперев щеку кулаком, снова спросила:

– Ты думаешь, Лёву это напрягает?

– А то нет!

– Он бы мне сказал.

– Я вот больше чем уверена – говорил, и не раз. Но ты так вечно занята, что могла и не услышать.

Полина округлила глаза:

– Ерунды не говори!

– Ой, перестань! – отмахнулась Виталина. – Это у тебя никогда нет времени на общение с родственниками, а твой муж, между прочим, никогда не пренебрегает семейными торжествами. И там мы с ним, представляешь, разговариваем. Но ты об этом, конечно, ничего не знаешь.

– Ты теперь мне мамин день рождения до старости припоминать будешь? Я дежурила, не могла уйти! А маме вообще все равно!

Виталина ссутулила плечи, оперлась руками о столешницу и проговорила негромко:

– Маме – да, все равно. А мне – нет. И детям нашим тоже – я ведь это для них делаю, чтобы помнили бабушку.

Их мать умерла пять лет назад, сгорела в пожаре, устроенном нетрезвым соседом в их двухэтажке. Тогда погибли все жильцы четырех квартир – кроме самого виновника пожара.

Полина испытала что-то похожее на укол совести – сестра изо всех сил старалась сплотить два их небольших клана в одну большую семью, пыталась наладить связи, сделать так, чтобы ее дети и дочь Полины чаще встречались и чувствовали себя по-настоящему близкими людьми, а она, Полина, не только не помогала ей, но еще и постоянно роняла реплики вроде сегодняшней – «маме все равно».

– Витка… ну, прости меня, родная, – отбросив морковку на стол, Полина подошла к сестре и обняла, чмокнула в щеку. – Я так зачерствела на работе… все понимаю – нельзя так, надо брать себя в руки, но… ты понимаешь, всякий раз, видя очередной труп или очередного урода, по какой-то зверской прихоти лишившего жизни другого человека, я словно теряю что-то, какой-то кусок души, способный сопереживать. Мне никого уже не жалко, я и эмоций-то никаких не испытываю. Да, я знаю, ты скажешь – в семью тащить это не надо, и будешь права… сто раз будешь права, как и всегда. А я просто разучилась…

– Вот уйдет от тебя Лёвка, вмиг обратно научишься, – пробурчала сестра, впрочем, без какой-либо злобы. – Все, не мешай мне, а то не успею ничего, скоро Степка приедет с детьми.

– Как у вас-то с ним, нормально?

Виталина пожала плечами:

– А когда у нас было иначе? Он меня любит.

– А ты?

– С ума сошла? – рассмеялась сестра, высыпая морковь в салатник. – Я без него дышать не могу.

«Интересно, это страшно – завидовать собственной сестре? – мучительно думала Полина, возвращаясь домой. – У них со Степкой так все… как в кино. А я, похоже, давно могу дышать без Лёвы. И он без меня тоже. Но ведь раньше так не было! Или раньше я меньше работала?»

С этими мыслями она вошла в аллею, ведущую к дому, и вдруг услышала шаги за спиной.

Почувствовав, как ее с ног до головы обдало холодом, Полина постаралась взять себя в руки, собраться и ускорить шаг. Ей оставалось всего несколько метров до хорошо освещенного двора, в котором явно кто-то будет – собачники, например, возвращающиеся с прогулки.

– Полина Дмитриевна! – раздался за спиной мужской незнакомый голос, и Каргополова, останавливаясь, обернулась.

Ее догонял высокий молодой мужчина в светлой куртке и синих джинсах, на плече его болталась объемная сумка, а белые кроссовки выглядели так, словно их только что вынули из коробки в магазине. Среди слякоти, оставленной шедшим два дня до этого дождем, подобное казалось фантастичным, и Полина непроизвольно уставилась на эти кроссовки, совсем забыв об осторожности.

– Полина Дмитриевна, подождите, пожалуйста! Еле вас догнал, – тяжело дыша, сообщил незнакомец.

– Остановитесь, пожалуйста, там, где сейчас находитесь, – велела Полина, сунув в сумку руку и нащупывая перцовый баллончик.

Мужчина замер, удивленно глядя на нее:

– Не понял.

– Чего вы не поняли? Стойте смирно и не пытайтесь ко мне приблизиться. Что вам нужно? – баллончик удобно лег в ладонь, Полина положила палец на клапан и почувствовала уверенность – если что, ей хватит времени выдернуть руку из сумки.

– А-а… вы об этом… простите, надо было сразу… я журналист, моя фамилия Нифонтов, помните, я вчера вас у прокуратуры ждал?

Только сейчас Полина поняла, что его лицо кажется ей знакомым – это действительно был тот мужчина, что пытался остановить ее у прокуратуры вчера.

– И как – удостоверение принесли?

– Понимаете, какая штука… не могу найти, все перерыл – нет, как сквозь землю провалилось… Но могу паспорт показать.

– Там не сказано, что вы журналист. Всего доброго, Борис, – она даже вспомнила имя, которое он назвал вчера.

– Постойте! – он преградил ей путь, и Полина вынуждена была достать баллончик и направить его в лицо журналиста:

– Не вынуждайте меня нажимать на клапан. Дайте пройти.

Он поднял руки, признавая поражение, и сделал шаг в сторону, освобождая дорогу:

– Вынужден подчиниться. Но интервью вы мне все равно дадите.

– Только после того, как увижу удостоверение, – бросила Полина, удаляясь к дому.

«Странный какой-то. Ну, что стоит принести удостоверение, если ты действительно журналист? А если нет – зачем так глупо упираться и продолжать настаивать на провалившейся версии?»