Текст книги "Ретроградный Меркурий"

Он сидел, понурившись, время от времени принимался нервно грызть ногти, и тогда Соня злобно шлепала его по руке, вроде как одергивала – было стыдно перед Георгием.

«Нет, ему никто не нужен, и я – в том числе. И к лучшему. Мне тоже очень хочется счастья, я тоже смотрю голодными глазами в ночную темноту, мы все, все заслужили счастья, но не имеем его. Почему же тогда я не взрываю машины, не взламываю двери, никому не угрожаю и никого не преследую? Не мщу, не требую к себе повышенного внимания? Когда уже она поймет – мужчина не сделает тебя счастливой, пока ты сама не наполнишься чем-то, пока ты не научишься быть счастливой без него – такой вот парадокс. Она обязательно это поймет, надеюсь, мы все к тому моменту будем еще живы».

Уже потом, спустя несколько дней, Митя сам удивлялся своей решимости. Вспоминал ту ночь, какую-то проселочную дорогу, Георгия, который отъезжал от гостиницы с выключенными фарами, Соню, которая, казалось, больше беспокоилась о фильме, чем о собственной жизни. Не ощущала опасности, сразу же начала звонить каким-то девочкам из группы, давать указания.

Любопытно, что ее слушались – а ведь она была всего лишь ассистентом. То ли статус любовницы режиссера так действовал, то ли прирожденные ее организаторские способности. Она выглядела строгой – чересчур строгой и очень недовольной.

Уже на шоссе в свете встречных машин он то и дело бросал взгляд на ее резкий профиль.

Нет, не милашка. Страшно рядом с такой. Именно поэтому он охотно позволил оставить себя одного на этой заброшенной даче. Собственно, никакой заброшенной она не была, вполне ухоженный дом, хотя и старый. Актерский поселок, от Москвы почти сто километров, но электрички ходят – можно выбраться, если что.

Поначалу он и не понял даже, куда приехал, не слышал, кому Соня дозванивалась, с кем говорила. Лег спать под утро, успокоенный тем, что никакая Катя его здесь не найдет.

Проснулся поздно, долго соображал – где он, где Сонька.

Деревянный дом, все старомодно и добротно, белоснежное белье, на котором он, оказывается, спал в одежде.

Первым делом Митя нашел в рюкзаке зарядку от телефона, поставил его подкормить, а сам отправился исследовать свое новое пристанище.

По первым же фотографиям, которых на стенах было в изобилии, он понял, что это дача Анны, ее родителей. И, судя по всему, спал он на кровати ее великого отца.

Это приятно волновало. И кабинет его сохранился в целости.

Митя не мог оторваться от старых фотографий, записок, воспоминаний своего гениального коллеги. Многое казалось ему остроумным, восхищало, открывало совершенно новые факты о съемках самых известных фильмов.

Митя даже представил его здесь, в этом кресле, с печатной машинкой. Наверняка сюда приезжали сценаристы, сидели, курили, открывали вот эту самую форточку – великие люди касались ее руками.

Митя перегнулся через стол, открыл окно. В комнате сразу посвежело.

Удивительно, но здесь, на севере Подмосковья, было гораздо холоднее. Мало того, что не распустились деревья, так в низинах еще лежал серыми корками снег, а с теневой стороны дома висело несколько самых настоящих сосулек.

Митя бродил по большому запущенному участку, ощущая что-то новое для себя, покой, которого он давно не испытывал. Умилялся каждой малости, даже, опасливо озираясь, выглянул за скрипучую калитку.

На улице, как и ночью, когда они приехали, было безлюдно и тихо, только птицы звенели, перекрикивая далекий гул поезда. От ветра покачивались прошлогодние сухие листья, застрявшие в щели старого металлического почтового ящика. День был не то что солнечный, радостный – нет, скорее, спокойный, с несколькими светящимися прорехами в светло-сером небе.

В холодильнике нашлись продукты, купленные, видимо, вчера по дороге.

Он удивился, что не вспомнил об этом раньше, пожарил себе холостяцкую яичницу и, наслаждаясь одиночеством, еще погулял до темноты. Потом достал ноутбук и, чувствуя мощный прилив вдохновения, упал в работу, как падают в обморок, – не оглядываясь, не отвлекаясь, не слыша телефонных звонков.

Когда он не ответил на четвертый подряд, Соня встревожилась. Она весь день организовывала переговоры с продюсером, объясняла, руководила переездом, а внести изменения в сценарий должен был Митя – так договорились.

Лев Кириллович был зол как тысяча чертей, требовал немедленно «предъявить этого труса и алкоголика, который прячется за бабскую юбку», но Соня слезно пообещала, что в Москве они все нагонят.

В ближайшем пригороде нашли отличный старый особняк, в котором когда-то находилась знаменитая клиника профессора Стравинского, воспетая Булгаковым. Подходило идеально, добраться от города можно было за час, значит – никаких экспедиций.

Все более-менее складывалось, но Митя не отвечал.

Соня нервничала и проклинала себя за легкомыслие, обратиться же за помощью было не к кому – Георгий в эти дни был очень занят. На его плечи была возложена великая миссия по спасению человечества от Кати.

Исполнив свой конспиративно-водительский долг и пересадив, как он выразился, «светило отечественного кинематографа с няней» в такси, он развернулся и погнал назад, в Ярославль. К счастью, успел до рассвета, даже его парковочное место было свободно.

Выйдя из машины, оглядел ее, поискал следы недавнего бегства и, не найдя, удовлетворенно подумал, что вот он, пожилой деловой человек, ввязался в какие-то смешные игры киношной богемы, творческих людей и психопатов. Добровольно и всерьез. И теперь ему предстояло отловить нервную, очень опасную девочку и каким-то образом ее обезвредить, как обезвреживают бомбу с часовым механизмом: нужно перерезать один из десяти проводков, попытка всего одна, и время на исходе.

Соня все это отлично понимала, поэтому решила Георгия не отвлекать.

После некоторых колебаний сочла возможным рассказать обо всем Митиной жене. В конце концов, она не чужой ему человек.

К счастью, Маша оказалась в Москве. Она стоически спокойно выслушала сбивчивый Сонин рассказ, перебивая только там, где Соня и сама сбивалась с логики повествования. Про Катю она многое знала, но не могла представить, что мужу может грозить реальная опасность.

Когда Соня закончила, она спросила только адрес дачи, куда нужно было ехать.

– Адрес я тебе так не могу сказать, она же может нас прослушивать.

– Кто? – не поняла Маша.

– Катя. Но в Митином присутствии ты ее по имени не называй, он боится. Лучше о ней вообще не говорить. И сразу позвони мне, сразу же, как увидишь, что он жив и здоров, только сначала обойди дом, убедись, что ее там нет.

– Сонь… Ты не преувеличиваешь?

– Ты меня знаешь, я не склонна раздувать из мухи слона.

– Он там что, пил?

– Пил – это не то слово. Но я его не виню. Наоборот, я виню себя, как я могла бросить больного человека одного в чужом доме, в такой опасности…

– Какого больного человека? – ахнула Маша.

– Мужа твоего! Он совсем не в себе, ты сразу поймешь, ты сколько его не видела-то?

Маше стало страшно.

«Опасность… бред какой-то, какая опасность? Здоровый мужик прячется от девочки по чужим дачам? Ясно, что он допился до белой горячки, но Сонька-то не пьет!»

– Как узнать адрес? Ты пришлешь его зашифрованной телеграммой со своим агентом?

Соня помолчала. Обиделась. Поняла, что зря позвонила, зря рассказала все так эмоционально – не сможет ее понять эта глупая баба, которая живет рядом с Митей годами и ничего не замечает.

Сухо произнесла:

– Напротив офиса Льва Кирилловича есть «Шоколадница», ты ее должна знать. Приезжай и посиди там, у нас сейчас совещание, я постараюсь выскочить к тебе на минуту. Адрес скажу, а ты запомнишь, не записывай никуда.

И повесила трубку.

«Бред какой-то, – подумала Маша еще раз. Набрала телефон мужа – он был включен, но не отвечал, – а ведь он инженер по первому образованию, мог бы сейчас сидеть в конторе. И бабы не бегали бы за ним толпами по всей стране… Права моя мать была, ох, права…» – и пошла одеваться – времени оставалось в обрез.

Митя совсем не ждал жену. Он никого не ждал и надеялся на то, что о нем вообще на какое-то время все забудут. Все его мысли сейчас, как и почти всегда, занимала работа.

Он перекраивал сценарий, как старую юбку, из которой нужно было сшить ребенку школьную курточку. Ночами до самого рассвета сидел за ноутбуком, курил, почти не ел, бесконечно пил кофе.

Разумеется, он не мог забыть о Кате. Она каждый день писала ему на электронную почту письма очень разного содержания – он всегда читал их, но никогда не отвечал.

В них она требовала внимания, встреч, то шантажировала и угрожала, то вдруг начинала просить прощения.

Первое время он верил ей, но быстро убеждался, что это лишь очередная попытка манипулирования. В конце концов он просто заблокировал ее адрес, хотя и понимал, что это может вызвать очень неприятные последствия. Проще говоря, она может явиться сама, даже на эту дачу.

Нет, Митя совсем не ощущал себя в безопасности, поэтому придумал несколько хитроумных ловушек – натягивал веревочки, ставил бутылки на дверные ручки, чтобы при попытке открыть дверь они упали и звоном разбитого стекла предупредили его о вторжении. Рано утром он выходил на улицу и долго изучал двор – искал новые следы, изменение в расположении предметов. Телефон он просто отключил, чтобы Катя не смогла его найти с помощью какого-нибудь современного технического устройства. О том, что его могут искать и другие люди, он думать давно перестал, его сознание настроилось на иную частоту.

Машу он в первые минуты просто не узнал. У нее, конечно, был ключ, иначе она не смогла бы войти. Сначала она долго звонила в звонок, но муж не открывал. В сильной тревоге она отперла калитку, затем дверь дома.

Митя слышал звонок, слышал звон разбитой бутылки – он следил за происходящим из окна второго этажа с той минуты, как подъехала машина.

Маша привезла пакет с продуктами, сигареты, лекарства, водку и Митиного взрослого сына Никиту. Она была готова к тому, что Митю придется нести, поэтому мужчина был необходим.

Оба они – жена и сын – были потрясены увиденным. Мало того, что Митя не сразу их узнал, он еще и некоторое время прятался на чердаке, потом разбил маленькое окошко мансарды и вылез на крышу, откуда не смог слезть самостоятельно.

Только к вечеру Маше удалось его уложить на диван, напоить валерьянкой и успокоить.

Он дремал, поминутно просыпаясь и озираясь вокруг налитыми кровью глазами, Никита гладил его по заросшему густой серой щетиной лицу и успокаивал, как ребенка. Маша же спешно собирала вещи. Она быстро оглядела дом, собрала мусор, опытным взглядом оценила количество сигаретных бычков, пару раз наткнулась на натянутые веревки и битое стекло. Нашла Митины разбитые очки, выключенный телефон, ноутбук. Сложила его постель, решив забрать белье в город и там постирать. Под подушкой обнаружилась вилка, и Маша с ужасом догадалась, что это было оружие для возможной самообороны.

Уже загрузив вещи в машину, вспомнила об обещанном Соне звонке. И только тогда поняла, что все это правда – Митя, кажется, сходил с ума.

О госпитализации всерьез никто и не думал – вторым режиссером была совершенно неопытная девочка, она не могла полноценно заменить Митю ни на одном этапе работы. Останавливать съемки – тем более невозможно. Соня формально числилась ассистентом и руководить ничем просто не имела права. Кроме того, она и так была загружена разнообразными делами.

Дома Митя довольно быстро пришел в себя – жена взяла две недели отпуска за свой счет и не оставляла его одного ни на минуту. Соня тоже не оставляла его без внимания – звонила каждый день: отчитывалась, советовалась, обсуждала новые правки к сценарию. Позвонила и Анна – Митя робко, оглядываясь на жену, поблагодарил ее за предоставленное убежище, пообещал привезти назад белье.

По его виноватому голосу Маша все поняла и поморщилась. Но не выяснять же с ним сейчас отношения… И срочно нужен был врач.

Маша обзвонила всех знакомых и нашла, наконец, по цепочке психотерапевта с хорошими рекомендациями. Денег на это не было, и Маша решила продать машину, не сообщая об этом мужу.

Чтобы скрыть это обстоятельство, она не стала сама возить его к врачу, а договорилась с Соней, та приезжала за ним на такси – она тоже была заинтересована в скорейшем выздоровлении шефа. Да и переживала, похоже, искренне.

Ее единственную Маша не подозревала в романтических отношениях с мужем, наоборот – была благодарна за помощь и преданность.

Маша считала себя тонким психологом и ни минуты не сомневалась, что Соня в Митю не влюблена – скорее, она чувствовала ответственность и обращалась с ним с оттенком усталой неприязни.

Сеансы психотерапии Мите помогали плохо, но врач сразу настроил своего пациента на долгую работу. Разумеется, он сразу же начал подбирать Мите медикаментозную терапию, но без понимания проблемы решить ее он не мог.

Ефим Михайлович Эрзин принадлежал к тому типу врачей, которые глубоко «погружались» в своих пациентов, стремились нащупать их болевые точки, понять их. Доля корысти здесь безусловно присутствовала, но обнаружить ее было практически невозможно, поэтому пациенты безгранично доверяли доктору, принимая его научный интерес за человеческое сострадание.

Состраданием Ефим Михайлович никогда не обладал, с юности он никого не любил и любить не желал. Он отлично понимал, что ему и самому не помешал бы хороший доктор, чтобы разобраться в комплексах и проблемах, захвативших с детства его разум так крепко, что до самой старости он не смог с этим разобраться.

В сущности, он был не так уж и стар – пятидесяти шести лет, некрасивый, но яркий и по-своему привлекательный для женщин. Был он с юности страшным бабником, как и его отец, но проблемы из этого не делал, как это свойственно убежденным эгоцентрикам. Часто спал он со своими пациентками, о чем никто из его коллег не догадывался, женат никогда не был, хотя имел несколько внебрачных детей, отношения с которыми поддерживал вяло и нерегулярно.

Вообще, он был человеком вдохновения, его научные интересы исходили из его творческих, а не карьерных потребностей. В каждом пациенте он видел нечто вроде болванки, из которой можно было создать прекрасную и полезную скульптуру. Ему часто удавалось помочь, хотя двигали им любопытство и радость от собственных успехов.

Разумеется, Митя не мог подозревать, к какому необычному и странному доктору он попал.

Впрочем, в кабинете психиатра не думается о чужих странностях – Мите хватало и собственных. У Эрзина он сразу же вызвал живой интерес: пациент был явно охвачен параноидальными мыслями, но без расстройства личности, отвечал на вопросы неохотно и очень сжато, плохо контролировал свои реакции и доверять врачу не спешил.

Опытный Эрзин в первый же день сразу поставил диагноз: «Бабы довели».

Дальнейшие наблюдения только укрепили его подозрения. Митину жену он знал, а в коридоре его ждала совершенно другая женщина – они познакомились после первого же визита. Отношения с ней явно были непростыми, но совершенно очевидными.

Однажды доктор наблюдал их через стекло за их спинами – голубки сидели, тесно прижавшись к друг другу, ожидая Эрзина – он опаздывал.

Митя плакал, неожиданно заплакала и его спутница. Митя вынул из кармана пачку бумажных платков, но она покачала головой и достала свои. Упаковки были совершенно одинаковыми, общались они оба друг с другом какими-то незначительным жестами, что и выдавало их глубокую близость и давний навык понимать друг друга без слов. Кроме того, Митя рассказал, что он режиссер, это сразу многое объяснило.

Эрзин не знал его, но поискал фамилию в Интернете, покачал головой. Пациент был безусловно интересный и перспективный.

Ему удалось быстро подобрать довольно удачную терапию, Митя словно бы поутих, но таблетки глушили его способность к быстрым реакциям на съемочной площадке, о чем он и поведал доктору при следующей встрече.

Решено было «потерпеть» и добавить гипноз, который Эрзин не любил и практиковал крайне редко. Но Митя упорно молчал, не рассказывая врачу о причинах своих страхов, поэтому гипноз все-таки пришлось пробовать. Кое-что прояснилось, добавила информации и постоянная Митина спутница – Эрзин улучил момент с ней познакомиться и разговорить.

Она была словоохотлива, потому что понимала, как работает схема лечения.

За несколько минут в курилке она бегло обрисовала доктору ту ситуацию, в которой Митя находился последние годы. Катю она обрисовала совершенно сумасшедшей, Митю – бесхребетным, а себя – посторонней на этом празднике жизни.

– Сеть, – сразу определил Эрзин.

– Это такой медицинский термин? – удивилась Соня.

– Нет, это, я бы сказал, мой личный термин.

– А почему не «клетка»?

– Ну какая же это клетка, извините, забыл ваше имя…

– Соня.

– Да, Сонечка. Из клетки всегда есть выход. А из сети – нет. Тот, кто в нее попадает, любым своим движением запутывает ее вокруг себя еще сильнее.

Соня помрачнела.

– Вы рыбак? Так рыбу ловят, да?

Эрзин громко засмеялся, – девушка ему понравилась.

– Так, Сонечка, ловят не только рыбу. Но я не рыбак, я – врач. Я должен эту сеть теперь как-то разрезать и выпустить вашего друга на свободу.

– Он мой шеф, а не друг.

– Надо же, вы актриса?

Митя подошел, не дав им договорить. По их глазам он сразу все понял, скомканно попрощался с доктором и резко потащил Соню за руку к лифтам.

Эрзин ухмыльнулся. Потом, наблюдая за ними из окна, убедился, что ошибки быть не может.

«Хорош психопат, – улыбнулся он себе в пышные усы, – жена, безумная бывшая любовница преследует его, не может отпустить, и совершенно циничная любовница нынешняя, которая еще и работает с ним. Ничего не упустил, молодец мужик. Все друг с другом знакомы, все с ним носятся, по врачам водят за руку, наверняка еще и кофе в постель…»

Эрзин загрустил, вспомнив о своем затяжном одиночестве при вполне сознательной доле холостяка.

Вечером, дома, он не без труда нашел в Интернете Машину фотографию. Соню нарисовал по памяти на пустой стороне собственной визитки. В следующий визит по его просьбе Соня принесла ему фотографию Кати.

Всех трех дам Эрзин разложил на рабочем столе треугольником, а в центр поставил зажигалку, которая должна была олицетворять Митю. Кое-кого в этом треугольнике не хватало, но и существующей расстановки сил было достаточно, чтобы представить себе дальнейшее развитие событий.

Эрзин долго гладил короткую бороду, делал короткие пометки в тетради, после чего смел всех девушек одним движением в ящик стола, а зажигалка, сразу переставшая быть Митей, была использована им по прямому назначению – он раскурил трубку, что делал в минуты особенно занятных размышлений.

Затем ему в голову пришла забавная мысль – он достал из ящика Сонин миниатюрный портрет. Вышло очень похоже.

«Подарю ей завтра», – решил Ефим Михайлович.

Ему давно хотелось некоторого флирта, игры – его внутренний фавн скучал и требовал развлечения.

Так все и вышло бы, но как часто бывает в любом процессе, в ход событий вмешались забавные случайности.

Свой портрет Соня так и не увидела – на следующий сеанс Митя пришел один.

Уже выходя, он получил от доктора твердый прямоугольничек, завернутый в новый рецепт.

– Убедительно прошу передать знак внимания и глубокий поклон вашей коллеге, – смущенно сказал Эрзин.

Ему была интересна реакция пациента, но Митя ничего не понял и развернул бумажку только в лифте. Вспыхнул, даже сказал резкое слово в адрес распутного психотерапевта, хотел было выбросить визитку, но возле лифта не было мусорки, и Митя просто засунул ее в карман джинсов.

Вспомнил о ней он только возле собственного подъезда, когда искал в кармане сигареты, и резко остановился – нести это в дом было нельзя. Маша могла решить, что это он нарисовал Соньку, соответственно, и по этим рубежам все было бы провалено.

Мусорки снова не было нигде, поэтому он просто аккуратно положил визитку на землю под ближайший куст сирени.

Оглянувшись вокруг осторожным движением вороватого кота, он слегка присыпал ее песочком, отряхнул руки и потрусил к подъезду. Дома его ждали.

Катя, высоко подняв густые брови, все это время наблюдала за ним со своего привычного места – она ставила машину у детской площадки соседнего двора, откуда открывался прекрасный вид на Митин подъезд.

Забыв запереть машину и обдирая ноги какими-то неухоженными кустами, Катя прорвалась к сирени с обратной стороны – но бумажку увидела сразу.

К ее удивленному разочарованию это был Сонькин портрет, нарисованный чьей-то чужой умелой рукой – Митя не смог бы нарисовать даже солнышко. На обратной стороне, можно сказать, стояла подпись художника.

Дома она бросила визитку на столик в прихожей, сначала повернув ее портретом вверх. Но несколько беглых проходов мимо убедило ее в том, что Сонино лицо она видеть не готова – и перевернула карточку.

Некоторое время она размышляла о происхождении этой вещицы, но позвонил Георгий и очень загадочно попросил ее съездить с ним на несколько дней в Израиль.

Стоял конец мая, в Израиле было уже жарко, но Георгий намекал на какой-то особенный сюрприз, и она, хорошо подумав, согласилась.

За два дня до отъезда в Тель-Авив она часто пробегала мимо столика в прихожей.

Взгляд невольно падал на белую бумажку, из которой запомнилась только фамилия психотерапевта – Эрзин. Остальное было напечатано слишком мелкими буквами.

Пляжи в Тель-Авиве совершенно особенные. Даже зимой они не пустуют – серферы наслаждаются волнами. А вот конец мая был не самым приятным временем, непрерывно дул хамсин – противный ветер, смешанный с песком.

Катя прислушивалась к его особенному звуку – тихому свисту. Это была ее идея – сначала поехать на набережную – она давно не видела моря.

Искупалась, натянула на мокрое тело джинсовые шорты и неожиданно для себя перевернулась и пошла на руках вдоль кромки воды.

Георгий, до этого терпеливо ожидавший ее на спортивной площадке, настороженно привстал.

Нет, напрасно он тревожится, она в полном порядке. Здесь она дома. Здесь есть солнце, море, ветер, здесь можно ходить на руках и чувствовать себя свободной.

Но Георгий упорно тянул ее с пляжа.

– Устала же, наверное.

– Да, брось, я, когда тут жила, знаешь, сколько налетала… раз в неделю туда-обратно, как на трамвае.

– Как ты в такой холодной воде, я не представляю… Отряхни ноги от песка, натрешь в обуви.

– Дорогой, не играй в занудного папочку, договорились? На этих пляжах самый мелкий песок в мире, им пудриться можно. А к воде я привыкла, я тут круглый год могу купаться. Пойдем.

– Пойдем. – Он встал, кряхтя.

– Кстати, куда?

– Домой.

Катина квартира находилась в одном квартале от моря.

За эти месяцы она уже несколько раз успела пожалеть о том, что продала ее – но недвижимость в Израиле страшно дорогая, и это позволило ей какое-то время не работать и кормить мерзавца Митю…

Катя замерла перед знакомым подъездом. Все на месте – белый столбик, грязные стекла, лестница наверх.

– Пойдем, пойдем. – Георгий кивнул шоферу, ехавшему за ними. Тот вышел и начал доставать из багажника чемоданы. – Катерина, держи. Дорогу помнишь?

Он вложил в ее ладошку ключи с ее же собственным старым брелком – розовый попугай с настоящими перьями, половина из которых уже утратилась.

Какое-то время Катя тупо смотрела на эти ключи и никак не могла до конца понять.

– Ну поднимайся, что ты смотришь, на чай-то пригласишь?

Нет, в это не верилось.

Она рванулась наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Ключ подошел. Все выглядело так, словно она ушла вчера.

Да, чай он заслужил. Боже, ведь был и чай! И даже баночки все на месте, подписанные Сонькиной рукой…

«Шиповник» с неправильным переносом слога показался ей самой дорогой вещью в мире.

Георгий как раз добрался до двери, затаскивая Катин чемодан.

Она бросилась ему на шею.

– Но как, расскажи, как? Почему я не знала?

– Да я сразу ее купил, я же знал, что ты передумаешь, думал, может, пригодится. – Он улыбнулся и в этот момент стал почти красавцем. – Я знал, что ты ее продашь, ждал, поговорил с нужным человеком, он все мне оформил. А теперь я возвращаю его назад хозяйке. И, слово даю, так же сделаю и с твоим ателье – мне не пришлось по вкусу шитье этих юбочек, у тебя это получалось лучше. Кстати, ты забыла, как мы познакомились? Я пришел покупать твое ателье. Но мне больше понравилась ты. – Он слова улыбнулся. – Ты чаем-то угостишь? И в холодильник загляни, я просил, чтобы все купили.

Да, там было все. Все, что она любила. И везде стояли цветы.

Это был прекрасный сон, но Катя точно знала, что это реальность, а в реальности такого не бывает.

Она закрыла холодильник и резко спросила:

– Что я тебе за это должна?

Возникла пауза. Он быстро нашелся:

– Катерина, что за счеты между близкими людьми могут…

– Не юли!

Он испугался ее крика, снял пиджак, долго искал, куда бы его пристроить…

И что за манера летать в тридцатиградусную жару в костюме…

– Я ничего от тебя не хочу. Но ты можешь меня отблагодарить тем, что поживешь здесь какое-то время. И пойдешь к врачу.

– К какому… врачу?

Георгий обнял ее за плечи:

– Детка, ты устала в последнее время.

– Так, понятно, к психиатру.

– Назовем это терапией. Я уже нашел, хороший доктор. Он написал план. Завтра воскресенье, мы поедем в Иерусалим и начнем тебя лечить.

– Я не больна.

– Ты не больна, разумеется. Но если ты продолжишь в том же духе, ты обязательно заболеешь. Мы завтра сделаем томографию, а по результатам будем думать…

– Ты, что, считаешь, я упала и тронулась умом?

– Тихо, тихо. Надо исключить изменения… Он без этого не начнет. Он так сказал… Ну, малыш…

– А в Москве врача не нашлось?

– Я бы хотел, чтобы ты какое-то время пожила здесь, ты так любишь море, тебе пойдет на пользу, если…

– Я побуду подальше от них, да? – Катя вырвалась, села на кровать. – Так кому же ты заботливый папочка – мне или этой нервной парочке голубков? Митенька некрасиво обкакался, и Сонечка позвала тебя на помощь, да?

Георгий разозлился. Он вдруг вспомнил, как Сонька плакала у него на плече, там, на бревнах, в далекой России, где нет всего этого моря и радости вокруг, где все хмурые, где ей приходится одной бороться за выживание.

– Да. Именно так все и было. Я хотел сделать подарок тебе, но вышло так, что это подарок вам обеим. Твой паспорт останется у меня, завтра в девять я жду тебя внизу, поедем в Адассу. И не вздумай сбежать.

Вышел и закрыл дверь прежде, чем она успела швырнуть в него букетом роз, стоявшим рядом.

Катя не могла думать без движения. Тем более для успокоения ей надо было сделать сальто, что-нибудь разбить, куда-нибудь залезть. Сейчас она просто сидела с ногами на диване и пыталась придумать что-то для своего спасения.

Как же ловко он ее заманил, как расположил к себе, оборотень. Какими глазами смотрел, когда она смеялась там, на пляже…

Ей даже на минутку подумалось, что он хочет ее вернуть.

В море, как бабочка-капустница, вертелся на ветру чей-то парус. Набережная в субботу была пустая, мокрая после недавнего короткого дождя. На западе тучи уже расступились и открыли миру тонущий огненный диск солнца.

Да, надо было все это обдумать… И она задремала.

«Я потом что-нибудь придумаю», – мелькнуло у нее сквозь сон.

В Адассе страшного ничего не было. Измучило только долгое ожидание – сначала врача, потом очереди, затем результатов, после Георгия.

К счастью, можно было погулять – в клинике был прекрасный внутренний сад с пальмами и прозрачными лифтами, бесшумно летающими вверх-вниз. Маленький парк располагался и между корпусами – там Георгий и нашел ее, сидящую, как обычно на ступеньках со своим блокнотом. Заглянул через плечо – она рисовала парусник и тонкую гибкую мальчишескую фигурку на нем.

– Когда-нибудь он у тебя протрется или развалится от старости, и ты купишь новый, – дружелюбно сказал он.

Катя обернулась, улыбнулась:

– Это четвертый. Просто они одинаковые.

Врач не сказал ничего страшного, но наблюдаться у кого-либо Катя категорически отказалась.

В глухом молчании они вернулись домой, и она сразу же стала собирать вещи.

– Ты что? – испугался Георгий.

– Ничего, – спокойно ответила она, – я уезжаю. Я не могу принять этот подарок на твоих условиях. Я думала, что подарки дарят без условий.

– Прими без условий… Ты все равно сделаешь, как ты хочешь. Я только попытался.

– Но я все равно сейчас уеду.

– Зачем, скажи? Что тебя там ждет? Ты опять будешь мстить, следить, взрывать этих несчастных ребят только потому, что они любят друг друга?

– Любят? – Она произнесла это вопросительно-отчаянно, словно впервые догадалась.

Георгию стало жаль ее.

– Катерина… Катенька… Помнишь, когда мы познакомились, я спросил, что тебе мешает? Я дословно помню. – Он закрыл глаза: – «Понимаете ли, Георгий, сейчас мне мешает ретроградный Меркурий – это самое неблагоприятное время для принятия решений». Так вот сейчас у тебя внутри этот Меркурий. Он давит на тебя, меняет твои решения, затуманивает разум. Я чужд астрологии, но я почитал об этом. Да, это интересное состояние – состояние не только звезд на небе, которые там чему-то не благоприятствуют, это и у тебя внутри. Ничего не решай сейчас, не делай. Надо затихнуть на время, переждать. Просто живи, как жила, ходи на пляж, гуляй, живи!

– Я не могу гулять одна, Георгий, не могу. Я устала гулять одна.

– Но он с тобой все равно не будет.

– А я не буду без него. Если не со мной – то ни с кем. Ты не понимаешь, он испортил мне все, а сам живет, порхает! Одна его дома обихаживает, вторая – на работе. Он окружен любовью, а я осталась ни с чем. Ему все прощают, а я – исчадие ада.

– Он ни на кого не нападает, он просто придурок, а не злодей. И они не будут долго вместе, вот увидишь.

Катя посмотрела на него с подозрением:

– Я знаю, почему ты так говоришь. Догадываюсь.

– Вот и не мешай, раз догадываешься. Посиди пока тут, подумай. Сходи на море. И насчет врача – ты зря отказываешься, он отличный специалист…

– Не начинай! Хорошо, – она сдалась, – я пока побуду тут. Я понимаю, что ты хочешь сделать. Но ни к каким врачам не пойду, так и запомни. И положи на стол мой паспорт.

Она честно сидела на пляже целый вечер, кругом гуляли пары, бегала беззаботная молодежь. Кто-то танцевал с бубном, серферы отдыхали на песке, перебрасываясь редкими фразами – их голоса заглушало море.

А утром у нее уже был билет, и с чемоданом она неуклюже выбралась на улицу.

Такси еще не приехало. Солнце палило нещадно, еще не было десяти часов утра, а жара уже стала тяжелой и вязкой, как после полудня.

Катя перетащила чемодан на другую сторону улицы – здесь, в тени, обнаружился вход в небольшой магазинчик.

Вообще-то это была пекарня, но ей хотелось только бутылку воды. Но когда Катя вошла внутрь, волна запаха теплого хлеба обдала ее так сильно, что захотелось есть.