Текст книги "Михаил Агранович. Милые, дорогие, любимые"

МИХАИЛ АГРАНОВИЧ. МИЛЫЕ, ДОРОГИЕ, ЛЮБИМЫЕ

После съемок мы с Лидой не расставались. Я не питал иллюзий, понимал: найдутся «доброжелатели», которым это не понравится. Но не предполагал, что их окажется так много. От Лиды отвернулись друзья, считавшие, что прошло слишком мало времени с момента ухода Шукшина. Про меня говорили, что таким способом я, оператор-постановщик третьей категории, прокладываю себе дорогу в большой кинематограф, хотя свою состоятельность в профессии я уже успел доказать.

– Выпускники ВГИКа, пришедшие по окончании института на «Мосфильм», раньше годами ждали возможности снимать свое кино. Я тоже провел пять лет во вторых операторах, считалось – набирался опыта. За это время как оператор-постановщик успел поработать на «Таджикфильме». Однокашник Анвар Тураев, учившийся режиссуре у Михаила Ромма, предложил снять картину для детей «Хабиб – повелитель змей». Но даже несмотря на это Сергею Никоненко, приступавшему к съемкам комедии «Трын-трава», пришлось пробивать мою кандидатуру у студийного начальства. Годом раньше судьба свела нас на «Земляках», Сережа играл там главную роль. Познакомились, понравились друг другу. Начальство пошло навстречу, но при условии, что на фильме будут работать два оператора-постановщика. Справедливости ради надо сказать, что Владимир Захарчук – взрослый опытный человек – нам не мешал, только помогал.

Главного героя Сережа собирался играть сам. А вот партнершу ему искали долго. Перепробовали массу кандидатур, но ни на ком не остановились. Съемки вот-вот начнутся, а героини все нет. Тогда Сергей наконец решился и поехал к однокурснице Лидии Федосеевой, с которой дружил и которая изначально рассматривалась как идеальная исполнительница главной роли в сценарии Виктора Мережко. Но все знали, что Лида, совсем недавно похоронившая мужа Василия Шукшина, отказывается от каких-либо съемок. Сергею открыла дверь исхудавшая, с темными кругами под глазами, осунувшаяся женщина, похожая на тень. После смерти великого режиссера, которому Федосеева была обязана своими лучшими ролями, на Лиду навалилась страшная депрессия, она не выходила из дома. Призналась Сереже, что если бы не дочки, давно бы свела счеты с жизнью или ушла в монастырь. Никоненко предложил Лиде сниматься в его картине. Лида отказалась. Тогда Сергей упал перед ней на колени и повторил просьбу. В результате она согласилась приехать на пробы. Я очень хорошо их помню, они произвели на меня сильнейшее впечатление. Перед камерой стояла не просто красивая женщина, красивая актриса – перед камерой стояла содержательнейшая личность. От нее просто невозможно было оторвать глаз. Подобное ощущение испытали все участники съемочной группы. Вопрос об исполнительнице главной роли был решен одномоментно и единогласно.

Позже Лида признавалась, что сценарий ей не слишком пришелся по душе, но выкладывалась она по полной. Лида прекрасный человек, умная, красивая женщина. Впечатление, которое она произвела на молодого оператора на кинопробах, не исчезло, напротив, стало обогащаться новыми подробностями. В Гулькевичах, городке в Краснодарском крае, где мы снимали «Трын-траву», я стал за ней ухаживать, каждый день посылал огромный букет роз. В конце концов и ее сердце дрогнуло. Мне удалось снять ее красиво, потому что полюбил, – это помогает. Фильм имел успех. Его посмотрели двадцать миллионов зрителей. Благодарен Сереже, что пробил меня на эту картину.

После съемок мы с Лидой не расставались, стали жить вместе. Я не питал иллюзий, понимал: найдутся «доброжелатели», которым это не понравится. Но не предполагал, что их окажется так много. От Лиды отвернулись друзья, считавшие, что прошло слишком мало времени с момента ухода Шукшина. Кто-то осуждал ее за крайне неудачный выбор. Ей было очень тяжело, особенно первые годы. Про меня говорили, что таким способом я, оператор-постановщик третьей категории, прокладываю себе дорогу в большой кинематограф, хотя свою состоятельность в профессии я уже успел доказать. Я-то никак не реагировал, а Лида переживала. К слову, в свое время ее обвиняли в том, что вышла замуж за Шукшина по расчету, потому что ее никто не снимал. Абсолютная неправда! Тарковский предлагал роль в «Андрее Рублеве», Хуциев – в «Июльском дожде», это Шукшин был против.

С Лидой мы провели вместе десять лет, о чем я ни разу не пожалел. Это серьезная страница моей биографии, берегу ее в памяти. Конечно же, в курсе событий, которые сотрясают ее семью в последнее время. Очень сочувствую Лиде. Продолжаю дружить с Машей, мы общаемся, созваниваемся. Уважаю ее за то, что не участвует в родственных телеразборках, хотя ей предлагают за это бешеные деньги. Маша стала очень хорошей актрисой, поддерживает маму, помогает, она никогда не доставляла Лиде неприятностей. Надеюсь, все плохое у них позади.

– Михаил Леонидович, как выбирали профессию?

– Всем лучшим я обязан родителям, оба были людьми незаурядными. Мама окончила Литинститут, писала стихи. К сожалению, начало творческого пути омрачилось: в 1946 году в журнале «Октябрь» готовилась к печати ее поэма «Верность» с предисловием Анны Ахматовой. Поэма была уже набрана, но тут вышло ждановское постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором клеймили Ахматову и Зощенко. Набор рассыпали. Мама стала зарабатывать стихотворными переводами. Сначала работала под фамилией одного известного поэта. Не буду называть. Кстати, до конца жизни мама сохранила благодарность этому человеку за то, что помог ей в трудное время. Позже печаталась под псевдонимом Мирра Мирова.

Леонид Данилович Агранович появился в нашей жизни, когда мне исполнилось три, и стал настоящим отцом. Дай бог всем такого! Он был талантливым писателем, прекрасным человеком, очень нас любил. Его литературная судьба складывалась тоже непросто. Первую пьесу «В окнах горит свет» в 1949-м одновременно поставили БДТ в Ленинграде и Театр Ленинского комсомола в Москве, которым тогда руководил Иван Николаевич Берсенев. Премьеру играла Валентина Серова, подарившая отцу фотографию с трогательной подписью: «Милому дружочку, дорогому авторчику в день первого знакомства с публикой его первого ребенка в драмодельстве». Этот портрет долгие годы украшал стену нашей квартиры. Зрители хорошо принимали постановки, и вдруг в газете «Правда» появилась разгромная рецензия Николая Громова. В результате спектакли закрыли, отца записали в космополиты, после чего он несколько лет руководил самодеятельностью в клубе шоферов на Разгуляе.

Но времена изменились. Помню, как пьяный Громов позже объявился у нас дома в Большом Козловском переулке, грохнулся перед отцом на колени и просил прощения. А в 1956-м на экраны вышла картина Василия Ордынского «Человек родился» по отцовскому сценарию и имела большой успех. Это была одна из первых лент нового советского кино – фильмов оттепели. После ХХ съезда отец вновь стал востребован, его пьесы ставил Театр Советской армии и не только, многие сценарии воплотились в фильмы. Он и сам снял несколько картин как режиссер. Над одной из них мы работали вместе. Я был оператором «Срока давности». Там замечательно играли Сергей Шакуров и Наталья Гундарева.

Так вот, о выборе профессии… Однажды отец взял маму на съемки фильма «Человек родился», где познакомил с оператором Игорем Слабневичем. Этот замечательный мужик – в самом высоком смысле слова – недавно вернулся с войны. По всей видимости, Слабневич произвел на маму огромное впечатление. Такие цельные мужчины ей всегда нравились. Во всяком случае, вернувшись домой, она сказала мне: «Будешь оператором». Я тогда учился во втором классе. Мне купили фотоаппарат «Любитель», и я начал снимать…

В доме родителей собиралось множество друзей. Среди них писатель Вадим Николаевич Коростылев, замечательный остроумный человек, он написал стихи песен к «Карнавальной ночи», стал соавтором Ролана Быкова по «Айболиту-66», его пьесы шли в разных театрах. Родители дружили с писателем Львом Копелевым и его женой Раисой Орловой, адвокатом Юрием Левинсоном (его сын Леша, знаменитый социолог, работает сегодня в «Левада-центре»), главным редактором «Советского экрана» Дмитрием Писаревским.

Замечательная компания умных, интеллигентных людей сформировалась и в Жуковке, где родители на лето снимали домик. Сначала там не разрешали ничего сдавать, поскольку рядом располагались правительственные дачи, а потом запрет отменили. Та же компания часто собиралась у нас в Козловском, где мы жили тогда вчетвером: в 1952-м на свет появился мой брат Марк, тогда Маркушка. Сейчас он известный экономист. Лишь ему одному из всей семьи удалось вырваться из «искусственной» среды. Меня пытались укладывать спать, но я устраивался на диване за спинами взрослых, прислушивался к их разговорам, впитывал атмосферу.

Отец дружил с Галичем и продолжал это делать после того, как тот впал в немилость и его перестали печатать. Александр Аркадьевич со своей замечательной женой Ангелиной, для своих Нюшей, часто бывал у нас, поскольку жил по соседству на «Аэропорте», куда мы переехали. Они сидели выпивали, разговаривали, потом Галич брал в руки гитару. Его пение производило на всех сильнейшее впечатление, мы записывали его на магнитофон. Многие записи песен Галича вышли в свет из нашего дома. Но это отдельный рассказ. Вернемся к выбору профессии.

У Александра Аркадьевича был младший брат Валерий Аркадьевич Гинзбург, известнейший оператор Киностудии Горького, который снимал все первые фильмы Шукшина. Я носил Гинзбургу свои фотографии, он что-то советовал. Но для поступления во ВГИК на операторский требовалось два года рабочего стажа. Я перешел в вечернюю школу, отработал положенный срок проявщиком в лаборатории любительских фильмов и отправился поступать. Творческий конкурс преодолел без проблем. На истории срезался. Экзамены принимал педагог, которому никто не хотел сдавать предмет. К остальным стояла очередь, я же самонадеянно решил, что тройку уж получу всяко и мне хватит баллов для зачисления, но не тут-то было. Огреб пару. Год трудился на «Мосфильме» механиком по обслуживанию съемочной техники и поступил со второго раза в мастерскую Александра Гальперина.

У меня на тот момент имелся первый разряд по волейболу, а в институте была очень приличная команда, которая участвовала в первенстве творческих вузов СССР – ни больше ни меньше. Сейчас ничего подобного во ВГИКе и близко нет. Мы ездили по стране, играли с удовольствием в волейбол, пока однокурсники осваивали операторское искусство.

Позже наш курс соединили с режиссерским Михаила Ромма, разрешили посещать его лекции. На них я буквально летел: Михаила Ильича было невероятно интересно слушать. Мы подружились с ребятами из его мастерской, вместе снимали курсовые и дипломные работы. Получив диплом, я распределился на «Мосфильм», был принят в штат, что считалось пределом мечтаний.

– С чего начинали творческий путь?

– Творческий путь… Я стараюсь избегать столь сильных формулировок применительно к себе. Первой картиной стали «Джентльмены удачи». На «Джентльменах…» я работал вторым оператором. Моим шефом был Георгий Алексеевич Куприянов, прекрасный, интеллигентнейший человек и замечательный оператор. Его имя стоит в титрах «Женитьбы Бальзаминова». Работать с Георгием Алексеевичем было приятно и очень полезно.

Судьба режиссера картины Александра Серого складывалась сложно: окончил Высшие курсы сценаристов и режиссеров и почти сразу попал в тюрьму. На почве ревности ударил молотком соперника (тот был художником) и получил восемь лет. Отсидев полсрока, вышел, но с таким клеймом не мог рассчитывать на работу по профессии. И тогда однокурсник Георгий Данелия решил ему помочь, вместе с Викторией Токаревой написал сценарий и уговорил студийное руководство доверить Александру Ивановичу постановку. Генеральный директор «Мосфильма» Сизов поставил условие: Данелия станет художественным руководителем и лично все проконтролирует.

Серый был добрым, хорошим человеком, любил классическую музыку, мог дома слушать ее часами, а на площадке терялся. Суматоха, многоголосье, трудноуправляемость съемочного процесса – не его стихия. Серого частенько подменяли то Куприянов, то исполнитель главной роли Евгений Леонов, помогали чем могли, но скомандовать «Мотор!» и «Стоп!» должен был все-таки режиссер. На это он после уговоров соглашался.

Побег героев из тюрьмы снимали под Самаркандом. В кадре требовался верблюд, его арендовали у местного жителя, но сразу не сняли, промедлили несколько дней. Хозяин все это время жил в своем грузовике вместе с животным. Суточные ему почему-то выплатить забыли. Утром того дня, когда наконец четвероногий артист должен был сниматься, я выглянул в окно гостиницы и обнаружил, что верблюд пострижен наголо. Оголодавший хозяин обрил его и продал шерсть. Правда, умница (ведь он раньше никогда с киношниками дела не имел), понимая, что подопечному идти в кадр, обработал его с одной стороны. Гримеры пытались исправить ситуацию, клеили куски меха, но те отваливались, едва животное начинало двигаться. Пришлось снимать с одного бока.

Отдельным приключением были походы на восточный базар. Когда там появлялись Леонов, Вицин и Крамаров, торговцы бесплатно тащили им фрукты, изюм, орехи. Ну и нам перепадало…

Данелия в итоге переснял несколько сцен и смонтировал картину, которую посмотрели шестьдесят пять миллионов зрителей.

– Вам довелось работать с классиками отечественного кино – Михаилом Швейцером, Глебом Панфиловым. Сложно было найти с ними общий язык?

– Мне в жизни чрезвычайно повезло, что такие люди обратили на меня внимание. Старался их не разочаровать. Считаю, серьезная творческая биография началась у меня со Швейцера. Вместе мы сделали три картины.

До этого я снял «Рудина» с Константином Наумовичем Воиновым. На премьере в Доме кино, когда фильм уже начался, я заметил, как в проходе появился Швейцер. Минут пятнадцать он стоял и смотрел на экран. На следующий день мне позвонили из объединения Алова и Наумова, сообщив, что Михаил Абрамович хочет познакомиться.

О непростой судьбе режиссера я был наслышан. В чем-то она повторяла путь моих родителей. В конце пятидесятых Михаил Абрамович снял «Тугой узел» по повести Тендрякова, который цензура назвала антисоветским и сильно изуродовала. После этого Швейцер долго сидел без работы и больше не прикасался к современным темам, брался лишь за экранизацию классики. Его очень поддерживала жена Софья Милькина. Они многое вместе пережили, в том числе потерю двоих детей… Швейцер и Милькина были однокурсниками, но ради мужа Софья Абрамовна отказалась от режиссерских амбиций.

Жили они на улице Пудовкина, рядом с «Мосфильмом». Дом был гостеприимным, теплым, хлебосольным, Соня замечательно готовила. Виртуозно играла на рояле и пела. Кроме того, она прекрасно рисовала. Основным объектом ее творчества был Михаил Абрамович. Она создала несколько поразительных его портретов. Один из них висит у меня дома.

На съемочной площадке Соня становилась другим человеком – жестким, требовательным, чувство юмора куда-то пропадало. Но благодаря жене Швейцер не испытывал необходимости кричать, скандалить, посылать кого-то матом, что иногда позволяют себе некоторые мэтры. Он был умнейшим, талантливейшим художником. Если в мире вообще существует эталон режиссера, то для меня это Швейцер. На книжных полках в доме Михаила Абрамовича стояли собрания сочинений Толстого, Чехова, Маяковского, все страницы были исчерканы его замечаниями, все тома в закладках. Швейцер постоянно «общался» с великими писателями. Это была его компания. Он равнял себя с ними, а не с коллегами из соседних монтажных.

В принципиальных вопросах Михаил Абрамович проявлял твердость. Когда худсовет «Мосфильма» не принял сценарий «Маленьких трагедий», посчитав, что Швейцер слишком вольно обошелся с пушкинскими текстами, мастер отослал его на экспертизу в Академию наук и восемь лет переписывал! Фильм состоялся благодаря председателю Гостелерадио Сергею Лапину, решившему, что «Маленькими трагедиями» надо отметить стовосьмидесятилетие поэта.

На то, чтобы утвердить на роль Дона Гуана Владимира Высоцкого, ушло три месяца. Всенародно любимый бард не был желанным гостем на телевидении. Как и Сергей Юрский. В те годы он тоже был не в чести у теле– и киношного руководства. Швейцер их отстоял. Считаю, что Высоцкий сыграл в «Маленьких трагедиях» лучшую свою роль. Володя тонко чувствовал стихи, сам был прекрасным поэтом, и пушкинский текст в его исполнении звучал поразительно. Вообще, Владимир Семенович работал со Швейцером замечательно, безукоризненно выполнял все пожелания режиссера. Сорвался лишь раз, когда прилетели в Баку: был не в форме и съемки пришлось отменить.

Иннокентий Смоктуновский играл Барона из «Скупого рыцаря». Сегодня в это трудно поверить, но монолог «В шестой сундук (в сундук еще неполный)…» знаменитому актеру не давался. Швейцер принялся показывать, как это надо читать. Текст идеально ложился на его внешность, растянутую трикотажную кофточку, всклокоченные волосы. Смоктуновский слушал разинув рот. После команды «Мотор!» Иннокентий Михайлович начинал произносить текст, вдруг останавливался и обращался к Швейцеру: «Покажите еще раз». Тот показывал. Смоктуновскому оставалось лишь повторить, и он совершенно этому не противился. Работал самоотверженно: в перерыве все уходили курить и только Иннокентий Михайлович оставался в декорации подвала. Даже обедать не ходил, чтобы не растерять настроя. Наблюдать за ним было наслаждением.

На площадке лежал томик Пушкина, с которым Швейцер постоянно сверялся. Юная Матлюба Алимова играла Лауру, подругу Дона Гуана. По сюжету она пела: «Объята Севилья и мраком, и сном…» Швейцер, не понадеявшись на вокальные данные актрисы, решил записать фонограмму с профессиональной исполнительницей, под которую Люба должна была только открывать рот. Певица пришла, спела, а когда покинула студию, Алимова обратила внимание режиссера на то, что та переврала строки классика. Сверились с Пушкиным – и правда! Одно слово звучало иначе. Перезаписывать не было возможности, сроки поджимали, и исполнение песни доверили Любе. Справилась она блестяще.

Прекрасно сыграла Дону Анну Наташа Белохвостикова. Облик ее героини придумала Софья Абрамовна. Гримеры и костюмеры постарались скопировать один из женских портретов Кранаха. На экране это смотрелось очень красиво. А герой Николая Бурляева внешне в точности повторял автопортрет Дюрера. Что касается Сергея Юрского в роли Импровизатора, то Милькина утверждала, что гримеры лепили его внешность с меня. Я тогда носил длинные волосы и бороду.

После того как три серии «Маленьких трагедий» показали по телевидению, у меня не было отбоя от предложений. Через три недели после премьеры Высоцкого не стало…

Когда Швейцер запустился с «Крейцеровой сонатой» (на «Мосфильме» все называли ее «Швейцерова соната») и позвал меня, не предполагал, что снимаю картину, которую до сих пор считаю одной из лучших своих работ. Тогда же, прочитав повесть Толстого, буквально возненавидел автора. Я не понимал, почему Швейцер за это берется. Автор – старый человек, многочисленные, рожденные не только в браке потомки которого населяли всю Ясную Поляну, в повести вдруг стал отпетым моралистом. Нравоучительным ханжой. Это рождало в душе бурный протест. А как снимать картину, ненавидя первоисточник? Но сценарий отличался от повести. Начав работать, я его даже полюбил и снимал с огромным удовольствием.

Правда, сразу столкнулся с трудностями, поскольку почти все действие разворачивалось в одном вагоне. Впрочем, сложнее всех приходилось исполнителю главной роли Олегу Янковскому, на которого обрушилось огромное количество текста. Олег ведь не брал в театре паузу, продолжал играть спектакли и роль свою учил ночами. Жена Люда сидела с книжечкой, он проговаривал фразы, а утром шел на площадку. И так изо дня в день. При этом Соня зорко следила, чтобы текст не перевирали. Толстой все-таки. Позднышев, на мой взгляд, – одна из лучших ролей Янковского. До сих пор пересматриваю картину и получаю огромное удовольствие. А тогда наградой нам стала поездка в Италию, где завершались съемки картины. Там мы снимали медовый месяц героев. Нас очень хорошо приняли итальянские партнеры, поселили в маленькой уютной гостинице на пьяцца Ротонда – рядом с Пантеоном, где похоронен Рафаэль. Мне уже исполнилось сорок с небольшим, но это был мой первый вояж за рубеж. До этого я считался невыездным из-за сводного брата, артиста Алексея Ковалева, который сбежал в Америку. Можете себе представить, какое впечатление произвели на меня Италия, Рим с его улочками, площадями, магазинами. Олег, незадолго до этого снявшийся в «Ностальгии» у Тарковского, водил нас с Ирой Селезневой, игравшей его жену, по этому удивительному городу, сегодня для меня самому любимому. Нередко сидели в номере, выпивали: он – свой виски, я – водочку, закусывали толстолобиком. Это меню опробовали и утвердили дома у Олега еще до отъезда в Рим. Во время одной из таких итальянских посиделок и пришла идея поработать вместе в качестве режиссеров. Правда реализовать ее удалось далеко не сразу, но главное – удалось.

Глеб Анатольевич Панфилов посмотрел «Крейцерову сонату» на премьере в Доме кино. У меня уже начался подготовительный период на другой картине, и вдруг звонок. Оказалось, Панфилов, задумавший экранизировать «Мать», запустился с другим оператором, но что-то там не сладилось и снимать картину предложили мне. Пошел советоваться к Карлену Агаджанову, директору картины, на которой начал работать, человеку горячему, выражений не выбиравшему.

– Вот такая ситуация. Панфилов позвал. Что делать?

Реакция Карлена Семеновича оказалась крайне неожиданной:

– Миша, от таких предложений не отказываются! Ступай работай. Только учти, – крикнул вдогонку, – у Глеба нашармачка не проскочишь, там надо хорошо снимать!

Все помнят, как мы относились к роману Горького в школе. Панфилов в то время мог выбрать любой проект, но почему-то остановился на «Матери». Правда сценарий несколько отличался от романа: в него были включены и другие рассказы писателя. Глеб объяснил: «У Горького действие романа происходит в 1902 году. До революции еще пятнадцать лет. И вот эта компания, про которую рассказывает автор, – совсем молодые люди, им по семнадцать-девятнадцать лет, захотели жить по-человечески: учиться, читать книжки, не пьянствовать, как их отцы и деды. Но слобода, где поселились, общество их не поддерживали, не понимали. Забрасывали камнями, когда шли по улице с красным знаменем. Они – те же диссиденты. Только тогда этого слова не знали». Я это слово знал. И тут история для меня перевернулась, роман Горького приобрел новый смысл. Вот это и есть Режиссура в самом высоком смысле этого слова: глубина, небанальность трактовки и умение увлечь, заразить своим замыслом оператора, художника, актеров. Панфилов именно такой режиссер.

К тому же он знает цену изображению, прекрасно в этом разбирается, поскольку когда-то окончил три курса операторского факультета.

Жену Инну Чурикову Глеб снимает во всех своих картинах. Между ними царит полное взаимопонимание, и отношения со стороны кажутся идеальными, хотя люди они очень разные: Инна – сплошная эмоциональность, а Глеб спокойный, выдержанный, все продумывает до мелочей. Но союз двух непохожих творческих личностей дает прекрасный результат. Когда Инна работает перед камерой, забываешь обо всем. Я неоднократно становился просто ее зрителем, выпадал из реальности, забывая, что работает камера, светят приборы. Мурашки бежали по коже.

Прекрасно показывали себя и Дима Певцов, и Сережа Маковецкий, и Виктор Раков, которые еще не были звездами. Все от работы получали удовольствие. Глеб на площадке бесподобен, обаятелен, заразителен. Ругаться начинает позже, в гостинице, конечно если есть повод.

Я не ездил в Канн, где «Мать» получила один из главных призов, но очевидцы рассказывают, что картину приняли восторженно. Зал стоя аплодировал двадцать пять минут!

К моей великой радости, сотрудничество с Глебом Анатольевичем продолжилось – «Романовы. Венценосная семья», «В круге первом», бенефис Инны – «Без вины виноватые». Последняя наша работа – «Один день Ивана Денисовича» по Солженицыну. Не знаю пока, что получилось. Более некиношное, непереносимое на экран произведение трудно себе представить, там же ничего не происходит. Сплошной внутренний монолог. Да и, как мне кажется, более неподходящего, несоответствующего тому, о ком написал автор, актера найти трудно. В рассказе действует обстоятельный, спокойный, психически здоровый мужчина, а Филипп Янковский больше соответствует образу московского неврастеника-интеллигента. Но так героя увидел Панфилов! Ему виднее. Верю, все получится.

– С Олегом Янковским вы как режиссеры сняли картину «Приходи на меня посмотреть». Его характер в новом качестве стал жестче?

– Нет! Олег был чемпионом по обаянию, обладал замечательным чувством юмора, не сторонился самоиронии, никогда не проявлял напыщенности, хотя был кумиром публики. С ним здорово работалось. На картине сошлись два режиссера, один из которых к тому же играл главную роль, другой – был еще и оператором. В результате – тридцать съемочных дней сплошного наслаждения, которое, надеюсь, отразилось на экране.

Янковский был влюблен в актеров, и они отвечали взаимностью. Какие-то проблемы, естественно, возникали, но все легко и благополучно решались. Ну, к примеру, иной раз взбрыкивала Катя Васильева: «Олег, ты ставишь нереальную задачу, не представляю, как это можно сыграть?! Сам понимаешь? Покажи!» Янковский показывал, и вопрос отпадал. Однажды и у меня с ним случился конфликт. Олег категорически отказывался дать пощечину Ире Купченко: «Не могу я ударить женщину. Исключено. Ищи другого артиста». Мне стоило огромных усилий (на это ушло несколько дней) убедить Олега, что пощечина – важнейшая подробность нашей истории, необходимая для развития сюжета. В конце концов скрепя сердце он согласился. Правда на общем плане, почти за кадром. Пожалуй, это был наш единственный конфликт, даже не конфликт, а спор.

Картина имела успех, и мы решили продолжить совместную работу. Я написал сценарий по «Княжне Мери», довольно далеко отойдя от лермонтовского первоисточника. Действие происходит в наши дни. Олег должен был играть пожилого героя по фамилии Пенегин – смесь Печорина с Онегиным, который ухаживает за юной девушкой. Собрали группу, провели кастинг, выбрали натуру. Госкино выделило миллион долларов, недостающие полтора принес продюсер Саша Митрошенков – захотел участвовать. Все было готово, куплены даже билеты в Карловы Вары, где собирались снимать. Но за две недели до старта Саша передумал, забрал деньги, и проект на время остановили. В следующий раз выбрали натуру уже в Крыму, но тут заболел Олег. После того как его не стало, продюсеры предлагали: давай доделаем. Но я отказался, не видел никого на месте Янковского. Сейчас вот хочу попробовать возобновить проект, есть идея, кто может сыграть главного героя.

– О ком еще вспоминаете по-доброму?

– О многих. В юности я не пропускал ни одного спектакля в «Современнике», которым руководил Олег Николаевич Ефремов, любимейший мой актер, любимейший человек. Нередко прогуливал вечернюю школу, чтобы пойти в театр, многие современниковские спектакли видел неоднократно. Мы познакомились, когда друг родителей, известный театральный критик Александр Петрович Свободин, решил снять документальный фильм про «Современник» и предложил мне стать оператором – я уже оканчивал ВГИК. Так я провел несколько месяцев, следуя по пятам за Ефремовым, присутствовал на репетициях, худсоветах, наблюдал его в разных качествах и состояниях. Он был чемпионом по мужскому обаянию, вся женская часть труппы была в него влюблена.

Когда отец запустился с фильмом «Свой», очень хотел, чтобы снимался Олег Николаевич. Я взял на себя роль посредника, отнес ему сценарий, в итоге и Ефремов, и его жена Аллочка Покровская сыграли главные роли. Позже мы встретились на «Рудине». Снимали в районе Нахабино, частенько после смены Олег Николаевич предлагал подкинуть на своей машине до центра. Пока ехали – разговаривали, потом заходили в гостиницу «Пекин», выпивали по рюмке коньячка в ресторане.

На съемках фильма «Какраки» я познакомился с Мишей Ефремовым, он играл главную роль. Очень хороший артист, работал добросовестно, никогда не включал звезду, но человеческих отношений не сложилось. В отличие от Мишиного сына Никиты, которого снимал в картине «Зимы не будет». Порадовался, что у Олега Николаевича талантливый внук, который неуловимо похож на деда.

Прекрасные воспоминания сохранились о Софико Чиаурели. Алла Сурикова, начав работать над фильмом «Ищите женщину», предложила мне поехать с ней в Тбилиси, чтобы уговорить Софико сниматься в нашей картине. Я дружил (и дружу) с замечательным грузинским оператором Ломером Ахвледиани, который и представил нас актрисе и ее мужу Котэ Махарадзе. Долго уговаривать Софико не пришлось, ей понравился сценарий. Нам устроили такой праздник, о котором я, впервые очутившийся в Тбилиси, не мог и мечтать. Котэ оказался блестящим рассказчиком и остроумнейшим человеком с широкой душой. Нас принимали в доме, где жила Верико Анджапаридзе, не уступавшая зятю в остроумии.

Котэ сопровождал жену на съемки в Москву, где мы тоже почти не расставались. Софико моментально очаровала всю съемочную группу, работали весело, поскольку собралась хорошая компания – Леня Куравлев, Саша Абдулов, Леня Ярмольник, Сергей Юрский. Актеры фонтанировали идеями, вытворяли черт-те что, придумывали трюки. Алле оставалось выбирать лучшее, подключать каскадеров. Фильм и сегодня частенько показывают по телевидению.

Когда снимал «Карпа отмороженного», был совершенно очарован Алисой Фрейндлих. Сегодня сценарии, на которые отзывается душа, встречаются крайне редко. «Карп…» стал исключением. Благодарен режиссеру Володе Котту за то, что пригласил снимать картину. С Алисой Бруновной мы уже пересекались на фильме «Три года». С тех пор прошло тридцать с лишним лет, а Фрейндлих почти не изменилась: всех заражает позитивом, по-прежнему молода, ее энергии и остроумия хватило бы на несколько человек. Вторую героиню играла Неелова. Марина Мстиславовна – блестящая актриса, но работать с ней не так легко. Она задает бесконечное количество вопросов режиссеру, прямо мучает его, всеми силами оттягивая команду «Мотор!». В Алисе Бруновне этого нет абсолютно, работает изящно, блистательно. Я в нее просто влюбился, восхищался и тем, что делает в кадре, и как ведет себя за кадром. К слову, генеральным продюсером картины был ее внук Никита Владимиров, а исполнительным – дочка Ильи Авербаха Маша. Они украсили нам жизнь.