Текст книги "Охота на ведьму"

Серова Марина Сергеевна
Охота на ведьму

Глава 1

– Припаздываешь, мадемуазель! – Такими словами встретил меня Костя, едва я переступила порог пустого спортзала. Он сидел на низкой и длинной скамейке, уперев локти в колени, у стены с большими, до потолка, зарешеченными окнами. В небольшом помещении с дощатым полом, наполовину заложенным влажно блестевшими гимнастическими матами, пахло краской, мокрым дерматином и потом.

– Лукавишь, сэнсэй, – ответила я, – ждешь ты меня не долго.

– Ну да! – Он поднялся навстречу – прямой, с тенями под скулами, уставший после трех сегодняшних тренировок. Его серое кимоно с иероглифом на плече было жестким, как наждачная бумага. Ежик коротко стриженных волос успел просохнуть от пота. Константин, подчиняясь легкому нажиму моей ладони, склонил голову для поцелуя и сменил гнев на милость.

– Почему не долго? – осведомился, пожимая мне руки.

– Потому что здесь еще пахнет потом.

Он скривил в виноватой гримасе губы и, достав из-под скамьи длинную рейку с крючком на конце, толкнул ею через решетку узкую форточку – открыл доступ сырому весеннему воздуху.

– Что ты будешь делать, не удается мне тебя пристыдить! Так и будешь опаздывать до старости, мадемуазель!

– Дамы должны опаздывать, – ответила я, готовясь взорваться возмущением, – если хочешь знать, это признак хорошего тона. И не называй меня больше мадемуазель, – потребовала я категорично. – Не переношу этого слова!

Вскрикнув, без подготовки ударила его ладонью в солнечное сплетение и отскочила в стойку, готовая защищаться от атаки по любому уровню. Но Константин, будто сраженный принятым ударом, раскинув руки, мягко свалился навзничь, на маты и остался недвижим, вздрагивая от беззвучного смеха.

Не он, так я! И, широко шагнув, прыгнула вперед, целясь пятками в лежащее тело и готовая смягчить удар до «бархатного касания», если он продолжит валять дурака и дальше. Но передо мной лежал сэнсэй! Едва я оторвалась от пола, Константин перекатился на живот, с возмутительным спокойствием уйдя от атаки. Пятки пришлось втыкать в черный дерматин. А он, не теряя ни секунды после переворота, так же неторопливо махнул рукой, подбил меня под коленки и опрокинул, не успевшую как следует утвердиться на ногах, на маты. Мгновение – и вот он уже плотно сидит на моих бедрах, и запястьями я ощущаю крепкую хватку его пальцев.

– Давай, Танечка, разомнись сначала! – ласково предлагает он. Наклоняется и легонько касается губами моего носа.

– Давай! – соглашаюсь. Он выпрямляется, а я, оттолкнувшись подошвами от мата, слегка подбрасываю его, перемещая себе на живот, и бью согнутыми коленями в спину. Предугадав мои намерения еще раз, он с готовностью переворачивается через голову, вскакивает и оказывается лицом ко мне намного раньше, чем я успеваю подняться. Костя даже не снисходит до имитации атаки. Понятно и так – времени на мое уничтожение он имел более чем достаточно.

Плечо к плечу мы идем к скамейке – искупаться в холодном воздухе, пахнущем мокрым снегом.

Он внимательно смотрит на меня и произносит медленно:

– Мадемуазель.

Его шевельнувшиеся брови, наверное, повторяют движение моих, и лицо становится встревоженным и недовольным.

– Почему тебе так не нравится это обращение?

– Был недоброжелатель, – отвечаю неохотно, – который меня так называл. Дело прошлое, но вспоминать об этом тягостно.

Константин притягивает меня к себе, целует в щеку.

– Я сейчас ревновать начну.

– Бог в помощь! – смотрю на него с укором. – Хватит, а? – прошу, наблюдая за происходящей в нем переменой. – Змей он был преизрядный! – добавляю, передернув плечами.

Холодным все-таки воздухом из форточки тянет.

– Чуть не угробил меня змей этот.

– А как ты его называла? – не унимается Костя. – Месье?

– Джентльмен! – отвечаю. – Да что ты привязался-то! – В деланном возмущении отталкиваю его обеими руками. – Заканчивай, приятель! Не заставляй вспоминать несостоявшегося убийцу, а то настроение у меня испортится, и я постараюсь испортить твое, и тогда…

– И тогда мы поругаемся с тобой на вечные времена и будем дуться друг на друга до самого утра!

Ну, наконец-то! Таким он мне нравится больше.

– Привет драчунам! – раздается от двери, и в зал входит дядя Слава – седой как лунь, с крючковатым, сбитым на сторону носом дед. Со стуком опускает на пол ведро, полное воды, и салютует шваброй с болтающейся на ней тряпкой.

– Целы? – осведомляется, двигаясь к нам боком. – Здоровы? – Берет наперевес швабру и, припадая на одну ногу, бросается на нас с неожиданной резвостью. – Марш отсюда, бестии! – рычит устрашающим басом. Мы с Костей бросаемся врассыпную, а тряпка хлопается на место, где мы только что сидели.

– Танюха, берегись! – слышу сзади и не успеваю увернуться – тряпка хлещет меня пониже спины.

Дядя Слава вьюном поворачивается к спешащему на помощь Косте, и черенок швабры встречается с его ногами. Костя мягко падает на руки и вскакивает как резиновый.

– Руки вверх! – орет дядя Слава, целясь в нас шваброй. Мы смеемся, поднимая руки.

– Слабы вы, ребятишки, против старого боксера!

Дед, довольный удавшимся представлением, опускает оружие.

– Как в старом анекдоте: немцы дрались с партизанами до тех пор, пока не пришел пьяный лесник и не разогнал всех!

– Вот так, Танюха, опаздывать! – корит меня Костя. – Пришел старый боксер и всех разогнал!

– Занимайтесь! – проявляет дед необычную для себя терпимость. – Вы мне не мешаете!

– Нет уж! – протестую я. – С такой травмой, – хлопаю себя по заду, – не то что заниматься, ходить стыдно!

– Пошли, милая! – Константин, обняв за плечи, увлекает меня к двери. – Я тебя сейчас полечу – в баньке попарю, массаж больного места сделаю.

– Ах вы, охальники! – усмехаясь, стыдит нас дядя Слава.

* * *

Небольшая комната глубокого подвала по стенам и потолку сплошь затянута черной материей без складок и просветов. Свет тусклой лампочки над входом тонул в черноте, терялся, и комната казалась неестественным образом лишенной размеров. На полу, окрашенном в темно-коричневый цвет, возле невысокого стола были уложены два деревянных бруса с поперечными пропилами и моток грубой, волосяной веревки. Холодный воздух неподвижен, как в склепе.

В глубокой тишине раздался негромкий глухой звук шагов, и в комнату вошла женщина в черном длинном халате, стянутом в талии широким матерчатым поясом. Двигаясь неторопливо, она обошла помещение, установила по углам принесенные с собой подсвечники на высоких трехногих опорах, поставила на стол глубокую чашу из обожженной глины. Из фляжки, висевшей через плечо, наполнила чашу прозрачным маслом и, перекрестясь слева направо, бросила в нее кусок толстого фитиля с поплавком на одном конце. Зашла за стол и, встав лицом к двери, сцепила пальцы опущенных рук, закрыла глаза и, подняв голову так, что рыхлый узел седых волос на затылке коснулся спины, замерла в неподвижности. В дверь вошла еще одна, средних лет женщина, одетая так же. Молча, глядя прямо перед собой, установила в подсвечниках толстые темные свечи, встала напротив первой женщины и положила рядом с чашей короткий, широкий, со скошенным лезвием нож.

Постояв в тишине и пропитавшись ею, женщины шагнули к брусьям, подняли, сложили, связали веревкой, установили крест за столом, прислонив его к стене. Заняли места по углам стола и уставились на дверь. Погас свет, и вскоре опять зашаркали снаружи шаги, и тусклым трепетным светом осветился дверной проем. Молоденькая девушка в белой, доходящей до колен рубахе, едва переступая босыми ногами, покачиваясь и запинаясь, появилась в комнате, поддерживаемая с боков под локти двумя черными фигурами. Тоненькая церковная свечка в ее кулачке клонилась вперед. Одна из сопровождавших берегла свечу рукой, выправляла, сжимала расслабляющиеся пальцы своими.

– Сейчас, милая, сейчас ляжешь, – ласково проговорила седая, обеими руками поднимая чашу до уровня груди.

Слабый огонек коснулся фитиля, и тот занялся высоким и ровным красно-оранжевым пламенем.

– Сейчас ляжешь, милая! – повторила, опуская чашу на край стола – к будущему изголовью.

Девушка, с трудом приподняв веки, нашла говорившую мутными, блуждающими глазами и слабо, вовсе уж бездумно улыбнулась. Седая, забрав у нее свечку, утопила слабый огонек в масле, бросила на пол восковую палочку.

– Свечи! – прозвучал приказ, и две черные тени метнулись в стороны, протянули руки из темноты, воспринимая свечами пламя чаши.

Освещенная теперь пятью огнями, комната наполнилась странными колдовскими тенями, мечущимися от пола по черным стенам.

Девушку осторожно усадили на стол и, мягко управляя не сопротивляющимся телом, положили на него головой к чаше. Седая, отодвинув нож, поддержала ей голову, ласково огладила волосы, поправила руки, устроив их вдоль тела.

* * *

Ждал меня сэнсэй, готовился. Под ложечкой всплеснулась волна нежной благодарности. Сауну, поди, сам вымыл – чисто, хоть языком облизывай. Утром пришел пораньше, специально чтобы помыть, успеть до первой тренировки. Включил ко времени, веничков припас и не пустил никого, хоть я и припозднилась. А от желающих завалиться сюда, я знаю, отбою нет.

Константин первым делом, не раздеваясь, налил в шаечку кипятку, замочил веники.

– Чего припоздала, Танюш? – спросил, развязывая пояс кимоно. – Новое дело?

– Нет, Костик. Все мои частно-детективные заботы пока побоку. Отдыхаю я сейчас. Восстанавливаюсь. Слишком дерганым оказалось последнее расследование.

И замолчала, наблюдая, как он стягивает свою униформу с иероглифом на плече. Он улыбнулся:

– Не банный разговор?

– Да, – согласилась, – не к месту как-то.

– Раздевайся, – подошел, взялся за пояс на мне, повесил его на крючок. Я придержала его руки. Он долго, удивленно смотрел на меня. Качнул головой.

– Совсем за заботами отвыкла! – погладил по щеке жесткой, как дощечка, ладонью. – Ну, не буду мешать.

Обнажился и, довольный своей деликатностью, скрылся за дверью парной. Оттуда пахнуло паром. Даже здесь, в предбаннике, почувствовала.

Не отвыкла я, дурачок! Подразнить тебя захотела, а ты не понял.

Я не спеша избавилась от белья, собрала волосы на затылке, заколола, подошла к зеркалу.

– Он устал сегодня! – сказала отражению. – Будь осторожнее. – И, заглянув в свои умные, много понимающие глаза, пошла к Косте.

Парная встретила сухим жаром и крепким ароматом прогретого дерева. Константин сидел на верхней ступени полка и, оскалившись от удовольствия, тер ладонями глаза. В воздухе, жгущем ноздри, слоился желтый полусвет. Тонко шипела каменка за деревянным заборчиком. Костя поднял голову на звук закрывшейся двери и обнял меня взглядом всю с головы до ног. Взгляд его я ощутила крепче любого жара, так, что мурашки побежали по коже. Он подал мне руку, усадил рядом. Я, дурачась, дунула на него, он зажмурился от муки, загородился ладонями.

– Ты не просто горячая женщина, – проговорил, хлопая меня в наказание по спине, – ты сейчас женщина огнедышащая!

– Терпи, сэнсэй! – прошептала, не в силах вдохнуть полной грудью.

– Не сэнсэй, нет! – возразил Костя. – Тебе понравится, если я все время буду называть тебя частным детективом?

Я, извиняясь, коснулась его плеча сухим и горячим лбом. Он обнял меня за плечи, медленным движением провел рукой по коленям.

– Подожди! – прошептала, но он, не слушая, повернул и привлек меня для поцелуя.

Господи, тут и так дышать нечем! Я едва отдышалась. И только успела – он повторил экзекуцию, легонько гладя мое расслабившееся тело.

– Татьяна! – пропел, задохнувшись тоже.

– Иванова! – ответила, целуя его ладони.

– Женщина! – титуловал высоко, одарив сияющим взглядом.

– Сэнсэя! – не удержалась и, спасаясь от наказания, прыгнула вниз, пренебрегая техникой безопасности.

Вода маленького бассейна с голубой придонной подсветкой приняла в себя мое распаленное парной и Костиными руками тело. От температурного контраста спазмой перехватило горло. А когда удалось перевести дух, легла на спину, и вода держала меня, и впору было рассмеяться – так легко вдруг стало жить на белом свете!

– Наяда! – прозвучало сверху.

– Афродита! – капризно поправила, не открывая глаз.

Он, пренебрегая лесенкой, шагнул с невысокого бортика, и волна захлестнула меня, взвизгнувшую от неожиданности.

Теперь вырываться было бесполезно. Я и не хотела, и не вырывалась, держалась руками за его шею, прижималась щекой к крепкому плечу. Константин покачивал меня в голубой, светящейся воде, перекатывал с руки на руку, плавно, медленно кружился от стенки к стенке. Пространства маленького бассейна оказалось вполне достаточно для этого завораживающего танца. Я касалась губами его щеки и, заглядывая в глаза, шепотом просила отпустить ноги. А когда он снизошел до моей просьбы, обняла его ими, откинулась назад, зажмурившись от внезапного головокружения.

* * *

Седая склонилась над столом, положила руку на грудь девушки, ощутила биение жизни, вгляделась в лицо, освещенное масляным, жертвенным пламенем. Выпрямилась, обвела глазами стоящих у углов стола неподвижных соучастниц.

– Посланница спит! – сообщила громким голосом.

У стоявшей рядом дрогнули и слегка приподнялись плечи. Седая сдвинула брови.

– Время для наставления!

Огонь одной из свечей в углу затрепетал, раздался тихий треск, и несколько тусклых искр упали на пол. Три пары глаз внимательно и скорбно глядели на седую.

– Тепло и холод, – начала она, – звук и безмолвие, движение и неподвижность, добро и зло, свет и тьма – каждая из произнесенных пар слов являет единство. Человеческий ум сознает и называет их крайности. Добро, зло – крайности одного единого, свет, тьма – другого. Звук, движение, свет – активны. Безмолвие, неподвижность, тьма – пассивны. Пассивны, но первичны, поскольку являются средой обитания активных. Звук существует в безмолвии, движение меряется по неподвижному, свет существует во тьме, ибо сказано в Писании: «Свет во тьме светит, и тьме его не объять!» Тьма – носитель света, безмолвие – звука. Зло же – носитель добра! Они едины, поскольку крайности одного целого. Все в мире и сам он колеблется от пассивности к активности и обратно. От неподвижности к движению – пользуясь силой. Можно бесконечно долго двигаться, стремиться к свету, увлекаясь идеей добра. А можно сознательно воспринять силу тьмы и направить ее на достижение света, меняя силу зла на энергию добра, ибо они – одной природы.

Седая смолкла. Ее ноздри раздулись, и затрепетали приоткрытые губы.

– Толкнем же качели своего сознания во тьму, и обретем силу знания истины и истратим ее на познание добра. На обретение высокой энергии света! Во имя служения людям, во имя исцеления их от физических немощей и духовных хворей, принесем в жертву себя на кресте вхождения в свет. Опустимся во тьму, сестры, по доброй воле, глубоко осознавая необходимость этого шага!

* * *

Небольшой супермаркет, сияющий витринами с двигающимися в них разноцветными рекламными прибамбасами привлек наше внимание издалека. Зазывно помигивали синими неоновыми буквами вывески, освещая узкую улицу. Ну как не остановиться!

Хлопнув дверцами, мы покинули машину и вошли внутрь, к ломящимся от снеди стеллажам.

Пока Константин от избытка энергии переругивался с охраной, я, толкая перед собой тележку, прошла к закромам. В общем-то, все у нас с ним было – кроме, как говорится, нужды. Просто захотелось проявить творческие способности здесь, в этой области. Он выбирал для меня, я для него, и тележка быстро наполнялась всякой всячиной. Мы радовались и радовали друг друга – и все тут. Все вокруг посматривали на нас с улыбками, и даже охрана нас понимала.

Возле дома мы немного поспорили и устроили потасовку в тесном пространстве между сиденьями и лобовым стеклом, споря, кто останется парковать машину, а кто потащит пакет по лестнице к квартире. Первое было предпочтительней, потому что лифт в подъезде не действовал уже третьи сутки. Перекричать его я сумела, а потасовка закончилась вничью. Машина была моя, и парковать ее досталось мне. И пакет держать тоже мне пришлось, а нести его – вместе со мной – Косте. Взопрел сэнсэй и задохнулся, доставив нас на шестой этаж, но от своего не отступил.

Мы были голодны и испытывали жажду после бани. Пока Константин перетирал бокалы и ополаскивал бутылки перед водружением их на стол, я обдирала упаковки с полуфабрикатов, а когда пиво зашипело и пенной шапкой полезло через края посуды, из кастрюль на плите уже валил ароматнейший пар от булькавшего в них варева.

Кормили мы друг друга с ложечки и поили изо рта в рот, заканчивая последний глоток благодарным поцелуем. У Константина больше не возникало опасений, что я отвыкла от него за время, прошедшее со дня нашей последней встречи.

По мере насыщения, мы утрачивали игривость и к концу трапезы общались уже вполне нормально. Впереди был приятный во всех отношениях вечер, сонно-интимная ночь и свежее утро для неторопливого расставания на новый, неопределенной продолжительности срок.

На сегодняшний день я имела несколько предложений, и одно их них наиболее для меня интересное – расследовать шалости малолетнего шалопая из очень обеспеченной семьи, связавшегося с дурной компанией и попавшего с подачи дружков в скверную историю. В итоге – максимальный гонорар при хлопотах, определенных моим опытным глазом как минимальные. «Страна Лимония» – нашла я для себя название этого дела, не вникнув еще, правда, в детали. Но все это послезавтра. Или завтра. А сегодня…

Приняв от Константина, совершившего вояж к мусоропроводу, пустое ведро, я быстро расправилась с грязной посудой, рассовала ее по местам и отправилась искать своего дорогого сэнсэя, затихшего где-то в недрах квартиры. Обнаружила его в гостиной, скромно восседающим на диванчике, напротив беззвучно работающего телевизора. Уселась рядом и подверглась его первой, уверенной и блаженно-неторопливой атаке.

Уснули мы далеко за полночь.

* * *

Метя халатами пол, соучастницы ритуала сошлись в тесном для четверых пространстве между столом и стеной. Восемь рук взялись за перекладину креста, подняли и, наклонив его влево, перевернули изголовьем вниз – поставили мягко, без стука.

Древний, глубоко дохристианский символ движения по пути добра превратился в свою противоположность, а соучастницы, объединенные единым благоговейно-молитвенным порывом, постояли, соприкасаясь в тесноте телами, склонив головы перед величием предстоящего действа, и разошлись в разные стороны по углам стола.

Спящая на нем жертва дышала неслышно и ровно. Еле заметно шевелилась складочка рубашки на высокой груди. Ее лицо было бледным даже в красно-оранжевом пламени чаши.

– Бог предал в наши руки девственницу, – глухим голосом проговорила седая, с нежностью проводя ладонью по волосам девушки. – Бог послал нам девственницу в момент, когда мы готовы воспринять великий урок изменения сознания!

Три пары сияющих счастьем глаз смотрели на седую не отрываясь.

– И теперь она наша посланница к Силе. Мы вольны отправить ее в места нездешние, восприняв нисходящую на нас способность к изменению сознания.

Седая простерла руку над грудью жертвы.

– А когда мы усвоим урок и обретем возможность восприятия, она вернется к нам с благословением Начала всех начал и проводит к источнику мировой Славы. И дай нам бог пройти по этому пути!

Седая обеими руками взялась за расстегнутый ворот рубашки, нагнувшись, рванула так, что заколебалось красно-оранжевое пламя. Тонкая ткань с треском распалась, обнажив грудь посланницы. Соучастницы, дружно взявшись, быстро освободили расслабленное сном тело от остатков одежды.

– Приступим во имя Источника всех сил!

Седая, закатав до локтя рукав, протянула вперед руку ладонью вверх. Стоящая рядом взяла нож и рукоятью вперед передала его соседке. Побывав в руке каждой, каждую приобщив к действу, нож лег в ждущую его ладонь. Седая ввела влажно блестящее, косое лезвие в пламя чаши и подняла нож над головой. Обнажила оскалом белые зубы и, шумно выдохнув, ударила им обнаженное тело.

* * *

Костя, как, на мой взгляд, и полагается мужчине, сильному телом и духом, проснулся раньше меня. И, как полагается мужчине, разрядившемуся за ночь в достаточной степени, проснувшись, не стал меня тревожить, а, тихо встав, удалился от ложа, оставив даму нежиться в сладкой утренней дреме.

Сонно поразмышляв над всем этим, я встала и, завернувшись в тяжелый халат, отправилась на поиски своего рыцаря, испытывая, как и полагается даме, легкое смущение перед его первым взглядом, вполне протрезвевшим после ночных неистовств.

Костик мой, как всегда, на высоте! Кофе мне в постель он, конечно, подавать не будет. Да я и сама не позволю, и он об этом знает. Кофе у него на столе стоит, паром исходит, меня дожидается. Не первый раз так: я – к столу, а он – кофе на стол. Предугадывает мое появление, что ли?

Костя спешит мне навстречу, а я позволяю проводить себя, как дорогую гостью, к своему обычному месту – к табуреточке между столом и окошком, рядом с батареей отопления. Сейчас я тепла, мягка и во всем с ним согласна. Возражаю только против кофейной чашечки, заменяю ее добрым бокалом.

Мы улыбаемся друг другу и молча потягиваем ароматный, обжигающий напиток.

– Уйдешь? – спрашиваю его об очевидном.

Он морщит лоб гримасой: надо, мол, куда деваться!

«Знаю!» – отвечаю ему взглядом и влезаю в холодильник – соорудить громадный бутерброд ему на прощанье, такой, как он любит. У меня даже руки подрагивают во время этой работы – досадно!

Всегда одно и то же. Да не навек же мы расстаемся! А не расставаться нельзя. Разная жизнь у нас, и мы слишком разные. Он, к примеру, всегда будет больше сэнсэем, чем мужем, какую бы принцессу на горошине или белокурую бестию ни подай ему в постель. А я слишком азартно отношусь к почти каждому из своих расследований, чтобы стать прилежной женой. Вот и выработалась у нас система отношений, встреч и расставаний, при которых мы – пара, как те два пресловутых сапога.

Звонок в дверь раздался, когда я, устроив на обеих ладонях сотворенное мною чудо, подносила его своему рыцарю.

Да будь там кто угодно – высший в городе криминальный авторитет или областной прокурор, глава местной администрации или сам президент, какая разница – пока Костя торжественно-благодарно не примет из моих рук это хлебное, мясное, овощное чудо, не откусит кусок и не изобразит благодарное восхищение моим кулинарным талантом, я не пойду к двери.

Запахнув поглубже халат на груди, я наконец отомкнула замки и отодвинула задвижки, досадуя на некстати нагрянувшего визитера.

– Привет, Танюха! – простуженно прохрипел дурно одетый человек, настороженно воззрившийся на меня из-под надвинутой на глаза вязаной шапочки и даже не пытающийся переступить порог. – Это я к тебе, извини. Выйди на пять минут, будь добра. Дело есть!

Еще чего! К бомжам я не выходила!

– Заходи! – киваю Аяксу.