Текст книги "За что боролись…"

Визит к Анкутдинову ничего не прояснил. Выходило, что и он не мог сообщить ничего определенного и, как мне показалось, едва ли был причастен к этой истории. А я привыкла полагаться на свою интуицию.

Оставались Лейсман и члены брейн-ринговской команды. И – опять-таки Светлов… Что-то не позволяло мне вычеркнуть его из списка людей, способных пролить свет на эту ситуацию.

Лейсман говорил со мной подчеркнуто сухо и встретиться отказался, ссылаясь на занятость. Когда же я сказала ему, что звоню из приемной Анкутдинова и все попытки финдиректора уклониться от разговора со мной вызовут прямое неудовольствие главы фирмы, Аркадий Иосифович сменил гнев на милость:

– Хорошо, через час в ресторане «Лира». У меня там сейчас деловая встреча с иностранным партнером. После нее я смогу поговорить с вами. Но перед этим позвоню Тимуру Ильичу и проверю…

– Да ради бога, черт возьми! – облегченно выдохнула я в сторону.

По-видимому, Аркадий Иосифович все-таки что-то расслышал, и его не вдохновило забавное соседство в одной фразе бога и черта. Его голос стал совсем уж ледяным:

– Надеюсь, вы не станете отрывать меня от дел по пустякам, и ваш вопрос достаточно серьезен. До встречи, – и господин Лейсман соблаговолил дать отбой.

– Вот урод! – выругалась я.

– Это ты о ком? – поинтересовался все еще торчащий здесь Новаченко.

– Да так… А вы почему не охраняете президента, Тимофей Леонидович?

Глава 3

Зачет по высшей математике группы «Б» четвертого курса химфака университета подходил к концу. Настенные часы показывали половину четвертого, когда из-за угла длинного университетского коридора показались двое. К тому времени у двери аудитории, в которой шла сдача зачета, осталось три человека.

Из двоих вновь прибывших первый был коренастый молодой человек с бритым затылком, широким красным лицом и в сильном подпитии. Ноги его плохо слушались, а физиономия расплывалась в глупейшей довольной улыбке. Избрать путь по высокоамплитудной синусоиде ему не позволяла идущая рядом высокая девушка, крепко вцепившаяся в руку незадачливого выпивохи. Ее лицо, тонкое и миловидное, в настоящий момент было сильно озабочено.

– Что ж ты нажрался, кретин?

– М-м-м, – лаконично ответил тот.

– Опять с Казаковым «Анапу» жабали? Ты хоть бы сначала зачет сдал, а потом квасил, идиот!

– Да л-ладно тебе, Ленк, – наконец выдавил из себя что-то членораздельное любитель дешевых вин, – сейчас сдам…

– Тебя самого надо сдать – в «трезвяк», естественно! Горе ты мое!

Троица оставшихся у дверей аудитории при приближении парочки разразилась радостными приветственными воплями.

– Здорово, Кузнецов! Че это от тебя несет за километр?

– Пошел ты.

– А ты Светлова не видал?

– А че, его еще не было? – вмешалась в разговор Лена, не отпускавшая руки Кузнецова.

– Да нет. А что тут удивительного? Он в универ только по большим праздникам ходит.

– Куда уж больше – зачет у Смирнитского, – недовольно выговорила Лена. – Как, кстати, принимает?

– Да ниче, пидор сегодня добрый.

– Какой еще пидор?

– Смирнитский, конечно. Ты что, Бессонова, с дуба рухнула, что ли? Але, гараж!

– Кто следующий идет? – спросила Бессонова, равнодушно проигнорировав довольно нахальную фразу.

– Не знаю… Щас Мишка, потом Петров, потом я. А вообще он всех сейчас запустит, наверное.

– Шпоры есть? – пробурчал Кузнецов, приваливаясь к подоконнику и вытаскивая из рукава бутылку «Балтики» номер 9. – А то я ни хрена не рулю, че там…

Лена вырвала у него бутылку и, не обращая внимания на протестующее недовольное мычание, положила в свою сумку.

– Сдашь, тогда выпьешь.

– Ты глянь, – вдруг оживился безнадежно поникший и потерявший было весь смысл жизни Кузнецов, – Светлов идет!

Светлов был мрачен. Прямые светлые волосы растрепались, лицо казалось темным, больным и усталым.

– Я думал, опоздаю, – наконец сказал он, кивнув всем присутствующим.

– Ты что так поздно?

– Готовился.

– Ты? – хмыкнул Кузнецов. – Да ладно, Лех, хорош мозги канифолить!

– Знаешь что-нибудь? – спросила Лена.

– Да так… в легкую…

Дверь аудитории отворилась, и показалась бритая ухмыляющаяся физиономия. Вслед за лысой башкой показался и сам ее обладатель, по всей видимости, максимально удовлетворенный жизнью.

– Сдал, е-ка-лэ-мэ-нэ! – выдохнул он. – В цвет прокатило! Ништяк. Я же говорил тебе, что все будет нормально, – обернулся он к одному из еще не сдавших. – А ведь вчера ничего не знал!

Тусклые глаза Светлова при последних словах вспыхнули, и он, хотя и не принимал участия в разговоре, подошел ближе.

– Не хило! – продолжал разглагольствовать тот. – Я же говорил, «лекарство» покатит! А, Светлов! Че, опять ничего не знаешь, как всегда?

– Да так…

– «Да так, да так», – передразнил бритый, – а я вот вчера заплатил стольник, а сегодня все зацепил.

– Перцептин, что ли, купил? – бесцветным голосом произнес Светлов, и его слова прозвучали странно – то ли как вопрос, то ли как утверждение.

Бритый посмотрел на него с некоторым удивлением и даже с долей уважения.

– А ты откуда о нем знаешь?

– Ну-у-у, – пробормотал под нос Светлов, – знаю вот…

Бритый сплюнул и вразвалочку пошел по коридору.

– Ну так купи его, – внезапно громко сказал он через плечо. – Я вот весь курс за два часа выучил.

– Как придешь домой, посмотри в зеркало, умник, – холодно сказал Светлов, тупо пиная о стену сигаретную пачку.

Но бритый уже ушел.

Дверь аудитории распахнулась, и в проеме возникла тщедушная фигура Якова Абрамовича Смирнитского.

– Сколько осталось? Пятеро? Шестеро? А-а-а, Светлов? Какими судьбами, молодой человек? Но все-таки это превосходно – вы удостоили нас своим появлением, искренне вам благодарен. Ну-с, проходите… Превосходно, право, превосходно.

– Леш, тебе дать шпоры? – вполголоса спросила Бессонова.

– Лучше Косте дай, у него ж наверняка нет, – в тон ей ответил Светлов.

– А как же ты?

– У меня есть кое-что, отчего он мне сразу поставит зачет.

– Справка, завизированная министром образования? – иронически спросила Лена, входя в аудиторию.

– Да нет… Доказательство теоремы Ферма.

– Шутник, – фыркнула она, садясь за парту и волоча за собой отчаянно испускающего шлейф перегара Костю Кузнецова.

– Я думаю, вы отдаете себе отчет в том, Светлов, что мало смыслите в моем курсе, в частности, и в высшей математике в целом. Не скрою, такого тотального недопонимания, таких пробелов в изучении курса, слагающих, в сущности, совершенное игнорирование смысла тех скромных по современным меркам крупиц знания, что вы обязаны усвоить из моего предмета, я еще не видал.

Яков Абрамович внушительно поднял палец и посмотрел на скорчившегося перед ним Светлова с видом искреннего соболезнования и укоризны.

– Да-с, – дополнил он свою весьма содержательную речь. Из тона его определенно явствовало, что только катастрофический идиот может еще питать надежды на получение зачета. – Я думаю, нам имеет смысл увидеться на пересдаче.

– А я так не думаю.

– Что? – Пенсне оскорбленно подпрыгнуло на длинном носу Якова Абрамовича. – Вы что-то сказали, Светлов?

– Я думаю, мы не увидимся на пересдаче, Яков Абрамович. Я больше не буду учиться в университете.

– Да что вы такое говорите, молодой человек? – возмутился профессор, ожесточенно жестикулируя сухими морщинистыми ручками перед носом у студента. – Стыдно-с! Даже слушать не стану. Вы проучились почти четыре года непонятно как, но доучились до восьмого семестра, а теперь встаете в позу и говорите: не буду учиться. Это не по-мужски, Светлов.

Яков Абрамович доверительно наклонился к уху Алексея и сказал негромко:

– Вы знаете, Светлов… я сам, безусловно, в современной конъюнктуре… в этой… Одним словом, мой племянник говорил, что в нашем городе синтезирован препарат, колоссально расширяющий возможности мозга. Все это сделано на деньги мафии, и теперь налаживается сеть сбыта продукции.

– Почему все об этом знают, кроме милиции? – пробормотал Светлов.

– Вы наивный человек, Алексей. Этим делом занимаются очень серьезные люди. Если все это, разумеется, не вымысел. Ну так вот… к чему я это сказал? Это может вызвать революцию в науке. И образовательной системе…

– Да и так уже все, кто способен платить, сессию сдают на перцептине! – резко проговорил Светлов. Лицо его, и без того смертельно бледное, стало мучнисто-серым. – Вы к этому вели, профессор?

Губы его конвульсивно дернулись, на висках набрякли сизые жилки, а лоб покрылся крупными каплями пота.

– Вы все мне смертельно надоели, – громким голосом совершенно без интонации выговорил он, – тупые ублюдки, неспособные остаться людьми без проклятой наркоты! Ка-аззлы!

Смирнитский оцепенел, его черненькие глазки превратились в оловянные плошки, он буквально впился взглядом в перекошенное лицо Светлова.

– Они меня ждут там, у порога корпуса. Черный крестик прицела перечеркнет мою шею, и все начнется сначала. Но только без меня.

– Вы больны, Светлов?!

Голос Смирнитского разнесся на всю аудиторию, и даже мирно дремавший в углу Кузнецов пошевелился и оторвал тяжелую голову от парты, а в дверь заглянула уже сдавшая зачет Лена Бессонова, дожидавшаяся Костю.

– Вы положительно больны, – уже спокойнее повторил Яков Абрамович, – успокойтесь, не распускайте себя.

Светлов чудовищным усилием улыбнулся.

– Вы думаете, что человек, придумавший… этот препарат, гений?

– Без сомнения. Ради бога, Светлов, прекратите истерику.

– Поставьте мне зачет, профессор, – неожиданно спокойно выговорил тот, – посмотрите сюда и поставьте зачет.

Профессор глянул в протянутый ему лист бумаги и начал читать. Недоверчивое удивление, плавно перетекшее в искренний интерес. Изумление, переходящее в неподдельный, всесокрушающий шок и потрясение.

– Светлов, голубчик, откуда это у вас?

– Это теорема Ферма, Яков Абрамыч. Я доказал ее… час назад.

Смирнитский не верил своим глазам. Самая знаменитая, самая недоказуемая теорема математической науки, над которой бились лучшие умы трех последних столетий… И вдруг – какой-то мальчишка, студент-недоучка!

– Я поставлю зачет… – пробормотал он.

– Вот и чудно, – Светлов поднялся во весь рост и, не глядя на Якова Абрамовича, подошел к окну: – Нет, это не я, Яков Абрамыч. Это перцептин. О котором вы так интересно рассказывали. А вы видели Сергеева сегодня? Он, вероятно, блестяще сдал зачет. Так вот… у него на голове седые волосы.

Под страшным ударом хрустнула рама, и посыпались стекла, раня голые до локтя руки Светлова… Одним ловким движением он вскочил на подоконник и помахал окровавленной рукой враз проснувшемуся Кузнецову, изумленному Смирнитскому, вбежавшей в аудиторию Бессоновой…

– Всю жизнь я делал только неверные шаги. Я переступил через себя, я оказался за чертой. Правда, я похож на героя Шекспира? А вот сейчас я сделаю первый – по-настоящему правильный шаг…

Подоконник легко вывернулся у него из-под ног, судорожно раскрылось небо, веером распустилась земля – когда он сделал шаг с четвертого этажа и, перевернувшись в воздухе, упал на мокрый от недавнего дождя асфальт.

* * *

Через четверть часа высокий плотный мужчина в черном полупальто сел в темно-серый «БМВ» и набрал номер сотовика.

– Все в порядке, – сказал он, – нам даже не пришлось вмешиваться.

– То есть? – прозвучал в трубке резкий неприятный голос.

– Он сам…

– Превосходно, – отчеканила трубка. – Тогда уезжайте.

* * *

– Превосходно, – повторил Лейсман кому-то по телефону и, рассоединившись, положил трубку на стол. Неприятно ухмыльнувшись, он посмотрел на меня.

– Шампанского?

– Кофе, если можно, – ответила я. Еще не хватало пить шампанское с этим мерзким Аркадием Иосифовичем!

При непосредственном общении он оказался куда любезнее, нежели по телефону. Но в его преувеличенной тактичности сквозило что-то неестественное и неприятное. Лучше бы продолжал грубить!

– Значит, вы хотите знать, когда и зачем я организовал команду, призванную участвовать в играх «Брейн-ринга»?

– Я уже говорила.

– Команде четыре месяца. Она дважды участвовала в играх и с первой попытки произвела фурор, выиграла чемпионство. Зачем? Милая девочка, это такая реклама фирмы.

«И неплохая скрытая реклама препарата», – продолжила я про себя.

– Что же касается смерти Вишневского, я уже сказал свое мнение. Трагическая случайность, бедняга хотел быть умнее, чем его создал бог, и поплатился.

Лейсман цинично улыбнулся и посмотрел прямо в глаза мне – пронзительным, немигающим взглядом.

– Вам не знакома фамилия Светлов? – спросила я, ничуть не смутившись.

По лицу финансового директора «Атланта-Росс» пробежала гримаса удивления, но он молниеносно совладал с собой и принял прежний снисходительно-равнодушный вид.

– Знакома. Вообще-то он работает у нас в компьютерном отделе. А еще мой дядя преподает у него на химическом факультете университета. Я даже видел его у себя дома.

– Ваш дядя?

– Ну да. Яков Абрамович Смирнитский, если вам так интересно.

– Вы хотели взять его в команду?

– Нет, он на это не тянет.

Подобная пикировка, совершенно беспредметная и бесполезная, могла продолжаться еще долго, и я решила откланяться.

Лейсман глядел мне вслед с презрительной улыбкой и холодно щурил маленькие темно-серые водянистые глазки.

* * *

Я вернулась домой вконец запутавшаяся и расстроенная. Что-то не то! Может быть, Вишневский был в самом деле не в своем уме от передозировки. Может, и Светлов несет беспочвенную околесицу и никакого перцептина не существует? Может, и Анкутдинов что-то путает? По крайней мере, никакого криминала и никакой зацепки. Надо поговорить с участниками команды.

Я задумчиво бросила кости, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию.

31+12+20.

«Разве то, что человек может узнать, – именно то, что он должен узнать? Не будьте чрезмерно любопытным».

Очень своевременный совет!

В этот момент раздался звонок в дверь. Кого это ко мне несет?

Недолго думая, я взяла с полки пистолет, взвела курок и пошла открывать незваным гостям.

На пороге стояли молодой человек лет двадцати – двадцати двух, лицо его показалось мне знакомым, и девушка примерно того же возраста.

– Здрасьте! Это вы – Татьяна Иванова?

– Ну да. А вы кто будете и зачем пожаловали?

– Мы от Светлова. Можно войти? – тяжело дыша, как после бега, спросил парень.

– Заходите, – немного удивленно кивнула я.

– Моя фамилия Кузнецов, а это Лена Бессонова. Мы…

– Из «Брейн-ринга»? Из команды Влада? Вот вы-то мне и нужны, – довольно невежливо, но радостно перебила я. – А где сам Светлов?

– Он только что выбросился из окна, – ответила за Кузнецова девушка.

Глава 4

Эти слова – «выбросился из окна» – произвели эффект удара молнии. Я резко отпрянула к стене и едва не выронила пистолет.

– Как это случилось?

– Мы сдавали зачет в универе, – начал рассказывать Кузнецов, – Светлов с самого начала был какой-то не такой… пришел уже к самому концу. Он пошел сдавать предпоследним…

– Последним был Костя, – вставила Лена.

– Да, последним должен был сдавать я… Я задремал в углу, пока они там говорили со Смирнитским…

– С кем?!

– Смирнитским Яковом Абрамовичем, – несколько озадаченно отвечал Кузнецов, – наш преподаватель высшей математики. А что?

– Вы знаете, кто его племянник?

– Нет, а кто?

– Ваш покровитель Лейсман. Он мне сам это сегодня сказал, Лейсман то есть. Даже не знаю, что и думать. Ладно, и что дальше?

– А что дальше? У Светлова приключилось нечто вроде припадка, он разбил окно и выпрыгнул.

– И что ты обо всем этом думаешь? – спросила я.

Кузнецов покачал головой и, сев в прихожей на корточки, уставился в зеркало напротив, словно пытаясь найти там ответы на мучающие его вопросы.

– Вообще-то мы отвезли его в реанимацию, – наконец сказал он совершенно безотносительно к моему вопросу, но эти слова подействовали куда сильней, чем любой из возможных вариантов непосредственного ответа.

– Так он жив?! – воскликнула я.

– Черепно-мозговая травма, состояние тяжелое, но не смертельное, – сказала Бессонова. – И еще перелом руки. Левой. А вы не желаете навестить его?

– Кого?.. Светлова?

– Вишневского, – цинично пошутил Кузнецов, обдав меня нервно-паралитическим перегаром. – И вообще, почему вы не интересуетесь, как мы нашли вашу квартиру?

– Я не самый богом забытый человечишка в этом городе. Найти меня несложно.

– И все-таки поинтересуйтесь, – хмуро сказал Кузнецов.

– Интересуюсь. Ну?

– Я позвонил бабушке Светлова, чтобы предупредить, что ее внук в реанимационном отделении 2-й горбольницы. Когда она меня узнала, то тут же попросила приехать и передала записку. После этого мы поехали к вам.

– Где эта записка? – нетерпеливо спросила я.

– Вот она, – Кузнецов вынул из кармана вчетверо сложенный листок.

«Косте Кузнецову, Лене Бессоновой, Дементьеву, Романовскому, Косте Казакову.

Я не сошел с ума. Я и сейчас более в здравом уме, чем те, кто хочет убить вас. Светлячки догорают. Лейсман и Анкутдинов сворачивают проект, и навсегда, навсегда мы будем молчать. Они уже убили Вишневского. Они собираются убить вас, берегитесь! Ваше счастье, что вы – никто – ничего – не знаете. Укройтесь, ради бога, спрячьтесь, никто не должен знать и слышать. Вы… А Владу один миг дал то, чего я хотел и к чему стремился всю жизнь. Найдите детектива Татьяну Иванову, она хотя ничего и не соображает, но только не ОБНОН и угрозыск!

Лучше пусть она, потому что и Влад хотел ее, перед тем как умер. А я кончен навсегда, и как это глупо, когда нервы тлеют, как умирающий трут, а глаза в зеркале напротив говорят, что ты уже мертв. Ворота ада отверзнуты, и гореть мне там вечно…

Правда, я забавно написал? Не умирайте, как Вишневский и я. Светлов».

– Типичная паранойя, – сказала я, – ваш Светлов никогда не страдал нервными расстройствами?

– Нет, вы не понимаете!.. – рявкнул Кузнецов. – Нам нужно спасти Светлова, а вы разыгрываете из себя диагноста.

– Одни психопаты и наркоманы, – нервно сказала я, надевая плащ. – Ну, поехали, где там ваш Светлов?

В этот момент Кузнецов повернулся ко мне спиной, и я ясно различила в его коротко остриженных волосах седые пряди.

– Он может прийти в себя, – сказала Бессонова. – И когда он откроет глаза, он должен увидеть нас.

– Одни психопаты! – повторила я и с силой захлопнула дверь квартиры.

* * *

– Очень странный человек ваш Светлов, – говорила я, злобно выворачивая руль с целью обогнуть очередную пробку. – Он всегда такой?

– Нормальный, – пожал плечами Кузнецов и недовольно отвернулся: вопрос был явно ему не по душе.

– А как насчет этой записки с ярко выраженной манией преследования и неврастенической концовочкой в стиле дешевых голливудских «ужастиков»? Это самое невинное, что я могу ему инкриминировать.

– Он не стал бы писать такой записки просто так.

– А почему он не предупредил вас непосредственно? Он же видел вас… Да, да, видел на зачете.

– А хрен его знает, – честно ответил Кузнецов. – По крайней мере, я знаю одно: просто так из окна не выпрыгивают. Он же хотел покончить с собой.

– Суицидальный синдром, – ответила я. – У Светлова явно не все дома.

– У него с детства не все дома, – вмешалась Бессонова, – особенно когда он в пятнадцать лет выиграл международную олимпиаду по химии.

– По химии? – переспросила я. – Ну ладно, допустим, Светлов говорил правду. Допустим, что Лейсман… насчет Анкутдинова я сильно сомневаюсь… Лейсман замыслил устранить вас всех, как я полагаю, по принципу принадлежности к команде-чемпиону «Брейн-ринга». Тогда вопрос: Костенька, родной, у тебя давно волосы седеют?

Кузнецов вздрогнул и повернул ко мне озадаченное и хмурое лицо.

– У Влада Вишневского, который умер сегодня утром, вся голова была белая, – будто ненароком добавила я.

Кузнецов посмотрел исподлобья – коротко, холодно, недобро – и вдруг широко улыбнулся, блеснув в полумраке салона великолепными белыми зубами.

– А я ничего не знаю, – почти радостно сказал он, – конечно, я подозревал, что нас – особенно меня и Вишневского… ну, еще Романовского… – накачивают какой-то дрянью. Уж что-то слишком умный я стал.

– Буквально так?

– Умнее, умнее. Это сложно объяснить… Нам давали разные напитки в офисе Анкутдинова, говорили, что они способствуют усвоению и запоминанию информации… Понимаете, разница ощущений между обычным мировосприятием и тем – ну, как будто вы находитесь в полутемной комнате с серыми выступами на стенах… и вдруг включают свет, и вы видите, что выступы вовсе не выступы, а шкаф, бра, картина, стол… что потолок белый, а обои сиреневые в синих разводах… Мы делали вид, что верили. Так надо, говорил нам Вишневский.

– А почему Светлов не был в команде?

– Вы знаете… он не годится для этого. Он же неврастеник и теряется в трудный момент совершенно. Он консультировал нас.

– Кто отбирал вас в команду?

– Какие-то спецы из НИИ. Компьютерное тестирование, собеседования, медицинское обследование.

– Вам не показалось странным, что при отборе в интеллектуальную, а вовсе не спортивную команду вас освидетельствовали медики?

– Хозяин – барин, – пожал плечами Кузнецов, – Лейсман волен делать все, что ему заблагорассудится; финансовая сторона дела – за ним, и поэтому… Ну, вот так.

– Значит, ты знал, что принимаешь перцептин?

Кузнецов косо глянул на меня и поморщился.

– Кто вам сообщил название?

– Светлов, – ответила я, выруливая по тротуару и тут же сворачивая на проезжую часть. Какая-то бабулька взвизгнула и ударила авоськой по багажнику, когда я едва не раскатала ее старые косточки по мокрому асфальту.

– Пробка, – оправдываясь, сообщила я.

– Тоже мне чемпион мира «Формулы-1», – снисходительно выговорил Кузнецов и после паузы добавил: – И мне Светлов.

– А кто такой Светлячок, не знаешь?

– Светлячок? Ни разу не видел. По слухам, он и синтезировал перцептин. Да мы все «светлячки», да, Ленк? – обернулся он к Бессоновой.

– Молчи лучше, – коротко ответила та, – так ты выглядишь умнее. – И, обращаясь уже ко мне, продолжала: – Его знали только Светлов и Вишневский. Вишневский – еще не знаю, Светлов – точно. Он всегда был любимцем Лейсмана, и тот от Леши ничего не скрывал, насколько я могу судить.

– Они как повязаны, – добавил Костя.

– Хорошо повязаны, – одобрила я, – если Лейсман хочет его убить.

– Надеюсь, сейчас Светлов ничего не станет скрывать. Если он придет в сознание, – резюмировал Кузнецов.

* * *

К Светлову нам пришлось прорываться едва ли не с боем. Однако боевые действия открыла противная сторона в лице мужиковатой мускулистой медсестры с движениями профессионального боксера. Брызгая слюной, она в наиболее доступных нашим жалким мозгам выражениях поведала, что в реанимационное отделение мы сумеем попасть, только перешагнув через ее труп. «Слонопотам какой-то, – подумала я, оглядев ее корпус, достойный Майка Тайсона и Холифилда, вместе взятых. – Не перешагнешь, однако».

Кузнецов поскреб в лысом затылке и выскреб оттуда целый рой превентивных мер, направленных на устранение нежелательного препятствия. Блистательным воплощением их стала великолепная тирада:

– У вас в отделении лежит некто Светлов Алексей Иванович. Понимаете, если вы не пропустите меня, я не смогу попасть к нему и выполнить поручение шефа. Тогда меня уволят с работы, а увольнение у нас происходит только в одном направлении – на кладбище. Генеральная линия партии, знаете ли…

– Это что же за работа у вас такая? – гулко громыхнул Тайсон-Холифилд.

– Есть такая милая и законопослушная профессия, – с невинным личиком пролепетал Кузнецов, расплываясь в улыбке, между тем как его правая рука нырнула под пиджак. – А называется она киллер. – Рука вынырнула из-под полы пиджака, сжимая новенький черный пистолет с глушителем. – Разрешите?..

Медсестра-тяжеловес густо крякнула, а затем издала серию горловых звуков, которые испускает неисправный огнетушитель, назойливо трясомый пьяным пожарником.

– Он пришел в себя? – почти нежно спросил Кузнецов, почесывая дулом небритый подбородок.

– Костя, хватит валять дурака! – зашипела Лена, отстраняя своего паясничающего дружка от продолжающей квакать и брекекекать штатной единицы больничного медперсонала. – Мы пройдем, да? Если он не в сознании, мы немедленно назад…

Медсестра выписала руками непонятные пассы, которые, по ее разумению, означали, вероятно, следующее: «Хоть к черту, только подальше от меня!»

– Где ты взял пушку, кретин? – свирепо рявкнула Бессонова.

– Новаченко подарил на день рождения, – бессмысленно ухмыляясь, ответил Кузнецов. – Я пришел в офис, а он там квасит, ну и…

Он покрутил дулом в воздухе, отчего проходящий мимо старик в пижаме выронил костыли и с юношеской прытью юркнул в палату.

– Убери, долбозвон! – фыркнула Лена, еле сдерживаясь от смеха. – Ствол убери!

– Н-да, – буркнула я и, глянув на шкодливую рожу чемпиона «Брейн-ринга», закусила губу, чтобы не расхохотаться.

* * *

– Травма у него не очень тяжелая, – говорила нам дежурный врач, миловидная женщина лет сорока, спустя десять минут после этих достославных событий, – но тут опасно другое. Он стоял на учете у невропатолога, у него латентная эпилепсия и подозрения на вялотекущую шизофрению с маниакально-депрессивным психозом.

– Вот это букет! – Я аж присвистнула от изумления.

– Он у нас и стоял на учете. А сейчас на почве черепно-мозговой травмы возможна эпилептоидная паранойя – на базе детской эпилепсии.

– Да ну? А фобии, навязчивые идеи – это у него возможно?

– Разумеется. Впрочем, я не по этой части. Если вам нужна консультация специалиста, то…

– Простите, не нужно. Но вы допускаете, что паранойя уже была у него до этой травмы?

– Вполне возможно.

«Черт возьми, ну и дельце подвернулось, – подумала я. – Вести расследование на основе предсмертного бреда наркомана и чепухи больного паранойей субъекта, у которого в дополнение ко всем его достоинствам объявилась еще и эпилепсия – покорнейше благодарю!.. Может, послать все к черту, и дело с концом?»

«Светлячки исчезают с рассветом», – вспомнилось мне… «И эти хороши, – подумала я, оглядев своих спутников с нескрываемым раздражением. – Особенно Кузнецов с его перегаром, тупыми шуточками, а также киллерской „пушкой“ с глушителем».

Нет улик, ну нет их! Какого же ангела я тут даром теряю время? Все! Если Светлов пребывает в пресветлой коме, возвращаюсь к Вишневскому-старшему и выражаю ему сочувствие по поводу бессмысленности дальнейшего ведения дела.

– Пять минут назад он пришел в себя, – сообщила врач.

* * *

…Белое лицо Светлова было похоже на маску, полуприкрытые глаза казались безжизненнее, чем если бы они были закрыты совсем. И только на виске пульсировала синяя жилка, нежной тенью вырисовываясь ниже окровавленных бинтов на голове.

– Светлов! – позвала я. – Ты жив?

Светлов дрогнул веками и глянул на нас.

– А… – еле выговорил он. – Я сейчас… сядь… тебе… Иванова.

Я присела на край кровати.

– Я слушаю, Леша. Говори.

– Я не сумасшедший… – пробормотал Светлов. – Лаборатория… найдите ее. Романовский… он все… все… Со мной все…

– Что ты несешь? У тебя легкая травма, ничего с тобой не случится.

– Да?.. – Пренебрежительная усмешка искривила его губы. – Ты меня… меня учишь?.. меня? – Хриплое подобие смеха болезненно сотрясло хрупкую тишину. – Найди Романовского… скажи ему… скажи: «Светлячки исчезают… с рассветом… рассветом…» Поняла?

– Светлячки исчезают с рассветом? – едва ли не по слогам повторила я.

Светлов закрыл глаза и минут пять лежал молча, не шевелясь и как будто даже не дыша. Наконец веки разомкнулись, и он сказал почти нормальным, ясным, негромким голосом:

– Романовский скажет, что делать. Найдите лабораторию, она на заводе… завод. Ты знаешь завод?..

– Какой завод, их много! Какой?

– Позорные ублюдки… Но они не так виноваты, как… э-эх!..

– Кто такой Светлячок? – почти тормошила его я. – Если ты хочешь, чтобы я тебе верила, скажи, кто такой Светлячок? Где его найти?

– Ты не увидишь его. Никогда, никогда… Он не нужен… и без него… Все. Иди.

– Кто такой Светлячок?

– Эй ты, мымра! – надвинулся Кузнецов, озлобленно насупив брови. – Ты че его дергаешь, полегче там!

Светлов улыбнулся чистой детской улыбкой и чуть вздрогнул.

– Иди… Больше не приходи сюда.

* * *

– Психопаты, параноики несчастные! – злобно ругалась я. – Связалась на свою голову с кретинами. А ты, даун недоделанный, – повернулась я к Кузнецову, – какого черта ты требовал отдать нам Светлова? Он же умер бы в пути, у него вся голова разбита.

– Придут в больницу, добьют… – пробурчал Кузнецов.

– Кто?!

– Найдутся люди добрые, лейсманы с анкутдиновыми.

– Не трожь ты Анкутдинова! Я ему и то больше верю, чем твоему полоумному Светлову.

– Ладно, – снова вмешалась Бессонова, – что делать-то будем?

– Искать Романовского, – ответил Кузнецов. – Так, госпожа Иванова? – сунулся он ко мне с елейным голосом.

Я посмотрела на его умильную харю и, не выдержав, рассмеялась.

– Ладно, а где его искать?

– А вот это проблема. Он дома неделями не появляется, пидор чертов.

– То есть?

– Так он же у нас нетрадиционной сексуальной ориентации, – дискантом кастрированного ягненка проблеял Кузнецов и достал бутылку пива.

– А в гей-клуб он ходит? – поинтересовалась я. – Или некуда?

– О! – воскликнул Кузнецов. – Идея! Есть у нас такое заведение, «Конфидент» называется, так он там часто зависает. Там у меня бармен знакомый, Вано зовут, он мне весь расклад скажет, че к чему.

– Ну хорошо, – согласилась я.

Внезапно Кузнецов прильнул к лобовому стеклу и в следующую секунду разразился громовым хохотом, да так, что Лена от неожиданности икнула, а я нажала на тормоза, и идущая сзади «десятка» чудом не налетела на бампер моей машины.

– Ты же ржешь, как лошадь! – недовольно проговорила Бессонова.

– Какая там еще л-лошадь?.. – не переставая заливаться хохотом, отмахнулся Костя. – Глянь, Казаков!

На обочине дороги, в направлении, указанном Кузнецовым, стоял милицейский «газик» с милой сердцу каждого алкаша аббревиатурой «ППС» (патрульно-постовая служба). Возле нее стояли двое молодцеватых служителей правопорядка и о чем-то (вероятно, о погоде) мило беседовали с отчаянно шатающимся в тщетных попытках сохранить строгий перпендикуляр с планетой молодым человеком.

Последний жестикулировал и махал руками, очевидно, указывая патрульным на красоты окружающего пейзажа.

– Заластали урода! – резюмировал Кузнецов. – Да он, похоже, наглухо!

– Интеллектуалы! – иронически проговорила я. – Это ведь тоже чемпион «Брейн-ринга» и «светлячок»?

– Угу, – подтвердил Кузнецов.

– Хочешь, отмажу его? Я знаю этих пэпээсников: один Дима, а другой то ли Коля, то ли Тимур.

– Ну, если это у тебя лучше получится, чем у меня, валяй, отмазывай.

Я притормозила у самой «кареты» ППС и, выглянув из окна через колени Кузнецова, крикнула:

– Привет, Дим! Ты с этим гражданином о поэзии беседуешь, да?

– Ага, о поэзии!.. – гнусавым голосом вякнул Казаков. – «Считай, по-нашему, мы выпили немного…» называется. Стихотво… стихотов… стих такой, в общем.