Текст книги "Повесть о военном детстве"

Повесть о военном детстве
Марина Спирина

Иллюстратор Марина Александровна Спирина

© Марина Спирина, 2017

© Марина Александровна Спирина, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-2940-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Автор – Марина Курочкина (Спирина) в 1945 году

Тишина

 
Как тихо… Непривычна тишина
В моем, весь день звенящем доме.
Уснула дочь, несказанно смирна,
И мишку обнял сын неугомонный.
 
 
Гремучие машинки тоже спят
Под столиком, в углу, зажмурив фары;
Спокойно куклы на шкафу сидят,
И дремлет в коридоре мячик старый.
 
 
Знакома мамам всем такая тишина,
Когда уснули, наигравшись, дети,
Когда я словно на весь мир одна —
Такая тишина вокруг на свете…
 
 
Ночь, дети спят – ведь мир и тишина,
Так что же слово страшное – ВОЙНА —
Тревожит память мне в ночной тиши,
Мой сон гоня, смутив покой души?
 

1941 год

Диктор – Юрий Левитан, начало войны

ВОЙНА… Да что я помню о войне?!

 
ВОЙНА… Да что я помню о войне?!
Но помню все, хотя и было мне
Всего пять лет в том горестном году,
Когда напали немцы на страну.
 
 
Запомнилось: как летом в тишину
Ворвался строгий голос Левитана…
Как плакали, как горевали мамы,
Когда отцов забрали на войну.
 
 
Осиротел тогда наш старый дом —
Остались в нем лишь женщины и дети,
Еще не представляя, что потом
Придется жить в нем без тепла и света…
 
 
Еще никто из нас тогда не знал,
Что впереди четыре страшных года,
Хотя в Европе страны и народы
Уже не первый год фашизм терзал.
 
 
Не умолкал – мы не сбавляли звук —
Не выключался все четыре года
На стенке репродуктор – черный круг,
Тогда с тревогой с фронта ждали сводок…
 
 
Уже сомкнулось страшное кольцо
Вокруг дворцов и парков Ленинграда,
Дышало грозно городу в лицо
Неслыханно – зловещее – БЛОКАДА.
 
 
Пожарища везде… И смерть, и кровь…
Воздушные налеты и тревоги…
В руинах пали сотни городов,
И беженцев поток на всех дорогах…
 

Брат мамы – военный корреспондент Вершинин Г. Г.

Слушают фронтовые сводки – черный репродуктор военного времени

 
Мы каждый день, дыханье затаив,
Ловили сводки: сколько ж километров
Еще осталось немцам до Москвы?
И сможем ли вцепиться, упереться…
 
 
Не сдать Москвы проклятому врагу,
Что, все сметая, прет железным валом…
Ох, сколько же их полегло в снегу —
Отцов, сынов, что насмерть там стояли!
 
 
Вздыхала мама, карту разложив,
Отметив черным контур отступленья;
Тревожилась за брата – где он, жив?
Давно не пишет… Может в окруженьи?
 
 
Как ждали писем – писем фронтовых —
Тот треугольничек без марки, без конверта,
Был праздником – ведь это значит ЖИВ!
Пока что жив… Но далеко ль до смерти…
 
 
Но было страшно ждать тогда письма,
А получить в конверте «похоронку»,
Как тяжесть страшную ее несла
В своих руках седая почтальонка…
 
 
Через соседей горестную весть,
Обиняком старалась передать,
Чтоб подготовили семью, чтоб уберечь,
Да горем не убить жену иль мать,
 
 
Давно уже закончилась война…
Но с детских лет стоит перед глазами
Та первая военная зима
С тревогой, скорбью, вдовьими слезами.
 

Беженцы

 
Не готовы были мы к войне,
Хоть в Европе страны и пылали.
Кто-то может знал… Но по стране,
В целом, нападения не ждали.
 
 
Потому наверно первый год
Был для всех особенно тяжелым…
Сколько немцам сдали городов,
Как нещадно жгли фашисты села!
 
 
Побросав тогда родимый дом,
Без оглядки уходили люди.
Шли, не зная, где и жить-то будут,
Беженцы, шли без вещей, пешком…
 
 
Уходили часто кто в чем есть,
Уносили на руках детишек —
Только бы успеть уйти и выжить,
Лишь бы немцы не застигли здесь.
 
 
Не было тогда страшнее доли,
Чем под немцем оставаться дома —
В оккупации остался только тот,
Кто, к несчастью, и уйти не мог.
 
 
Много таких беженцев в войну
Приютили города Урала.
В наш дом тоже привели одну
Беженцев семью из Ленинграда.
 
 
Поселили в кухне, а потом
Переборкой тонкой отделили.
Так вот всю войну они и жили —
Не до жиру, было бы тепло.
 

 
И девчушка с ними там была,
Помню, мне ровесница, – худышка…
Выйдет погулять, уж холода,
А на ней осеннее пальтишко.
 
 
Я не помню, с кем она жила,
Но без мамы, это точно знали,
Тихонькая, бледная была —
Все жалели, кой-чем помогали…
 
 
Кто отдал шапчонку, кто пальто, —
Подросли свои-то ребятишки.
Во дворе не обижал никто,
Даже наши драчуны-мальчишки.
 
 
Мы не знали, сколько же до нас
Ей уже пришлось увидеть горя…
Только улыбнулась вот не скоро —
Был не детским взгляд печальных глаз.
 
 
Помню, как отчаянно ждала
Та семья вестей из Ленинграда,
И уехала тотчас же, как была
Прорвана трехлетняя блокада.
 

Эвакуированные

 
Как трудно жил наш город тыловой,
Когда мы, потеснившись, принимали
Бездомных, обездоленных войной —
Ведь эшелон за эшелоном гнали…
 
 
Казалось, к нам нагрянул весь Союз:
Волжане, москвичи и ленинградцы,
Украинец, эстонец, белорус —
Всем довелось у нас в войну спасаться.
 
 
Откуда только к нам они не шли,
Те эшелоны – целые заводы!
Сгружали быстро то, что привезли,
А осень ведь уже, вот-вот морозы…
 
 
Не ждало время… На войне нужны,
И позарез! – снаряды, пушки, танки.
Здесь хоть и тыл, да тоже, как в атаке,
Когда в цехах – ни крыши, ни стены.
 
 
Так на морозе, под открытым небом,
Включали, запускали в ход станки.
Тот не поймет, кто в цехе этом не был, —
Штурвал примерз, не оторвать руки!
 
 
Врастали в землю заново заводы,
И быстро, как грибы, росли цеха,
И вот уже и первая подмога
С Урала эшелонами пошла.
 

Эвакуируют целые заводы

 
Запомнилось, как для заводов свет
В жилых домах надолго отключали…
А кто откуда – мы не разбирали,
Делили мы по-братски с ними хлеб.
 
 
Мы поделились с ними всем сполна:
Едой, жильем, рабочими руками…
Тогда мы тоже потеснились с мамой,
И к нам вселилась целая семья.
 

Без отца

 
Война – война… Проклятая война!
Как часто приходили похоронки…
Не у могильного холма в сторонке
Согнута вдовья горькая спина…
 
 
Над похоронкой слезы по ночам,
Когда затихли и уснули дети,
Ведь им совсем не надо видеть это,
Как матери горюют по отцам.
 
 
На хрупкие и худенькие плечи
Ложится горя непомерный груз…
И время этих вдовьих слез не лечит,
Как не вернет отца в семейный круг.
 
 
В тот страшный год и к нам пришла беда,
И моего отца тогда не стало.
Он не погиб в боях, как все тогда
На фронте гибли, землю защищая.
 
 
Он умер от болезни. В ноябре
И мы, как все вокруг, осиротели.
Мне жаль, я мало помню об отце,
Два года, не вставая, проболел он…
 
 
Но в памяти остались навсегда
Те дни: как ночь совсем не спали,
Врачи у нас пробыли до утра —
Мы скорую ночную вызывали…
 
 
Как повалил наутро сильный снег,
К похоронам уже легли сугробы, —
На кладбище везли по целине,
А я сидела на санях, у гроба.
 
 
Сама еще не в силах осознать
Всей тяжести постигшей нас утраты,
Я помню, как тогда жалела мать,
Как вместе с ней и мне хотелось плакать.
 
 
Ни братьев, ни сестер – совсем одна
В холодной комнате, порой по целым дням.
Мать на заводе чуть не до утра…
Я безотцовщиной, как все тогда, росла.
 

Мой отец – Курочкин Александр Васильевич, умер от болезни 9.11.1941 года

Мама

 
Как нарочно, первая зима
Выдалась до крайности суровой.
Мало было горя, что война,
Так еще морозы да сугробы…
 
 
А морозы, так нужны дрова,
Да покрепче надо б одежонку…
Где же взять, когда кругом одна,
Дочка на руках – еще девчонка.
 
 
Да работа держит крепче пут,
Отнимает время без остатка,
А метели зимние не ждут,
И в морозы без пальто не сладко…
 
 
Помню, что в войну носила мать
Плюшевую старую жакетку, —
Чтобы в ней зимой не простывать,
Все бегом, наперегонки с ветром.
 
 
На ногах, жакетке той подстать,
Старенькие фетровые боты, —
Если с их подошв галоши снять,
Видно, что насквозь они протерты.
 
 
Боже! Как мы выжили когда
Только что отца похоронили?
Денег нет, – ведь пенсии тогда
За отцов умерших не платили.
 
 
А ее зарплаты лишь на хлеб,
Да и то с большим трудом хватало.
Что тогда я знала-то в пять лет?
Это уж поздней я осознала…
 
 
Только и за деньги не достать
Было в эти годы одежонку.
Так что в воскресенье шли менять
Что-то из вещей на барахолку.
 

Моя мама – Курочкина Ангелина Григорьевна, в конце войны.

Женщины

 
Трудно было без мужчин в войну —
Женщинам достались все заботы,
Не боялись никакой работы,
Взяли в свои руки всю страну.
 
 
Оказалось, женщине по силам
Все, что раньше делал лишь мужчина;
И пока отцы на фронте были,
Матери их всюду заменили.
 
 
Встали у мартенов и станков,
Руды, уголь в шахтах добывали.
И на трактор сели за отцов —
Сеяли, пахали, убирали.
 
 
За войну, покой и сон забыв,
Почернев от устали и горя,
Было, по неделям не могли
Из цехов своих дойти до дома.
 
 
Не погасли домны без отцов
И металл, как прежде, выдавали —
Ежечасно шли от нас на фронт
Тяжело груженые составы…
 
 
Эшелон за эшелоном шли,
Шли на запад, крытые брезентом,
И фашистам «русские презенты»
День и ночь от нас на фронт везли.
 

Все это легло на женские плечи…

 
И сейчас уже поверить трудно,
Что огромный и могучий танк
Женские обветренные руки
Помогли тогда, в войну создать.
 
 
Все смогли: снаряды, бомбы, пушки —
Все, что помогло нам победить,
Да еще извечное – ведь нужно
И одеть солдат, и накормить.
 
 
Сколько разных дел, не сосчитать,
Слабенькие руки выполняли…
С ранеными вон пришел состав —
На носилках женщины сгружали…
 
 
И дежурили потом в госпиталях,
Утешали, раны бинтовали…
Да еще, где силы только взяв,
Донорами шли – все кровь сдавали.
 
 
В очередь стояли дотемна,
Чтобы сдать свои пол-литра крови,
Ведь тогда наверно вся страна
Кровь для фронта дать была готова.
 
 
Но никто не подсчитал тогда,
Сколько ж фронт той женской крови выпил!
Знаю, только мама лишь сдала
За войну одна – семнадцать литров!
 
 
Женщины! Какой ценой в тылу
Нашим матерям война досталась?!
Как старели страшно за войну,
Вроде и красивых не осталось…
 

Дрова

 
Нет мужчин, нам некому помочь,
А зима уже не за горами…
Помню, как мы мучились с дровами —
Надо ж напилить и наколоть.
 
 
Только с кем пилить-то? Мне пять лет,
От меня, конечно, толку мало,
Но другой подмоги тоже нет,
Так что как могла, так помогала…
 
 
Надо было длинную пилу
Потянуть за ручку, что есть мочи;
Изо всех силенок я тяну,
А она и сдвинуться не хочет…
 
 
Но и маме взад-вперед пилой
В одиночку тоже несподручно,
И бревно не распилить одной —
Маета одна, друг друга мучим…
 
 
Кое-как распилим то бревно,
Надо расколоть, чтоб влезло в печку,
На поленья хоть чуть-чуть помельче
Колуном – тяжелым топором…
 
 
Да сноровки нету, нет и сил —
Ели плохо, быстро уставали…
Мучились с дровами без мужчин.
Только дров-то тоже было мало.
 
 
Вот тогда и завели буржуйку, —
Тут годились щепочки и чурки,
Обрезь всякая от досок или палки,
Деревянный мусор – сжечь не жалко.
 

Буржуйка

 
Сколько новых слов пришло с войной:
Вот смешное, толстое – БУРЖУЙКА —
Черная железная печурка
С круглой, переломленной трубой.
 
 
Кто не грелся у ее боков,
Кто не слышал, как гудит в ней пламя,
Тот понять возможно не готов,
Почему она запала в память.
 
 
Придвигали к печке табуретку,
Наскоро варили постный суп,
И, раскрыв для света шире дверку,
Грелись, ели – просто жили тут…
 
 
От буржуйки жарко и светло,
Словно от кострового огня,
К ней лицом сидишь – лицу тепло,
Только замерзает вот спина…
 
 
И тогда в большие холода
Даже дома не снимали шубы,
Чтоб еще не мерзла и спина,
Когда греешь у печурки руки.
 
 
Пожирает щепочки огонь,
Докрасна бока ее нагрелись.
После холода, с мороза, клонит в сон —
Отогрелись, даже разомлели…
 

 
У буржуйки вечером семья
Собиралась вместе у огня.
Да не долго приходилось греться —
Прогорит, и кончится блаженство.
 

Морозы

 
А как мы страшно мерзли той зимой!
Ведь негде было толком отогреться.
Войдешь с морозной улицы домой,
Пар изо рта – попробуй-ка раздеться…
 
 
Дров не было. Большую печь топить
В войну зимой почти не приходилось.
А от буржуйки жар, пока горит,
Пока на ней похлебка не сварилась.
 
 
В пальто сидели у ее огня,
Почти вплотную сдвинув табуретки,
Была она оазисом тепла,
Пока в нее подбрасывали щепки.
 
 
Но от ее нагревшихся боков
Тепло не доходило до углов,
Они зимой совсем не прогревались
И снизу крепким снегом покрывались.
 
 
И окна, как в трамваях в холода,
За зиму тоже покрывались снегом,
Искрящимся на солнце слоем льда,
Оттаивал который только летом.
 
 
А стоило разок лишь прозевать,
Как в этот лед за ночь вмерзали шторки,
И было их уже не оторвать
И до весны на окнах не раздернуть.
 
 
Чтоб выглянуть на улицу, глазок
Я тоже, как в трамвае, продышала
И каждый раз скопившийся снежок
В глазке озябшим пальцем протирала.
 
 
Чтоб не замерзнуть, ночью с мамой спать
Ложились мы зимой в одну кровать,
Поверх одеял еще набросив шубу, —
И все равно, поеживались к «утру…
 
 
Да как не мерзнуть? И не мудрено —
Ведь если даже в комнате ведро
С водой, оставленное на ночь,
К утру ледовой коркой покрывалось.
 

Коптилка

 
Как теперь, когда вдруг гаснет свет,
Мы ворчим и ищем свечку, спички…
Иль, смирившись, ждем… Уж много лет
Жить в потемках нет у нас привычки.
 
 
Ну, а если долгие года
Не давали света в города,
Если вся энергия – в заводы,
Как без света обходились годы?
 
 
Свечку б хорошо, да негде взять,
С довоенных лет не сохранили.
А в войну и свечки не достать…
При КОПТИЛКАХ вечерами жили…
 
 
Это тоже друг военных лет,
Огонек мерцающей коптилки —
Тонкий фитилек, неверный свет,
Керосин на донышке бутылки…
 
 
А за то, что все они коптили,
Их «коптилками» в народе окрестили.
Над столом, не видно а темноте,
Копоти кружок на потолке.
 
 
При коптилках вечерами жили:
Скромный ужин стряпали и шили,
Фронтовые письма здесь читали
И гостей, бывало, принимали.
 
 
При коптилке делали уроки,
Еле-еле различая строки,
И тогда не знали отговорки _
Света не было – не выучил уроки.
 
 
Мы, уже привыкнув к полутьме,
Яркий свет увидев, удивлялись —
У соседей был, на диво всем,
С батарейкой крошечный фонарик…
 
 
Он сиял как солнце над столом
И не пах вонючим керосином,
Как коптилка пахла от того,
Что ее подолгу не гасили.
 

Темнота

 
Хоть наш город был в тылу далеком,
Все ж боялись вражеских налетов:
Немцы уж у Волги, а от Волги
До Урала долететь не долго…
 
 
Пусть не ярок был коптилок свет,
И, не как теперь, сияли окна,
Все ж решил в войну наш горсовет,
Что нужна нам светомаскировка.
 
 
Потому, что если налетят,
То, конечно, под покровом ночи,
Ну, а если окна все горят, —
С неба этот свет заметен очень.
 
 
Помню, как мы с мамой из газет
Клеили, потом чернили шторы,
Чтоб сквозь них не пробивался свет, —
Темным был в войну вечерний город.
 
 
Без огней скучали фонари,
Их тогда вообще не зажигали.
А по улицам в потемках шли,
Тоже полутемные, трамваи.
 
 
И хоть там, в трамваях, все же свет,
Да внутри закрашивали стекла.
Только стекол часто вовсе нет,
Так фанерой позабиты окна.
 
 
Вечерами город вымирал…
Не гулял тогда никто без дела.
Разве, припозднившись, пробегал
Только кто-то, торопясь со смены.
 
 
И когда, уже в конце войны,
Вдруг зажглись однажды фонари,
Ликовали все: такая радость —
Город осветился, это ж праздник!
 

Карточки

 
Трудно нам теперь представить даже,
Как это – одежды нет в продаже,
Нет ни обуви, ни тканей, ни посуды…
Нет совсем! И вряд ли скоро будет…
 
 
Помню, как в войну все магазины
Стали потихоньку закрывать,
Опустели яркие витрины —
Просто нечем стало торговать.
 
 
Всю войну вещей не продавали.
Был пустым, безжизненным Пассаж…
Что могли, все фронту отправляли,
Лозунг «Все для фронта!» – как приказ.
 
 
И тогда же быстро в жизнь вошло
Новое жестокое словцо:
КАРТОЧКИ – на хлеб и на продукты,
Все по строгой норме в одни руки.
 

 
Помню свою карточку на хлеб —
Красноватый небольшой листочек —
В каждой клетке – триста грамм, кусочек
Получал на сутки человек.
 
 
Чуть побольше было для рабочих,
Им давали в день по полкило.
Хлеб был черный и тяжелый очень,
Разберись там, что в него вошло…
 
 
Взвешивали с точностью до грамма,
Вырезая в карточке талон.
Мне кусочек выдавали на день —
На ладошке помещался он.
 
 
Раздели попробуй на три части,
Чтоб на ужин, завтрак и обед…
Но всегда казался самым сладким
Крошечный довесок – сразу съесть!
 
 
Хоть и скудно, все же можно жить,
С голоду мы здесь не умирали.
Но страшнее не было беды,
Если люди карточки теряли…
 
 
Тогда хлеба целая семья
Вдруг лишалась, да порой на месяц!
А без карточек куска купить нельзя,
Даже грамма продавец не взвесит.
 
 
Мы забыли вкус простых вещей:
Колбаса, пирожное, конфеты…
Многие тогда из малышей
И названий-то не знали этих.
 
 
Сахар помню – в месяц триста грамм…
Был он желтый, сыроватый, липкий.
Раздели-ка триста грамм по дням
И прикинь теперь – ну, что там выйдет?
 
 
Сливочного масла всю войну
Я совсем, пожалуй, не припомню.
Получать жиры – в бутыль нальют —
Жарили на горьком, на хлопковом.
 
 
Лакомством казалось для меня
В дни войны подсолнечное масло —
Капельку налить и, посоля,
Черным хлебушком его замазать.
 
 
Нас не уговаривали есть!
Это нынче все без аппетита…
Нынче муки голода забыты.
Нам бы, как сейчас, тогда поесть!
 

Барахолка

 
Барахолки… Ну, а как без них,
Если не торгуют магазины?
Дети – мы росли и в дни войны,
И одежки новые нужны нам.
 
 
Едем через город очень долго…
На кольце трамвайном – барахолка.
На окраине трамвайное кольцо,
Там толкучка, там-то купишь все.
 
 
Барахолки – детище войны…
Там меняли вещи, продавали,
Там сбывали те, что не нужны,
И, что нужно для себя, искали.
 
 
Все на свете продавалось там:
От галош до бронзы антиквара…
Вон цветного платья пестрота,
Там – военный китель, правда старый.
 
 
На газетке, прямо на земле,
Разложила пуговки старушка.
А вон там, приколот на стене
Детский коврик с вышитой лягушкой.
 
 
Вон в руках мелькают сапоги —
Кто-то мнет с сомненьем голенища.
Где же тут пальто, что нам нужны?
Продираемся в толпе и тоже ищем…
 
 
Замираю, да боюсь отстать,
Засмотревшись на большую куклу,
Бесполезно о такой мечтать,
Денег нет, и все равно не купим.
 
 
Все здесь есть – для всех, на разный вкус!
Только цены… Ох, уж цены эти!
Если хлеб, то булка стоит тут,
Страшно слышать, что-то рублей двести!
 
 
Чтоб понять, что это за цена,
То сказать придется для сравненья,
Что зарплата мамина была
Лишь четыреста… Такие были цены!
 
 
Бродим, ищем уж не первый час…
Все смешалось, как в калейдоскопе:
Крик и шум, и слякотная грязь…
Мы измучились уже, устали обе.
 
 
Наконец, нашли одно пальто,
Сторговались кое-как, купили.
Большевато правда, ну и что?
Мама постаралась, перешили.
 

Детский сад

 
Стало нынче несопоставимо:
Детский сад – и деревянный дом.
Но тогда, в войну, когда росли мы,
Было – я сама росла в таком.
 
 
До войны был теплым и уютным.
Было в нем тогда всего три группы,
В дом вели ступенчатые сени,
Да весь двор тонул в кустах сирени.
 
 
А в войну добавили пристрой…
Прибывали в город ребятишки,
Не вмещались больше… Вот излишки
И нуждались в комнате такой.
 

 
Мы тогда еще не понимали,
Отчего в саду похолодало…
Даже в тихий час в свою кровать
Не хотелось нам ложиться спать…
 
 
Так боялись к беленькой простынке
Прикоснуться голенькой ногой;
Под одеялком тонким мерзла спинка,
Сон не шел в постельке ледяной.
 
 
Помню, как нас каждого одеялом
Добрая старушка укрывала,
Подвернет кругом и учит спать,
Чтобы теплой норки не сломать.
 
 
Вот лежим, боясь пошевелиться,
Под одеялком все же чуть теплей,
Но не спим, а лишь, смежив ресницы,
Ждем, чтоб нас будить пришли скорей.
 
 
Чем в саду кормили, помню мало,
Только помню очень хорошо,
Как на завтрак кашу нам давали
С масляным в срединке озерком…
 

 
С края кашу ложкой подгребая,
Мы почти что всю ее съедали,
Чтобы под конец, одним глотком,
Скушать вкусный холмик с озерком…
 
 
Навсегда запомнила игрушки —
Их учила делать та старушка,
Что в войну пришла в наш детский сад
С нами управляться помогать…
 
 
Удивительно она была добра,
Золотые видно были руки!
С ней-то мы не маялись от скуки,
Моментально всем нашла дела…
 
 
Мастерили куколок из ниток,
Кисточку на пряди разделив,
Носик, глазки – это можно вышить,
И одежки крошечные сшить.
 
 
Мебель куклам делали из спичек,
Тонкие картоночки – бока…
Видно с этих пор вошло в привычку
Находить занятие рукам.
 
 
Но совсем уж было нам раздолье,
Когда вместе с ней, под Новый год,
Мастерили мы наряды елке —
Кукольный бумажный хоровод.
 
 
Из пустой скорлупки от яичка
Выходила хрюшка или птичка,
Иль Петрушка в ярком колпачке,
Или гном с фонариком в руке.
 
 
Клеили на ниточку флажки,
Из цветных полосок бусы – цепи…
Как же это нужно было детям,
Все, что вышло из-под их руки!
 
 
И спасибо всем, что в Новый год
Мы в саду так весело плясали!
Эта елка – сколько в ней забот
Добрых женщин с умными руками.
 

Мне пятый год – еще не началась война

Госпиталь

 
Когда-то был большой и шумной школой
Стоящий в переулке светлый дом.
Теперь он замер. И толпы веселой
Пожалуй долго не увидишь в нем…
 
 
Здесь госпиталь. К нам, в тыл с фронтов везут
Всех, у кого тяжелые раненья.
Здесь гипс, бинты и кровь… Страданье тут…
А мы сюда идем для выступленья.
 
 
Я помню, как не раз наш детский сад,
Умыв нас, приодев поинтересней,
Водили в этот госпиталь подшефный
Для раненых бойцов концерт давать.
 

 
Как осторожно школьным коридором
Входили мы в обычный светлый класс…
Но только парт там нет, с больничных коек
Встречали в классе раненые нас..
 
 
Мы им смешно, нестройно пели хором,
Стихи читали громко о войне…
В палату из соседних коридоров
Входили потихоньку, встав к стене…
 
 
Скрипели осторожно костыли…
Чтоб не спугнуть нас, люди не стонали,
А мы для них старались, как могли,
И весело «под занавес» плясали.
 
 
Нам громко хлопали от всей души,
Нехитрые совали всем гостинцы —
Кусочки сахара – поешьте, малыши!
Возьми-ка, дочка, малость угоститься…
 
 
Нельзя нам брать, не обижайтесь, дядя!
А он слезу смахнул, в глаза не глядя…
Да как понять, что он не от обиды,
А что детей без слез не может видеть…
 
 
Что где-то может и его семья
В тылу врага, и может быть погибла…
Ведь с первых дней войны все нет письма,
И год почти, как он семью не видел.