Текст книги "Четвертый Кеннеди"

Марио Пьюзо
Четвертый Кеннеди

Mario Puzo

THE FOURTH K

Copyright © 1990 by Mario Puzo

© Вебер В.А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Моим детям

Энтони, Дороти, Юджину Вирджинии, Джозефу

Книга первая. Страстная пятница

Глава 1

Оливер Олифант прожил сто лет, но ум его оставался абсолютно ясным. К несчастью для него.

Ясность ума множилась на его изощренность, а потому всю жизнь нарушавший божьи заповеди и законы общества Оливер Олифант убедил себя, что совесть у него кристально чиста. Столь блестящий ум позволил ему избежать практически неизбежных ошибок повседневной жизни: он ни разу не женился, никогда не пытался занять выборную должность и не имел друга, которому бы доверял, как самому себе.

И сейчас, находясь в своем тщательно охраняемом поместье, расположенном всего в десяти милях от Белого дома, Оливер Олифант, самый богатый человек Америки и, возможно, самый влиятельный гражданин этой страны, ожидал прибытия своего крестника Кристиана Кли, генерального прокурора Соединенных Штатов.

Обаяние Олифанта не уступало уму: на этих двух китах и покоилось его могущество. Совета этого столетнего старика искали многие сильные мира сего. За уникальные аналитические способности его прозвали Оракулом.

Будучи советником президентов, Оракул предсказывал экономические кризисы, катастрофы на Уолл-стрит, падение доллара, бегство иностранных капиталов, фантастические пируэты цен на нефть. Он предсказывал политические шаги Советского Союза, внезапные объятия соперников из Демократической и Республиканской партий. А ко всему прочему состояние его превысило десять миллиардов долларов. Естественно, советы такого богатого человека ценились, даже если он и ошибался. Но такое случалось крайне редко.

И теперь, на Страстную пятницу, Оракул волновался только об одном: праздновании своего сотого дня рождения. Гостей собирали в первый день Пасхи в Розовом саду Белого дома, хозяином выступал не кто иной, как президент Соединенных Штатов Френсис Завьер Кеннеди.

Оракулу льстило такое внимание. Ему предоставлялась возможность еще раз напомнить миру о своем существовании. Но к радости примешивалась грусть: он понимал, что вечеринка эта станет его последним выходом на сцену.

* * *

В Риме на Страстную пятницу семеро террористов заканчивали последние приготовления к покушению на папу, главу Римской католической церкви. Эти четверо мужчин и три женщины верили, что они – освободители человечества. Они называли себя Христами Насилия.

Возглавлял группу молодой итальянец, в совершенстве овладевший техникой и тактикой террористических операций. Для этой он выбрал себе кодовое имя Ромео, выказав тем самым ироничность своей натуры и сентиментальный аспект любви к человечеству.

Вечером Страстной пятницы Ромео отдыхал на конспиративной квартире, предоставленной Интернациональной сотней. Лежа на смятых простынях, выпачканных сигаретным пеплом и пропахших потом, он читал карманное издание «Братьев Карамазовых». Мышцы ног сводило от напряжения, может, даже страха, но значения это не имело. Пройдет, как проходило всегда. Но эта операция очень уж отличалась от прежних не только сложностью, но и опасностями, грозящими телу и душе. В этой операции ему предстояло стать истинным Христом Насилия, и иезуитский подтекст, скрытый в этом имени, всегда вызывал у него смех.

Ромео, урожденный Армандо Джинджи, происходил из богатой, знатной семьи, которая обеспечила ему счастливое детство, роскошное существование, религиозное воспитание и блестящее образование. Совокупность всех этих плюсов столь оскорбила его врожденный аскетизм, что в шестнадцать лет он отринул и мирские радости, и католическую церковь. И теперь, в двадцать три года, убийство папы представлялось ему апогеем его бунтарства. И тем не менее задание это вызывало у Ромео суеверный страх. Ребенком он прошел обряд святой конфирмации, который проводил один из кардиналов с красной шапочкой на макушке. Эта зловещая шапочка, окрашенная в цвета адского огня, навсегда впечаталась в его память.

И вот, поддерживаемый богом во всех начинаниях, Ромео готовился совершить преступление столь ужасное, что миллионы людей будут проклинать его имя, настоящее имя, ибо в соответствии с намеченным планом ему предстояло попасть в руки правосудия. Но со временем он, Ромео, будет объявлен героем, который помог изменить нынешние жестокие порядки, сбросить оковы, пригибающие человечество к земле. Преступное в одном столетии становилось святым в следующем. И наоборот, с улыбкой подумал он. Первый папа, взявший имя Иннокентий[1]1
  Святой Иннокентий I (от innocent – невинный (англ.) – римский папа, умер в 417 г.


[Закрыть] много сотен лет тому назад, издал буллу, узаконившую пытки, и был объявлен святым за то, что силой устанавливал истинную веру и спасал души еретиков.

Ромео с иронией думал о том, что церковь канонизирует папу, которого он собирался убить. Он создаст нового святого. И как он ненавидел их, всех этих римских пап: Иннокентия IV, Пия, Бенедикта… Они так старались очистить мир от грехов, накапливая богатства, подавляя настоящую веру, в основе которой лежала свобода человека, эти напыщенные колдуны, калечащие человечество своей магией невежества, извращающие истину.

Он, Ромео, один из Первой сотни Христов Насилия, поможет стереть с лица земли эту отвратительную магию. Первая сотня, которую только невежды могли называть террористами, действовала в Японии, Германии, Италии, Испании и даже в славящейся тюльпанами Голландии. Но не в Америке. Этот бастион демократии, место рождения свободы, мог дать миру только интеллектуальных революционеров, которые падали в обморок при виде крови; которые взрывали бомбы только в опустевших домах, предупредив людей о том, что их надо покинуть; которые полагали, что совокупление на лестницах зданий, где размещались государственные учреждения, и есть проявление бунтарства. Какими же жалкими выглядели эти потуги! Неудивительно, что в Первой сотне не было ни одного американца.

Ромео вырвался из грез. Какого черта, он даже не знал, сотня ли их. Может, пятьдесят, может, шестьдесят, но «сто» – число символическое. Именно такие символы объединяют массы и привлекают внимание прессы. Наверняка Ромео знал только одно: он – из Первой сотни, так же, как его друг, профессиональный террорист Джабрил.

В одной из многочисленных церквей Рима зазвонили колокола. Страстная пятница, шесть часов. Еще час, и придет Джабрил, чтобы еще раз уточнить все этапы этой сложнейшей операции. Убийство папы станет первым ходом в тщательно продуманном шахматном дебюте, и открывающиеся перспективы вдохновляли романтическую душу Ромео.

Джабрил был единственным человеком, который вызывал у Ромео благоговейный трепет. Джабрил в полной мере познал предательство правительств, лицемерие власть имущих, опасный оптимизм идеалистов, промахи даже самых опытных террористов. Но прежде всего Ромео видел в Джабриле гения революционной войны. Ему были чужды милосердие и инфантильная жалость, свойственные большинству людей. Джабрил видел перед собой только одну цель: освобождение человечества.

Более жестокого человека встречать Ромео не доводилось. Он сам убивал невинных людей, предавал родителей и друзей. Разделался с судьей, который однажды уберег его от тюрьмы. Ромео понимал, что политическое убийство может рассматриваться как разновидность безумия, и соглашался заплатить эту цену. Но когда Джабрил сказал ему: «Если ты не можешь бросить бомбу в детский сад, значит, ты не настоящий революционер», – Ромео честно ответил: «Этого я сделать не смогу».

Но папу он убить мог.

И тем не менее в последние темные римские ночи отвратительные демоны, наполнявшие его сны, рвались наружу, покрывая тело холодным потом.

Ромео вздохнул, скатился с грязных простыней, чтобы побриться до прихода Джабрила. Он знал, что опрятность Джабрил оценит как добрый знак, свидетельство высокого морального духа. Джабрил, как и многие сенсуалисты[2]2
  Сенсуализм – философское учение, признающее единственным источником познания ощущения.


[Закрыть], придавал значение внешнему облику. Ромео, истинный аскет, мог жить и в дерьме.

* * *

Шагая на встречу с Ромео по улицам вечернего Рима, Джабрил, как обычно, следовал положенным правилам конспирации. Но, по существу, все зависело от внутренней дисциплины, верности товарищей, неподкупности бойцов Первой сотни. Однако ни они, ни даже Ромео не знали, в чем состоит его миссия.

Араб по происхождению, Джабрил мог легко сойти за сицилийца, как, впрочем, и большинство арабов. На тонком, смуглом лице выделялась нижняя часть – значительно более мощные, тяжелые челюсть и подбородок, словно природа добавила на них лишний слой кости. В свободное от работы время он отращивал шелковистую бороду, скрывающую тяжесть нижней челюсти. Но, участвуя в операции, всегда ее сбривал. Ангел Смерти, он показывал врагу свое истинное лицо.

Джабрил смотрел на мир светло-карими глазами, в его волосах только начала пробиваться седина, а крепкая шея переходила в широченные плечи и мускулистую грудь. Непропорционально длинные в сравнении с корпусом ноги скрывали силу, которой обладал Джабрил. Но ничто не могло замаскировать ум, которым светились его глаза.

Джабрил презирал саму идею Первой сотни. Он полагал, что это дешевый пиаровский прием, уступка обществу потребления. Вышедшие из университетов революционеры вроде Ромео были уж слишком романтичны в своем идеализме, слишком пренебрежительно относились к компромиссам. Джабрил понимал, что толика продажности в поднимающейся революционной поросли просто необходима.

Нравственные принципы давно уже превратились для Джабрила в пустой звук. Совесть его была абсолютно чиста, как у любого другого, кто верил и знал, что готов отдать душу борьбе за благоденствие человечества. И он никогда не упрекал себя за то, что не забывает в этой борьбе про собственные интересы. Нефтяные шейхи заказывали ему убийство своих политических противников. Приходилось убивать и по заказу правителей новых африканских государств, которые, закончив Оксфорд, научились перепоручать грязную работу другим. Иной раз заказ поступал на очень уважаемых и влиятельных политиков, тех самых людей, которые контролировали в этом мире все, за исключением жизни и смерти.

Об этих деяниях никто из Первой сотни не знал. Джабрил получал деньги от голландских, английских и американских нефтяных компаний, от русской и японской разведок и даже, правда, давным-давно, от американского ЦРУ, за очень специфические убийства. Но все это осталось в прошлом.

Теперь он ни в чем себе не отказывал: аскетизм его не привлекал. В конце концов, ему пришлось познать бедность, хотя и родился он в достаточно состоятельной семье. Он любил хорошее вино и вкусную еду, отдавал предпочтение роскошным отелям, наслаждался азартными играми и частенько уступал прелестям женской плоти. Правда, всякий раз платил за удовольствие деньгами, подарками, личным обаянием. Романтическая любовь вызывала у него ужас.

Несмотря на «революционные слабости», в узких кругах Джабрила ценили прежде всего за силу воли. Он абсолютно не боялся смерти, впрочем, это было свойственно многим террористам, но при этом его, явление уникальное, не страшила и боль. Возможно, поэтому он и отличался такой безжалостностью.

Джабрил на деле доказал и себе, и другим, что это не пустые слова. Его не могли сломить никакие меры физического или психического воздействия. Он пережил тюрьмы Греции, Франции, России, выдержал два месяца допросов израильской службы безопасности, чьи эксперты, по его твердому убеждению, не знали себе равных. Во всех случаях он вышел победителем, возможно, потому, что его тело в стрессовой ситуации становилось нечувствительным к боли. Наконец, все всё поняли: болью Джабрила не пронять.

Выступая же в роли тюремщика, он часто очаровывал своих жертв. И признавал, что нотки безумия, проскальзывающие в его поведении, являлись составной частью и его обаяния, и страха, который он вызывал. А может, причина заключалась в том, что в творимых им жестокостях не было злобы. И тем не менее ему нравилась жизнь. Даже теперь, готовясь к самой опасной операции, он наслаждался улицами Рима, напоенными ароматами цветов, купающимися в сумерках Страстной пятницы под перезвон бесчисленных святых колоколов.

Все шло по плану. Группа Ромео заняла исходные позиции. Группа Джабрила прибывала в Рим в субботу. У каждой была своя конспиративная квартира, связь осуществлялась только через командиров. Джабрил знал, что грядет величайший момент его жизни. Предстоящий первый день Пасхи и последующие дни станут свидетелями создания нового мира.

Он, Джабрил, поведет народы по пути, на который они страшились ступить. Он сбросит власть своих вечно прячущихся в тени хозяев, они станут его пешками, он пожертвует всеми, даже бедным Ромео. Только смерть или нервный срыв могли помешать осуществлению его планов. Или, если смотреть правде в глаза, сотни возможных временных нестыковок. Но ему нравилась сложность операции, изощренность замысла. Джабрил остановился, чтобы полюбоваться на шпили кафедрального собора, счастливые лица горожан Рима, мелодраматические размышления о будущем не выходили у него из головы.

Но, как все люди, которые думают, что могут изменить ход истории собственной волей, собственным умом, собственной силой, Джабрил не уделял должного внимания историческим случайностям и совпадениям, не оценивал возможности того, что могли существовать люди, еще более страшные, чем он. Люди, воспитанные в жестких рамках человеческого общества, скрывающие под маской законопослушания безжалостность и жестокость.

Джабрил наблюдал за набожными и веселыми паломниками, заполонившими улицы Святого города, истово верящими во всемогущество бога, и его охватывало ощущение непобедимости. С гордо поднятой головой он пройдет мимо их всепрощающего бога, нырнет в самые глубины зла, чтобы открыть широкие ворота добру.

Джабрил оказался в одном из бедных районов Рима, где не требовалось особых усилий, чтобы запугать или подкупить людей. К дому, в котором базировалась группа Ромео, он подошел уже в темноте. К старому четырехэтажному зданию примыкал двор, взятый в полукруг каменной стеной. Все квартиры контролировались подпольным революционным движением. Джабрилу открыла дверь одна из трех женщин, входивших в группу Ромео. Тощая, в джинсах и джинсовой рубашке, расстегнутой чуть ли не до пояса. Бюстгальтер она не носила за ненадобностью: округлости грудей не просматривались. В прошлом она участвовала в одной из операций Джабрила. Женщину эту он не любил, но его восхищала ее отвага. Как-то раз они поссорились, но она не отступила ни на шаг.

Звали женщину Энни. Ее черные волосы, подстриженные а-ля принц Вален, подчеркивали блеск черных глаз, оценивающих всех, кто попадался у нее на пути, включая Ромео и Джабрила. Она еще не знала всех деталей операции, но само появление Джабрила подсказало ей, что готовится что-то очень важное. Она коротко улыбнулась, не произнеся ни слова, и закрыла дверь, как только Джабрил переступил порог.

Джабрил с отвращением отметил грязь в доме. Пол в рваных газетах, везде остатки еды, грязные тарелки и стаканы. Группа Ромео состояла исключительно из итальянцев. Женщины отказывались убираться: домашние обязанности противоречили их революционным убеждениям, предполагавшим полное равенство мужчин и женщин. Мужчины, все бывшие студенты, все молодые, соглашались с тем, что у женщин должны быть какие-то права. Но воспитывались они в благополучных семьях, где итальянские мамаши без устали хлопотали по дому. Кроме того, они знали, что группа прикрытия очистит дом от всех оставленных ими следов. Компромисса достигли без проблем: грязь попросту игнорировалась. Раздражал этот компромисс только Джабрила.

– Какие же вы свиньи, – бросил он Энни.

Она смерила Джабрила холодным взглядом.

– Я – не прислуга.

Ответ только подтвердил сложившееся у Джабрила мнение. Она не боялась ни его, ни других мужчин или женщин. Истинная фанатичка, готовая в любой момент взойти на костер.

Ромео сбежал вниз по лестнице, ослепительно красивый, вибрирующий от распирающей его энергии. Энни даже отвела взгляд. Он нежно обнял Джабрила и увлек его во двор, где они присели на маленькую каменную скамью. Ночной воздух благоухал ароматами цветов, до них долетал гул голосов тысяч паломников и туристов, прогуливающихся по римским улицам. А над головами перезванивались церковные колокола, приветствуя приближение субботы, предшествующей первому дню Пасхи.

Ромео закурил.

– Наконец-то наше время пришло, Джабрил. Что бы ни случилось, наши имена навеки останутся в истории.

Романтизм Ромео вызвал у Джабрила смех, жажда славы – легкое презрение.

– Их заклеймят позором, – ответил он. – Мы поставим точку в долгой истории террора. – Джабрил думал об их объятии. С одной стороны, в нем чувствовалась истинная любовь, с другой – торопливость отцеубийц, стоящих над трупом родителя.

На стене, окружавшей двор, горели тусклые фонари, но лица сидящих на скамье скрывались во мраке.

– Со временем они все узнают. – Ромео глубоко затянулся. – Но поймут ли они наши мотивы? Нас назовут психами? Не важно, поэты будущего нас поймут.

– Сейчас мы не можем думать об этом. – Театральность Ромео раздражала его. Возникали сомнения в том, что он сумеет довести порученное дело до конца, хотя право на эту операцию Ромео многократно доказывал в деле. Выглядел он, как киноартист, но на самом деле был очень опасным террористом. Если они с Джабрилом и отличались, то только в одном: Ромео выделяло бесстрашие, Джабрила – хитрость.

Годом раньше они вместе шагали по улице Бейрута. У них на пути лежал бумажный пакет, вроде бы пустой, в пятнах жира от еды, которая когда-то в нем была. Джабрил обошел пакет стороной. Ромео ногой сбросил в ливневую канаву. Они руководствовались разными инстинктами. Джабрил верил, что на этой земле опасность может исходить от всего. Ромео полагал, что ему море по колено.

Конечно, были и другие отличия. Джабрил с маленькими глазками и тяжелой челюстью тянул на урода, Ромео был писаным красавцем. Джабрил гордился своей уродливостью, Ромео стыдился своей красоты. Джабрил всегда понимал, что наивный человек, посвятивший себя политической борьбе, неминуемо погибнет. Ромео пришел к этому выводу много позднее, уже активно участвуя в этой борьбе, с большой неохотой. Его обращение шло от ума.

Свои сексуальные победы Ромео одерживал благодаря красоте, семейные деньги защищали его от всех экономических неурядиц. Ромео доставало ума понимать, что его счастье в чем-то аморально, поэтому благополучие его жизни и вызвало у него отвращение. Он погрузился в литературу и учебу, где и нашел подтверждение своим мыслям. И профессора-радикалы, чему уж тут удивляться, без труда убедили Ромео в том, что его предназначение – помочь сделать этот мир более пригодным для жизни.

Он не хотел становиться таким, как его отец, – светским львом, проводящим у цирюльника больше времени, чем в постели жены. Он не хотел всю жизнь бегать за прекрасными женщинами. А главное, он не хотел тратить деньги, которые пахли потом бедняков. Бедняки должны стать счастливыми и свободными, а уж потом и он получит право попробовать счастье на вкус. И Ромео, как ко второму причастию, потянулся к книгам Карла Маркса.

* * *

Обращение Джабрила шло от бытия. Ребенком он жил в Палестине, как в раю. Счастливый мальчик, очень умный, обожающий родителей, особенно отца, который ежедневно по часу читал ему Коран.

Семья жила на большой вилле со множеством слуг, в зеленом оазисе посреди желтой пустыни. Но однажды, в пять лет, Джабрила вышвырнули из того рая. Его обожаемые родители исчезли, виллу и сады разрушило мощнейшим взрывом. Он оказался в нищей деревеньке у подножия горы, сирота, живущий на подаяние. Его единственным сокровищем остался отцовский Коран, отпечатанный на веленевой бумаге синим каллиграфическим шрифтом с золотыми вензелями. И у него в памяти навсегда остался отец, слово в слово, как полагалось мусульманину, читающий святой текст. То были указания господа, переданные пророку Мухаммеду, которые не обсуждались и не оспаривались. Став взрослым, Джабрил как-то сказал своему приятелю-еврею: «Коран – это тебе не Тора», – и оба рассмеялись.

Ему сразу сказали причину его изгнания из рая, но лишь несколько лет спустя он окончательно понял, что к чему. Его отец был тайным агентом Организации освобождения Палестины, лидером подполья. Полиция расстреляла его, мать покончила с собой над его телом, виллу и сад взорвали израильтяне.

Так что Джабрил просто не мог не стать террористом. Его родственники и учителя местной школы прививали ему ненависть к евреям, но полного успеха не добились. Больше всего он ненавидел своего бога за то, что тот не предотвратил крушения его рая детства. В восемнадцать лет он выручил за Коран крупную сумму и поступил в Бейрутский университет. Оставшиеся деньги он щедро тратил на женщин и, наконец, через два года завербовался в Палестинское движение сопротивления. А со временем превратился в одного из самых известных террористов. Но свобода его народа не стала для Джабрила конечной целью. В определенном смысле его работа помогала ему достичь внутреннего мира с самим собой.

* * *

Ромео и Джабрил просидели во дворе два часа, обсуждая подробности предстоящей операции. Ромео постоянно курил. Один момент очень волновал его.

– Ты уверен, что они меня обменяют? – спросил он.

– Куда им деваться, раз у меня будет такой заложник? – пожал плечами Джабрил. – Поверь мне, у них ты будешь в большей безопасности, чем я – в Шерхабене.

При расставании они вновь обнялись. Чтобы уже никогда не увидеться вновь.

* * *

В ту самую Страстную пятницу Френсис Завьер Кеннеди встретился со своими ближайшими советниками и вице-президентом, чтобы сообщить им нерадостные новости.

Встреча прошла в Желтой овальной комнате Белого дома, любимой его комнате, более просторной и удобной, чем знаменитый Овальный кабинет. Желтая комната больше напоминала гостиную, и они могли беседовать там за чашкой английского чая.

Советники и вице-президент уже собрались и встали, как только президент, сопровождаемый агентами Секретной службы, переступил порог. Знаком Кеннеди предложил всем сесть, одновременно обратившись к агентам с просьбой подождать за дверью. Ритуал этот повторялся регулярно, и всякий раз его нервировали два момента. Во-первых, согласно протоколу только он мог приказать агентам Секретной службы покинуть комнату, во-вторых, вице-президенту приходилось вставать из уважения к его должности. Пост вице-президента занимала женщина, и выходило, что политическая вежливость главенствовала над правилами хорошего тона. Все-таки вице-президент Элен Дюпрей была на десять лет старше, чем он. Ее отличала не только красота, но и экстраординарный ум, позволяющий ей наилучшим образом разрешать как политические, так и социальные проблемы. Собственно, по этой причине в ходе избирательной кампании он и пригласил ее в вице-президенты, преодолев сопротивление многих влиятельных функционеров Демократической партии.

– Черт побери, Элен! – воскликнул он. – Перестаньте вставать, когда я вхожу в комнату. Теперь мне придется разливать всем чай, чтобы доказывать свою галантность.

– Я лишь хотела выразить вам свою благодарность, – ответила Элен Дюпрей. – Я-то решила, что вы пригласили вице-президента на совещание с советниками, чтобы было кому убрать посуду.

Оба рассмеялись. Советники даже не улыбнулись.

* * *

В темноте двора Ромео докурил последнюю сигарету. Над каменными стенами возвышались подсвеченные купола великих соборов Рима. Ромео вошел в дом, чтобы дать своим людям последние инструкции.

Каптенармусом в группе была Энни. Она раскрыла большой сундук и начала раздавать оружие и патроны. Один из мужчин расстелил на полу гостиной грязную простыню, на которую Энни положила тряпки и масленки с оружейным маслом. Чистить и смазывать оружие они могли по ходу инструктажа. Несколько часов они слушали и задавали вопросы, чтобы устранить все неясности. Энни раздала одежду, в которой им предстояло идти на дело. Одежда эта вызвала немало шуток. Наконец, они сели за стол, чтобы съесть ужин, приготовленный Ромео и другими мужчинами. Выпили молодого вина за успех операции, некоторые с час поиграли в карты, прежде чем разойтись по комнатам. Охрану не выставили: каждая комната запиралась, а оружие лежало у кровати. Однако все они засыпали с трудом.

Уже после полуночи Энни постучалась в дверь комнаты Ромео. Он читал. Войдя, она первым делом сбросила на пол «Братьев Карамазовых».

– Опять ты читаешь это говно. – В голосе слышались нотки пренебрежения.

Ромео пожал плечами, улыбнулся:

– Меня забавляет эта книга. Персонажи похожи на итальянцев, которые очень стараются выглядеть серьезными людьми.

Они быстро разделись, легли спинами на грязные простыни. Ромео смотрел в потолок, Энни закрыла глаза. Она лежала слева от него, и ее правая рука начала медленно и нежно поглаживать его член. Плечи их чуть касались, ноги, бедра – нет. Когда она почувствовала, что к пенису Ромео прилила кровь, левой рукой она принялась за свою «киску». Ромео лишь однажды попытался коснуться ее крошечной груди, но она, не раскрывая глаз, скорчила недовольную гримаску, словно ребенок. Руки ее двигались все быстрее, ритмичность сменила хаотичность, и Ромео кончил. В тот самый момент, когда сперма выплеснулась на руку Энни, кончила и она, ее глаза широко раскрылись, легкое тело, казалось, взлетело в воздух и повернулось к Ромео, словно Энни хотела поцеловать его. Но в последний момент она отвернула голову и уткнулась в грудь Ромео. Так и лежала, пока волны наслаждения не сошли на нет и тело не успокоилось. Затем Энни как-то очень буднично села, вытерла руку о засаленную простыню. Взяла с мраморного столика пачку сигарет, зажигалку, закурила.

Ромео прошел в ванную, намочил полотенце. Вернулся, протер ее руки, потом свой живот. Дал полотенце Энни, она вытерла промежность.

То же самое они проделывали перед другой операцией, и Ромео понимал, что это предельная черта, переступить через которую Энни не может. Она так яростно отстаивала свою независимость по лишь ей ведомой причине, что не могла позволить мужчине, которого не любила, проникнуть в ее тело. Точно также отнеслась она и к оральному сексу, предложенному Ромео. То был единственный способ сексуального удовлетворения, который она могла позволить себе, не предавая идеалов независимости.

Ромео всмотрелся в ее лицо. Оно заметно смягчилось, из глаз ушел яростный блеск. Она же такая юная, подумал он, как получилось, что она так быстро превратилась в смертельное оружие?

– Может, проведешь эту ночь со мной, за компанию? – спросил он.

Энни затушила окурок.

– О, нет. Ради чего? Мы получили все, что хотели.

И начала одеваться.

– По крайней мере, на прощание ты могла бы сказать что-нибудь нежное, – игриво заметил Ромео.

Она остановилась у двери, повернулась. Он даже подумал, что сейчас она вернется и ляжет в кровать. Ее лицо осветила улыбка, и впервые он увидел в ней девушку, которую мог бы полюбить. Но она поднялась на цыпочки, продекламировала: «Ромео, Ромео, зачем, о, Ромео?» – показала ему нос и исчезла.

В университете Бригхэма Янга, расположенном в городе Прово, штат Юта, двое студентов, Дэвид Джетни и Крайдер Коул, готовились к проводившейся раз в семестр «Охоте на президента». Игра эта вновь вошла в моду после избрания на пост президента Соединенных Штатов Френсиса Завьера Кеннеди. По правилам игры, команда студентов-киллеров должна была в течение двадцати четырех часов совершить убийство: разрядить игрушечные пистолеты в картонное чучело президента Соединенных Штатов с расстояния менее пяти футов. Чтобы предотвратить покушение, чучело президента охраняли более сотни законопослушных студентов. По окончании «охоты» выигрышный фонд тотализатора использовался на оплату банкета, на котором чествовались победители.

Администрация университета и деканаты эту игру не одобряли, сказывалось влияние мормонской церкви, но в нее играли во всех кампусах Соединенных Штатов: еще один пример чрезмерной свободы в либеральном обществе. Впрочем, молодых зачастую отличали низменные вкусы и стремление к риску. А такая игра давала выход недовольству властями, становилась формой выражения протеста для тех, кто еще ничего не достиг, против других, уже добившихся успеха. Но уж лучше этот символический протест, чем политические демонстрации, массовые беспорядки или сидячие забастовки. Игра «Охота на президента» стала предохранительным клапаном для стравливания давления, поднятого бунтующими гормонами.

Два охотника, Дэвид Джетни и Крайдер Коул, бок о бок шагали по кампусу. Джетни планировал операцию, Коул довольствовался ролью исполнителя, поэтому Джетни больше говорил, а Коул – кивал. Они прошли мимо студентов, охранявших картонное, в рост человека, чучело президента. На рисунке достаточно легко узнавались его черты. Одели президента в синий костюм, зеленый галстук и красные носки. Вместо ботинок на каждой ноге нарисовали римскую цифру IV.

Охранники угрожающе нацелили на охотников свои игрушечные пистолеты. Коул весело помахал им рукой, Джетни окинул их угрюмым взглядом. Он воспринимал игру на полном серьезе. План операции он уже разработал и практически не сомневался в успехе. А их появление перед противником в горнолыжном снаряжении предназначалось для того, чтобы создать у охранников ложный визуальный ряд и обеспечить эффект внезапности. Пусть думают, что они смирились с поражением и уезжают из кампуса на уик-энд.

Правила игры требовали предварительной публикации в газете кампуса распорядка дня чучела президента. И охотники знали, что вечером чучело прибудет на праздничный банкет. Свой удар Джетни и Коул собирались нанести за несколько минут до того, как часы пробьют полночь.

Намеченный план полностью удался. В шесть вечера Джетни и Коул встретились в ресторане, где готовился банкет. Хозяин ничего не знал об их планах. Он видел перед собой лишь двух студентов, которые уже две недели работали у него официантами. Работали хорошо, особенно Коул, и хозяин не мог на них нарадоваться.

В девять вечера охранники, все сто человек, внесли в ресторан чучело президента. Его поставили в центр круга, образованного столами. Охранники, естественно, перекрыли все входы и выходы, дежурили у каждого окна. Хозяин потирал руки, заранее подсчитывая прибыль, и, лишь войдя на кухню и увидев, как двое молодых официантов укладывают игрушечные пистолеты в супницы, сообразил, что к чему. «Так вы сегодня увольняетесь», – разочарованно протянул он. Коул улыбнулся ему во все тридцать два зуба, Дэвид Джетни мрачно сверкнул глазами, и с супницами в руках они прошествовали в зал.