Текст книги "Неверные шаги"

12

Лангевик, март 1970 г.

Пер Линдгрен закрывает глаза, откидывается назад. Так и кажется, будто он взлетает, парит над землей, несомый окружающими звуками. Слабым шорохом в еще голых кронах деревьев, криками чаек, что прилетают с моря и в надежде высмотреть еду вьются над столом. Даже не пытайтесь, думает он, вас ждет разочарование, как и меня. Ни его, ни чаек рыбой не угостят. Здесь не угостят. Мясо, понятно, исключено, а об остальном он как-то не задумывался, хоть они и обсуждали, можно есть рыбу или нет. Одни были за, другие непоколебимо против. В итоге большинством голосов решили, что и рыба, и моллюски в коммуне под запретом, зато яйца есть можно, правда, только от своих кур или уток.

Пер Линдгрен улыбается, вспоминая предотъездные споры. Ингела грозила, что они с Тумасом вообще откажутся участвовать в проекте, если кто будет настаивать на вегетарианских идеалах. Брендон хотел лишь яиц и бекона на завтрак, но, заметив предостерегающий взгляд Джанет, ограничился яйцами. Мнение Тео они узнают только завтра; голландец присоединится к коммуне на день позже других. Тео Реп – друг Джанет и Брендона по амстердамским временам, и остальные с ним пока не встречались, но Джанет и Брендон ручаются: он парень что надо. Вдобавок владеет “буханкой”, каким-то образом ухитрился отхватить советский микроавтобус, думает Пер. А вместительный внедорожник – самый подходящий транспорт здесь, на острове.

У них есть полгода. На такой срок хватит денег, чтобы продержаться на плаву и заложить в усадьбе основы общего будущего. Пока посевы не принесут урожай, придется себя ограничивать, жить бережливо. Посильный вклад внесли все и каждый. Тумас с Ингелой – несколько тысяч крон, Диса – свои знания, Брендон – свои связи (какие именно и для чего они могут пригодиться, Пер понятия не имеет), Джанет – несколько сотен фунтов, унаследованных от бабушки, Тео – “буханку” и кой-какую рассаду.

А без его любимой Анны-Марии вообще ничего бы этого не было. Известие о кончине ее деда сперва всего лишь означало, что незнакомый ей старикан, отец ее отца, которого она едва помнила, сыграл в ящик. В Доггерланде она никогда не бывала, толком не знала, что в этой стране ее корни. И вдруг на тебе – нежданно-негаданно оказалась владелицей Луторпа, усадьбы к северу от Лангевика, на острове Хеймё. Странное название, чуть ли не экзотическое. Но письмо из адвокатской конторы сомнений не оставляло: если Анна-Мария пожелает, они с большим удовольствием позаботятся о продаже как усадьбы Луторп, так и прилежащих пастбищных и лесных угодий, которые входят в состав наследства. Если же она желает оставить все за собой, то должна нанять человека присматривать за тамошним хозяйством. Или заняться этим сама.

Им хватило недели, чтобы принять решение.

Пер вздрагивает, когда знакомый детский смех и топоток бегущих ног прерывается глухим звуком падения. Он молча считает: раз, два, три… на четыре раздается вопль. И тотчас же мягкий датский говорок Дисы утешает:

– Ну-ну-ну, ничего страшного.

Не открывая глаз, он слышит, как плач во дворе стихает, но сию же минуту детский рев слышится в доме, вскоре уже на два голоса.

– Я займусь, – говорит Тумас, и Пер мысленно видит, как его друг приподнимает Лава и, быстро и привычно принюхавшись, проверяет, не сменить ли подгузник, а одновременно берет на руки Орьяна, успокаивает. Купать, менять пеленки и успокаивать – дело Тумаса, кормить – дело Ингелы. Тумас занимается детишками, хоть они и не его. Он так влюблен, что, наверно, сделает что угодно, только бы на сей раз не потерять Ингелу. Теперь, после нескольких лет, прожитых врозь, они наконец-то снова вместе.

Потом он думает, что Тумас выполняет свою работу так же тщательно, как собирал модели самолетов, когда они оба были детьми. До сих пор он помнит запах клея, которым они склеивали детальки, разложенные на письменном столе в комнате у Тумаса. Самому ему недоставало терпения, зачастую он оставлял лучшего друга наедине с серыми кусочками пластмассы и перебирал коллекцию пластинок. Дядя Тумаса работал в музыкальной отрасли и снабжал племянника новейшими дисками, о которых Пер мог только мечтать.

“Бери, – обычно говорил Тумас, видя, как Пер, сощурив глаза, внимательно читает каждую букву на обороте конверта какого-нибудь сингла, который у него не вызывал ни малейшего интереса. – Бери, если хочешь, у меня их и так полно”.

Теперь слышно звяканье тарелок и приборов, которые раскладывают на столе, и резкий хлопок пробки, выдернутой из бутылки. Торопливый топот ног в дом и из дома, энергичные шаги, чтобы принести и поставить что-то на стол. Потом голоса. Голоса, звучащие то громче, то тише, взрыв смеха, кто-то кого-то окликает, просит захватить на кухне что-то еще.

Звуки праздника.

Надо бы встать и помочь остальным, но Пер не в силах расстаться с этим сном наяву. Брендон затягивает “I Feel Like I'm Fixin’ to Die-Rag”[2]2
  “Я чувствую, что обречен на смерть” (англ.) – песня Джо Кантри Макдональда (р. 1942), американского певца и автора песен, фронтмена психоделической рок-группы Country Joe and the Fish, одной из самых политически активных в 1960-е гг.


[Закрыть], и кто-то – Ингела? – не очень уверенно подхватывает. Она не поспевает ни за текстом, ни за Брендоновым темпом, но припев сквозь смех поют все:

 
And it’s one, two, three,
What are we fighting for?
Don’t ask me, I don’t give a damn,
Next stop is Vietnam.
 

Секундой позже он понимает, что открыл глаза и тоже поет. Встречается взглядом с Анной-Марией, и они вместе разыгрывают целую пантомиму, пока она, весело пританцовывая, идет к нему.

 
And it’s five, six, seven,
Open up the pearly gates…
 

Она садится к нему на колени, утыкается губами ему в шею, и он чувствует, как они тихонько шевелятся, щекочут тонкую кожу.

– Ты был прав, – бормочет она.

– Мы были правы, ты ведь хотела этого не меньше меня?

Он чувствует, что она кивает, улыбается ему в шею. Да, она тоже хотела.

Так и было; изначально идея принадлежала ему, но решение они приняли вместе. Сняться с места, бросить все и начать сначала.

На сей раз другую жизнь.

13

В Дункерском полицейском управлении освещены только два этажа. С нижнего этажа на Редехусгате пробивается слабый отсвет лифта, остальные шесть этажей высокого, похожего на бункер здания тонут в темноте.

Территориально полиция Доггерландской республики делится на четыре главных округа: Северный и Южный Хеймё, Фрисель и Ноорё. Каждый округ состоит из участков, занимающихся повседневной полицейской работой. Все тяжкие преступления, которые караются сроками свыше пяти лет, расследует центр – отдел уголовного розыска Доггерландской государственной полиции, или коротко ДГУ. Размещается отдел на третьем этаже управления, над службой общественного порядка и дорожного движения и, соответственно, под научно-техническим отделом и отделом информационных технологий.

“Клиника” – так называют массивный серый бетонный бункер те многие полицейские, кому выпало сомнительное удовольствие работать в этом здании, – построена на пустыре, возникшем, когда, несмотря на массовые протесты, сровняли с землей четыре квартала старинных деревянных построек XVIII века. Теперь эта махина бросает свою тень на красивую старинную ратушу, которая упрямо держит позицию через дорогу.

Сегодня вечером, в пять минут восьмого, на третьем этаже, в самой большой комнате для совещаний собрались восемь человек. Помимо врио начальника Карен Эйкен Хорнби отдел уголовного розыска представлен инспекторами Карлом Бьёркеном и Эвальдом Йоханнисеном, а также ассистентами Астрид Нильсен и Корнелисом Лоотсом. Кроме того, присутствуют начальник НТО Сёрен Ларсен, судмедэксперт Кнут Брудаль и – по скайпу – дежурный прокурор Динеке Веген.

Карен обводит взглядом людей, сидящих за длинным столом. Блюдо с черствыми бутербродами, термос и шаткая башня пластиковых стаканчиков образуют сиротливый натюрморт под лампой дневного света. К “яствам” никто не тянется.

– Так, все на месте, – говорит она. – Добро пожаловать и спасибо, что пришли. Мы все устали, и я не вижу причин без нужды затягивать совещание, но нам необходимо предварительно согласовать, что мы имеем. Начну с изложения основных фактов.

Все молчат, слышен только угрожающий скрип стула, когда Эвальд Йоханнисен меняет позу, сдавленный зевок Кнута Брудаля да хруст пакетика, из которого Астрид Нильсен извлекает пастилку от кашля. Глядя на высокую, белокурую, вызывающе спортивную коллегу, Карен инстинктивно выпрямляет спину и втягивает живот, потом, кашлянув, продолжает:

– В одиннадцать пятьдесят пять дежурному позвонили из службы спасения. Шестью минутами раньше, то есть в одиннадцать сорок девять, туда поступил звонок от некоего Харальда Стеена, проживающего на севере Лангевика и сообщившего о женщине, которая упала и расшиблась у себя на кухне. По словам оператора, Стеен не мог сказать, сильно ли женщина пострадала, потому что видел ее только в окно. Точнее, видел только ноги упавшей.

Новый зевок Брудаля и через секунду еще один, на сей раз это Корнелис Лоотс, который пытается прикрыть рот тыльной стороной руки. Карен чувствует, как ее уверенность тает. Я тут ни при чем, просто день выдался долгий, напоминает она себе и продолжает:

– Оператор разумно решил не только выслать туда скорую, но и связаться с дежурным полицейским. В двенадцать двадцать пять полицейские ассистенты Ингульдсен и Ланге были на месте, прямо перед приездом скорой. Взломав дверь, они быстро установили, что на полу кухни лежит мертвая женщина с тяжелыми повреждениями лица. Харальд Стеен по-прежнему находился возле дома и сообщил, что покойная – Сюзанна Смеед.

Изложенное Карен ни для кого из присутствующих не новость, однако имя бывшей жены начальника вызывает усиленный скрип стульев, поскольку многие нервно меняют позу.

– А откуда, черт побери, старикан знал, что это она? Болваны впустили его в дом?

Все взгляды разом устремляются на Эвальда Йоханнисена. Карен видит вскинутые брови коллеги, слышит недовольство в голосе и понимает, что на сей раз камень брошен в ее огород. Йоханнисен устроит ей веселенькую жизнь.

– Нет, – спокойно отвечает она, – но Сюзанна Смеед была его ближайшей соседкой, и он знал, что в доме живет она одна. Хотя ты, конечно, прав, Эвальд, он предположил, что это Сюзанна Смеед.

– А теперь мы знаем, что это Сюзанна Смеед, – слышится резкий голос с другого конца стола. – Можем продолжать?

Кнут Брудаль сидит, откинувшись на спинку стула, прикрыв глаза и сложив руки на объемистом животе.

– Спасибо, Кнут, – говорит Карен, – чуть позже мы подойдем к твоему отчету. Кстати, именно потому, что покойная – бывшая жена Юнаса Смееда, здесь стою я, а не он. Начальник полиции решил на время расследования отстранить Юнаса Смееда от службы и назначил меня врио шефа отдела уголовного розыска, а также руководителем следственной группы.

В комнате по-прежнему тишина. С трудом подавив желание выпить глоток воды, Карен продолжает:

– Ситуация для всех нас, конечно, непростая, к тому же, как вы понимаете, это дело привлечет огромное внимание СМИ. Поэтому нам как никогда важно не допустить ни малейшей утечки информации. Все контакты со СМИ Вигго Хёуген берет на себя. Я буду держать его и пресс-секретаря в курсе расследования.

– Н-да, вот уж писаки не обрадуются, – с усмешкой замечает Карл Бьёркен. – Им же всегда позарез нужен тот, кто ведет расследование, они на все пойдут, лишь бы добраться до тебя в обход Хёугена.

– Но решение, во всяком случае, таково, – коротко отвечает Карен. – Вся информация через пресс-бюро и Вигго Хёугена, ни вы, ни я на вопросы журналистов не отвечаем, впредь до отмены данного решения. Ни слова о времени, орудии убийства или ходе расследования. Никаких высказываний насчет Юнаса или его брака с Сюзанной, и вообще. Молчим как рыбы. О’кей?

Она удивляется авторитетности собственного голоса. А ведь как раз этот тон в устах старших по званию больше всего действует ей на нервы, он всегда отдает какой-то нравоучительностью.

– Ну что ж, Кнут, слово за тобой, пока ты не уснул, – добавляет она с легкой улыбкой и берется за стакан с водой.

Судмедэксперт открывает в компьютере первую страницу своего сообщения, и все взгляды устремляются на большой экран на одной из торцевых стен. В следующий миг слышится общий вздох. На снимке Сюзанна Смеед – она лежит на спине, с разбитым лицом, голова под тускло-черным ребром большой чугунной плиты. Сквозь кровавое месиво в гротескной усмешке просвечивают разбитые зубы.

Карен замечает, что веснушчатые щеки Корнелиса Лоотса разом стали еще бледнее. Он поспешно отводит взгляд и несколько раз проводит ладонью по рыжеватым волосам, словно стараясь отвлечься. Сидящий рядом Карл Бьёркен являет собой резкий контраст как внешностью, так и реакцией: гладкие угольно-черные волосы блестят, темные глаза неотрывно смотрят на экран. Только те, кто хорошо его знает, угадывают, что означает чуть подергивающийся мускул на правой челюсти. Карл Бьёркен отнюдь не безучастен.

Даже Астрид Нильсен, кажется, вот-вот потеряет свое холодное самообладание.

– Господи, – бормочет она и тянется за пакетиком с пастилками.

– Вскрытие я закончил полчаса назад, – говорит Кнут Брудаль. – Подробное заключение напишу завтра, но самое главное доложу прямо сейчас. И постараюсь, чтобы даже доггерландской полиции все было понятно, – добавляет он, словно отвечая на безмолвный вопрос, который, очевидно, задавали чаще, чем ему хотелось.

Брудаль кликает следующую фотографию, крупный план лица Сюзанны Смеед, и Карен заставляет себя посмотреть еще раз. Тяжело сознавать, что скоро все взгляды обратятся на нее самое. Станут искать ответ, которого она не имеет, ждать, что она поведет их через расследование.

Теперь вся ответственность на мне, я должна установить, кто убил бывшую жену этого поганца, а сам он тем временем хлещет виски и отказывается сотрудничать. Как мне, черт побери, с этим справиться, думает она. Я ведь, блин, даже с собой справиться не могу.

– Как я уже сказал, на фото действительно Сюзанна, – слышит она в другом конце комнаты голос Брудаля; сейчас в голосе сквозит слабость, будто он вот-вот сорвется. Эксперт откашливается и продолжает: – Я был близко знаком с нею, когда они с Юнасом состояли в браке, поэтому мог сам опознать ее, несмотря на повреждения, но мы, конечно, также установим личность через анализ ДНК.

Брудаль кликает новое фото, и взгляды присутствующих невольно приковывают рваные раны и почерневшие от крови пряди волос.

– Повреждения, которые мы здесь видим, результат трех очень сильных ударов по голове, предположительно нанесенных железной кочергой, но об этом подробнее расскажет Сёрен. Первый нанесен наискось сзади, он сломал скуловую кость и переносицу. В момент удара жертва, вероятно, вставала из-за кухонного стола, или же она сумела встать уже после удара, все зависит от роста преступника. То есть Сюзанна пока что на ногах.

Брудаль опять откашливается и делает глубокий вдох.

– Второй удар последовал сразу же за первым, – продолжает он. – То есть убийца понимает, что первого удара оказалось недостаточно, и наносит еще один, с такой силой, что он проламывает верхнюю челюсть, отбрасывает жертву назад и она ударяется головой о печь.

Кнут Брудаль кликает новое фото. На сей раз крупный план головы Сюзанны Смеед.

Словно обезглавленная курица, думает Карен.

– Фу ч-черт, – бормочет Карл Бьёркен.

– Да, можно и так сказать, – сухо отзывается Брудаль. – Непосредственной причиной смерти стало массивное внутреннее кровотечение между черепной костью и мозгом. Кровь сдавила мозг в области дыхательного центра, где головной мозг переходит в спинной, поэтому жертва перестала дышать. Или, как сказали бы вы сами, она умерла от черепно-мозговой травмы.

За столом тишина.

– И вот еще что. – В голосе Брудаля слышна сдержанная злость. – После смерти Сюзанны преступник снял с ее правого безымянного пальца одно или, возможно, два кольца. Кроме того, на шее спереди и сзади явственно видны отметины, оставленные, по всей вероятности, нашейным украшением, которое с нее сорвали.

Сейчас не слышно ни скрипа, ни шороха, ни зевоты. Все молча думают об одном: возможно, Сюзанна Смеед погибла в результате самого обыкновенного ограбления, которое пошло не так. Подобное преступление расследовать проще. В любом случае проще для всех. В конце концов Карен прочищает горло и нарушает молчание:

– Можешь что-нибудь сказать о преступнике, Кнут?

Она спрашивает, особо не надеясь, что ответ даст им какую-то зацепку. Слишком часто слышала и вопрос, и ответ. Ведь, что ни говори, не первый раз на скачках.

– Много не скажу, – отвечает судебный медик. – Забудьте, что по повреждениям якобы можно достаточно точно определить рост или вес того, кто нанес удар, так только по телевизору бывает. Я лишь могу сказать, что тут требовалась недюжинная сила. Кочерга сама по себе весьма тяжелая, а удар нанесен с немалой силой.

– Или яростью? – роняет Карл Бьёркен.

– Н-да, это еще предстоит выяснить. Но злость, а иной раз и большой страх часто придают неожиданные силы. К тому же известная сила или, если угодно, ярость нужна и затем, чтобы снять кольца с мертвого тела. В данном случае они, по-видимому, сидели весьма туго.

Снова задумчивая тишина.

– Удалось уточнить время смерти? – спрашивает Карен.

– Я уже говорил: когда я пришел, на кухне было ужасно жарко. Плита явно топилась при закрытой кухонной двери. Затем полицейские ассистенты, которые первыми прибыли на место, открыли и эту дверь, и входную, а тем самым впустили холод, и температура быстро понизилась, но потом дверь опять закрыли. Потом приехали криминалисты и погасили плиту. В итоге имели место перепады температуры, не позволяющие установить точное время смерти.

Судмедэксперт делает паузу, отпивает еще глоток воды.

– Однако немного уточнить удалось. По моей оценке, смерть с весьма большой вероятностью наступила между половиной восьмого и десятью. Еще вероятнее – между восемью и половиной десятого, точнее сказать невозможно.

Карен глубоко вздыхает. Лучше выложить прямо сейчас.

– Я лично могу добавить еще один кусочек пазла, что касается времени смерти. Примерно в четверть девятого я проезжала мимо дома Сюзанны и видела ее с дороги.

– В четверть девятого? Кто по доброй воле пускается в путь в этакую рань после Устричного фестиваля?

В голосе Эвальда Йоханнисена сквозит недоверие.

– Я ночевала у знакомой в Дункере, но проснулась рано и поехала домой. Так или иначе, я видела Сюзанну живой-здоровой, она поднималась по тропинке к дому после утреннего купания, примерно в четверть или в двадцать минут девятого.

Карен быстро обводит взглядом собравшихся, однако никто не ставит ее слова под сомнение. И тут она видит поднятые брови и ироническую усмешку Йоханнисена. Неужели он что-то знает? Насколько близко он знаком с Юнасом? Она чувствует, как вспыхивают щеки, но в следующую секунду ее спасает голос Брудаля.

– Ну что ж, – говорит он с нетерпеливой усталостью. – Это вполне согласуется с моими выводами. У меня все, могу только сказать, что содержимое желудка соответствует остаткам завтрака на столе: кофе с сахаром, йогурт, овсяные и ржаные хлопья, изюм и миндаль. Словом, солома, какую упорно покупает моя жена, потому что это, типа, полезно, – добавляет он.

– То-то я смотрю, вид у тебя больно цветущий, – с усмешкой замечает Карл Бьёркен.

Вокруг стола пробегает смешок. Обычных, достаточно грубоватых реплик, какими дознаватели обороняются, когда судмедэксперт демонстрирует фото тяжких преступлений, на сей раз не слышно. Поэтому слабая попытка Карла Бьёркена пошутить принимается с благодарностью, и напряжение отпускает еще больше, когда Брудаль наконец выключает экран.

– У кого-нибудь есть еще вопросы к Кнуту? Вопросов нет. Тогда мы, пожалуй, отправим тебя домой, к жене и мюсли, – говорит Карен.

Когда дверь за высоченным судмедэкспертом закрылась, она продолжает:

– Теперь твоя очередь, Сёрен. И если можно, давай покороче. Все устали и хотят домой.

Особенно я, думает она. До сих пор утренний сон и адреналин помогали ей сохранять бодрость, но внезапно все тело охватывает усталость. Она открывает документ, который Сёрен Ларсен полчаса назад переслал ей по электронной почте, и подвигает ему клавиатуру и мышь.

– О’кей, – говорит он и машет рукой. – Вообще-то незачем разглядывать снимки прямо сейчас, можете посмотреть завтра утром. Пока что нам удалось установить вот что. Как сказал Брудаль, убийца воспользовался старой кочергой. Стало быть, ее надлежит считать орудием убийства, хотя в момент смерти преступнику пособило ребро чугунной плиты. Кочерга ручной ковки, около семидесяти сантиметров длиной, сделана, вероятно, в конце девятнадцатого века. Отпечатков пальцев на орудии убийства не обнаружено.

– Даже Сюзанниных? – спрашивает Астрид Нильсен.

Она-то почему не выглядит усталой? – думает Карен, глядя на блондинку, сидящую чуть наискосок напротив. Астрид Нильсен словно только что вернулась с освежающей прогулки – щеки розовые, взгляд бодрый. Хотя наша Пчелка, наверно, не пила вчера столько вина, продолжает размышлять Карен, попутно заглушая укол нечистой совести. Астрид работает хорошо, по-настоящему хорошо, к тому же с ней легко иметь дело. Здорово. Трое детей, муж в айти-отделе полиции, всегда красиво подстрижен и с кроткой улыбкой на губах. Карен сильно подозревает, что он принадлежит к независимой церкви, по крайней мере его отчетливо ноорёский выговор подталкивает к такому выводу.

– Вообще никаких. – Ответ Ларсена возвращает Карен к реальности. – Убийца предположительно вытер кочергу или же был в перчатках. Но в последнем случае должны бы остаться другие отпечатки. Впрочем, там есть еще одна кочерга, намного легче и новее, на ней мы обнаружили отпечатки пальцев Сюзанны.

– Н-да, тогда неизвестно, кто затопил плиту, она сама или убийца, – разочарованно замечает Эвальд Йоханнисен. – Не пойму только, зачем бы ей топить в эту пору года. На улице было по меньшей мере плюс десять, к тому же у нее наверняка есть масляный обогреватель. Верно?

– Да, верно, – кивает Сёрен Ларсен. – Мало-мальски пригодных остатков растопки мы не нашли, только золу от дров и газетной бумаги. Так что еще предстоит разбираться, почему кто-то затопил печь и имеет ли это вообще отношение к убийству.

Карен вспоминает озябшую Сюзанну Смеед и думает, что, пожалуй, не так уж и странно, что после купания в Лангевиксо в конце сентября хочется поскорее согреться. Но об этом мы потолкуем завтра, решает она и жестом предлагает Ларсену продолжить.

– Словом, велика вероятность, что дровяную корзину возле плиты пытался поджечь преступник. Но дрова были сырые, сама же корзина, собственно, не корзина, а старая медная лохань, так что огонь почти потух, не добравшись до шторы. В противном случае ситуация сложилась бы совершенно иначе.

Сёрен Ларсен делает короткую паузу, листает свои записи, потом продолжает:

– Кое-что свидетельствует в пользу версии о грабеже со взломом. Комод в передней определенно обыскивали, в сумочке нет бумажника, где, как можно предположить, лежали банковские карты и водительские права. Отсутствуют компьютер и мобильный телефон, хотя мы точно не знаем, имела ли Сюзанна Смеед то или другое, но поскольку стационарного телефона в доме нет, можно предположить, что мобильник у нее был. Разумеется, проверим у крупных операторов, зарегистрирован ли на нее какой-нибудь номер.

Он опять делает короткую паузу, перебирает свои записи.

– Добавочные факты, как будто свидетельствующие в пользу грабежа, это, разумеется, украшения, о которых говорил Брудаль. Однако же в доме находятся предметы, которые любой грабитель непременно прихватил бы: столовое серебро примерно тысяч на двадцать марок и несколько других предметов из старинного серебра, восемнадцатого века, между прочим, так что речь идет о кругленькой сумме, хотя точную стоимость мы пока не определить не успели.

– Может, налетчики не разбирались в подобных тонкостях, – уныло замечает Эвальд Йоханнисен. – Молодые нарики передачи про антиквариат не смотрят. Отпечатки обуви есть?

– Пока ничего пригодного, но все, что было, мы зафиксировали. Коллеги, которые прибыли первыми, натащили в переднюю, да и на кухню довольно много гравия и глины, так что особо не надейтесь. Вообще улик негусто. Есть ДНК и отпечатки пальцев других лиц, не только Сюзанны Смеед, но сверка с базами данных закончится не раньше, чем завтра вечером или утром во вторник. Зато мы быстро выяснили, кому принадлежат свежие отпечатки пальцев в гостиной, в туалете на первом этаже и на кухне.

Сёрен Ларсен выдерживает паузу, добиваясь всеобщего внимания.

– Они принадлежат Юнасу Смееду.