Текст книги "Неверные шаги"

– Не расслабляйся, – шепчет она. – Тебе ли не знать, что может случиться.

Дальше дорога идет слегка под уклон, вот уже и центр городка. Здесь по обе стороны теснятся дома, но людей по-прежнему не видно. Карен еще сбавляет скорость и сворачивает на длинную улицу. На посыпанной гравием площадке перед “Зайцем и вороной”, единственным в Лангевике пабом, в беспорядке стоят столы и стулья. Кое-где на столах остались стаканы, несколько чаек мельтешат крыльями возле разбросанных устричных ракушек. Здесь, понятно, нет нужды на ночь громоздить стулья в штабеля и сковывать их цепочкой, как по необходимости поступают в дункерских пивных, но обычно хозяин паба, Арильд Расмуссен, все-таки старается навести порядок, прежде чем закрыть заведение на ночь. Добряк Арильд, должно быть, перебрал вчера на кухне с выпивкой, тоже небось хотел попировать, как все, думает она.

Она тихонько проезжает мимо социального центра, который по доггерландским законам должен быть в любом населенном пункте, однако теперь работает только по четыре часа в понедельник и в четверг. Минует табачную лавку, закрытое почтовое отделение, закрытый хозяйственный магазин и продуктовый, которому тоже давно грозит закрытие. Старинный рыбачий поселок на восточном побережье Хеймё живет на искусственном дыхании и остатках былого духа противоречия. Только вот протесты изрядно приувяли, широкий выбор и цены заставляют большинство плюнуть на принципы и рвануть в супермаркеты и практичные строительные универмаги. Лишь пабу Арильда Расмуссена вроде бы ничто не угрожает; в “Зайце и вороне” почти каждый вечер по-прежнему полно посетителей.

В конце улицы дорога огибает старый рыбный рынок и резко сворачивает, оставляя гавань в стороне. Карен благополучно минует крутой поворот и не спеша съезжает на узкую щебеночную дорогу между морем и Лангевикской грядой. Белые и серые каменные дома карабкаются по взгоркам, а по другую сторону тянутся вдоль берега причалы и лодочные сараи. Все свидетельствует о том, что Лангевик, как и остальные прибрежные поселки Доггерландских островов, некогда был населен почти исключительно рыбаками, матросами и небольшим числом лоцманов. Теперь в большинстве домов с морскими участками живут айтишники, инженеры-нефтяники и небольшое число работников культуры. За простыми серыми каменными фасадами дровяные плиты и чайники сменились индукционными плитами и кофеварками-эспрессо. Карен знает, что лодочные сараи все чаще перестраивают, превращают в дополнительные жилые помещения, и за исхлестанными ветром стенами прячутся теперь не большие шлюпки на четверых или шестерых гребцов, а удобные диваны из долговечного искусственного тростника. Теплыми летними вечерами довольные хозяева сидят там за бокалом вина, наслаждаясь чудесным видом на море и вовсе не беспокоясь о порванных сетях или о том, что окаянный тюлень и на сей раз утащил половину улова.

Пожалуй, она бы и сама так поступила, будь у нее деньги. Карен Эйкен Хорнби ностальгией не страдает. На вид почти всё, как в ее детстве, хотя, по сути, изменилось. И ее это вполне устраивает.

Она сворачивает на крутую подъездную дорожку к одному из последних домов, отмечает, что если не засыплет выбоину возле ворот, то в следующий раз, загоняя тяжелую машину на участок, непременно врежется головой в крышу. Со вздохом облегчения выключает мотор и, прежде чем открыть дверцу, на несколько секунд замирает. Опять наваливается усталость, ноги словно налиты свинцом, когда она поднимается по тропинке к дому. Дышит глубоко, наполняет легкие ароматом близкой осени. Воздух здесь обычно на несколько градусов холоднее, чем в Дункере, и нет ни малейшего сомнения, что лето быстро идет к концу. Березы уже начали желтеть, а рябина возле сарая с инструментом густо усыпана красными гроздьями ягод.

На каменном крылечке возле задней двери лежит мохнатый серый котище. Когда Карен подходит, он переворачивается на спину, вытягивается во всю длину и зевает, показывая хищные острые клыки.

– Доброе утро, Руфус, нынче тоже ни одной мышки? Ну какой мне от тебя толк, а?

В следующую секунду кот встает, трется о ее ноги, Карен едва успевает повернуть ключ в замке, как он мигом ныряет в дом.

Она бросает сумку на кухонный стол, стягивает куртку, заодно скидывает и теннисные туфли. Открывает шкаф над мойкой, достает две таблетки от головной боли, запивает их стаканом воды, рассеянно поглаживая по спинке кота, который вскочил на мойку. Все более громкий и требовательный мяв вспарывает головную боль, пока она достает банку с кошачьим кормом. Как только миска с кормом оказывается на полу, мяуканье мгновенно смолкает, кот спрыгивает. Сегодня же вечером надо установить кошачью дверку, которую она купила, окончательно капитулировав перед котом. Хотя здесь полно мышей и, по крайней мере, есть еще два места, где Руфус может укрыться, он явно полагает, что ему больше под стать питаться на кухне и проводить дни на диване в гостиной. Где он жил до того, как приковылял к ней минувшей весной, она понятия не имеет. Объявления, развешенные на телефонных вышках и брошенные в почтовые ящики городка, результата не принесли. Ветеринар зашил порванное ухо, кастрировал кота, наложил ему на лапу лубки и надел на шею воротник, чтобы он не слизал зелье от глистов. Настрадавшийся кот определенно пришел, чтобы остаться, и теперь ей пора признать поражение: Руфус победил.

Под звуки кошачьего чавканья Карен заряжает кофеварку и отрезает несколько ломтиков хлеба. Четверть часа спустя она через силу съела два бутерброда с сыром, запив их полулитром крепкого кофе. Резкая головная боль сменилась тихо ноющей, и усталость разом берет верх. Не помыв посуду, она с трудом поднимается в спальню, раздевается, ложится на кровать. Надо было хоть зубы почистить, думает она. И уже в следующий миг проваливается в сон.

5

Звук доносится откуда-то издалека, проникает в сознание сквозь пласты сна. Когда он наконец совсем близко, ей на мгновение кажется, что это будильник, и она резко нажимает кнопку выключателя, однако назойливый звук не стихает. Будильник показывает 13.22, и проходит еще секунда-другая, прежде чем ей становится ясно: она проспала половину воскресного дня, а звук идет от мобильника, оставленного на кухне.

С досадой она откидывает одеяло, надевает халат, брошенный на кресло в углу, спускается вниз. Сигналы требовательны, и она, все больше нервничая, роется в сумке и наконец выуживает оттуда мобильник, который тотчас умолкает. Быстрый взгляд на дисплей – и сна как не бывало. Три пропущенных звонка, все от начальника полиции Вигго Хёугена.

Карен опускается на кухонный стул, нажимает кнопку вызова, мысли кружат в голове. Зачем она понадобилась начальнику полиции? По работе они почти не пересекаются. Да еще и в воскресенье. Так или иначе, вряд ли у него хорошая новость, соображает она, пока в трубке слышатся гудки. После третьего на другом конце отзывается властный голос:

– Хёуген.

– Добрый день, это Карен Эйкен Хорнби. Вижу, вы пытались со мной связаться.

Она старается не показать, что только что проснулась, но слегка переигрывает, и голос звучит звонко и радостно.

– Да, так и есть. Почему вы не отвечаете на звонки?

Судя по всему, Вигго Хёуген раздосадован, и она быстро прикидывает, чем бы отговориться. Не признаваться же, что полдня проспала с перепоя.

– Я несколько часов работала в саду, а телефон забыла на кухне. Воскресенье ведь, – добавляет она и тотчас жалеет, услышав реакцию Хёугена:

– Как инспектор уголовного розыска вы обязаны круглые сутки быть на связи, независимо от дня недели. Разве вам это неизвестно?

– Конечно, известно, только…

Начальник полиции перебивает ее, громко откашлявшись:

– Ладно, так или иначе, случившееся требует, чтобы вы незамедлительно вышли на службу. Найден труп женщины, в ее собственном доме, и многое указывает на то, что речь действительно идет об убийстве. Руководить расследованием будете вы.

Карен чувствует, как приосанивается на стуле, выпрямляет спину.

– Слушаюсь. Разрешите спросить.

– Вам надлежит немедля сформировать опергруппу, – продолжает Вигго Хёуген. – Все подробности у дежурного.

– Ясно. Только один вопрос.

– Почему вам звоню я, а не Юнас, – опять перебивает начальник полиции. – Что ж, я понимаю ваше удивление.

Голос слегка смягчился. Карен слышит, как Хёуген переводит дух, а затем с расстановкой продолжает:

– Дело в том, что убитая – Сюзанна Смеед. Бывшая жена Юнаса.

6

Несколько секунд Карен молчит, меж тем как информация доходит до ее сознания. Перед глазами мелькает образ озябшей женщины в темно-коричневом купальном халате.

– Сюзанна Смеед, – повторяет она без всякого выражения. – Вы вполне уверены, что это убийство?

– Да, умышленное или непреднамеренное. На этом этапе, понятно, невозможно сказать, что именно произошло. Но, по словам дежурного, ее точно убили. Двое из наших ассистентов уже на месте, они четко доложили о случившемся.

Вигго Хёуген снова заговорил прежним взвинченным тоном, и теперь Карен отчетливо слышит в его голосе тревогу:

– Как вы понимаете, Юнас не может ни руководить расследованием, ни возглавлять отдел, пока оно идет. Я уже говорил с ним, и он, конечно, совершенно со мной согласен. До выяснения всех обстоятельств вам придется взять на себя то и другое.

Две секунды молчания.

– Или пока мы не найдем другое решение, – добавляет Хёуген и опять откашливается.

Слушая, она мысленно уже опередила его. Разумеется, отстранение Юнаса Смееда – шаг необходимый. Пока нет другой информации, он в первую очередь относится к числу тех, кого предстоит допросить. И медленно, но верно она осознает последствия. С растущим неудовольствием понимает, что допрашивать шефа придется именно ей. Того самого шефа, которого она меньше восьми часов назад оставила в гостиничном номере в Дункере.

Будто мысли могут выдать ее, она ощущает инстинктивную потребность поскорее закончить разговор с Вигго Хёугеном и коротко отвечает:

– Понятно. Я живу неподалеку от Сюзанны Смеед, так что в пределах получаса буду на месте. Вы не знаете, криминалисты уже там?

– Да, или, во всяком случае, на пути туда, в том числе судмедэксперт, но им ехать довольно далеко. Тревогу подняли примерно час назад, если я правильно понял дежурного.

Значит, все случилось между началом девятого, когда я своими глазами видела ее живой, и без малого двенадцатью, когда поступило тревожное сообщение, думает Карен. Примерно четыре часа, и в этом промежутке Сюзанну Смеед убили. А я всего в двух километрах оттуда спокойно спала, чтобы протрезветь. Черт!

– О’кей, сию же минуту приступаю к работе, вызвоню людей, – говорит она.

– Да, и вот еще что… – Начальник полиции секунду медлит, словно подыскивая слова. – Как вы понимаете, ситуация крайне щекотливая. Не могу не подчеркнуть, насколько важно вести дознание без шума. Журналистов предоставьте мне, никаких спонтанных высказываний и прочего… Да, без шума, как я уже сказал. Вам ясно, Эйкен?

Пошел ты к лешему, индюк надутый, думает она.

– Вполне, – говорит она.

Разговор окончен, и Карен мчится вверх по лестнице, меж тем как мысли бушуют в голове. Три минуты спустя она выходит из-под душа, чистит зубы и одновременно вытирает волосы. Во всем теле еще чувствуются остатки похмелья.

Перед отъездом надо поесть, думает она. Иначе никак. Она надевает джинсы и синюю футболку, снова бежит вниз, на кухню. В холодильнике лежат остатки субботнего обеда: что-то вроде рагу с курицей, сымпровизированного из того, что нашлось в морозилке. Она вываливает содержимое пластикового контейнера на тарелку, ставит холодное месиво в микроволновку, приносит из передней черные берцы. Быстрый взгляд на часы: без двадцати два. Восемнадцать минут назад мне казалось, самая большая моя проблема в том, что я переспала с шефом, мрачно думает она, слышит треньканье микроволновки, и только теперь до нее доходит, что отпуск и на сей раз не состоится. Про сбор винограда во Франции наверняка можно забыть.

Четырнадцать минут спустя Карен Эйкен Хорнби, врио начальника отдела уголовного розыска Доггерландской полиции, застегивает ремень безопасности. На сиденье рядом лежат банан и банка кока-колы, найденные в холодильнике за контейнером с курицей. Прежде чем врубить движок, она сует в рот две жвачки, чтобы отбить запах табачного дыма.

Задним ходом она выводит машину из ворот, слышит, как гравий брызжет из-под колес, когда “форд” срывается с места. За едой она успела переговорить с дежурным в Дункере, и картина случившегося более-менее прояснилась. В 11.49 поступило тревожное сообщение. По какой-то неизвестной пока причине сосед заглянул в кухонное окно Сюзанны Смеед и увидел ноги по щиколотку и перевернутый кухонный стул на полу. Остальное заслонял большой буфет, который ограничивал поле зрения. Сосед, некто Харальд Стеен, поначалу решил, что Сюзанна потеряла сознание или поскользнулась и ударилась, а потому позвонил по 112, вызвал скорую. Оператору, принявшему звонок, хватило ума позвонить еще и в полицию, которая направила на место двух полицейских ассистентов, Бьёрна Ланге и Сару Ингульдсен.

Карен даже жевать перестала, когда дежурный назвал эти имена. Оба полицейских ассистента возвращались с вызова на виллу примерно в миле к югу от Лангевика, где сработала сигнализация, и потому оказались ближе всех к дому Сюзанны Смеед. Через тридцать пять минут после звонка они прибыли на место происшествия, взломали входную дверь и тотчас установили, что речь идет не о падении уровня сахара в крови и не о несчастном случае.

Бьёрн Ланге сидел на крыльце, опустив голову между коленями, когда Сара Ингульдсен встретила скорую и сообщила медикам, что их помощь здесь не требуется.

– В общем, полная лажа, – сказал дежурный.

7

Карен паркуется в хвосте вереницы автомобилей на глинистой обочине канавы, которая проходит вдоль дороги возле дома Сюзанны. Впереди всех, у ворот, черный “БМВ” судмедэксперта, за ним белый фургон криминалистов. Она выходит из машины, секунду-другую стоит под моросящим дождем. Обводит взглядом дорогу в обоих направлениях. На соседнем участке, чуть ближе к морю, замечает автомобиль с надписью “Полиция”. Возможные следы покрышек скорее всего зафиксировать не удастся, думает она. Сейчас большинство горожан уже проснулись, и мимо дома успел проехать как минимум десяток-другой автомобилей.

Подняв взгляд, она осматривает окрестности. Эта часть Хеймё – протянувшаяся на север высокая гряда холмов, бурная речка, сбегающая к морю, каменные мосты, перекинутые через ее прихотливые изгибы, поросшие вереском взгорки – с детства глубоко запечатлелась в ее памяти. Сейчас она видит знакомые места по-новому. Не замечая красоты и не ощущая покоя, четко отмечает, какие возможности имеет чужак, чтобы добраться сюда и выбраться отсюда незаметно для бдительных глаз. В обычной жизни это вряд ли возможно, соседи обязательно увидят. Но как раз сегодня, в самый похмельный день года, население городка при всем его любопытстве, пожалуй, одолевали другие заботы, и никто не присматривался, какие автомобили проезжают по дороге.

– Добрый день, шеф.

Бьёрн Ланге встает со ступенек, когда Карен подходит к дому. Она видит, что полицейский ассистент еще бледнее, чем нынче утром, а когда он отдает честь, рука у него слегка дрожит.

– Добрый день, – с улыбкой отвечает она. – Ваша работа?

Карен кивает на дверь, к которой ведут ступеньки. Одно из стекол в свинцовой раме выбито, острые осколки с двух сторон удалены, а с двух других по-прежнему торчат ежом. Бьёрн Ланге кивает и начинает поспешно оправдываться, будто не уверен, одобряет ли она их решение.

– Так ведь дверь была заперта, а мы не знали, надо торопиться или нет. Поняли только, что внутри кто-то есть, потому что там работало радио. Надеюсь, мы не испортили улики, просто думали, ей нужна помощь. Мы же не знали, что уже поздно.

Он умолкает, и Карен с успокаивающей улыбкой кивает, удивляясь про себя, почему чувствительный Ланге подался в полицию.

– Вы все сделали правильно, – говорит она. – Как я поняла, зрелище там внутри отнюдь не веселое. Попозже в управлении я побеседую с вами и с Ингульдсен, а сейчас предлагаю вам обоим отдохнуть часок-другой и подкрепиться. Где она, кстати?

– Она у соседа, ну, который позвонил и поднял тревогу. Когда мы приехали, старикан был здесь и чувствовал себя паршиво, поэтому она отвезла его домой. У него определенно проблемы с насосом.

Ланге неловким жестом показывает на сердце, а Карен чертыхается про себя. Полицейская, одна со свидетелем, которого пока нельзя исключить из числа подозреваемых. О чем они думали, черт побери? Впрочем, ей самой прекрасно известно, что у старика Стеена вправду больное сердце и он вряд ли способен убить даже котенка, но ни Сара Ингульдсен, ни Бьёрн Ланге об этом знать не могут.

– Ладно, ступайте пока туда, составьте ей компанию, – коротко бросает она, оставив назидательные комментарии при себе. После тягостной утренней встречи с Ланге и Ингульдсен она сама в проигрыше, так что теперь они квиты.

Ощутимое тепло и слабый запах дыма ударяют в лицо, когда она открывает входную дверь. Что-то пригорело, думает она, или что-то жгли. Перед нею квадратная передняя с лестницей на второй этаж. Слева от лестницы – комод под красное дерево, с выдвинутыми ящиками, рядом на полу шарфы, косынки, перчатки, платяная щетка и еще какие-то вещи, разглядеть которые она не может. Дальше, за дверью справа, виднеется бежевый диван и край толстого голубого ковра в гостиной. За дверью слева слышны невнятные звуки и бормочущие голоса. Склонясь над большой черной сумкой, посреди передней топчется техник-криминалист Сёрен Ларсен из НТО. Увидев Карен, он в знак приветствия вскидывает подбородок и протягивает ей синие бахилы и пластиковую шапочку.

– Спасибо, Сёрен. Брудаль там? – Она кивает на кухонную дверь, убирая волосы под прозрачную шапочку. Сёрен Ларсен смотрит на нее, вскидывает брови над респиратором и молча кивает.

Она знает, что означает его взгляд. Кнут Брудаль нынче в плохом настроении. Он тоже.

Карен глубоко вздыхает и идет к двери.

На первый взгляд, если отвлечься от пластин, проложенных для прохода, все внутри выглядит вполне нормально. Прямо напротив двери плита, рабочий стол, раковина и посудомоечная машина, над ними – ряд серых лакированных шкафчиков. Справа, на длинной гранитной столешнице, красуется огромный блестящий аппарат, в котором Карен предполагает кофеварку, на полках над ней выстроились всевозможные кухонные приборы, салатники и медные миски. Слева от двери возвышается большой, выкрашенный голубой краской шкаф, расписанный стилизованными библейскими сюжетами, типичными для доггерландского народного искусства. Излюбленная тема – Иона и кит, и Карен успевает отметить, что и тот, кто несколько веков назад расписал шкаф Сюзанны Смеед, вдохновился именно этой историей. Обычная, вполне уютная кухня, думает она.

Но по мере того как она присматривается, впечатление меняется. Чуть дальше впереди стоит тяжелый дубовый обеденный стол с тремя стульями. Четвертый опрокинут, валяется на полу. Она отмечает пластины для прохода и маленькие желтые треугольники пронумерованных пластиковых табличек, потом видит кровь – полосу красных брызг всего в метре от нее.

– Поосторожнее, Эйкен, – командует резкий голос. – Смотри, черт побери, куда ставишь ноги.

Осторожно ступая по пластинам, Карен входит на кухню, вытягивает шею, чтобы заглянуть за большой шкаф, и у нее поневоле перехватывает дыхание. Секундой позже она подавляет инстинктивное желание отвести взгляд. С каменным лицом смотрит на женщину на полу.

Сюзанна Смеед лежит на спине, голова и шея под острым углом, втиснуты между полом и ребром черной дровяной плиты. Толстый халат распахнулся, под ним видна кремовая ночная рубашка с вышивкой ришелье вокруг глубокого выреза. Одна грудь обнажена, и Карен отмечает, что для стройного тела она неожиданно полная. Левой руки Сюзанны Смеед не видно, но Карен фиксирует, что на другой руке нет украшений, зато ногти ухоженные, покрытые скромным бледно-розовым лаком. Голова и торс лежат в луже крови, отчасти впитавшейся в толстый ворс халата и окрасившей коричневую ткань в еще более темный цвет. Волосы там, где не в крови, выглядят тоже ухоженными, со светлыми прядями на несколько мышином фоне. Ноги вытянуты, на правой по-прежнему синяя бархатная тапка, словно шапка на пальцах, другая тапка вверх подошвой валяется под кухонным столом.

Аккуратно, мелькает в голове. Аккуратный хаос.

Техник-криминалист в белом комбинезоне медленно двигается вокруг покойной, фотографирует во всех возможных ракурсах. Тихий шорох защитных комбинезонов доносится и от двух других криминалистов, осторожно расхаживающих по кухне. Карен знает, что это бесшумное хождение, которое постороннему взгляду может показаться уважительным отношением к смерти, на самом деле – глубокая сосредоточенность людей, снимающих отпечатки пальцев и смахивающих щеточкой пылинки всех возможных улик. Когда один из них отходит в сторону, Карен видит источник запаха гари – кучу, напоминающую обугленные остатки дровяной корзины между плитой и кухонным столом. Огонь лизал стену и оставил широкую полосу копоти совсем рядом с клетчатой кухонной шторой. Карен видит свое отражение в чистом оконном стекле и твердит себе, что глубокие тени под глазами наверняка от наугад расставленных ламп.

Она снова переводит взгляд на голову Сюзанны Смеед и на этот раз заставляет себя всмотреться внимательно. Пряди светлых волос слиплись от запекшейся крови и местами закрывают разбитое лицо. Карен все больше становится не по себе, когда она отмечает вдавленную скулу и как бы сдвинутый вбок нос. Обнаженный ряд зубов белеет под сломанной верхней челюстью, создавая впечатление гротескной усмешки. Глаза широко открыты, взгляд пустой и ничего не говорящий, как у всех покойников, каких видела Карен, – ни удивления, ни страха, лишь беспредельная серая пустота.

И в этом кровавом месиве по-прежнему проступают знакомые черты Сюзанны Смеед. “Не по себе” оборачивается резким спазмом под ложечкой, и, чтобы подавить дурноту, Карен переводит взгляд на обеденный стол. Глубокая тарелка с остатками не то простокваши, не то йогурта с мюсли, корзинка с ломтиками темного ржаного хлеба, подтаявшее на жаре масло, пустая чашка из-под кофе аккуратно стоит на блюдечке.

По крайней мере ты успела выпить кофе после утреннего купания, думает она, глядя на голубую цветастую чашку. Но что случилось потом?

– Здравствуй, Кнут, – только теперь тихо говорит Карен, обращаясь к высокому мужчине, который с явным усилием сидит на корточках возле трупа. Она смотрит на широкую спину и удивляется, как это Кнут Брудаль умудрился натянуть комбинезон и не порвать швы. – Что скажешь?

Он отвечает коротко, не поднимая головы:

– Н-да, она мертва. Что тут скажешь?

Карен игнорирует резкий тон, ждет продолжения. Манеры Брудаля нередко действуют ей на нервы, но как раз сейчас она в общем-то понимает его, знает ведь, что Кнут Брудаль и его жена много лет общались с Юнасом и Сюзанной Смеед в частном порядке, задолго до их развода. Брудаль, наверно, не просто шапочно знаком с женщиной, чье мертвое тело сейчас осматривает.

– Я приехал сразу после половины второго, к тому времени она была мертва минимум три часа и максимум, пожалуй, часов шесть, – наконец говорит он с явной злостью в голосе. – При здешней адской жарище точнее сказать не могу. По неведомой причине кому-то приспичило растопить эту бандуру, а вдобавок еще и поджечь дом.

Кнут Брудаль показывает рукой на дровяную плиту в углу; один из криминалистов, нагнувшись, как раз заглядывает в топку. Потом Брудаль поднимает голову, смотрит прямо на Карен, и она видит, что его лоб блестит от пота.

Она бросает взгляд в другой конец кухни, на современную плиту из матированной стали, с блестящей индукционной поверхностью, затем снова смотрит на дровяную плиту. Делая ремонт, Сюзанна, как и многие, наверняка решила сохранить кое-что от давней кухонной обстановки. Хотела сберечь ощущение старинной сельской кухни и одновременно оборудовать ее всевозможной современной техникой. Так поступали почти все. Но на самом деле старые плиты редко кто топил, тем более в конце сентября, когда температура еще значительно выше нуля. Может быть, утреннее купание натолкнуло Сюзанну на мысль согреться, растопив плиту? Или это сделал преступник?

– Когда я приехал, жарища здесь была как в духовке, – сердито продолжает Брудаль. – Огонь криминалисты, слава богу, потушили, но уточнить время смерти будет чертовски трудно. Чистое везение, что не случилось пожара, – добавляет он, кивнув на обугленную дровяную корзину.

– Для нас, пожалуй, – холодно бросает Карен. – Вряд ли для идиота, который пытается замаскировать убийство под обычный бытовой пожар.

Брудаль закрывает свою сумку, с трудом встает. Комбинезон натягивается на объемистом брюшке, и Карен опасается, что тонкая пластиковая молния не выдержит натяжения.

– Что ж, вот и разбирайся, тебе и карты в руки. Так или иначе, я здесь закончил, остальное после вскрытия, – говорит он, утирая ладонью потный лоб.

– Насчет орудия преступления, во всяком случае, сомнений нет. Гляди, Эйкен! – Голос Ларсена доносится от двери. В руках у него длинная железная кочерга, засунутая в пластиковый пакет с бурыми разводами. – По-моему, вполне соответствует повреждениям на теле. – Ларсен с довольным видом поворачивает окровавленный пакет. – Аккуратно висела на своем месте возле плиты.

– Возможно, – сухо отзывается Брудаль, – возможно, он разбил ею лицо убитой, но причина смерти предположительно другая.

Карен и Сёрен Ларсен вопросительно смотрят на судмедэксперта. Секунду тот как будто бы наслаждается вниманием.

– Я думаю, она сидела на стуле, когда ее настиг первый удар, но совершенно уверен, что убило ее не это. И даже не сам второй удар. Только вот он с такой силой отшвырнул ее, что она упала навзничь и череп раскололся о плиту. Кто бы это ни сделал, подонок действовал чертовски хладнокровно, твердо решил убить Сюзанну.