Текст книги "Код Месины"

Анте мы с Орестом нашли на велопарковке у школы, он как раз открывал замок на своем маунтинбайке.

– Анте, мы хотим поговорить с тобой, – начал Орест. – Твоя бабушка, прабабушка и все остальные – что еще вам всем известно об астролябии?

Орест выглядел и говорил как следователь на допросе в полицейском фильме. Анте уставился на него, забыв о велосипедном замке.

Я, не уверенная, что тон полицейского допроса – лучший способ заставить Анте нам что-то рассказать, попыталась изобразить на лице улыбку. Мне это далось с трудом – во мне как будто образовалась большая черная дыра. Из-за папы. В больнице нам говорили разное. Сегодня заверяли, что все стабильно и мы можем прийти навестить его. А назавтра вдруг заявляли, что навестить его нельзя, потому что они проводят дополнительные обследования. Как раз в то утро у мамы просто сдали нервы: она разрыдалась за завтраком.

– Короче, нам просто интересно, – сказала я. – Про твою прабабушку и Акселя Острёма и все такое.

Теперь Анте уставился на меня. Я улыбнулась еще шире.

– Идем с нами домой к Оресту? Надо поговорить, – сказала я.

– Домой ко мне? – сурово переспросил Орест. Забыв про Анте, он сердито посмотрел на меня. Ясное дело: больше всего на свете ему не хотелось, чтобы народ из школы увидел, как все необычно у него дома.

– Да, – ответила я. – Ко мне нельзя. Мама сегодня работает дома, а ты же знаешь, какая она любопытная! Тут же прибежит из компьютерной комнаты, чтобы угостить нас маффинами, а заодно выяснить, чем мы занимаемся.

При этом я напряженно думала: «Ты же понимаешь, что мама сидит сейчас дома и скорее всего плачет!» – в надежде, что Орест каким-то образом прочтет мои мысли. Но он ничего не понял. Виду него был такой, словно он хочет возразить, но Анте его опередил.

– О’кей, – внезапно сказал он, переводя взгляд с меня на Ореста. – О’кей, я согласен. Ну что, пошли?

На минутку Орест замялся. Потом кивнул:

– О’кей.

Анте шел, ведя велосипед за руль; ну а мы с Орестом живем так близко к школе, что нам велосипеды просто незачем. Никто не проронил ни слова, пока мы поднимались по склону, а затем пересекли Альмекэррсвеген и свернули в глухой переулок, где живем мы с Орестом.

Молчание нарушил Анте – когда увидел, что у дома Ореста, рядом с крыльцом, красуется новая табличка Моны. Текст, выведенный красками всех цветов радуги, гласил:

ГЕЛИОНАВТИКА

Альтернатива Всему.

Целительное пение, кристаллотерапия,

магнитотерапия, ароматерапия, гороскопы,

гадание на картах Таро, толкование снов,

нумерология, помощь в реинкарнации,

духовное наставничество.

Лечение и беседа.

Люди и животные.

Рано или поздно.

– Помощь в реинкарнации? Круто, – сказал Анте.

Орест не ответил, он сосредоточенно отпирал дверь. Даже его спина будто говорила, как ему неприятно, что Анте узнал об оригинальных занятиях его мамы.

В прихожей Анте протянул руку, тронув ловцов снов, развешанных Моной, – это маленькие кусочки стекла и всякие прочие штучки, свисающие с потолка на тонких ниточках, – так что они зазвенели.

Орест не сказал Анте, чтобы тот оставил мобильный телефон в черном ящике у двери, а поскольку Моны дома не оказалось, я тоже промолчала. Однако меня мучила совесть: ведь я знаю, что Мона не желает видеть в своем доме мобильные телефоны, считая, что от них исходит опасное излучение. Так что я оставила сумку у двери, подумав, что оттуда опасное излучение не очень далеко распространится.

Если честно, Анте ведет себя вполне по-человечески, когда мы с ним вдвоем. А Орест – он такой, как всегда, в смысле, мне ведь нравится проводить с ним время. Но когда они собираются вместе, оба становятся невыносимы. Не могу понять почему.

Мы сидели за видавшим виды столом в кухне Ореста, где все стулья разные. Анте снял кепку и положил на стол. А потом сидел и качался на шатком стуле, оглядываясь по сторонам.

– Прикольно, – сказал он. – Странно, но прикольно.

Мне показалось, что действительно сказано очень верно. Дом у Ореста странный, но уютный. Мебель в основном старая и потертая, а в кухне всегда на видном месте – какие-нибудь мистические штуки Моны. Это могут быть растения, развешенные на просушку, кристаллы или скорлупа птичьих яиц, разложенная возле мойки. На сей раз на подоконнике теснились упаковки из-под яиц с насыпанной в них землей, из которой торчали крошечные зеленые побеги.

А вообще-то по всему дому – я имею в виду везде, где есть место, – стоят Бесполезные предметы Моны. Это может быть все что угодно. Красивые ветки или камни, статуэтка женщины с высохшим цветочным венком на шее, загадочные зеркала или пирамида из стеклянных шариков. Это я их так называю – «Бесполезные предметы», поскольку не знаю, для чего их можно использовать. Наверное, Мона знает.

Орест только фыркнул в ответ на реплику Анте.

– Мне тоже кажется, что тут уютно, – сказала я. – И еще вкусно пахнет.

В кухне у Ореста всегда витает аромат приправ. На этот раз, кажется, пахло корицей. И еще чем-то более резким. Имбирь.

Орест хотел скорее перейти к делу. Он начал так:

– В прошлый раз именно твоя прабабушка Герда навела нас на верный след. Помнишь, когда она притворилась, что через нее говорил дух, на том спиритическом сеансе.

Орест по-прежнему говорил тоном полицейского надопросе.

– Короче, я не знаю, – ответил Анте. – Не знаю, специально она притворялась, или просто несла пургу, или все само собой вышло. Она ничего не говорит мне про это.

– Но твоя семья, по крайней мере, помогла нам осенью найти подсказки.

– Да, – кивнул Анте. – Мы знали, что существует тайна, которую дедушка прабабушки пообещал сохранить. Он дружил с Акселем, и мы знали, что он помог ему что-то спрятать здесь, в Леруме. Но мы понятия не имели, что это за предметы. Только то, что за ними кто-то придет – в смысле, в будущем кто-то придет и найдет эти вещи. Я сам услышал об этом несколько лет назад. Тогда я был еще маленький и очень захотел, чтобы мы сами нашли тайну. Но прабабушка мне не разрешила. Сказала, что эта тайна не наша.

– Что за тайна? – спросил Орест. – О чем шла речь?

– Единственное, что я узнал, – что какие-то штуки спрятаны в земляном подвале усадьбы Альмекэрр. А другие тоже спрятаны – перед зданием тинга. Прабабушка очень волновалась из-за того каштана, выросшего над тайником у тинга. Но пока никто не появлялся и не искал зацепки, было даже хорошо, что на этом месте растет дерево и помогает хранить тайну. А потом появились вы и… начались проблемы.

– Так ты знал, что мы ищем подсказки? – спросила я. – И как давно?

– Я-то недавно… но прабабушка… даже не знаю… Уже в самый первый раз, встретившись с Малин, она сказала, что Малин – особенная. Может быть, почувствовала. Или Малин действительно такая.

– Какая? – нетерпеливо спросил Орест.

– Особенная, – ответил Анте, враждебно глядя на Ореста.

– И это все? – спросила я. – Подсказки закончились, но нам по-прежнему неизвестно, где…

Орест ткнул меня в бок, чтобы я не проговорилась.

– Так это все, что вы знаете? – снова спросила я.

– Прабабушка утверждает, что ее дедушка сказал так: «Позаботьтесь о вещах Акселя. Когда меня не будет, вы должны о них позаботиться. Обещайте, что сохраните их».

– Тем не менее вы от них отделались, – возразила я. – Ты как-то сказал, что вы выкинули кучу старых бумаг.

– Нуда, – Анте криво улыбнулся. – Моей маме плевать, что там какой-то старик говорил. Когда она находит целый шкаф старых бумаг, погрызенных мышами, она их просто выбрасывает. Бабушка не успела ее остановить. Это были бумаги с какими-то таблицами и цифрами. Расчеты и все такое. Наверняка они принадлежали Акселю. Мама хотела выкинуть и письменный стол Акселя со всякими приборами. Когда прабабушка переехала из старого дома в тот маленький, где она живет сейчас, они все равно бы там не поместились. Но потом мы вспомнили про краеведческий музей. Там сейчас хранится большинство его вещей.

Краеведческий музей. Точно! Может быть, поискать зацепки там?

– А как у вас? Узнали что-нибудь новое? – с любопытством спросил Анте. Откинув со лба челку, он добавил: – Если что, спрашивайте меня. Я эксперт по Леруму в седьмом поколении.

Он шутливо выставил вперед ладонь.

Я рассмеялась. Так забавно смотреть, как Анте сидит тут в своих модных брендовых шмотках и хвастается, что знает все про каждое поле и луг в наших краях. А все ж было бы здорово, если бы он нам помог! Я покосилась на Ореста. Но тот уткнулся в стол.

17

В пятницу нам наконец-то разрешили навестить папу.

Мама вела машину к больнице в Гётеборге, а я сидела рядом, держа в руках маленький букетик из зеленых веточек от папиного цветка здоровья. На веточках виднелись светло-зеленые тонкие листочки, слегка пахнущие лимоном, если их потереть. Папа очень любит цветок здоровья, и я хотела взять с собой в больницу весь горшок, но мама сказала, что там нельзя держать комнатные растения и медсестрам все равно недосуг его поливать. Так что пришлось ограничиться несколькими веточками.

Палата, в которой лежал папа, была светлая и солнечная. Стены были выкрашены в желтый цвет, и здесь могло бы быть вполне мило, если бы не все эти приборы, подставки под капельницы и все такое, так что не удавалось забыть, что ты в больнице, как ни пытайся.

У папы из носа торчал шланг. Это для того, чтобы поступал дополнительный кислород, как он объяснил нам. Но в целом он был веселый и вполне бодрый, когда мы пришли. То есть достаточно бодрый, чтобы посидеть на больничной кровати в таком дурацком белом больничном халате.

Я ничего не смогла сказать. Молча поставила веточки от цветка в папин стакан с водой, а потом залезла к папе на кровать и крепко обняла его.

– Ну-ну, – сказал папа. – Ничего страшного. Ничего страшного, слышишь?

Он заставил меня разомкнуть руки и посмотреть ему в глаза.

– Они просто хотят еще немного за мной понаблюдать, – пояснил он. – Точно не знают, что пошло не так, но здесь им легче это выяснить.

Когда человек в больнице, «они» обычно означает врачей и медсестер или всю больницу, точно не понять. По крайней мере, здесь решают «они».

Папа спросил, как идут дела с рассадой овощей, и мама рассказала, как Мона ходила вокруг, ударяя по чаше, пока мы с ней передвигали столы, так что пот тек ручьями.

Папа рассмеялся.

– Представляю себе эту картину, – проговорил он. – Спасибо вам за помощь. Как хорошо, что вы позаботились о рассаде.

Когда мы вернулись из больницы, я чувствовала себя совершенно разбитой. Серьезно. Я до того устала, что просто места себе не находила. Загудел мой мобильный телефон, а у меня едва нашлись силы на него взглянуть. Но тут я увидела, что пришло сообщение от Санны, и, конечно же, открыла его. Неужели она уже вернулась из Чехии?

Но нет: Санна писала, что останется в Чехии еще на несколько недель. Ее дедушка заболел прямо в разгар праздника, и ее родителям пришлось остаться с ним, пока он не поправится. Тогда я написала ей про папу. А потом мы слали друг другу сердечки и обнимающиеся смайлики, хотя обеим было грустно. Когда мы попрощались, я не знала, что делать. Везде сплошные огорчения… Тогда я взяла виолончель. Я не собиралась ничего разучивать, в особенности то труднейшее произведение Баха, которое хотела сыграть, чтобы получить стипендию. Мне хотелось поиграть что-нибудь легкое, что я уже знаю, – просто отвлечься, побыть в музыке.

Но ничего не вышло. На этот раз у меня не получилось забыть обо всем, начав играть. Я подумала о маме, как она сидит одна на диване в пятницу вечером, и отставила виолончель в сторону. Вместо этого я взяла учебник по математике, спустилась к ней и спросила, может ли она помочь мне с суперсложным примером в конце. Как я и предполагала, она обрадовалась, и мы с ней долго чертили и вычисляли. А потом посмотрели старый сериал, который обе любим, – про маму и дочь, обе они живут в США и без конца говорят друг другу что-то доброе.

18

Если смотреть от того места, где живем мы, то краеведческий музей находится по другую сторону от центра, рядом с библиотекой.

Он объединяет несколько старинных построек – красных деревянных домиков с белыми углами, какие и представляешь, думая о старой Швеции. В этих домах собраны предметы быта из прошлого. Есть большие комнаты с ткацкими станками, на которых можно что-то ткать, а в других помещениях хранятся всякие инструменты, и их даже можно взять напрокат. Иногда там проводятся встречи на разные темы – например о том, что считалось последним писком моды лет сто назад. Папа иногда ходит туда и общается со старичками, которые делятся с ним секретами выращивания огурцов.

В одном из старых красных домиков есть маленькая комната.

В ней висит на крючке старинное темно-синее пальто. Это пальто Акселя Острёма, и выглядит оно в точности как то, в котором появился передо мной год назад загадочный незнакомец, отдавший мне самое первое письмо. Кстати, и весь незнакомец выглядел в точности как Аксель Острём, с усами и всем прочим. Я это точно знаю. Потому что видела фотографию Акселя, снятую перед тем, как он отправился на поиски Сильвии.

Когда я рассказываю об этом Оресту, он мне не верит. Говорит, что в ту ночь было темно и мне только кажется, будто незнакомец был похож на Акселя на старом фото. И еще убеждает меня, будто кто-то просто надел пальто Акселя из музея, чтобы стать похожим на него.

А вот я думаю иначе. Зачем кому-то надевать на себя старое пальто и выпрыгивать мне навстречу из кустов среди ночи с письмом в руке? Тот незнакомец очень торопился отдать мне письмо. Но при этом нашел время сказать, что стоит ясная звездная ночь, и спросить, не Рыбы ли я по гороскопу… Почему?

В субботу мы с Орестом поехали на велосипедах в краеведческий музей. Сначала мы хотели проехать через мост Ваммебру.

Но, подъехав к нему, мы обнаружили, что мост огорожен желто-красными пластиковыми лентами. На заграждении висела табличка:

ОПАСНАЯ ЗОНА!

Мост закрыт для прохода и проезда в связи с угрозой оползней и подъемом воды.

Я посмотрела на реку, увидела, как вода бурлит и пенится вокруг опор. Там, за камнем под сводом моста, мы с Орестом в прошлом году нашли одну из подсказок Акселя. А вдруг мост обрушится? Как ужасно, если такой красивый арочный свод рассыплется и его больше никогда не будет. Я вдруг вспомнила, что написано в пергаменте о том годе, когда пересечения особенно сильны: «Когда земля дрожит, небо трещит, когда сойдутся прошлое и настоящее». В общем, пришлось нам повернуть назад и переехать реку по современному мосту возле амбулатории. Поэтому мы немного опоздали – Анте уже ждал, стоя посреди двора со связкой ключей в руке.

– Ты что, можешь приходить и уходить когда захочешь? – спросила я, когда он отпер дверь дома.

– Нет, – ответил он. – Ноя могу взять ключи, поскольку я член клуба.

Должно быть, Анте – самый младший из членов краеведческого клуба Лерума.

В самой большой комнате демонстрировалась выставка «Пасхальные традиции в прошлом и настоящем».

Посредине стоял стол, накрытый тарелками и подставками под яйца и украшенный разнообразными декоративными фигурками цыплят. В вазе виднелись веточки с желтыми перьями, а с лампы под потолком свисала жутковатая фигурка ведьмы, летящей на метле.

Цыплята Ореста нисколько не интересовали. Он тут же направился к необычному черному аппарату, стоявшему в углу. Повертев диск, он поднял странную трубку с воронками на обоих концах. Я догадалась, что это старинный телефон. Орест покрутил небольшой рычажок, торчавший сбоку.

Анте сказал, что телефон тоже из старого дома Герды, но большинство вещей Акселя хранятся в маленькой комнате подальше.

Комната с вещами Акселя выглядела в точности так же, как прошлым летом, когда мы приходили сюда. Здесь, к счастью, не было никаких цыплят.

Письменный стол со стулом.

Старая счетная машинка Акселя на столе.

Вешалка за дверью с большим темным пальто.

Я поежилась. Однако постаралась скрыть страх в голосе, когда заговорила:

– Подумать только. Такое ощущение, что Аксель только что побывал здесь. Просто вышел на минутку и вот-вот вернется.

– Мне кажется, здесь довольно уютно, – ответил Орест. Он никогда тут раньше не бывал и, конечно же, сразу кинулся изучать счетную машинку. Он просто не может видеть техническое приспособление, чтобы сразу же не начать проверять, как оно работает.

– Мне кажется, ему было тут одиноко, – проговорила я. – Неужели он сидел вот так год за годом и рассчитывал свои мосты, хотя в глубине души тосковал по фрёкен Сильвии?

– Может быть, – ответил Орест, бросив на меня быстрый взгляд. – Но ему по крайней мере удавалось считать.

Он выставил несколько цифр при помощи маленьких кнопочек в передней части счетной машинки, а потом покрутил ручку, отчего весь прибор жутко затрещал. Губы у Ореста шевелились – это он считал в уме, пытаясь понять, правильно ли сосчитал арифмометр.

– Да хватит уже, – сказала я. – Мы ведь собирались искать зацепки!

Я выдвинула один из ящиков стола. Внутри лежали две открытки. Но не из Лондона, или Парижа, или какого-нибудь еще необычного места. На них был изображен Лерум.

На одной было написано «Аспенэс», а на другой – «Стамшён». Вероятно, тогда, много лет назад, в Лерум приезжали туристы. Наверное, прибывали поездом из Гётеборга и с удовольствием посылали домой открытки с изображением тех мест, где они купались именно в тот день. Но на открытках ничего не было написано – ни на одной, ни на другой стороне. То есть никаких зацепок. А есть в ящике что-нибудь еще? Пустой блокнот. Расписание поездов 1890 года. Я рылась в ящике, пока Орест, оставив наконец в покое счетную машинку, принялся выдвигать старые книги, стоявшие на полке рядом с письменным столом.

Анте стоял в дверях, пока мы с Орестом обыскивали комнату. Мы перерыли все бумаги, обыскали все полки, даже залезли в карманы старого пальто. Книги, бумаги, старая чернильница…

– Короче, – сказал Анте. – Вы даже не знаете, что ищете?

Я посмотрела на него тяжелым взглядом.

– Не совсем, – ответила я.

– Довольно сложно помочь, когда мы даже не знаем, что делаем, – сказал Анте. И был, конечно, совершенно прав. Вскоре мы бросили это занятие. Мы не обнаружили никаких зашифрованных сообщений, ничего загадочного. Если среди вещей Акселя и есть какая-то зацепка, то как нам ее узнать?

Орест и Анте вышли во двор. Я осталась, чтобы положить открытки обратно в ящик стола. Ящик заело, и я как раз нажала посильнее, когда воздух вдруг разрезал резкий звук.

Что такое?

Звук раздавался не в маленькой комнате, где находилась я, а доносился из большой. Той, в которой остались все цыплята. Я выскочила туда и быстро поняла, что звучит.

Звонил телефон. Старинный черный телефон, стоявший на столе.

Я замерла. Сигналы звенели в комнате: один, другой… Что мне делать?

Наконец я сняла тяжелую неудобную трубку и поднесла верхнюю воронку к уху.

– Алло! – неуверенно проговорила я.

В трубке трещало и завывало. Потом откуда-то издалека донесся голос.

– Алло! Вы меня слышите?

Голос звучал так, словно окликал кого-то на большом расстоянии.

– Алло! – снова сказала я. В трубке затрещало еще сильней.

– Это очень важно. На карту поставлена жизнь… – проговорил голос. – Сегодня ясная звездная ночь!

Я положила трубку, потому что на пороге появился Орест.

Ноги у меня дрожали. Трубку я по-прежнему не выпустила из рук, но изо всех сил прижала ее к рычагу, словно это могло помешать телефону снова зазвонить.

«Я сошла с ума, – подумала я. – Совершенно точно спятила».

– Что ты делаешь? – удивился Орест. – Пошли уже.

Я только покачала головой.

– Я кое-что слышала, – выдавила я из себя. – По телефону.

– Это совершенно исключено, – сказал Орест, – фундаментально невозможно.

Да, конечно. Совершенно невозможно. И мама сказала бы то же самое. Совершенно исключено, чтобы старый допотопный телефон ни с того ни с сего начал звонить. И все-таки я слышала голос.

Или – что?

Домой ехали вдоль реки. «Совершенно исключено, – повторяла я про себя. – Я вовсе не слышала в телефоне никакого голоса». Должно быть, там просто раздавался треск, а у меня разыгралась фантазия. Мне показалось, что я слышала голос, но на самом деле его не существовало. Вот так обстоит дело. Я сосредоточилась на том, чтобы унять дрожь в коленях и не отставать.

Когда мы проезжали таунхаус, где живет прабабушка Анте Герда, Анте вдруг резко свернул с велосипедной дорожки.

– Пока! – крикнул он и уехал к дому Герды.

Мы едва успели крикнуть «пока» в ответ.

А сами с Орестом поехали дальше, к нам. И, поравнявшись с теплицами у Оторпа, заметили, что внутри горит свет. Само собой, мы остановились – посмотреть, там ли Мона.

– О-о-ох! – простонала мама. Она пыталась поднять угол одного короба с землей, но не могла даже сдвинуть его с места. Между бровей у нее пролегла морщина, а уголки рта опустились. Она заметила нас, только когда мы уже стояли совсем рядом, но тут же отпустила короб и попыталась изобразить на лице улыбку. – А, привет! – сказала она и хлопнула в ладоши руками в рабочих перчатках, так что пыль полетела во все стороны. – Что вы тут делаете?

– Ничего особенного. А ты? – быстро ответил Орест.

– Мона говорит, что короба снова надо передвинуть, – сказала мама. – Не понимаю почему. Не далее как во вторник мы с Малин уже их передвигали. Для чего это опять? Она говорит, что с землей что-то происходит. Не возьму в толк, зачем все это нужно.

Мама умоляюще посмотрела на Ореста. Он как никто вроде бы должен согласиться с ней, что перемещение коробов Совершенно Ненаучно и потому Абсолютно Ненужно.

Но Орест лишь устало посмотрел на маму и на короба.

– Боюсь, тут ничего не поделаешь, – проговорил он наконец. – Мы тебе поможем.

Так мы и сделали. Тянули и перетаскивали короба, чтобы поставить их вдоль новых линий, которые Мона начертила мелом на бетонном полу теплицы. Поскольку новые ряды оказались короче старых, нам пришлось передвигать короба туда-сюда, как мозаику, чтобы они все поместились.

Спина у меня болела, руки горели, хотя Орест отдал мне свои рабочие перчатки, лежавшие тут же, в теплице. Он сказал, что обойдется без них.

Мона все это время не появлялась. Только когда мы почти закончили, когда осталось поставить на место всего один короб, она вошла в теплицу.

На этот раз она выглядела куда зауряднее, чем раньше. Вместо расшитой золотом рубашки с такой же шапочкой на ней было вполне обычное платье серокоричневого цвета. Единственное, что бросалось в глаза, – ожерелье из серых и коричневых птичьих перьев у нее на шее.

– О, как хорошо! – воскликнула она, и лицо ее расплылось в широкой теплой улыбке, когда она увидела, что мы почти всё сделали. Но я заметила ее лицо за секунду до этого, когда она переступала порог. Оно казалось серым и усталым, чем-то озабоченным. Странно было видеть Мону такой, а не спокойной и улыбчивой. Может быть, она тоже переживает за папу? Или мы совсем не так уж ей помогли, как нам самим казалось?

Наверное, мама подумала о том же, потому что, расправив спину, спросила:

– А что теперь, Мона? Мы можем помочь тебе чем-то еще?

После этого мы остались еще на два часа и пересаживали крошечные росточки из маленьких ящичков в горшочки с землей. Важно делать вдох, когда мы вынимаем растение из земли, и выдох, когда пересаживаем в горшок побольше, сказала Мона. Но по крайней мере в перерывах между ростками можно было дышать как захочешь.

Вдох… выдох. Вдох… выдох.

Не знаю, в чем тут дело – в работе или в дыхании, но, вернувшись домой, мы с мамой обе ощущали покой и приятную усталость. Мама упала на диван, а я кинулась к микроволновке. К счастью, в доме нашлись остатки еды, которые можно было разогреть. Никто из нас был не в состоянии заниматься готовкой.

Но, полежав на диване минут десять, мама встала и ушла в подвал.

Когда я заглянула к ней, чтобы сказать «спокойной ночи», она сидела за своим самым лучшим компьютером (не тем, за которым обычно работает Орест) и смотрела на экран, а ее пальцы летали по клавиатуре. Она была так сосредоточена, что буквально подпрыгнула, когда я вошла.

– Ты не устаешь, когда так долго работаешь? – спросила я.

– Нет… Вернее, да, – ответила она. – Но замечаю это только потом. У меня как раз сейчас возникла очень хорошая идея.

Она потянулась с радостным видом, хотя под глазами пролегли черные круги.

– Только не засиживайся слишком долго! – сказала я тем же нравоучительным тоном, каким иногда она разговаривает со мной. – Сегодня, между прочим, суббота. А завтра мы снова поедем навещать папу. Если бы ты тратила столько же энергии на то, чтобы отдыхать!

Мама бросила в меня скомканной бумажкой, когда я повернулась и пошла вверх по лестнице.

19

Но на следующее утро позвонили из больницы и сказали, что папе хуже и навестить его мы не сможем. На нас с мамой тут же навалилась черная тревога.

Лично я просто плюхнулась на стул в кухне и долго сидела, глядя в одну точку. Прямо на папин цветок здоровья, который немного увял. Наконец я сообразила и вылила на него стакан воды, а потом даже не знала, что еще придумать. Спеть ему, как Мона поет своим растениям?

А мама на нервах принялась вдруг везде наводить порядок. Сложила аккуратной стопочкой газеты на журнальном столике. Поставила прямо все подушки на диване. Выстроила в один ряд все стаканы в кухонном шкафу. Словно она могла исправить весь мир, расставив все в нем ровными рядами. Наблюдая за ней, я еще больше впадала в панику.

– Давай я сделаю, – сказала я наконец, когда она принялась расставлять фотоальбомы на нижней полке этажерки в гостиной. – Ты вроде бы собиралась поработать?

– Да-да, пожалуй, – ответила мама и вздохнула. – Наверное, это важнее всего. Кажется, я отстаю по всем статьям.

Она задумчиво посмотрела на меня.

– А ты чем сегодня будешь заниматься? Встретишься с Орестом?

Я покачала головой.

Мама обняла меня, и я уткнулась носом в ее толстую домашнюю кофту, которая пахнет точно так же, как в моем детстве.

– Не будем волноваться, – проговорила мама. – Просто иногда это очень трудно.

Я обняла ее еще крепче.

Потом мама сделала себе большую кружку невероятно черного кофе и ушла в подвал к своему компьютеру.

Я начала расставлять фотоальбомы по порядку, как она и хотела. Большинство из них мне хорошо знакомы: это наши большие синие альбомы, начинающиеся с фотографий, где я еще младенец. В них полно снимков с дней рождений и из поездок. Я рассматривала их много-много раз.

Но еще я обнаружила зеленые альбомы поменьше, и эти я вроде раньше не видела. Они оказались позади остальных. Открыв их, я сразу поняла, что они старые: там были снимки молодых мамы и папы, сделанные еще до моего рождения.

Фотография папы с огромной рыбой, которую он где-то выловил. Я ее долго рассматривала. Вероятно, он ходил в походы, и ночевал в палатке, и все такое, как он любит, – прежде чем поймать эту рыбу.

Фотография мамы, где она стоит на сцене – ей вручают диплом. На ней длинное черное платье. На другой стороне разворота альбома прикреплен сам диплом. Сусанне Берггрен вручается награда «Феликс Интекс» за исследования в области компьютерных наук. Рядом наклеена вырезка из газеты, где рассказывается о ней. Какой-то профессор говорит: «Программы, написанные Сусанной, сразу обратили на себя внимание. Насыщенно. Неожиданно. Логически безупречно».

Молодой мужчина, который хотел ловить рыбу и ходить в походы.

Молодая женщина, мировая звезда в программировании.

А что с ними стало сейчас?

Папа посвятил жизнь бизнесу, пока не испортил здоровье настолько, что сейчас не в состоянии заниматься ни выращиванием овощей, ни походами.

Мама ничего не успевает и пишет свои программы, засев в старом подвале.

Внезапно я ощутила укол совести. Почему я отказалась пойти с папой на прошлой неделе, когда он звал меня в поход? Почему я не могу порадовать маму, хоть немного интересоваться ее компьютерами и программами, а не играть без конца на виолончели?

У меня возникло смутное чувство вины: это из-за меня мама и папа перестали быть молодыми, улыбаться и заниматься тем, что им больше всего нравится.

20

В понедельник после школы я спросила Ореста, как работает такой вот старинный телефон, который мы видели в краеведческом музее. И – самое главное – может ли такой телефон работать сегодня?

Само собой, Орест выяснил все про старинные телефоны и еще кое-что в придачу. Вот так он записал в своем блокноте:

ТЕЛЕФОН

Считается, что телефон изобрел человек по имени Антонио Меуччи. Но раньше говорили, что телефон придумал американец Александр Гранам Белл[2]2
  Антонио Меуччи (1808–1889) – итальянский изобретатель, работавший бутафором в театре, придумал «звуковой телеграф», то есть изобрел телефон. В 1871 году он запатентовал свое изобретение в Патентном бюро США; спустя три года срок патента истек, и Меуччи его не продлил. В 1877 году изобретение телефона запатентовал другой ученый – Александр Грайам Белл (1847–1922).
  Непрактичный Меуччи безуспешно судился с ним: изобретение Белла снискало признание в Европе. Лишь в 2002 году Конгресс США принял резолюцию, которая признала первенство изобретения Меуччи.


[Закрыть]. Об этом было много спорое – наверное, так часто бывает, если два или больше человек одновременно изобретают похожие приборы.

Белл запатентовал свое изобретение во множестве стран, но не в Швеции. Это означало, что в Швеции смело можно было производить телефоны без согласия Белла. Так поступила одна шведская пара. Их звали Ларс Магнус и Хильда Эрикссон. Они основали предприятие под названием «Эрикссон», которое существует до сих пор. Дела шли так успешно, что через некоторое время Швеция обошла все прочие страны по количеству телефонов на душу населения.

Звуковые волны, образующиеся в момент речи, заставляют вибрировать мембрану, то есть тонкую пленку в трубке. Вибрация превращается в электрический сигнал, а он передается по электрическому проводу.

Когда сигнал поступает в телефон слушателя, то снова преобразуется в вибрацию и заставляет мембрану в трубке вибрировать так, что восстанавливается изначальный звук.

Самый популярный телефон Эрикссона называли «таксой». Это тот самый, который мы видели в музее. Выглядел он вот так:

В те времена говорили в один конец трубки, а слушали в другом.

Чтобы кто-нибудь мог кому-нибудь позвонить, телефонные провода надо было протянуть по стране во всех направлениях.

Позвонить напрямую на другой телефон тогда было нельзя, вместо этого звонили на коммутатор.

На коммутаторе сидел телефонист, который подключал телефонные провода, и звонившего соединяли с кем он просил.

На телефонном коммутаторе можно было подслушивать чужие разговоры! Телефонисты обычно очень много знали обо всех, кто жил в их местности.

В принципе, до конца XX века все телефоны работали примерно одинаково.

Нет, такой телефон не может работать сегодня, потому что он не соответствует современным коммутаторам.

Последнюю и самую важную информацию можно было понять и без всего предыдущего длинного объяснения.

Нет.

Нет, Малин, телефон 1890-х годов не мог внезапно зазвонить. Ни при каких условиях.

А если бы и зазвонил, мы не могли бы услышать в нем ничьего голоса.

Подумать только: когда изобрели телефоны, человек впервые смог поговорить с теми, кого не было с ним в одной комнате. То, что можно было послать свой голос на большие расстояния, – думаю, тогда это казалось ужасно странным, настоящим чудом.