Текст книги "Снутти и Уснутти"

Убирают со стола, Круитни перебирает еду в холодильнике, натыкается на кусок заплесневелого хлеба, тьфу, черт, хороша хозяюшка, ничего не скажешь. Круитни бросает хлеб в мусорку, вот так всегда, то мало возьмут еды, то слишком много…

– Ты чего, а?

Это Макс. Оторопело смотрит на Круитни, не может ничего понять.

– А что?

– А то… рехнулась, хлеб выбрасывать?

– Да с плесенью он, что ты хочешь, с плесенью…

– И что, что с плесенью, ой, какие мы нежные, плесень нам не нравится!

– Ты хоть понимаешь, что это отрава голимая? – Круитни не отступает, не пускает Макса к мусорке, – еще не хватало плесенью травануться…

– Она права, – Энка встает между ними, – нельзя плесень есть… оставь, у нас еды много… очень много…

Макс отступает, бормочет что-то, да вы крыс не ловили, не ели, да вы по три дня без еды не сидели, зажрались…

Ночь.

– И все-таки не понимаю… почему вы ушли?

Это Энка спрашивает. Недоверчиво смотрит на еду, которую приготовила Круитни, Энка раньше ничего подобного и не видел.

– Да как вы не понимаете… они и раньше-то были как бешеные…

– Кто?

– Да все… если у тебя офайна последнего нет, ты вообще не человек…

– Это что?

– Долго объяснять… неважно… ну вот… меня на работу из-за этого не взяли…

– Так приобрели бы этот свой… как его…

– Да что приобрела, это сколько денег уйдет… на эти деньги сколько книг купить можно…

Энка узнает знакомое слово.

– Книг?

– Ну да.

– Это… чтобы читать.

– Это чтобы думать.

Энка вздрагивает при слове думать. Энка боится думать, Энке раньше думать не доводилось, раньше это делал ЦП.

– Ну и вот… а потом они вообще убивать начали тех, у кого не по последней моде…

– Убивать?

– Ну да. Я девчонку одну знала… у неё то ли дап-эя последнего не было, то ли еще чего… А потом её мертвую нашли, сказали, самоубийство… только там самоубийством и не пахло.

– Откуда вы знаете?

– Ну… знаю.

– Откуда?

– Ну… просто знаю. Потом это началось…

– Что это, вы говорите яснее.

– Ну что, что… потом машины прошлогодней модели на трассах сбивать стали… нарочно. А полиция руками разведет, типа, несчастный случай, все такое. Потом это… знаете, как бывает, вот так идешь по улице, и сбить могут, только потому, что пальто на тебе из прошлогодней модели.

Энка не понимает.

– Я иду по улице?

– Да не вы… я.

Энка задумывается.

– И вас сбили?

– Не сбили. Но могли сбить.

– Тогда почему вы об этом говорите?

– Ну… ну… вы понимаете… как это важно… когда вот так могут сбить… или убить… И уже знали все, последнею модель не купишь, с проломленной головой лежать будешь…

Энка не понимает. Совсем ничего. Это думать надо, а думает обычно ЦП, а ЦП здесь нет, и кто теперь думать будет вместо ЦП…

– А у нас, представляете, за месяц все книжные закрыли…

Энка кивает.

– ЦП приказал?

– Да нет у нас никакого ЦП. Видите ли, не читает никто… а я – это никто, да?

Энка не понимает.

– Вы кто.

– Спасибо… Вот и кто… нам, можно подумать, читать не надо.

– Читать… это…

– Это чтобы думать.

Энка вздрагивает при слове думать. Спрашивает:

– А здесь как очутились?

– Да вечером домой шла, придурки какие-то наехали, джинсы, видите ли, не того фасона…

– Наехали?

– Ну… напали… я от них бежать кинулась, там тупик… и здесь очутилась…

Ночь.

Такая ночь, когда засидишься с кем-нибудь допоздна, а потом оглянешься, спохватишься, а что, а уже ночь, а почему, а как…

Вот такая ночь.

У Круитни и у Энки таких ночей еще не было никогда, Круитни по гостям не ходит, а у Энки в полночь отбой.

Устраиваются на ночлег, Круитни уже не боится, а поначалу боязно было, когда ни с того ни с сего в пустом городе человека увидела… Ничего, нормальный человек оказался, странный только, ну так как Круитни хотела, из чужого мира человек, еще бы не странный…

– Вы что?

Круитни смотрит куда-то в темноту ночи.

– Там… там кто-то есть.

– Да где же?

– Там… в соседнем доме.

Энка хочет возразить, ну и что тут такого, тут же спохватывается, как, что такого, откуда здесь вообще люди, откуда…

– А пойдем туда?

– З-зачем?

– Ну… посмотреть… что там…

Энка не понимает, зачем идти, смотреть, что там. Энка ждет, что скажет ЦП. А да, ЦП ничего не скажет, ЦП здесь нет, и как теперь без ЦП, кто думать должен, если ЦП нет. Может, и правда вот эта девчонка думать должна, хотя она сама ничего не знает…

Два человека идут к соседнему дому, крадутся вдоль стен, и вроде бы нечего бояться, все страхи остались там, в тех мирах. И все равно боязно, Энка ощупывает свежую рану на темени, Крутини вздрагивает, оборачивается, боится услышать окрик, эй, детка, а чего у тебя куртешка такая стремная… И самой Круитни смешно, вроде ушла оттуда, а до сих пор выискивает в городе что-то по последней моде, чтобы не выделяться…

– А что ты видела?

– Свет там мелькнул…

– И что?

– Ну, человек там.

– И что?

– Ну… посмотреть надо.

– Ты что, человека не видела?

Энка не понимает, зачем нужно смотреть на человека, эка невидаль, человек, много их, человеков…

Шорох.

Там.

В темноте.

Крутни осторожно спрашивает:

– Кто вы?

Ночь не отвечает. Круитни делает шаг в подъезд, мысленно проклинает себя, что она делает, что делает, в лучших традициях плохих фильмов, если где-то что-то страшное, туда нужно идти…

Что-то темнее самой ночи с шорохом отступает назад.

– Не бойтесь… пожалуйста…

Круитни оставляет на столе хлеб. Сама не знает, зачем. Вроде и так хлеба мало, а Круитни еще и оставляет на столе.

– Возьмите… пожалуйста.

Энка не понимает. Круитни делает Энке знак, оба отступают в темноту ночи.

Ждут.

Что-то темнее самой ночи появляется из ниоткуда, наклоняется над столом, хватает хлеб, снова исчезает в тумане.

Шорох разрываемой обертки.

– Пойдем… – шепчет Круитни, – не будем ему мешать…

– Ты же хотела, чтобы он к нам пришел…

– Придет. Захочет, придет…

Ночь молчит.

Круитни делает шаг назад, – поздно, поздно спохватилась, он уже стоит у выхода, в дверях, и не сбежать…

Он…

Кто он…

Человек с ножом.

Глаза бешеные.

– Помоги, – хрипит, глаза бешеные.

– Нож… – Круитни сама пугается собственного голоса, – нож… бросьте.

Дрожащая рука протягивает нож.

– Возьмите…

Круитни сжимает нож, это не нож, это скальпель, понять бы еще, чем этому человеку помочь…

Человек наклоняет голову, Круитни смотрит на что-то темное на темени, это не темное, это…

– Вырезать… сможете?

– Да что вы, я…

– Сможете…

Человек падает на линолеум, бьется в судорогах.

– Смо-же-те… вы-ре-зать…

Круитни наклоняется, рассекает кожу, тут же отдергивает руку, что она делает, что делает, что…

– Давайте… смелее…

Круитни подцепляет что-то металлическое, старается не замечать, как кровь стекает по пальцам, вытаскивает металлическую пластину, черт, сколько крови, черт, черт, черт…

– Вот, – Круитни кладет пластину мужчине на ладонь.

– Спасибо… большое спасибо.

– Да что спасибо, дайте я хоть рану перевяжу…

– Вот так… иначе бы он меня не отпустил… от него так просто не уйдешь, он через эту штуку держит…

– Кто?

– ЦП, кто…

Круитни хочет спросить, кто такой ЦП.

Не спрашивает.

Круитни вспоминает.

И надо спать, и не спится, лезут воспоминания не к месту и не ко времени…

Хлопки.

Там.

На улице.

Крутини поднимает голову, прислушивается.

– Стреляют, – говорит Энка.

– Да ну?

– Ну да. Здесь… на лестнице…

Энка осторожно подбирается к дверному глазку, смотрит. Энке непривычно смотреть в дверной глазок, обычно ЦП все показывал, а тут нет ЦП, тут сам смотри.

Вот черт…

Это что…

Энка не понимает, что он видит, ну что человека на лестнице видит, это понятно, а вот что дальше за человеком крадется, членистоногое, членисторукое, от чего отбивается человек, нажимает спусковой крючок, и…

И ничего.

Так бывает, когда нет патронов. Энка не знает, что такое, когда нет патронов, у Энки всегда патроны есть, ЦП научил каждые полчаса проверять.

Вот Энка и стреляет.

Открывает дверь и стреляет. Разряжает всю обойму в членистоногое, членисторукое, как ЦП учил, в минуту опасности стрелять.

Энка вскидывает кольт. Человек отступает к стене, поднимает руки.

– Не… не стреляй…

Энка спускает крючок.

Ничего не происходит. Оказывается, и у Энки бывает, чтобы кольт не заряжен был.

– Не надо! – Круитни бросается к Энке, сжимает его руку, – не надо… он нам не сделал ничего…

Человек в подъезде откашливается.

– Спасибо… спасибо.

Круитни смотрит на что-то членистоногое, членисторукое на ступеньках подъезда.

– Да вы заходите… заходите…

– Спасибо… это это… это надо спиртом полить, а то опять оживет…

Энка фыркает —

– Вот черт…

Кидается в кухню, несет бутыли с чем-то спиртным, осторожно спрашивает, а вино подойдет, выливает вино на членистоногое-членисторукое, отскакивает, когда спирт с шипением испаряется.

– Да входите же, – повторяет Круитни.

– Спасибо… спасибо.

– Кофе выпьете?

– А у вас поесть чего найдется?

– Найдется… да проходите вы… оружие здесь можете оставить…

Макс не может оставить оружие, Макс всегда при оружии. Макс оглядывает дом, хороший дом, хорошо живут люди, цивильно, здесь даже кран есть, интересно, когда хозяйка ругаться будет, если Макс с грязными руками за стол сядет, как всегда садился, или если Макс руки вымоет, а-а-аа, чего воду расходуешь…

Макс моет руки.

Хозяйка не ругается.

Макс ест. Жадно, хищно, как всегда ел, а еще можно взять, а это можно, а хлеба можно, где вы такой хлеб берете, как настоящий, и хозяйка хлопочет, да вы ешьте, сколько хотите…

– Давайте знакомиться, что ли, – говорит Круитни. Непривычно так говорить – давайте знакомиться, никогда раньше Круитни так не говорила.

– Меня Максом зовут, – говорит Макс. И так говорит, что непонятно, то ли правда Макс, то ли не Макс.

– А я Круитни. А это…

Энка протягивает руку к темени, где у него все данные про него были, а данных-то нет.

– Круитни?

– Ну…

– А я про вас читал.

– Да ну?

– Ну да. Девушка там была в книжке… Круитни… её еще убили за то, что штаны у неё не того фасона были…

Круитни бледнеет. Энка хочет заметить, что ты бледнеешь, не убили же тебя на самом деле.

– Черт… слушайте, дура я дура… вертелось же на языке…

Круитни спешит к сумке, так и не распакованной, вытаскивает потертые книжонки, листает…

– Вот… смотрите… Часы на главной площади не работали уже давно, тем не менее два раза в сутки они показывали правильное время, как вот сейчас – ровно в полночь. Это была не совсем обычная полночь, вернее, совсем не обычная: в Силопагеме Цэ-Пэ подводил итоги года. Казалось бы, что здесь особенного, – итоги года. Ну, подсчитает, сколько нужно белка и глюкозы на следующий год, сколько потрачено в этом году, сколько энергии израсходовано, сколько потребуется на следующий год. Но был здесь и еще один момент – ЦП должен был подсчитать, сколько людей живет в Силопагеме, и нужно ли Силопагему столько людей. А если Силопагему не нужно столько людей, значит, кто-то будет отправлен на утилизацию, и нужно решить, кто это будет…

– А такое я тоже читал, – кивает Макс, – только не дочитал, там половина книжки была… а вторая половина сгорела… у нас же как, от библиотек хрен да маленько осталось, город в руинах лежит…

– Да, и вот еще, – Круитни роется в книгах, открывает еще одну, – часы на главной площади не работали уже давно, тем не менее два раза в сутки они показывали правильное время, как вот сейчас – ровно в полночь. Это была не совсем обычная полночь, вернее, совсем не обычная – полнолуние, когда полчища целатавров выбирались из своих нор и заполоняли город… В такую-то ночь Макс и решил дойти до того, что когда-то было центром Силопагема и попытаться достать инсулин – он все еще не верил, что Китти умрет…

Макс бледнеет.

– Ты… ты откуда знаешь?

Хватает книгу, листает страницы, беззвучно ругается, черт, черт…

– Откуда… откуда…

Раскрывает где-то в самом конце, ищет что-то, говорит слова, которых говорить нельзя, швыряет книгу на пол, Круитни вздрагивает, ты чего…

– Вот черт… с-сука…

– Кто сука, ты чего?

– Чего-чего, автор, кто… не мог девку живую оставить…

Энка хочет рассказать, что у него тоже вот так девушку убили, кто убил, ЦП убил, – не говорит…

Ночь.

Энка просыпается, не сразу может понять, где он, а почему он не дома, почему он не на месте, и что теперь ЦП скажет, да ясное дело, что, по головке не погладит…

Энка просыпается.

Вспоминает.

Ну да.

Ночь. Энка идет в сторону ванной, старается отогнать мысли, мысли, мысли, ночью мыслей бывает особенно много, должно быть, боятся солнечного света. В окно заглядывают две луны, Энка не понимает, как две луны, почему две луны, одна же луна была, а-а-а-а, вот оно что, над миром Энки луна и над миром Макса луна, а мира Круитни отсюда не видно.

Шорох.

Там, в прихожей.

Энка берет кольт, шагает в темноту, вот оно и случилось, долго ждало своего часа, и случилось, понять бы еще, что…

– Кто здесь?

Щелкает выключателем.

Смотрит на Макса, добрался-таки до мусорки, вытаскивает хлеб, оглядывается, видит Энку…

– Ты чего? Тебе сказано было, не трогать!

– Да что не трогать, ты хоть понимаешь, что значит по три дня не жрать ничего?

– И чего, тебе сейчас, что ли, жрать нечего, вон, холодильник полный!

– И чего холодильник, наши друг другу готовы глотки перервать за этот кусок?

– И чего? Им понесешь?

Макс думает, смущается.

– Нет, ну… ну вот хорошо говорить тем, кто на всем готовеньком жил, кому с миром повезло, а у кого мир плохой, тем как?

– И чего, и иди в хороший мир, посмотришь ты, какой он хороший!

– И пойду! Слышишь? И пойду!

Макс набрасывает куртку, идет к выходу, Круитни показывается из комнаты, бросается за Максом, Энка останавливает её.

– Брось… пусть идет… ко всем чертям катится…

– Чего ко всем чертям катится, так вообще никого не останется, собирались же тут людей собирать… всех… кому не все равно… кому думать надо…

– Ну, значит, ему не надо… ладно, спать пошли… утро вечера… мудренее…

Ночь.

Такая ночь, которая как бы не совсем ночь, а что-то среднее между ночью и утром, когда ночь последние получасы доживает.

Нет, не та, которая в самом начале была.

Другая.

Разные бывают ночи.

Где-то, говорят, музей есть ночей.

А где, не говорят.

– А там еще распродажа была, три по цене двух, я себе отхватила… – Круитни хлопает себя по лбу, – тьфу, черт, вот так, сама оттуда сбежала, чтоы про распродажи эти гребанные не слышать, а теперь на тебе…

Завтракают.

Энка думает, что делать дальше. Энка не знает, был бы ЦП, он бы сказал, а так ЦП нет, и сказать некому.

Круитни хлопает себя по лбу.

– Слушай, мы идиоты совсем….

– Да ну?

– Ну да. Это… это миры все наши… это варианты одной и той же истории… только… измененные… зачем-то…

– Зачем?

– Ну… я не знаю… не знаю…

Энка кивает, не знаешь, так не знаешь. Спохватыается. Вот что значит занять себя нечем, вот что значит мысли в голову лезут, уже и сам мыслей этих пугается…

– Это… это переиздания книги, вот что… одной и той же книги переиздания…

– И кому моча в голову ударила книгу по сто раз переписывать?

– Да как ты не понимаешь… – Энка щелкает пальцами, пытается поймать мысль, мысль не ловится, – если наш мир не настоящий… вымышленный… книжный… значит… где-то настоящий мир есть.

– Этот? – Круитни обводит рукой пустой город.

– Нет. Где-то… не здесь. И вот в этом настоящем мире антиутопию написали… про нас… про всех… там и ЦП был, и банды были, и покупай-покупай-покупай…

– Да ну, быть не может, чтобы все это вместе было…

– А вот было. Все вместе. А потом эту книгу цензура зарубила…

– А что не понравилось?

– Да откуда я знаю, что им не понравилось! Ну, например… В реальном мире наш любимый Цэ-Пэ к власти пришел… и книгу отредактировали. Чтобы никакого упоминания про Цэ-Пэ…

– Думаешь?

– Ну да… потом Цэ-Пэ сломался…

– Как он сломается-то, поди, сломай…

– Не знаю, как, но ломается… И наступает хаос. Банды… убийства… грабежи… потом потихоньку все налаживается… Снова переиздают книгу, только на этот раз её по-другому переписывают. Возвращают все про Цэ-Пэ, убирают все про беспредел и бандитов…

– Стой, дай догадаюсь… а потом эра изобилия наступает… купи-продай, купи-продай… и книгу в третий раз переписывают?

– Точно. А это вот, – Энка обводит рукой город, – это какая раньше книга была… до тех пор, пока книгу не перековеркали.

Круитни оглядывает книги. Взвешивает нп руках одну, вторую, перелистывает страницы…

– Вот так по кругу они и идут, – продолжает Энка, – эра потребления, эра Цэ-Пэ, эра беспредела…

– А если восстановить книгу?

– Как ты её восстановишь?

– Ну… если все три книги взять…

– И где ты третью возьмешь?

– Ну…

– Это в мир этого идти надо… Макса.

– И сходим, чего…

– Подруга, ты хоть понимаешь, что говоришь? Это тебе не в твой Силопагем сходить, где магазин ограбили, и ничего нам за это не было, полиция через час проснуться изволила…

– Ну а что ты предлагаешь? Это наш единственный шанс что-то изменить, понимаешь, единственный!

Энка понимает. Мысленно проклинает себя за то, что дал Максу уйти. А что проклинать, это не Энка виноват, это ЦП не сказал, что нельзя было Макса отпускать. А да, нет здесь никакого ЦП, теперь за Энку и думать некому, все сам…

Ночь.

Летняя ночь, такая ночь, которая будто бы и не ночь вовсе.

Ночь.

Вернее, нет, здесь ночей не бывает, нет здесь никаких ночей, здесь, между мирами.

Два человека приближаются к отдаленному миру, робкие тени выметаются у них из-под ног, тут же тают.

Здесь даже теней нет.

Круитни смотрит на Силопагем, знакомый, и в то же время незнакомый, темный, полуразрушенный, часы остановились на обломках башни, и дальше не идут.

– И где эта книга может быть? – спрашивает Круитни.

– В книжном.

– А книжный где?

Гхм… – Энка думает, – можно проверить центральную площадь.

Энка думает. Энке нравится думать. Странно так, непривычно так, сам думает.

Сам.

Никто не помогает.

Идут к площади, Энка хочет включить фонарик, Круитни спохватывается, не включай, а то Серые Волки заметят.

– Это еще кто?

– Не читал, что ли?

– Читал. Не помню уже.

Эх ты, надо было сначала от корки до корки прочитать… и да, по проспекту не надо, они проспект патрулируют…

Два человека сворачивают на узкие улочки, за ними ползут тени – их тени и не их тени, чужие тени ползут за ними по темноте.

– Привет, киска.

Круитни вздрагивает, оборачивается, смотрит на темные тени позади, механически смотрит, по последней ли моде на ней кроссовки.

– Ну что, кисонька, с нами пойдешь?

Энка вспоминает что-то из прочитанного, говорит:

– Она со мной.

– Вот оно как? Ну, ты кисоньку нам оставишь, а сам дальше проходи…

Энка целится, стреляет, раз, два, три, как ЦП учил, хватает Круитни за рукав, бежим, бежим, по улице, и дальше, в подземный переход, где можно затаиться, спрятаться…

– Рехнулся, в подземелье идти?

– А куда?

– Ну…

Круитни не знает, куда. Но не в подземелье. Потому что в подземелье нельзя, потому что там такое в подземелье, что уж лучше все, что угодно, только не то, что подземелье…

– Выбираться надо, – шепчет Круитни.

– Назад пойти не получится… они за нами идут… давай по низу попробуем, где-нибудь выйдем…

Если выйдем, думает про себя Круитни, вслух не говорит.

Два человека идут по темноте, туннель заворачивает, за поворотом Энка включает фонарик. Луч света разрезает тени, теряется где-то впереди, в лабиринте переходов. Понять бы теперь, где этот книжный, а непонятно. Тут бы ЦП подсказал, только нету рядом ЦП.

Энка думает. Прикидывает. Трудно это оказывается, думать, похоже, не каждому дано, должно быть и правда лучше, чтобы ЦП думал, а люди нет…

Энка вспоминает что-то.

Сжимает зубы.

Оглядывается, показывает влево.

Книжный там должен быть.

Два человека идут в темноту, переступают через остатки чего-то, непонятно чего, Круитни спотыкается, вздрагивает, смотрит вперед, отступает, тащит Энку за собой.

– Ты чего?

– Там… там… смотри…

Энка смотрит, видит что-то членистоногое, членисторукое там, впереди…

Черт…

Стой… не бойся…

– Чего не бойся, сейчас кинется…

– Не кинется… мертвый он уже, мертвый… пошли…

Два человека поднимаются по ступенькам, из-под ног с писком вырывается что-то перепончатокрылое, перепончаторукое, перепончатоногое, скрывается в темноте.

Круитни спохватывается.

– А да… спасибо… спас меня.

– Что?

– Спасибо, говорю. Спас…

Энка не понимает, как спасибо, за что спасибо, ему никто никогда спасибо не говорил. Энка поднимается на последнюю ступеньку, толкает дверь, дверь не поддается, Энка догадывается повернуть ключ в замке.

Луч фонарика скользит по стенам, по стеллажам, по книгам, по вывеске Сегодня в Книжном – музей ночи. Круитни оглядывает ночи, ночи, ночи, ночи такие, ночи сякие, ночи эдакие, ночи всякие.

– Где она может быть… – шепчет Энка, спрашивает кого-то, сам не знает, кого, а кого спрашивать, ЦП здесь нет…

– В фантастике давай глянем…

– Верно… черт, еще и не по алфавиту расставлено… какая сволочь вообще расставляла…

– Сволочь алфавит не знает…

Смеются. Вполголоса. Перебирают книги, шуршит что-то там, в темноте, Круитни не оборачивается, мыши…

Что-то холодное касается плеча, да что что-то, оно и есть, членистоногое, членисторукое, членистоянезнаюкакое, впивается в шею, чер-р-р-р-т…

Круитни отбивается, кольт отлетает в сторону, дура, дура, дура-дура-дура, стрелять надо было, стрелять…

Энка стреляет, членисторукое падает, одно, другое, третье, и… и все. А дальше надо перезаряжать, вот что значит никто не стоял рядом, не сказал, что перезаряжать надо, вот Энка и не перезарядил…

Энка открывает барабан кольта, что-то наваливается на плечи, да что что-то, известно, что, сбивает с ног, прижимает к земле… падает, сбитое выстрелом.

Ещё выстрел.

Ещё.

Оттуда, со стороны входа.

– Дверь-то за собой на лестницу закрывать на фиг надо, что ли?

Знакомый голос.

– И спиртом поливать тоже на фиг надо, подумаешь, оживает тварь эта, если спиртом не полить…

– Макс! А ты здесь откуда…

– Откуда… от верблюда… как я вас одних-то оставлю…

– И что… как оно там… в Силопагеме моем? – спрашивает Круитни.

– Да как ты вообще этот дурдом терпишь… я бы повесился…

– А я про что говорю! – кивает Круитни, сдергивает с полки книгу, – вот… нашла…

– И ладненько… и давайте отсюда… бегом…

– А может, до утра подождем?

– Чего до утра подождем, пока припрутся за нами? Вы тут всех с ног на уши поставили, троих убили… вас тут весь город ищет…

– И чего? Пешком через город побежим?

– А чего пешком, я на что вездеход пригнал?

Ночь.

Такая ночь, которая самая темная, бывают такие ночные часы, когда кажется, утро вовек не наступит.

Разбитый вездеход останавливается на полпути до города, города, который в центре на перекрестке миров. Луна бросает отблески на помяты капот, изрешеченный пулями. Из машины выходят двое, волокут третьего, третий кусает губы, шипит от боли, Круитни шепчет, да давай хоть за носилками сходим, Энка не соглашается, какие носилки, еще не хватало его одного оставлять…

Ночь.

Такая ночь, что кажется, рассвета не будет.

Никогда.

Три человека спят в комнате, залитой лунным светом, на столе лежат три книги в потертых переплетах.

Круитни просыпается, растирает виски, Энка потягивается на диване напротив.

Круитни кусает губы, кивает в сторону раненого:

– Ну… как он там?

Энка прикладывает пальцы к горлу Макса, выжидает.

– Да не томи, скажи!

Энка поворачивается, сейчас ругаться начнет, а-а-а, да не мешай, когда я сердце слушаю, а-а-а…

Не ругается.

Ощупывает голову Макса в надежде найти что-нибудь на темени, не находит.

– Это… утилизировать надо… или как там у них положено…

– Да ты чего… ты чего…

Круитни всхлипывает, Энка ничего не говорит, отворачивается, закусывает кулак.

Слышно, как дует ветер, с трех сторон собирается в бешеную воронку.

Двое выходят из комнаты, Круитни прихватывает все три книги, прижимает к себе.

Ночь.

Не такая ночь, как бывает, когда зароешься в постель, закутаешься в одеяло, и темнота за окном, и ты её не видишь, потому что спишь. А такая ночь, как бывает, когда заработаешься, глянешь на улицу, а что, а сейчас утро или вечер, а как ночь, а почему ночь…

Ночи, они разные бывают.

Говорят, где-то музей ночей есть.

Только не говорят, где.

Круитни раскладывает книги, открывает, начинает читать.

– Так, начало у всех одинаковое, – часы на главной площади не работали уже давно, тем не менее два раза в сутки они показывали правильное время, как вот сейчас – ровно в полночь. Это была не совсем обычная полночь, вернее, совсем не обычная… Название государства везде разное. Название праздника тоже…