Текст книги "Мотылетки на мельнице"

– Чему не верят?

– Как чему… что папа наш космонавт, – ответил я с гордостью.

Я и правда гордился собой, еще бы, отстоял отца, отстоял честь семьи, пусть теперь кто-нибудь только попробует вякнуть, что у него отец Бэтмен…

– Ты что, с ума сошел?

– А что?

Первый раз я видел мать в таком состоянии, не злую – но какую-то чужую, незнакомую, испуганную, я видел ее такой только когда улетал отец.

– Ты что, с ума сошел? Вырастили на свою голову…

– А что, что такое? Я же правду им сказал…

– Пра-авду… это же секретный проект, горе ты мое лыковое, я уж на работе изолгалась всем, что с мужем черт знает когда развелась, знать его не знаю, где его черти носят… Отец тебе как родному доверял, письма эти слал, у них же знаешь, как строго, писать-то вообще нельзя, отец эти письма по каким-то каналам передает, если кто узнает, его вообще расстрелять могут, как изменника родины… а ты…

Я почувствовал, что заливаюсь краской с головы до ног.

– Эх ты.. отцу сказать, то-то позорище будет… Чтобы он тебе еще написал, да ни в жизнь…

Вот тут-то я и разревелся, в голос, сам не помню, от чего ревел, то ли от того, что отец больше не напишет, то ли от того, что я предал отца. Ждал, что мать утешит, успокоит, мать не подходила ко мне дня три, на четвертый день, загадочно улыбаясь, вошла в мою комнату, положила на стол письмо в синем конверте, к письму был приложен крохотный череп какого-то целатавра с какой-то планеты Снмлунмль…

Здорово, Гаврюшка, ну и удружил ты мне, спецслужбы эту космическую программу нашу скрывали, как могли, ты за один день все рассекретил, тебе только шпионом работать. Ну да ничего, не поверили тебе, и ладно. Сейчас пролетаем мимо портала в параллельную вселенную, портал большой, оттуда видно Солнце другого мира и Землю другого мира. Вышли на контакт с тамошними жителями, вроде бы люди, такие, как мы, только у них все по-другому, и страны другие, и государственный строй… А я все думаю, как бы самого себя в этом мире найти, и тебя, и маму.. хоть вспомнить, как вы выглядите…

Стою между небом и землей.

Смеркается – как-то слишком быстро для августа, розовый закат с ласточками меняется длинными тенями, длинные тени сливаются в темноту ночи, в небе проступают первые звезды. Спохватываюсь, смотрю на часы – половина одиннадцатого, сердце подпрыгивает – нет, что-то не так…

Мужичок на проходной смотрит на меня, похоже, все-таки придется идти к нему, что я ему скажу, нечего мне ему сказать…

– Пропуск ваш.

– Н-нет.. пропуска.

– А вы к кому? Вы смотрите, там уже разошлись все в такое время…

– К-как разошлись?

– А ты что хочешь, парень, время-то недетское, рабочий день у них до шести… Так что завтра приходи уже.

– К-куда приходить?

– Да куда… ты же на Уралтранс?

– Нет… я на космодром.

– А, на космодром хоть сейчас заходи, я Уралтранс охраняю, они тут арендуют…

Я прошел через вертушку, спохватился:

– А… космодром кто охраняет?

– А на хрена его охранять, что там есть, железки ржавые какие были, все уже на металлолом растаскали, что осталось, тем даже бомжи брезгуют…

– Какие железки ржавые? Это же стратегический объект…

– Ага, конечно. Парень, ты в каком веке живешь? Это при Хрущеве при каком-нибудь был стратегический объект, а сейчас какой век? Раскупили уже все давно к чертям, самих себя продали… На всю страну один космодром остался, этот, как его… Ну оттуда еще на-днях запустили спутник какой-то, он у них там куда-то не туда улетел… В газете писали, марсиане виноватые, ну правильно, чем свои ошибки разбирать, проще на марсиан свалить…

– Слушайте, вы что-то путаете, сегодня мой отец прилететь должен…

– Откуда?

– Да из космоса… он же в экспедиции был…

Почувствовал, как краска заливает лицо, опять я выбалтываю то, чего выбалтывать не должен, рот у меня не закрывается, хоть зашить его, что ли… Охранник скрылся в своей будке, завозился с телефоном, я почувствовал неладное, нырнул в темноту ночи, скрывающей космодром…

Какой я идиот, ну конечно, проект-то секретный, вот и не знает никто, что отец вернется, он, может, и не на космодром опустится, да и вообще где это видано, чтобы капсула с космонавтом падала ровнехонько на космодром, свалится где-нибудь в сибирской тайге, и будет звездный странник сидеть три дня и три ночи, отстреливаясь от волков, пока не найдут его с вертолета…

Господи, какой я идиот… даже не спросил у матери, где ждать…

Включил телефон, в глаза бросились десять непринятых вызовов, ну конечно, мать мне телефон оборвала, звонила, я как всегда в облаках витаю…

– Алло, мам, а отец когда вернется?

– Ты с ума сошел, что ли? Ты сам-то когда вернешься? Или экзамены сдал, можно и по клубам загулять? Так хоть бы сказал, где ты, а то я уже и не знаю, то ли с друзьями пьешь, то ли мертвый где-нибудь лежишь…

– Да мам, я на космодроме…

– На каком еще космодроме? А ну дыхни… то есть, что я говорю… Клуб ночной, что ли, так называется, Космодром?

– Да нет… отец же сегодня вернуться должен, вот я на космодром пришел… а там никто ничего не знает про отца… Ты чего?

Я испугался. Я никогда не слышал, чтобы мать так смеялась, так человек не хохочет, когда ему смешно, так смеются в истерике, когда теряют рассудок, когда случается что-то… что-то…

– Ты что, мам?

– Ох, горе ты мое… тебе сколько годиков-то в сказки верить?

– К-какие сказки?

– Умер твой отец, десять лет как умер, рак печени… Тебя тогда расстраивать не хотел, вон что выдумал… Умирал уже, в компьютере все возился, показывает мне кучу файлов, говорит вот, Гаврюшке нашему письма, ты ему подкладывай по праздникам… Еще много всякого надавал, черепки, мешочки, камушки… Я уже думала, он с ума сошел, а он тебя велел позвать… И вот что выдумал… чтобы тебя не пугать…

– Да слушай, я все понимаю, проект секретный, да ты хоть мне скажи, где отец приземлится?

– Ты идиот, что ли? Быстро домой иди, пока тебя собаки там на космодроме волки не съели!

Я не понимал, почему мать не может сказать мне правду, обидно прямо, мне, сыну, не хочет признаться, где отец. Придумала тоже, рак… герои не умирают от рака в своих постелях, это удел простых смертных, герои если и гибнут, то где-нибудь в созвездии Волопаса в схватке с целатавром, или при неудачной посадке на черную дыру…

Я бежал и бежал по космодрому, в ничто, в никуда, в ночь, я должен был найти отца, я найду его, в сибирской тайге, за полярным кругом, в африканской пустыне, я найду его…

Ночь выплюнула из темноты ржавые обломки, то, что какие-то эпохи назад было космическим кораблем, теперь ржавело на семи ветрах – безмолвным курганом. Я плохо понимал, что делаю, когда забирался в машину, когда выискивал какие-то рычаги, клавиши, еще уцелевшие от времени, извивался по тесным коридорам, как червяк, забивался в каюты, как в коконы…

ЗАДРАИТЬ ЛЮКИ…

СТАРТ…

Земля упада из-под корабля, небо навалилось на грудь всеми своими атмосферами. Я им покажу, умер от рака, нечего врать, я найду его, нельзя про него знать – и не надо, уйду с отцом, туда, в небо, на земле был Гавриком, там буду архангел Гавриил…

Это еще что…

Я даже не понял стразу, где горит – горело повсюду, со всех сторон, горел, казалось, я сам. Сам виноват, хорош я, хорош, правильно, сначала делаю, потом думаю… куда я на этой ржавой посудине намылился на край Млечного Пути, спасибо, что она вообще взлетела, хотя лучше бы не взлетала, не горел бы я сейчас, не задыхался в дыму… кого я там искать собрался в бескрайнем космосе, космос, это тебе не соседний бар, куда зашел, огляделся – и нате вам, знакомые все лица, тут же нашел, кого надо… где я его искать буду в космосе, мотаться по созвездиям, шугать гуманоидов, ау-у, папашу моего не видели?

Кто-то вцепился в загривок, кто-то волочил меня куда-то, от кого-то я отбивался, кого-то укусил, кто-то дал мне затрещину. Я еще не понимал, в чем дело, почему огонь больше не жалит меня со всех сторон, почему дым больше не рвет легкие, почему…

– Да уймись ты, кусаться будешь, сейчас на улицу выгоню! А на улице у нас знаешь как, температура в тени абсолютный нуль, и воздуха нет…

Я еще не понимал, я еще не узнавал этот голос, кто-то растирал мне виски, кто-то сдирал с меня прожженную одежду, смазывал опаленные руки чем-то мерзко пахнущим…

– Архаровец… куда ты на этой дряни в космос, ты бы еще в корыте к звездам полетел… три мудреца, блин… в одном тазу… на хрена мудреца в тазу тереть…

– Пап, я к тебе…

– Да я понял уже… А ты как меня нашел, я ж тебе письмо последнее не выслал еще?

– Да… искал и нашел…

– Верно… Тут же какое дело, меня еще лет на десять отправляют… до соседней вселенной… Я тебе письмецо хотел скинуть, мол, давай, на космодром и ко мне, коли хочешь… Только надо же было на нормальный космодром, а не на этот, богом убитый… Институт ты не кончил, вот что плохо…

– Да ладно, разберусь…

– Экой ты шустрый, разберется он… Тут исследователи разобраться не могут во всех явлениях, там тебе и обратный ход времени, и антиматерия, и антиэнергия, и хоть что… А он разберется, ну конечно, он самого Перельмана за пояс заткнет… Эй, парни, я вам тут нового Эйнштейна привел, он вам сейчас быстро все про соседнюю вселенную разузнает…

– Это что, никак звезда с неба упала?

– Какая звезда… метеорит…

– Да нет, мужики, это этот… парень.

– Какой парень, Икар?

– Да какой Икар, этот… все крутился тут вокруг да около, ходил, больной какой-то… все говорил, отец его из космоса прилетит…

– Так в дурку звонить надо было…

– Так я хотел звонить, он смотался уже куда-то… А потом смотрю, забрался в корабль ржавый, ну, стоял там какой-то… и сидит. А потом фьюить, посудина-то эта и полетела… Видать, топливо там осталось… Ну вот, взлетел, да видно, недалеко улетел-то…

– Так пошли, посмотрим…

– Что посмотрим, вон как полыхает, там кости одни остались… Ладно, ты давай на смену заступай, я пойду, гляну..

– Может, в полицию звякнуть?

– А на хрена? Тебе лишние проблемы нужны? Сейчас еще нас засадят, что парня не уберегли… кто ж знал, что он дурной… Ох, как полыхает… гори, гори ясно…

2011 г.

Мельница в пустыне

Кровь хлынула на капот, я еще спросил себя, откуда столько крови, хотя прекрасно знал, откуда. Я не хотел его убивать, видит бог, не хотел я его убивать, я вообще не видел его на дороге. Да и не было его на дороге, выскочил, взметнулся из ниоткуда, бросился мне под колеса. Я даже понять не успел, что происходит, не то, что затормозить. Вышел из машины, наклонился над ним, он уже не дергался. Ну конечно, мертвый. Что и требовалось доказать. Только этого в последний день отпуска мне не хватало.

Я огляделся. Никто не видел, никто не знает, ну конечно, кому тут что видеть, пустыня же, клочок земли, брошенный богом где-то в Азии, куда не заглядывают даже верблюды, и шоссе здесь – какое-то недоразумение, а не шоссе… Никого нет… Я уже хотел ехать дальше, когда увидел его. Ч-черт…

Он стоял, смотрел на меня: темный высохший старик, высокий, тонкий, так в фильмах показывают мудрецов, ему только чалмы недоставало. Он стоял и смотрел на меня – как будто посмеивался. Как я раньше-то всего этого не заметил – старик, глинобитная хижина, огромное колесо на земле…

– Что ж ваш осел прямо под колеса мне кинулся, – сказал я, – я и затормозить не успел.

Старик молчал.

– Животные… что с них возьмешь… продолжал я, – носятся… у нас в России хоть таблички в лесу ставят – осторожно, звери… треугольник такой, а в нем лось.

Старик не отвечал мне.

– Ну… сколько? – спросил я.

– Что сколько? – прошамкал старик.

– Сколько я вам… заплатить должен? Ну, сколько этот ослик стоил? Смотрите, если в пределах десяти тысяч, у меня с собой есть, если больше, я до города сгоняю, до банкомата, у меня на счету…

– Кто же теперь будет вертеть колесо?

– Колесо?

– Ну да… кто будет вертеть мельницу?

– Ну… купим вам нового осла… Да я до города сгоняю, можем вместе сгонять, купим осла… там же есть…

– Но мельница… кто-то должен ее вертеть… – не соглашался старик.

– Ну вот, купим осла, и будем вертеть вашу мельницу… и все будет хорошо…

Старик, казалось, не слышал меня.

– Мельница… кто же будет ее вертеть…. Нельзя останавливаться мельнице… нельзя, чтобы стояло колесо…

Мельница… я задумался, попытался вспомнить, что я знаю про мельницы. Про мельницы я ничего не знал, поверил старику на слово, что нельзя ей останавливаться, этой мельнице… ну, нельзя, и черт с ней. Старик… я посмотрел на его сухие тонкие руки, скрюченную спину. Нет, один этот дедушка вертеть колесо не сможет…

– Ну… гхм… вот что… – я плохо понимал, что говорю, – до города километра два будет, не больше… Может, я вам денег дам, вы осла купите? А я пока поверчу это колесо ваше, как надо…

Старик кивнул. Повел меня к колесу, взял меня под локти – руки у него были сухие и горячие, как пустыня – положил мои ладони на перекладину, кажется, сюда раньше запрягали ослика. Я толкнул перекладину – колесо не поддалось, я толкнул еще раз, посильнее – колесо качнулось, со скрипом завертелось по часовой стрелке.

Старик кивнул, пошел к шоссе, я не видел, куда он идет, я вообще уже ничего не видел, кроме вертящегося колеса. Я очнулся только когда услышал чириканье мотора, шорох шин – черт, это еще что? Моя машина скользнула вперед, скрылась за поворотом. Меня передернуло, я никак не ожидал, что старик возьмет мою машину. Это уже слишком. Это… Ладно, сам-то я хорош, каким местом думал, когда этого осла сбил…

Перво-наперво хотелось бежать за машиной, за стариком, только ни на минуту не оставаться возле этой чертовой мельницы. Я прошел несколько шагов, вспомнил убитого осла, спохватился, мне стало не по себе. Не совестно, а просто… не по себе. Вернулся к мельнице, надавил на ворот, который показал мне старик, толкнул ворот – раз, другой, третий, ворот не поддавался.

Это было что-то новенькое… Я толкнул ворот сильнее, уже ни на что не надеясь, в глазах потемнело, заплясали золотые мушки, ворот со скрипом качнулся и пополз вперед. Не вперед, то есть, вперед он не мог двигаться, он по кругу… но все-таки… пополз…

Сколько так крутить? Я прикинул, сколько смогу продержаться, мне показалось, что немного, и вообще непонятно, как я волоку этот проклятый ворот. Вперед, вперед… то есть не вперед, а по кругу, по кругу, по вытоптанной дорожке, похоже, ее вытаптывали здесь годами.

Быстро вечерело – как-то особенно быстро, небо потемнело, покрылось звездами, большими, тяжелыми, почему-то немигающими. И мне казалось, что звезды крутятся за мной по кругу. Да что казалось, вот они, все звезды, на мельничном колесе, и все небо – это уже не небо, а мельничное колесо, большое, круглое, я верчу его, и оно вертится.

Я ждал, когда зайдет солнце, солнце не заходило, оно все так же вертелось по кругу, большое, желтое, – желтое солнце на черном звездном небе. Ворот не поддавался, с каждой минутой было все труднее и труднее его вертеть, еще бы, все звезды раскручиваю… интересно, что я кручу, весь наш Млечный Путь или вообще всю вселенную… Не знаю.

Я уже не видел под собой песок, подо мной были звезды, и надо мной были звезды, какие-то пылающие облака, тучи блестящей золотистой пыли, огни, всполохи. Я видел не только свет, я видел магнитные потоки, видел всполохи пульсаров, видел нейтрино, вертящиеся по кругу, пронзающие все и вся. Как там у Мандельштама… вооруженный зреньем узких ос, сосущих ось земную, ось земную…

Ворот вертелся все тяжелее, но я бы уже не мог его бросить, даже если бы хотел – я намертво слился с воротом, я толкал и толкал его перед собой бесчувственными руками, по невидимой дорожке, уходящей среди звезд в бесконечность…

К рассвету я умаялся так, что не чувствовал своих рук, и вообще своего тела – его как будто не было. Я понял, что так продолжаться не может – ну час, ну день, ну не трое же суток… Я встал, оторвал руки от перекладины – мельница медленно со скрипом продолжала катиться вперед, вперед по инерции. Этой инерции хватит на полчаса, на час – я не увижу, как мельница остановится.

Не пошел – побежал к шоссе, до города километра два, дойду, доберусь как-нибудь, билет до Москвы, домой, в фирме уже, наверное, с ума посходили, сегодня вернуться обещал, а я им даже позвонить не могу. Бегом…

На шоссе обернулся, посмотрел на мельницу. Она вертелась, покачивалась, подергивалась, как будто ждала кого-то. Я прошел несколько шагов, снова посмотрел на мельницу. Сейчас, на рассвете, она не казалась галактикой, вертящей звезды – простое колесо, которое мелет муку, интересно, где взять еще эту муку, когда она закончится… Я снова посмотрел на мельницу – и пошел к ней.

Подожду старика хотя бы день, хотя бы два, там видно будет… должен же он вернуться когда-нибудь… Солнце палило нещадно, жгло уже через капюшон, черт, чем бы прикрыться-то… Скрип мельничного колеса начинал действовать на нервы… День, два… Интересно, если один оборот мельницы – это один оборот земли, сколько лет уже прошло… Сколько веков…

К полудню проголодался, на воде замесил муку, получилось тесто, растопил печь, поджарил лепешки, сам не понял, что это получилось. Кажется, съедобно… какой-то странный привкус, как будто ешь звездную пыль… или осколки времени… колесо начало приостанавливаться, я снова бросился к вороту – разогнать его хорошенько, чтобы крутилось по инерции часа два или три – можно и соснуть…

Ночью пришел старик – пришел во сне, стоял надо мной, белый, сияющий, смотрел на меня, посмеивался. Помню, что умолял его вернуться, не могу я вертеть это колесо, не могу… Я тебе сколько надо заплачу, я тебе осла приведу, хоть тысячу тысяч ослов, только вернись… Старик стоял, посмеивался, ничего не говорил, покачивал головой. Ты верти, верти колесо, это у тебя хорошо получается…

Я проснулся от собственного крика, подскочил – колесо двигалось еле-еле, вот-вот остановится. Бросился к колесу, надавил на ворот, сильнее, сильнее… вот так… Еще не хватало, чтобы мельница остановилась.

К полудню как следует разогнал колесо: теперь можно и перекусить, и лепешек поджарить. Поймал себя на том, что начал привыкать к размеренному верчению мельницы, к запаху звездных лепешек, к скрипу колеса – начал забывать, что когда-то было что-то другое. Ещё бы, два месяца прошло без малого. В фирме меня уже раз двести уволили, неудивительно… Люди уже вообще забыли, что я есть… пропал без вести. Пропал, парень, говорил я ему в эту Азию не мотаться, там заразу какую-нибудь подхватил, и все… или зарезал его кто… всякое бывает.

Я сжал зубы, снова завертел колесо, чтобы разогнать посильнее, чтобы хватило часа на три, на четыре, а там можно потихоньку и сбежать. Дойду до города, вот он, на горизонте, поищу себе какую-нибудь замену, или поесть что-нибудь поищу, все-таки надоела мне уже эта звездная пыль…

Колесо завертелось стремительно, я не отошел – отпал от него. Давненько я не был на шоссе, уже забыл, как это – идти по дороге. Город… Километра два, не больше, я бы минут за двадцать дошел, только это колесо отняло все силы, придется идти полчаса, не меньше. Главное, сейчас, добраться до города, вспомнить людей, вспомнить, как они выглядят вообще, люди, а то уже сколько не видел ничего кроме колеса.

Город… какой-то богом забытый городишко под Ташкентом, я шел до него минут сорок, не меньше. Городок как будто убегал от меня, чем дальше я шел, тем дальше он маячил на горизонте. Наконец, показались первые дома, окружили меня, как будто приглядывались ко мне. Дома… что-то два месяца назад я таких не видел, здесь стояли от силы обшарпанные двухэтажки, но уж никак не высотки на двадцать этажей. Тянутся и тянулся по городу, а дальше, где-то там, высоко в небе торчат башни, больше похожие на панорамы Нью-Йорка…

Я шел по улице, неожиданно пустой, огибал стены домов, то тут то там передо мной вспыхивали в пустоте полупрозрачные экраны… Краски Карапот – раскрась вселенную… Орбит – всегда с собой… Паста Колгэйт… я боялся, я шарахался от экранов, как дикарь, город казался мне неприютным, опасным, диким…

Дорога провалилась подо мной, я едва успел выскочить из появившейся ямы, из-под земли, из раскрывшихся ворот выкатился автомобиль, похожий на каплю воды, скрылся за стеклом сверкающего супермаркета. Странный город, больше похожий на жуткий сон… как и все, что случилось за эти два месяца.

Я дошел до перекрестка, и меня как будто током ударило. Только теперь я понял, что случилось, все было просто – и в то же время жутко. Конечно – сколько времени я уже крутил это колесо, сколько оборотов? Я не знал, я потерял им счет, а счет шел, земля вращалась, шли годы, шли века, где стоял безымянный городок, теперь был мегаполис, где была пустыня, теперь шумело море, где были столицы супердержав, теперь чернело ядерное пепелище…

Это я все додумывал, когда уже убегал из города. Я не ушел – убежал, мне было страшно в чужом городе с чужими людьми, которые говорили на непонятном языке и расплачивались в огромных гипермаркетах непонятными картами. Сам не помню, как вернулся к колесу – просто увидел себя как будто со стороны, как я верчу колесо, шагаю по выбитой в земле дорожке, уже глубокой-глубокой. Надо что-то придумать… надо что-то делать… бежать отсюда, найти старика, купить осла, – идиотище, где я в этом мегаполисе двадцать шестого века найду осла… Надо что-то придумать, но это потом, а сейчас.. а сейчас надо вертеть колесо…

Я видел, как он разбился на шоссе. И не просто разбился: я видел, как его машина грохнулась на асфальт и взорвалась лиловым огнем. Правильно, гонят, как угорелые, все-то хотят успеть, быстрее, быстрее, на конференции, на тусовки, куда там еще. Как будто забывают, что летят в воздухе, высоко-высоко. Я раскрутил колесо посильнее, пошел к обломкам машины – как правило, разбиваются насмерть, я сам видел, как рвутся вдребезги машины… Но этот парень, или кто там был за рулем, может, жив…

Я наклонился над обломками, что-то зашевелилось в груде металла. Он здорово обгорел, но был жив, маленький, щуплый, что за люди сейчас пошли, в сорок лет выглядят, как шестнадцатилетние подростки…

– Жив? – спросил я на их наречии, которое только-только начал понимать.

– Вроде жив… черт, я же машину напрокат взял… мне теперь мозги высосут, – сказал парень.

Меня передернуло. Нет, кажется, про мозги, это он не серьезно, это что-то вроде нашего «голову оторвать»… Парень вылез из машины, начал лихорадочно смазывать обожженную грудь каким-то гелем, я стоял рядом, думал, как ему помочь.

– Вот что… – я пошарил в карманах, выгреб на ладонь их содержимое, – антиквариат хочешь?

– Зачем еще?

– Ну… денег стоит. Продашь, расплатишься за машину… что, плохо, разве?

Он посмотрел на мою ладонь, взял зажигалку, пачку Эль-Эм, в которой сиротливо торчали две сигаретки, взял десятирублевку, завалявшуюся незнамо с каких времен.

– Ну… не даром же ты мне все это даешь?

– Ну… не даром. Ты где работаешь?

– Да… пока нигде, вот, курсы кончил.

– Вот и прекрасно. Нанимаю тебя на месяц на работу… там видно будет.

– Нанимаешь… на сколько?

– Месяц, месяц…

– Это что?

– Ну, ты что… – мне стало не по себе, – фазы луны не знаешь?

– Луна – это что?

Меня передернуло. Если этот парень не знает, что такое луна, значит, прошло действительно много времени… Какой там двадцать шестой век, как бы вообще не тридцатый. Только сейчас поймал себя на том, что давненько не видел луны на мельнице…

– Ну… тридцать дней. Идет?

– Идет. А… договор, электронная регистрация…

– Мы с тобой на словах… так, по старинке… Ну, пошли…

Я подвел его к колесу, показал ворот. Кажется, этот парень боялся меня, я был для его чем-то всемогущим, сверхъестественным… богом, что ли… сколько веков прошло, я и не заметил, как стал богом…

– Ну вот, парень… Крути ворот, чтобы колесо вертелось, это мельница такая… Ну, что такое мельница, тебе знать необязательно… Все. Через месяц я вернусь, найдем тебе замену… Ты не бойся, я тебя не бросаю, я не то, что этот… – я хотел сказать не то, что этот старик, осекся, – ну… не бойся. Проголодаешься, из муки себе испеки что-нибудь, колесо разгонишь посильнее, можешь и поспать часика два…

Парень включил какую-то штуковину, в воздухе повис полупрозрачный экран, парень начал передвигать по нему картинки, иконки, я догадался – продает антиквариат, расплачивается за машину. Я терпеливо ждал, подтолкнул колесо, потом парень выключил экран, взялся за ворот.

Я вышел на шоссе – уже в который раз, побрел к городу. Теперь, главное, не паниковать, уж если решил жить, надо жить. Антикварных штучек по карманам было еще много, как-нибудь первое время перебьюсь, если кто-нибудь покажет, как пользоваться экранами и обменами валют. Там можно разориться на машину: всего и делов-то, какая-нибудь электрическая хрень на солнечной энергии, которая будет вертеться и вертеть мельницу. Поставить вместо себя, вместо парня, и жить… и жить…

Где-то на полпути повернулся, посмотрел на колесо. Оно еле-еле виднелось на горизонте, большое, широкое, приземистое. Колесо… С чего я вообще взял, что парень будет крутить это колесо? Будет он крутить, жди… антиквариат от меня хапнул, за машину расплатился, и деньги еще остались, поедет сейчас кутить куда-нибудь… А что будет, если остановится колесо, лучше не думать.

Я не пошел – побежал к колесу, бегом, бегом. Парень добросовестно крутил ворот – ворот давался ему нелегко, измельчал нынче народ, выдохся… Я подошел, одернул его за плечо.

– Оставь.

– Что?

– Оставь, оставь… я буду вертеть…

– Нет-нет, что вы… я справлюсь…

– Оставь, я тебе говорю. Свободен.

– Не, что, что вы…

– Зажигалку с бумажками себе оставь, дарю…

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

– Бери, бери. И иди отсюда…

Я снова схватился за колесо – оно вертелось как-то медленно, нехотя, черт, совсем этот парень вертеть колесо не умеет… наняли… чего ради вообще его наняли… Колесо завертелось, звезды пошли по кругу, земля завертелась вокруг солнца, или солнце вокруг земли, как там по системе Коперника с Птолемеем… Я остановился, отряхнул пот со лба – кажется, я выполнял работу неплохо.

Отряхнулся полотенцем, застегнул рубашку – выглянул, колесо почти остановилось, черт, что-то засиделся я в душе. Да и вообще кто мне позволил устраивать из воды, льющейся на колесо, душ… А что делать, жить-то как-то надо. И странно даже, что столько веков прошло, а одежда у меня как новенькая, без пятнышка… Схватился за ворот, завертел колесо. старая мельница крутится-вертится…

Раскрутил колесо, когда в ворота постучали. Это был полный бред – ворота посреди песка, две створки на колышках, и перед ними стояла женщина, стучала в ворота.

– Что вам? – спросил я. И только потом спросил себя, откуда она вообще взялась.

– Здравствуй, – сказала женщина.

– Здравствуйте, – ответил я.

Она стояла, смотрела на меня, не говорила ни слова. Мы стояли и смотрели друг на друга.

– Войти… можно? – спросила она.

– Да, пожалуйста.

Она вошла, села на камень возле хижины.

– Можно попросить вас… – женщина покраснела, кажется, ей было неловко… немного воды.

– Воды? – я протянул руку за ковшом, вспомнил, что вода живая, – так до города два километра, там и киоски, и супермаркеты, воды немерено…

– Да. Но мне нужна вода здесь… в твоем доме…

– Здесь живая вода, – резко сказал я.

– Да. Мне нужна живая вода.

– И зачем же?

– Я… – она упала передо мной на колени, – я прошу тебя… у меня сын умирает…

– А что так?

– Лейкоз…

– Сколько лет?

– Три года… Боже, за что ему это… за что…

Я снова потянулся к ковшу, задумался. Кто я такой, чтобы разбазаривать святую воду и звездную пыль, которую мелет мельница…

– Ступай, – ответил я, – здесь вообще нечего делать… смертным.

Она ничего не отвечала, только всхлипывала.

– Ступай, – повторил я, взял ее под локоть, вывел на шоссе. Мне было страшно, тревожно как-то, только сейчас начал понимать, какой тяжелый груз на меня повесили – вот этот хомут, это мельничное колесо, старая мельница, крутится-вертится… Черт… даже мне нельзя здесь быть, на святой земле, уж тем паче – раздавать ковшами воду, живую воду и звездную пыль… я даже не знаю, можно ли прикасаться к ним… боже мой…

Женщина уходила по шоссе, высокая, тонкая, закутанная в белый плащ. Я смотрел ей вслед, что-то клокотало и переворачивалось в сердце. Сам не помню, как зачерпнул воду ковшом, побежал вслед – медленно, боясь расплескать драгоценную влагу.

– Постойте… вот, возьмите. Вот, это вам… Да не смейте вы на колени падать, оставьте… не терплю я этого… держите…

Я протянул ей ковш, как бы не уронила… Что-то воздух совсем сухой, говорят, засуха в южных районах. Чадо бы живой воды и туда подкинуть, на поля… или вызвать дождь, должен же я уметь вызывать дождь.

Я вылечил ее – как вылечил многих до нее, сегодня вечером я даже забуду, как выглядит ее лицо. Миловидная девушка, болезнь у нее какая-то генетическая, мне не все ли равно, что это за болезнь, глоток живой воды – и все, она встанет со своей инвалидной коляски, или что у нее там, заумное что-то. А очередь все не редеет, люди, люди, больные, калеки, просто несчастные, и всем извольте помочь, помочь, помочь…

– Так говорите, напасть? – спросил я человека в белом костюме. Он был генеральный секретарь не то ООН, не то ЮНЕСКО, и все-таки стоял передо мной навытяжку. Они все стояли передо мной навытяжку, даже священники и папы римские, приходили, смотрели на меня, как будто спрашивали, что делать дальше.

– Напасть… – кивнул генсек, – то есть, не знаю, как сказать… нечисть какая-то. Мор какой-то… десять казней египетских…

– Десять казней… а поконкретнее?

– Ну… Каир замело песком, Лос-Анжелес уничтожен цунами, Европа медленно скрывается под водой… в восточной части России аномальный холод, говорят, отопительные системы не справляются, люди гибнут… Что-то происходит в мире…

– Что?

Генсек удивленно посмотрел на меня, как будто говорил: «Это я вас должен спрашивать, что»

Мне стало не по себе. Кажется, первый раз за годы моей службы мне стало жутко, по-настоящему жутко. Так вот думаешь, что все просто, все примитивно – крути и крути себе колесо, хватай звезды с неба, бросай людям манну небесную и исцеление от всех болезней, крути и крути колесо… Только теперь я начал понимать, что ничего не знаю про колесо, и про старика, который его крутил, и про мир, огромный, зловещий, который вращался вместе с колесом.

– Я, знаете, что думаю… – осторожно начал генсек, – мне кажется, это дьявол…

Я кивнул, так, чтобы непонятно было, согласен я или не согласен. Это было хоть что-то, хоть какая-то задумочка, зацепочка, дьявол… очень может быть, что и дьявол… дьявол живет в пустыне… и желает зла роду человеческому. Вот и все, что я знал про дьявола, если не сказать, что я ничего не знаю…

Дьявол…

– Да, может быть, что и дьявол.

Я посмотрел в серую пустыню – да, в мире творилось что-то ужасное, надо с этим что-то делать. Интересно, что… Я прямо-таки видел этот суховей, этот ураган, летящий над землей, губящий все и вся – темный столб пыли и песка над пустыней. Летящая смерть…