Текст книги "Следы следов"

Три, запятая…

Три, запятая, четырнадцать.

Три, запятая, один, четыре.

Повторяю про себя – нет, не чтобы не забыть, собственно, ничего и не случится, если забуду, но лучше – не забыть, чтобы осталось хоть что-то, за что уцепиться мозгу, что-то, что было в самом начале – три, запятая, один, четыре…

Дальше там много чего – вспоминаю, удивляюсь сам себе, что помню дальше, даже соревновались, кто дальше запомнит, я доходил до ста тысяч знаков, О обскакал меня, запомнил до ста двадцати тысяч знаков. Пытаюсь вспомнить, что за О, память упорно не хочет выдавать, не то Олег, не то Оливер, не то Орочи, не то Омкар – память путается, даже не может вытащить из прошлого страну, и цепляется то за ливни, хлещущие по зарослям бамбука, то за непроглядную метель, подсвеченную фонарями, то за ветер, готовый сдуть не только шляпу, но и волосы, и голову.

Пять, ноль, три, пять, восемь, один, четыре – это уже не сто тысяч, и не миллион, и не миллиард, это я уже не знаю, сколько, – обещал себе считать, хотя и знал, что ни черта не сосчитаю, собьюсь в два счета, так оно и вышло.

Делаю шаг с трех на пятерку, не к месту и не ко времени вспоминается какая-то пятерка, я её списал у соседа по парте, как его, Антон, Алан, Айвыхак – не помню, я у него эту пятерку списал, еще радовался, что списал пятерку, пока не вспомнил, что живу в стране, где пятерка – низший балл, вот это мы попали на пару с соседом по парте…

Переступаю на четыре, не к месту и не ко времени вспоминается четвертый класс, когда нас всех собрали, чтобы делать фотографию, расставляли по стульям, стой, не вертись, а я сбежал, вот так, исподтишка, за дверь, я не хотел быть фотографией, и вот они потом все висели на стене, черно-белые, неподвижные, а я остался настоящий, живой, и на меня косо смотрели, что за дела такие, почему они все увековеченные в фотографии, а я живой.

Шагаю с восьми на шесть, восемьдесят шесть, возраст, когда стучат в дверь, и нужно открыть, но не выходить, потому что они итак вынесут на носилках, и положат в белую машину с красными крестами, и увезут куда-то. Проще сказать – я не открыл – нет, открыл, это потом уже сообразил, что можно встать с носилок и пойти домой, и все смотрели на меня оторопело, а как так, а что, так можно было, вот так вот встать и пойти домой, и никто мне не указ.

Два-ноль-пять-два, пятьдесят второй год, год моего рождения. То есть, нет, не так, я должен был родиться в тысяча семьсот пятьдесят втором году, но кому я, в самом деле, должен, почему я не могу выбирать родителей, год рождения, если две тысячи мне нравится больше, чем тысяча семьсот, кому я помешаю, в самом-то деле.

Думаю, за что меня отправили сюда – за год рождения, или за то, что сбежал с фотографии, или за то, что встал с носилок, или еще за что-нибудь. Будете свободны, когда дойдете до конца, сказали мне, ну-ну, очень смешно, прям обхохочешься… до конца…

Один-три – тринадцать, пятница тринадцатое, мы встретились, когда между нами пробежала черная кошка, шли по тротуару, каждый по своей стороне, а между нами бежала черная кошка… Я даже не помню, как её звали, не кошку, конечно, а ту, которая шла рядом со мной. А номер телефона помню, я находил его здесь уже пятнадцать раз, хотя что мне это даст, все равно отсюда никому не позвонишь…

Семь, семь… один, один, один, один, ого, семь единиц подряд, это к удаче, правда, не знаю, к какой. Придумываю себе какие-то приметы, сам не знаю, какие, точно знаю, что ни одна из них не сработает, просто потому, что здесь ничего не происходит, ни плохого, ни хорошего.

Шесть, шесть, шесть – почему-то не наступаю на три шестерки, перескакиваю, рискуя свалиться в бездну, – хотя знаю, что ни в какую бездну не свалюсь, число как будто притягивает меня к себе своей гравитацией.

Три, запятая, четырнадцать – повторяю просто так, чтобы не забыть, сам не знаю, зачем.

Три, запятая…

Два, шесть, шесть, восемь, ноль, два, три, ноль, семь, семь, один…

…спотыкаюсь о пустоту, едва не падаю, да не едва, а падаю-таки на песок, откидав здесь песок, ну как откуда, чего бы на земле не быть песку, что значит, на земле, то и значит – число Пи тянется позади меня бесконечным хвостом, тает в пустоте, обрывается на семь, семь, один…

Три, запятая, четырнадцать.

Три, запятая…

Три…

Заставляю себя подняться, оглядываю песчаные горизонты, руины, подернутые серой пылью, я такого города не знаю, ну еще бы я его знал, тысячи лет прошло, не меньше. Что тут случилось, черт возьми, почему меня встречают безжизненные обломки когда-то великого города, истлевшие скелеты… подхватываю обрывки бумаги, уносимые ветром, пытаюсь прочитать что-то на непонятном языке – жуткий гибрид латинских и кириллических букв вперемешку с иероглифами – «использование ресурсов чиста Пи может привести к необратимым…»

Три, запятая, четырнадцать…

Новый порыв ледяного ветра…

Три, запятая…

Мертвенный холод…

Три…

Ошигрыш, розыбка

…ошибка, говорю я себе, а что я еще могу себе сказать.

Розыгрыш, говорю я себе, а что я еще могу сказать.

Ошибка.

Розыгрыш.

Ошигрыш, розыбка, все, что угодно, – только не правда, не правда, это не может быть правдой. Как бы еще забыть то, что только что прочитал, спрятать туда, где нашел, какого черта это вообще оказалось в моем столе, еще и моим почерком, еще и вчерашняя дата, еще и короткая запись —

Сегодня я убил Октахора Симплекса.

Вот так, ни больше, ни меньше. И хочется заорать всем там, эй вы там, какого черта вы в самом деле пишете, живой я, живой, эй вы, там, кто там, не знаю, кто.

Какого черта я не выбросил этот с позволения сказать дневник, какого черта я по-прежнему храню его в ящике стола, какого черта я открываю его, что я там не видел, все ви… а-а-а, оказывается, ничего я там не видел, понять бы еще, кто это приписал, если я весь днень был здесь, а ведь черт меня дери, открываю тетрадку в кожаном переплете с какой-то рунической чертовщиной на обложке, читаю…

…да, я не указал, какого именно Октахора Симплекса я убил, боюсь, что нужно исправить это недоразумение, уточнить – я убил архитектора Симплекса, который впервые выстроит проект здания в четвертом измерении. Это оказалось проще, чем я думал, а ведь еще боялся, даром, что это мое третье убийство. Видели бы вы его лицо в тот момент, особенно глаза, один серый, другой крапчатый с золотыми искорками…

Пальцы сами разжимаются, выпускают тетрадь, вот так, еще не хватало, – все еще в отчаянии говорю себе, что мало ли на свете людей по имени Октахор и по фамилии Симплекс с разными глазами, ну мало ли, – отчаянно гоню от себя проклятую мысль, что я один такой, черт мея дери, что не может быть никакого другого Симплекса, и как тогда прикажете понимать, что меня… Щупаю себе пульс, не нащупывается, неужели и правда, нет, быть не может, хватаюсь за сердце, тоже нет, да где оно, черт его дери, – сердце нащупывается в каких-то дебрях, где у нормального человека его и быть не может, – потихоньку начинаю сомневаться, человек ли я вообще. Нет, живой, черт меня дери, живой, слышь ты, который писал это, все ты выдумываешь…

Выдумываешь, говорю я себе.

Выдумываешь.

Выдумы…

…захлопываю тетрадь, нет, нет, нет…

…какого черта я здесь делаю, спрашиваю я себя, какого черта я караулю… кого? Можно подумать, кто-то придет в закрытую комнату, в дом, в двери которого заперты на засов, можно подумать, кто-то появится здесь. Часы где-то в холле на первом этаже бьют полночь, – что-то подсказывает мне, что вот теперь самое время открыть ящик стола, сам смеюсь над собой, как нелепо я выгляжу, когда открываю ящик стола, нашариваю тетрадь, откуда она там взялась, черт её дери, листаю страницы…

…пусто…

…пусто…

…неужели…

…а нет, вот, получите-распишитесь, сегодняшняя дата…

…сегодня я убил Октахора Симплекса – поскольку я пообещал себе объяснять, какого именно Симплекса я убил, то подчеркну, что убил того Симплекса, который додумается до какого-то устройства, помогающего людям писать картины силой мысли, – особенно хорошо получается во сне, вернее, получалось бы, если бы он был жив, если бы я его не прихлопнул на месте, сегодня, здесь, видели бы вы его лицо при этом…

А ведь мне еще многое придется сделать, очень многое, Октахоров Симплексов больше, чем я могу себе представить – Симплекс, который разрабатывает какие-то спутники, Симплекс, который ездит по городам, делает не то фото, не то видео, не то что-то большее, чем фото и видео, потом хочет объединить все эти модели городов в один, и это будет не то произведение искусства, не то какая-то новая реальность, я не понимаю, и никто не поймет, потому что он не успеет этого сделать, потому что я убью его раньше. Симплекс, который делает какие-то порталы, Симплекс, который пишет портреты часов на заказ самих часов, что бы это ни значило, Симплекс, который замеряет искривления времени под влиянием гравитации, Симплекс, который раскапывает пески пустынь, чтобы найти исполинские кости прошлого… У меня все так и пылает внутри при одной мысли, сколько Симплексов мне предстоит уничтожить – кажется, это работа на всю жизнь, хотя может быть, все кончится быстрее…

…с трудом удерживаю тетрадь похолодевшими пальцами, лихорадочно соображаю, что делать дальше, идти в полицию, да в какую полицию, там только пальцем у виска покрутят, никто не убивал Симплекса, что вы несете такое, вот же вы живой стоите… И все-таки надо что-то делать, черт возьми, что-то делать, пока он не добрался до меня, а ведь доберется в два счета, если он так легко пишет в тетради, которую я прячу под замком…

Что-то екает в груди, догадываюсь, что можно сделать, а ведь так просто, до черта просто, развести огонь в камине поярче, бросить туда злополучную тетрадь – я жду, что она не загорится, просто потому что, – нет, вспыхнула, полыхнула, съежились почерневшие страницы, заплясали буквы на языках пламени…

…выдвигаю ящик стола, даже не удивляюсь, когда вижу злополучную тетрадь, – почему-то боюсь взять её в руки, мне кажется, она меня укусит, даром, что тетради не умеют кусаться. Открываю, листаю, вот тут, начиная с третьей страницы…

Вчерашняя дата…

…похоже, что кто-то добрался до моих записей, мало того, что добрался, так еще и догадался сжечь тетрадь. Эй, неизвестный, тебя что, не учили, что рукописи не горят? Ничего ты с моим дневником не сделаешь, да и со мной ничего не сделаешь, а вот я с тобой очень даже, только доберусь до тебя…

И уж если тебе так интересно, то я сообщу тебе, неизвестный читатель, что сегодня я убью еще одного Октахора Симплекса, я не скажу, какого – ты подумай, ты помучайся, ты поищи, и черта с два ты его найдешь…

Понимаю, что нужно что-то делать – здесь, сейчас, немедленно, остановить это безумие, спасти… кого спасти, я даже не знаю, кого спасти, как будто есть какие-то Симплексы кроме меня…

– …надо же, в кои-то веки Октахор объявился… – отец смотрит на меня настороженно, – чего, денег надо?

– Да нет… – отвечаю, тут же кляну себя за это «данет», потому что очень даже да, ещё как да, но уже поздно, поздно уже, – я что хотел спросить…

– Нет, надо не так, не так, надо издалека, попросить семейный альбом, посмотреть фото, может, мелькнет что-нибудь, целая толпа мальчишек, а-а-а, это братья твои, да разъехались они кто куда…

– Но теперь уже что сказано, то сказано…

– А… а у меня братьев не было?

Отец настороженно смотрит на меня, хмурится:

– Ты меня за кого принимаешь вообще, думаешь, я тут ни одной юбки не пропускаю, что ли?

– Да не-ет… ну что ты… я про другое… Ну… может, у тебя с мамой еще дети были, разъехались там кто куда, может, поссорились вы там с ними в пух и прах, или… – что я несу вообще, что я несу, – умерли…

– Ты детективов обчитался или как? Думаешь, у нас по всем шкафам скелеты рассажены? – отец демонстративно распахивает дверцы шкафов одного за другим, – вот, смотри, смотри… – падают на пол полуистлевшие скелеты, ну ничего себе тайн у нашей семьи, вот уж не знал, что мой прадедушка… чш, чш, об этом никому ни слова…

– Вот, видишь, не было ничего такого…

– Значит… я один?

– Вот, началось опять, па-ап, а почему у меня братика не-е-ет или сестри-и-чки… а сам вспомни, как скандалил, когда двоюродного братишку привели, а-а-а, все мое-е-о-о-о-о, не да-а-ам…

Вскидываюсь:

– А если и правда все мое, я сколько эту картину делал, он изорвал все, а вы все, ах уступа-ай, ах, отдава-а-ай, он го-о-сть… а если бы тебе гости дом твой подожгли или машину расколотили, тогда что?

– Вот-вот, весь ты в этом… Картину он делал… где они сейчас, картины твои, ты когда последний раз за карандаш брался? А за клей?

– За какой еще клей?

– Ты раньше макеты делал замков, дворцов всяких…

– …да это были четырехмерные…

– …ну и где они, твои четырехмерные, что-то я их не вижу давно! Потом это… что-то там по городам ездить хотел, не то фотографии какие-то хотел совмещать, не то не пойми что…

– Да… как-то… – думаю, что хочу сказать, то ли – успеется, то ли – это когда было, мало ли что было вообще, было и быльем поросло.

– Так значит… я был один…

– Один, один как перст, раньше тоже думали большую семью сколотить, чтобы трое или четверо, потом как-то не до того стало…

…ну что, неизвестный читатель, который так настойчиво заглядывает в мои записи, что ты хочешь увидеть на этот раз? А ведь сегодня я сделал то, что хотел, сегодня я убил… да-да, убил Октахора Симплекса, и не одного, а даже двоих. Я не хотел убивать двоих, я надеялся растянуть удовольствие на годы, если не на десятилетия – но он сам виноват, нечего было подглядывать, кто подглядывает, тот умирает. Слышишь, неизвестный читатель, тебя это тоже касается, между прочим, я не собираюсь долго терпеть твои подглядывания… Стой, а ты случайно не Октахор Симплекс? Так, совершенно случайно, а если ты – это он, потому что ну кто же еще? Тем интереснее будет наша игра, когда я буду подбираться к тебе ближе и ближе, пока, наконец, не всажу тебе нож в спину… А чтобы ты понял, что шутки кончились, я скажу тебе, что знаю твой адрес, улица Доспехов Василиска, дом, который когда-то был пятнадцатым, потом после объединения улиц стал тридцать первым, а потом присоединился к большому тридцать третьему дому, и теперь сам не знает, какой у него номер? Тук-тук, я уже иду к тебе…

…все так и переворачивается внутри, понимаю, что этой ночью мне предстоит нешуточная битва, к которой нужно подготовиться, понять бы еще, как именно, да что тут понимать, запереть все засовы, и… и… и… И что «и», спрашиваю я себя, что «и», можно подумать, это спасет меня от того, кто так просто проникает в мой дом? Черта с два, говорю я себе, черта с два, он придет сюда… понять бы еще, каким образом…

…время подбирается к полуночи, какого черта я оставил свет не во всем доме, а только в комнате, где нахожусь сейчас, я что, нарочно, что ли, это сделал, чтобы показать убийце, вот он я, ату меня, ату…

Какого черта я снова открываю дневник, что я хочу в нем найти, сегодняшняя дата, нет, завтрашняя, какого черта в самом-то деле…

…сегодня я убил, как оказалось, предпоследнего Октахора Симплекса – вот уж не думал, что они кончатся так быстро, эти Симплексы, а ведь кончились, остался только один тот, который читает эти строчки, слышишь, я иду к тебе, уже иду, ты не закроешься от меня засовами и замками…

…строчки одна за другой появляются на странице, почему мои руки все еще держат тетрадь, хотя я не чувствую своих рук, оглядываюсь, ищу сам не понимаю, что, натыкаюсь взглядом на темный силуэт в глубине комнаты, вижу в зеркале свое отражение, понимаю все…

Следы следов

– А чьи это следы?

Спрашиваю, понимаю, что ляпнул что-то не то, такое не то, что нетее некуда. Смотрят на меня, как на идиота все… отсюда кажется, что их пятеро, хотя такое чувство, что количество охотников все время меняется, а иногда и вовсе уходит в какие-то иррациональные числа. Ладно, будем считать, что пять с половиной, половина – это я, как вы уже догадались, потому что охотник из меня тот еще…

Понимаю, что про такие вещи не спрашивают, такие вещи нужно знать где-то на генетическом уровне, что это следы этого, а это следы этого, кого этого, я и зверей-то толком не знаю… И не у кого спрашивать, и некогда, все уже разбрелись-разбежались по чаще, только их и видели, выслеживают кого-то по следам, бегом, бегом, ату его, ату, а кого ату, черт вообще пойми… делать нечего, бегу за остальными, тут же кто-то отталкивает меня, это мои следы, а ну не трожь, ага, ври больше, твои следы, что-то я не видел, чтобы у тебя как у птички пальчики были…

Выбираю чьи-то следы, не пойми чьи, спешу по ним, они петляют, путаются сами в себе, уводят меня все дальше и дальше по чуть припорошенному снегом лесу, то ныряют в заросли чего-то там, то огибают стволы неведомо чего, н-да-а-а-а, хорошенький мне подарочек на днюху, знал бы, в жизни бы не пошел…

– …чего смотришь, стреляй давай!

Оборачиваюсь, смотрю на охотника, в кого стрелять, в тебя, что ли, а этот знай твердит свое, стреляй, стреляй…

– Ну что ты? – охотник (как же его зовут все-таки, Вася-Петя-Коля-Миша, мне имя скажи, оно у меня из уха вылетит быстрее, чем влетит) вскидывает ружье, лес вздрагивает от выстрела, перепуганный снег спрыгивает с деревьев, – цепочка следов вскидывается, беспомощно кувыркается, падает на снег, обагряя его кровью, черт возьми, откуда кровь, откуда, откуда…

– Ну вот… – охотник вскидывает на плечо подстреленные следы, – а ты…

Только сейчас начинаю понимать, ну ё-моё, почему мне сразу-то не сказали… оглядываю черно-белый лабиринт леса, выискиваю следы, черт, как назло, ни одного, а остальным как назло попадаются, лес только и успевает вздрагивать от выстрелов, бах, бах, бах, пять с половиной охотников хватают добычу, вернее, пятеро, шестой беспомощно топчется на месте…

Мелькает цепочка следов, петляет ускользает от меня, прочь, прочь, бегу за следами, какими-то странными, не птичьими и не звериными, а не пойми какими, сейчас надо вскинуть ружье, какого черта я его не вскидываю, какого черта смотрю на петляющие следы…

– Чего ты… стреляй!

С ума я сошел, что ли, бросаюсь на него, отвожу ружье, выстрел приходится в пустоту, пустота падает, беспомощно сложив крылья. Охотник оглашает тишину леса отборной бранью, понимаю, что лучше ретироваться, – исчезаю в зарослях, следы петляют за мной, огибают со всех сторон, кажется, сейчас запутают меня и свалят в мелкий редкий снежок. Бегу за следами, как все охотники бегут за следами, уводящими их все дальше и дальше, – что-то екает в сердце, а не слишком ли далеко мы забурили, да как не слишком, вот спроси меня сейчас, в какую сторону идти, чтобы добраться до дома, вот черта с два я вам скажу… Ну ладно я, я из дома выйду, за угол заверну, уже считайте заблудился, а тут целый лес… Но остальные-то что себе думают, уходят дальше и дальше в бесконечность леса, подернутую седым туманом…

– А-а-а-у-у-у-у-у-х-х-х-ху-у-у-у-у! – то ли крик птицы, то ли зов человека, окончательно заплутавшего в черно-белых зарослях. Мне не по себе, хочется повернуть назад, да какое назад, где оно это – назад. Я пригибаюсь, пытаюсь определиться с направлением, но пейзаж за спиной не меняется, и в какой-то момент я просто влетаю в чащу, превращаясь для остальных в размытый нечеткий силуэт.

Собрав волю в кулак, я начинаю медленно, словно крадусь, пробираться через колючие кусты, которые пытаются укусить меня за руку. Тоскливый завывающий стон, кажется, стонет сам лес, кусает, царапает, понимаю, что я не выберусь, что никто из нас отсюда не выберется, следы завели нас слишком далеко, в такие лесные дали, где само понятие назад теряет всякий смысл. Следы вьются вокруг меня, ну чего вам, чего, пшли, пшли вон, не собираюсь я в вас стрелять, – следы отскакивают, снова возвращаются ко мне, как будто играют, или…

…или…

А если…

Осторожно иду за следами, почему-то боюсь на них наступить, наконец, начинают проступать знакомые места, или мне это только кажется, точно, кажется, лес везде разный и в то же время одинаковый, это у него хорошо получается, быть разным и одинаковым, и все места вокруг одновременно бесконечно близкие и бесконечно далекие. Вот черт, кажется, темнеет, да не кажется, а темнеет, до черта стремительно, как будто само время здесь в лесу идет иначе. Тут же понимаю, что радоваться надо, что стемнело, зато теперь вижу огоньки домов бесконечно где-то нигде, если это только не очередная обманка, если этот лес не запутался сам в себе, и чем быстрее идешь куда-то, тем больше от этого куда-то удаляешься…

Нет, не обманка, действительно вижу огни городка, гостиницу на окраине, фонарь, приютившийся под карнизом крыльца, блаженное тепло…

Следы петляют последний раз, уносятся в темноту леса, спохватываюсь, а ведь я так и не узнал, что они едят, чем их вообще можно приманить, рябину какую-нибудь повесить или орехи, или сало, чтобы следы приходили к порогу, петляли у крыльца…