Текст книги "Знакомство. Частная коллекция (сборник)"

* * *

Человек должен чувствовать, что его любят. В потоках любви и ласки таять, как кусок сахара в стакане горячего чая, по возможности даже помешивая себя ложечкой. В этом путь к Гармонии. И ничего, что не все любят сладкий чай, обязательно найдутся настоящие ценители, которые, смакуя и трепеща, будут поглощать глоточек за глоточком.

Только люди, обладающие утонченным вкусом, разбираются в напитках. Они сумеют оценить и цвет, и запах, безошибочно определяют, соблюдены ли дозировки, в том ли сосуде подано. Они на пути к Гармонии. Никогда никого ни о чем не расспрашивай – это делают только дураки, далекие от понимания того, что такое Гармония. Умение не задавать лишних вопросов так же ценно, как и умение не отвечать на лишние вопросы, в этом кроется вкус жизни – искусно приготовленного второго, состоящего из куска индюшки с разнообразными гарнирами. Мы близки к цели. Осталась лишь одна перемена блюд. Многие любят жизнь за то, что она им дана.

Замечательная тарелка дымящегося супа, в котором столько всякой всячины, что при одном его виде и запахе слюна начинает капать изо рта. И только человек, лишенный вкуса, станет начинать обед с селедки, хотя многие утверждают, что это совсем неплохо. Им не следует верить, они и не слышали о том, что такое Гармония. Разные бывают истории. И разные люди их рассказывают. И для кого-то важнее сама история, а для кого-то, кто ее рассказал. Но как же быть нам, если ни то и ни другое не сравнится для нас с самим удовольствием слушать, пусть даже ни слова не понимая. Просто слушать и постукивать в такт ладонью по коленке, дрыгать ногой и ритмично вбирать голову в плечи.

* * *

Старые люди бывают очень редко довольны. Нечасто встретишь на улице старого человека, на лице которого была бы улыбка. Все они в чем-то разочарованы, и вообще все в их жизни не здорово.

Но если повезет, то иногда, в необычное время суток, можно все-таки увидеть старика или старушку, улыбающихся своим мыслям. Многие это объясняют тем, что все хорошее постепенно идет на убыль и впереди только всякий ужас. Отсюда следует, что когда по улице идет старый человек и улыбается, то он что-нибудь вспоминает. Искусство молодости – радоваться будущему, искусство старости – радоваться прошлому, и только те редкие люди, которые умеют радоваться, радуются настоящему.

Но старые люди редко радуются, потому что это вообще-то не так легко, и их этому никто не научил. Особенно редко, чтобы старый человек громко смеялся.

Путь от многозначительности к простоте проходит все, что может меняться. Хотя сама эволюция, говорят, происходила в обратном направлении: от простого к сложному. Но до чего же бывает проста эта простота, как часто она бывает убогой и даже неряшливой, как половая тряпка, или же педантично-аккуратной, выглаженной и выбритой, как кремлевский полк. О многозначительности можно было бы сказать еще хуже.

Но иногда как-то вспоминается, что нам нечего здесь делить, и, если вдуматься, всякое рассуждение есть глупость или эйфория, которая, по меткому выражению какого-то иностранца, «расползается по нашему обществу, как кривая ухмылка по лицу идиота».

* * *

Зачем ты гробишь свое здоровье? Ну скажи мне, зачем? Сколько раз я просила тебя, перестань курить, есть столько сладкого. Неужели тебе не противно, что, когда ты летом надеваешь футболку, все видят складку жира на твоем животе?

Я соглашаюсь, но когда вижу в булочной мармелад «Балтика» или соевые батончики, устоять не могу. Ведь это так заманчиво, вечером, натянув любимые треники и рубашку с протертыми локтями, выпить чашку чая с мармеладом или конфетой. И ты даже не представляешь, что своими проповедями губишь чуть ли не самое большое удовольствие дня.

Что же касается моего брюшка, то мне решительно все равно, что ты об этом думаешь. Мне вообще наплевать, какое я на тебя произвожу впечатление, пусть я хоть весь жиром заплыву. Ведь что-нибудь изменить все равно не получится. Ты же знаешь, так что терпи, дорогая, потому что, когда некуда деться, надо терпеть. Пока все.

* * *

Ты видишь голову, которая ходит вверх – вниз, вверх – вниз. Видимо, хозяин этой головы, обнаженный по пояс, делает приседания, держась руками за

подоконник.

Бледная дама в сизом окне ровными, равнодушными движениями втирает крем в кожу лица, любуясь тем, как плавно, с некоторой осторожностью за окном падает снег.

От подъезда, порыкивая, отъезжает «скорая помощь», в салоне которой находится промучившийся всю ночь человек с серым лицом. Поскольку еще очень рано, то, кроме счастливых обладателей собак, вынужденных подниматься на час раньше и выскакивать в потрескивающий от мороза воздух, больше никого не встретишь. Встречи с знакомым человеком в такое время суток практически исключены.

Он не оценил ее. Ему не нравилось, что она носит чулки, а не колготки, он бросил в нее чашкой с бульоном, бульон угодил в цель, и они расстались. Так-то. Но до этого они провели несколько бурных месяцев, за которые успели рассказать друг другу всю свою жизнь в мельчайших подробностях. Не могу сказать точно, кто от этих рассказов получал большее удовольствие, тот, кто рассказывал, или тот, кто слушал, – ведь бывает по-разному.

Она не спит и тоскует. Он крепко спит, потому что провел ночь с другой и недавно заснул. Я тоже недавно уснул и, прижимая к груди подушку, досматриваю душещипательный сон, в котором я жарко обнимаю тебя, одетую в красное платье, на фоне переливающегося всеми цветами огромного супермаркета.

* * *

Любить надо уметь. Никто среди людей так не искушен в теории любви, как поэты. Они познали все: и радость встречи, и пресыщение страстью, и горечь разлук. Поэтому именно поэтам часто пишут письма разные девушки и женщины, откровенно излагая свои проблемы и советуясь. И в этом есть своя логика. Хотя вид у поэтов часто такой непривлекательный, что трудно поверить в то, что все, о чем они пишут, было ими пережито в действительности. Но поэтов и вправду часто любят женщины, и часто очень красивые женщины любят очень непривлекательных внешне поэтов. Ну а если в каком-либо случае это не так, то мир воображения, который, как известно, куда богаче мира реального, заменяет им все и дает познание сути любовного переживания.

Язык – самая прекрасная игрушка в мире. Ему можно придать любую форму, он отличается несравненным богатством красок, при помощи него можно показывать различные фокусы, выдвигая то один, то другой ящичек этого бесчисленного каталога.

Какая-то бабулька долго терла ногой круглое пятнышко на асфальте, полагая, что это монетка. Но потом она поняла, что это кто-то случайно капнул белой или желтой краской, и пошла прочь. Когда колешь грецкие орехи, всегда хочется ударить молотком так, чтобы не повредить содержимое и вынуть целиком неприкосновенный, с желтым отливом крошечный слепок человеческого мозга. За этим занятием можно провести множество времени, и только те, кто знают секрет, могут справиться с этой сложной задачей.

Временами наступает отчаянье и хочется швырнуть молотком об пол. Многие, вероятно, так и делают, потому что очень редкие люди могут справиться с собой в минуты стресса. Хотя все воспитание именно на это и направлено. Родители стараются до тех пор, пока бесконечный поток неудач не сломит их волю. Но бывают и совсем другие, послушные, умные, рассудительные дети, и вообще чего только не увидишь на этом, замусоренном разными суждениями, карликовом острове, со всех сторон омываемом морями и терзаемом зловещими ураганами.

Часть II

Изволь показать, что ты понимаешь всю сложность проблемы. Скажи: извините, мне нужно подумать, и сделай вид, что задумался. Потом минуты через две-три скажи: это очень сложный вопрос. Понять сложность проблемы. – это уже полдела, если человек понимает сложность, или, точнее, всю сложность проблемы, то он не дурак. Именно это и следует доказывать. Но абсолютно необходимо дать почувствовать, что у тебя где-то там внутри, за душой – богатый внутренний мир, поэтому не забудь покраснеть, потупить глаза и на один из вопросов ответить молчанием. Кто-нибудь потом обязательно скажет: это умный, глубокий человек. Но этого недостаточно.

Сейчас все больше и больше ценится тонкость вкуса. Так сказать, изысканный склад ума. Поэтому следует несколько раз подвергнуть сомнению собственные высказывания, говорить неопределенно, перемежая слова загадочной полуулыбкой.

Если перед тобой человек достойный – будь уверен, дело выиграно.

Теперь каждая школьница твердит, что гомосексуализм – это прекрасно.

При малейшей попытке к бегству – стреляю!

Поэтому совершенствуйся не сходя с места, играй в бадминтон или настольный теннис, волан вернется к тебе, если противник отбил, и останется там, по ту сторону сетки, если он дал маху. Не сходи с места, и ты обретешь уверенность. И я почти не сомневаюсь в том, что, когда уже все застынет, все остановится, явится тебе наконец квадрат голубого неба посреди желтой канцелярской стены.

* * *

Как часто мы судим о вещах по их внешнему виду и как часто мы оказываемся правы!

На рынке каждый норовит покрасивей разложить свой товар, до блеска отполировать яблоки и помидоры, смочить водой редиску и огурцы, окропить зелень, чтобы от всего веяло свежестью, чтобы все казалось только что срезанным, сорванным, собранным.

Крепкие мужички, одутловатые бабульки, могутные женщины средних лет – все без исключения превращаются в цветущих молодых мамаш, всячески ласкающих, умывающих, прихорашивающих своих питомцев.

Ленивое, белое, сонное утро раздвигает шторы, и в комнату бочком-бочком вливается такой же белый, хмурый и сонный день. В такие дни не хочется сопротивляться и громко разговаривать, не хочется быть «учителем жизни» и «властелином птиц и рыб», а хочется доползти, рухнуть и насладиться постельной прохладой или постельным теплом в зависимости от того, какое время года расположилось в оконной раме.

Вычурность – парадокс формы, парадокс – маленькое глазастое существо, вожделенно закусившее нижнюю губу.

Самое замечательное Слово на свете – «прогулка», самое скучное слово на свете – «хорошее», самое веселое слово на свете – «дятел», самое неудобное слово на свете – «сковорода», потому что человеку с явными признаками вырождения на лице никогда не поставить его во множественное число.

И неважно, приятное у тебя лицо или нет, какой у тебя характер, труслив ты или отважен. Все это совершенно неважно! Бог водит рукой твоей, и выбор его случаен.

Город окунается в сумерки, в окнах зажигается свет, и поэтому, особенно весной и летом, а также ранней осенью, создается на улицах некоторое подобие уюта. В переулках гуляют манящие ароматы, доносятся из открытых окон обрывки темпераментного диалога из идущего в это время очередного телесериала, по пустым улицам не спеша продвигаются в поисках друг друга бродячие коты и поэты – в общем самая что ни на есть благодушная, немного баюкающая картина угасания жизни. Еще два-три часа, и почти все займут горизонтальное положение и пробудут так до утра.

Ты будешь носить свою рожу до самой смерти, да к тому же со временем она будет только меняться к худшему. Хорошо, если рожа – ничего, а если нет?!

В общем, наплюй, потому что все равно, а если все равно – то какая разница, а если нет разницы, то и мыльный пузырь – полезная в хозяйстве вещь, потому что надолго не занимает места!

* * *

Они мне сказали: «Пойдем, мол, кофейку выпьем, посидим». Они почему-то оба ушли на кухню, хотя с кофе мог бы справиться и кто-нибудь один. Что-то там не заладилось – это ясно.

Я сижу в кресле и жду. Я понимаю, что надо бы потихоньку смыться, но неудобно как-то. Мне, наконец, удалось нащупать в кармане использованный троллейбусный билет, который через несколько минут превратится в моих пальцах в продолговатую твердую трубочку.

Когда-то было время – были дела. Зеленая трава, нежно-голубое небо, желтое солнце. В воздухе копошились насекомые, порхали бабочки, жужжали жуки, повсюду на ветвях сидели птицы и переговаривались.

Я сижу и жду. Листаю старый журнал, в котором от каждой фотографии веет чистотой, аккуратностью, хорошим вкусом, европейским чувством меры, призывающим к тому, что лишнего тратить не надо.

Реклама духов. Девица с жемчужными зубами, умело улыбаясь, держит в руках огромный флакон с надписью. Тарелка, наполненная дымящейся снедью, рядом с которой лежат сырые неочищенные овощи, из которых приготовлена эта вкуснятина. Реклама белья. Женского. Мужского. Детских вещей. На фоне лазурного моря целующаяся парочка, рядом с которой возвышается гигантский запотевший стакан, наполненный каким-то золотистым зельем. В кружочке надпись.

Все! Больше я ждать не могу!

Привет, камарады.

* * *

Повелевать талантами, дарить и отнимать у них надежду, когда нужно – тянуть время, вызывая ярость и бешенство, упиваться своей властью над ними, каждый раз ходя по лезвию бритвы, потому что каждый талант в душе – безумец. Что может доставить большее удовольствие человеку азартному, развращенному сознанием собственной немощи, лысеющему, стареющему, болеющему и никем не любимому, дотлевающему в старой, полуразвалившейся крепости своих дней?

Что может быть завлекательнее тараканьих бегов высоколобых маньяков? Что может опьянять больше, чем сознание, что ты устроитель бегов и каждый из соревнующихся привязан за лапку ниточкой, и твои пальцы держат сотни таких ниточек, и тебе ничего не стоит малейшим, ничтожнейшим движением загнать всех рысаков назад в спичечную коробку?!

Разводя руками, киваешь на судьбу. Ты киваешь на нее, она кивает на тебя, словно девушка и роза, кивающие друг на друга. Нет спора, «никто не хочет быть самим собой».

На свету хочется щуриться, моргать почаще. На свету, на солнце приходит в движение каждый сантиметр твоего тела, и можно безошибочно ткнуть в себя пальцем, с восторгом повторяя: «А вот это – Я!»

Другое дело, когда находишься в своем доме. Там ничто не выделяет тебя из среды, в которой ты полностью растворяешься. Там, чтобы ответить на вопрос: «Да где же ты?» – приходится бесконечно шарить по углам, забираться черт знает куда и все равно потом отвечать наугад.

Поэтому мне лень, я не люблю, я не понимаю, зачем, кому это нужно, и вообще я ничего не смыслю, и не хочу, и не буду, и пусть все остается как есть.

* * *

В каждом роду или, иначе говоря, в истории каждой семьи обязательно должны быть и король-ленивец, и философ-алкоголик, и недалекий ворчун-портняжка, и буйнопомешанный, безалаберный герой-любовник, и покорная, исполненная терпения и добродетелей тетушка, и застрелившийся подросток, и несостоявшийся гений, и отпетый мерзавец, и праведник, питавшийся желудями, и старая дева, пережившая всех своих близких, – нужно всего по капле, чтобы получилась эта гремучая смесь, этот филиал сумасшедшего дома, который катастрофы по счастливой случайности посещают не так уж часто.

– Откройте рот.

Свет, металлический инструмент с тончайшим заостренным кончиком. Омерзительные кровавые плевки. Вызывающие рвотный рефлекс ватные тампоны. Стакан слабого марганцевого раствора на подставочке. Страшно.

Считай, что половина уже позади. Сейчас засунут в зуб какое-то остропахнущее лекарство, от которого немного защиплет язык.

– Сплюньте.

Надежда. Аккуратные пальцы лопаточкой размешивают на стеклянной матовой пластинке белый порошок. Больше больно не будет.

– Закройте рот. Идите.

В свободное время я коллекционирую идеи. Для этого я читаю книги, смотрю телевизор, слушаю радио. Органы чувств помогают мне в моем деле. Каждый раз, когда я нахожу идею, я выписываю ее на карточку, а затем расставляю карточки в алфавитном порядке. Раньше мне помогала моя жена. В данный момент моя коллекция насчитывает приблизительно четыре коробки.

Я наконец-то понял: меня не любит моя жена. Ну и черт с ней, если она такая гадина. Сегодня же скажу ей, что я догадался. И пусть потом доказывает – я ей все равно не поверю.

* * *

Стоит только углубиться, пустить корни в какую-нибудь плодородную почву, как сразу же немеет язык, холодеют руки и вообще возникает какой-то дискомфорт, нежелание двигаться, сонливость.

Немыслимое счастье, когда вдруг кровь опять начинает кипеть – от этого как-то согреваешься и включаешь пропеллер. Тут-то самое время присоединиться.

В комнате, над головами почтенного собрания, висит сизое облако из перемолотых фраз, кивков, почесываний, посапываний, шумных медленных выдохов. Страшно, что весь этот духовой оркестр рухнет на голову собравшимся и придется потом выносить повизгивающих от боли и потирающих травмированные места граждан. Опасна также страшная, превышающая санитарные нормы концентрация крылатых выражений, дубовых клише и застиранных истин, хотя каждый в душе конечно же был в состоянии…

Извергнув из себя потоки дурной энергии почтеннейшие расходятся по домам. Опустошенные, измочаленные, по-хорошему вспотевшие, возбужденные и потухшие одновременно.

Я хочу признаться в своей нежности к благородному собранию, напоминающему своим способом существования, что жизнь – это процесс, а не результат, великая суета и шум, а не тишина и молчание. И ничего, что этот водоворот затягивает в глубину, лишенную кислорода.

Каждый может считать себя очаровательным Карлсоном с трансплантированным пропеллером. Ведь теперь даже можно срезать кожу с задницы, пришить ее на лицо – и результат будет восхитительный.

Да здравствуют губошлепы, которые, вместо того чтобы травиться колбаской, отдаются другой пламенной, вулканической страсти. Жаль только, что у них с прическами дело дрянь.

Вонючая, с желтым отливом, весенняя кровь наполняет все тело каким-то синим ознобом, а голову безумными, кишащими, расползающимися во все стороны мыслями.

Эта кровь почти что негодна, от нее болят руки и ноги, слепнут глаза, но в душе рождается Страсть.

Стоишь голый, синий, дрожащий на каменном полу, стыдливо прикрываясь руками, и испытываешь кромешный ужас перед семиголовой, огнедышащей страстью, рожденной гнилой кровью, отсутствием витаминов, воспаленным сознанием.

В душе или пустота, темнота и отчаяние, или свет, легкость и маниакальная веселость.

Лезут волосы, обламываются ногти, бросает то в жар, то в холод – это шалит гнилая кровь, пьяное, перебродившее зелье, настой из продремавших всю зиму корней и едва показавшихся из почвы молодых трав.

Мимо сонно проползают троллейбусы, автобусы, мелькают светофоры, и ты, раскачивая языком уже начавший шататься зуб, стоишь и ждешь, когда раскрасневшиеся витрины плюнут тебе в рожу все запасы морских камешков и облезлых пластмассовых надписей.

Все это восхитительный праздник гнилой крови, и куда тоскливее, просыпаясь утром, осознавать, что сегодня тебе исполняется семьдесят пять, и гнилая кровь уже никогда больше не подарит тебе безудержной разговорчивости, а только прокисшее дыхание, полиэтиленовые глаза и полное отсутствие аппетита.

* * *

Включи мотор и катись. Нажми на кнопку и заиграет. Дерни за веревочку и откроется.

Мы начали работу во вторник, продолжили в среду и окончательно покончили к середине дня в субботу.

Мне больше уже ничего не хотелось, ни есть, ни спать, ни гулять, вообще ничего. Перед глазами были сплошные огромные пульсирующие буквы О или нули, – зависит от системы координат.

Меня стал мучить вопрос: а была ли жизнь на Марсе? Точнее, была ли до нас жизнь на Марсе? Где-то щелкнул выключатель, послышался звук пощечины, и потом кто-то очень быстро заговорил.

Мне стало совершенно ясно, что я очень спешу. Я бегу, поглядывая на часы. Я опаздываю. А ты смотришь на меня и ничем не хочешь мне помочь.

Да и можно ли помочь человеку, который спешит?

Я призываю к себе в свидетели мух и бабочек, деревья, листья, пыль, которую нес мне навстречу ветер. Я призываю себе в свидетели тридцать пять градусов тепла и надетую в этот день одежду. Они подтвердят:

Я не нарочно.

* * *

Он крадется за ней, как страус. Неуклюже перебирает ногами, выставляя вперед круглый клетчатый животик. Один глаз прищурен, другой смотрит в крошечное окошко фотоаппарата. Он следит за юной, оснащенной всем необходимым красоткой, которая нежится в теплых лучах средиземноморского солнца. Красотка вертит головой во все стороны, меняет ширину улыбки, поднимает и опускает руки, выставляет вперед внезапно обнажившуюся ножку. Она снимает очки, потом надевает их снова, блестят пряжки, шуршит шелк, из-под маечки кокетливо показывается белое кружево. Фотоаппарат безостановочно щелкает, и карманы страуса набиваются отснятыми пленками. – Она очень талантлива, – говорит он. – И главное, какое желание работать! Она готова работать по двадцать четыре часа в сутки!

Работа продолжается, страус крадется, красотка улыбается. Никак не могу понять, кто это там, на той стороне улицы, машет мне рукой. Между нами огромный ревущий проспект, а бежать в подземный переход – неохота. Я тоже машу рукой. Проходит несколько минут. Мы расходимся.

Сегодня мне нужно зайти еще в два места, но очень хочется домой. Аргументов масса, и я иду домой. Захожу в прохладную квартиру и понимаю, что больше не завишу ни от автобуса, ни от троллейбуса, ни от такси. Можно принять душ, выпить чаю, почитать книгу, поваляться на диване.

Приходить в себя не всегда приятно. Это зависит от того, что там, в «себе», тебя ждет. Кого-то розовая долина, кого-то сеть навязчивых идей, кого-то – мир фантастических чудовищ, кого-то бездонное озеро ожиданий, а кого-то красный арбуз с зеленой кожурой и черными семечками.

* * *

Не дрейфь. Сумели разрыть, сумеем и засыпать. Вопрос только в том, что положить внутрь. Если не придумаем, могут и по рукам надавать. Мелко накрошим и запихаем, а потом засыпем и концы в воду.

Грузовой транспорт перевозит грузы. Пассажиры – не груз, они летают самолетами, ездят поездами, плавают на пароходах. Я и мои друзья – ходим пешком. Мы и транспорт, и грузы, и пассажиры. Мы даже почти самолеты.

Мне не нужен ни катер, ни пароход, ни яхта, ни вилла, ни дом в деревне, ни машина, ни самолет, ни меха, ни кожа, ни золото, ни бриллианты, ни деньги, ни бархат, ни дорогая посуда, ни кошки, ни собаки, ни женщины, ни мужчины. Мне не нужно оружие, не нужны советы и добрые пожелания, не нужны вопросы и ответы, а за все остальное, что у меня, к счастью, есть, я нижайше благодарю всех, кому я этим обязан. Аминь.

* * *

Что такое удовольствие? Результат грандиозной уборки, после которой не осталось ни одной пылинки, и каждый солнечный луч бесконечное количество раз отражается в натертых до блеска поверхностях?

Преданные глаза только что высеченного раба?

Утихшая боль, утоленные голод, жажда?

Идеально отрепетированное природой слияние разгоряченных тел? Преодоленное препятствие, прозрение, озарение?

Скука – это когда человек лишился удовольствий и смирился с этим. Все в прошлом великие, когда перестают быть великими, скучают. Они как слоны, млеющие на солнце и обсыпающие себя красной пылью.

Из чего лучше надираться – из фамильного бокала или из майонезной баночки?

А вселенская тоска, что такое вселенская тоска?

А непреодолимое противоречие, что такое? А воздаяние по заслугам?

В одной книжке написано, что, чтобы нравиться мужу, нужно реже мыть полы. В другой – сказано, что главное общность мировоззрения. А где правильно?..

Вопросы – враг удовольствия. Большинство ответов – тоже враг удовольствия.

Хотя о каком удовольствии можно думать, если кругом враги?

* * *

Нужно иметь терпение. Иногда взять себя в руки, иногда просто смириться.

Иногда нужно потерять терпение. Выпустить себя из рук, взбунтоваться. Но ни то, ни другое в конечном счете не доставит удовольствия. И то и другое мучительно.

Белок, желток, скорлупа, соль, хлеб, масло, солнце, искрящееся на лезвии хлебной пилочки, – завтрак – мое любимое пятое время года.

Никого ни в чем не убедишь, ведь у каждого свои резоны. Но достаточно иногда случайно, косвенно вызвать в памяти собеседника дорогой для него образ или напомнить значимую для него ситуацию, например, удар мокрым полотенцем за пролитый суп, полученный от издерганной мамы в возрасте пяти лет, как начинают твориться чудеса. Эти чудеса и называются неадекватным поведением.

Опускаешь три копейки – получаешь стакан газировки с лимонным сиропом.

Завтракать наспех – безумно вредно, а главное обидно. Полупрожеванная серая котлета не нужна ни тебе, ни твоему организму. Вот увидишь. Свободный человек всегда завтракает не спеша.

Ничто не вызывает такой ревности, как яростный хохот обожаемого существа, вызванный не твоим остроумием.

И вообще, что грустно, то досадно, что досадно, то обидно, а что обидно – забыть и выбросить.

* * *

За усталостью следует отчаяние, за радостью покой. Мои родители обиделись на меня еще в первый год моей жизни. Подойдет папа – плачу, подойдет мама – отворачиваюсь. Мне, вероятно, больше всех нравилась бабушка. Я думаю, потому, что ее сознание не было обременено всякими идеями о воспитании, и ей ничто не мешало бесконечно потакать моим прихотям. «Это ты во всем виновата!» – говорили бабушке хором папа и мама. Но на меня они затаили. Сейчас, задним числом, я их понимаю. Неприятно, конечно. Я ужасно сожалею, что так получилось, и я прошу у вас, дорогие родители, прощения за совершенные мною бестактности.

Цвести в горшке – удел комнатных растений. Мне очень не хочется цвести в горшке. Мне хочется цвести там, где запоет душа. А кто ее знает, где она запоет? Спускаешься по лестнице, хлопаешь дверью подъезда и попадаешь в затопленный солнцем, захламленный, крошечный дворик, и тут же расцветаешь. Человек расцветает и вянет всякий раз непредсказуемо, иногда абсолютно некстати вдруг возьмет да и зацветет, а иногда ни с того ни с сего, посреди всеобщего ликования, также внезапно расстроится и завянет.

Человек ведет себя иногда как тюльпан, иногда как нарцисс, иногда как роза, иногда как кактус, иногда как пальма, а иногда даже как Иудино дерево.

* * *

Выпиваешь вечером стакан кефира и чувствуешь, что ведешь правильный образ жизни. Похлопываешь себя для верности ладонью по животу, вытираешь кулаком губы.

До чего же приятно вести правильный образ жизни! Относиться к себе чутко, ухаживать за собой с любовью. Быть одновременно и слесарем и машиной, породистым рысаком и конюхом, иконой и реставратором. Как приятно смотреть в будущее, извлекать уроки из прошлого.

И вот награда: хорошее зрение, крепкие зубы, свежий вид, легкость в движениях. Не могу без боли смотреть, как многие достойнейшие люди гробят себя. Тащат в рот что попало, курят, пьют, а под глазами – синяки, кожа серая, зубы дырявые и желтые, изо рта болотом пахнет… Разве такой человек может служить примером?! Все так называемые удовольствия, если взглянуть на них трезво, таковыми не являются! Потакать своему неразумному организму – непростительная слабость. Следует с собой бороться и побеждать. Ставить себе же ногу на грудь. Это главное, что отличает человека от животных, и это отличие

спасительно.

А то потом будешь бежать за уходящим поездом, а силенок, чтобы догнать, – не хватит. Так он и укатит, а ты останешься здесь. Загудит на прощание, мигнет огнями, и даже не оглянется на горстку беззащитных, машущих ему вслед носовыми платками людишек.

Я промакиваю салфеткой слезы, которые катятся по моим щекам. Люди! Братья и сестры! Мне жаль вас! Жаль!!

Сейчас лето. Ко мне влетела муха. Черненькая, маленькая, глупенькая. Мне тебя тоже жаль, слышишь, муха?!

* * *

Последние несколько дней я тебя совершенно не узнаю. Что случилось?

Вошла молодая особа и долго что-то мне объясняла. Возразить в общем нечего. Все «за» и «против» давно известны. То разводишь руками, то беспомощно их складываешь. Расстегиваешь верхнюю пуговицу на рубашке.

Сколько же страниц в этой книге? Толстая, тяжелая, на каждой странице множество мелких плотных строчек.

Как раз в этот момент зазвонил телефон. Мы поговорили минуты две-три и договорились о встрече.

Я ставлю чайник.

Мне нравится размеренность жизни, ее едва уловимый ритм, без яростных взрывов большого барабана и резкой трескотни тарелок. Плавная, ненавязчивая мелодия не утомляет ни своим однообразием, ни своей претенциозностью. Она звучит, она создает мягкий однородный тон, окрашивает все в теплые, органично перетекающие друг в друга тона.

Обещали, что летом будет ужасная жара. А это значит: красные лица, острые запахи, рев автомобилей, раскаляющихся на солнце, мягкий асфальт. Это значит, что все будут стараться занять место в тени и ждать наступления вечера.

Очень приятно видеть гуляющих летними вечерами разряженных, загорелых людей. Их голоса и смех не раздражают, они звучат мягко, как будто кто-то рассказывает сказку засыпающему ребенку. Даже ленивый не устоит и тоже выйдет проветриться, искупаться в теплых летних сумерках. И хорошо, если никто не испортит ему настроения, потому что никто в этом смысле так не рискует, как ленивый.

* * *

Я любуюсь собой в своих словах, так же как Нарцисс любуется своим отражением в ручье. Я не ищу никакого отражения, не пытаюсь сложить свой мозаичный портрет из высказываний и оценок других. Мне не нужно ничего вне меня, чтобы себя увидеть. Мне нужны только мои собственные слова.

Горы, окружности, петли прилипают к бумаге, как легкое кружево, которое медленно образуется благодаря стараниям костяного крючка.

В солнечную теплую погоду хочется выглядеть шикарно, источать аромат, небрежно захлопывать дверцу кремового «мерседеса». В дождь же наоборот. В табачном киоске привлекает только «Дымок», в магазине «Одежда» – джинсы за семь шестьдесят, и так далее. В дождь чувствуешь себя бродячим непризнанным поэтом или живописцем, в солнечный день – кинозвездой с нескончаемым рядом безупречных фарфоровых зубов.

В этот самодеятельный театр одного актера не нужно покупать билета, а спектакли длятся почти столько же, сколько в древней Греции. Масса преимуществ. Приходите – посмотрите.

– Вот кончится дождь, и я пойду. Я не настолько спешу, чтобы промочить себе ноги. Поэтому можно еще посидеть, если хочешь, конечно.

Вся эта дымящаяся смесь ударяется о скорлупу блочного дома и расплескивается в разные стороны. Детский писк, рычание мотоцикла, хриплый басок, мягкое щебетание женских голосов, звук забиваемой сваи, ругань продавцов, музыка стиля кантри и хард рок – все эти звуки расщепляются, рассыпаются, разлетаются и потом застревают и засыпают каждый в своем

углу.

– На худой конец поедешь завтра утром. Запах жареной картошки и зелени смешивается с запахом дождя и вечера, и кажется, что от подвешенной в небе половинки голландского сыра исходит божественный аромат. Летом луна пахнет сыром, солнце – яблоком, дождь – укропом или петрушкой, небо – пирогом с вишнями, и над всем этим порхает чудесное испанское жаркое имя, от которого веет и прохладой, и прозрачным солнечным светом, и стрекотом цикад, это имя – Веранда, и я пою его, растягивая по очереди все гласные.